Мускулы и яд

Меня зовут Кейт Левит-Вейт, и «Мускулы и яд» – книга, которую я писала, боясь собственной смелости.

У меня нет потерянного брата. Нет опыта детокса по ночам и аппарата Илизарова на ноге близкого человека. Но я знаю вкус вины, которая шепчет: «Ты могла бы предотвратить». Знаю, как ненависть к чужой самоуверенности может быть просто невыплаканной любовью к тем, кого уже не вернуть.

Эта история – сотни чужих голосов, которые я собрала и пропустила через себя: голоса сестёр, жён, матерей, бывших звёзд стадионов и тех, кто остался стоять у края, когда трибуны замолчали. Я держала зеркало дрожащими руками, чтобы те, кто действительно прошёл этот путь, увидели в нём себя и не почувствовали себя одинокими.

Если вы открываете эту книгу – знайте: я писала её из уважения к вашей боли. И из веры, что даже самые рваные шрамы когда-нибудь становятся картой домой.

С глубочайшей благодарностью всем

Кейт Левит-Вейт

ТРИГГЕРНЫЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ

Книга только для взрослой аудитории (+18). Содержит:

– Опиоидную зависимость: употребление, ломка, детокс, рецидивы, суицидальные мысли на отмене.

– Травму утраты близкого и вину выжившего.

– Хроническую боль, инвалидность, подробные описания травм и реабилитации.

– Явные сексуальные сцены, включая элементы власти/подчинения и секс на фоне эмоционального срыва.

– Токсичные родительские отношения, эмоциональное пренебрежение.

– Реалистичные сцены родов и послеродовой тревоги.

Пролог.

Тишина.

Именно ее я почувствовала первой, сорвавшись с края сна в свои девятнадцать. Она была разной. Сначала – бархатной и густой, как вата в ушах после взрыва. Потом – колючей, как иней на коже. А к утру она оседала в костях тяжёлой, свинцовой усталостью. Не скрип кровати в комнате общежития «Лайф-Сайенс Холл», не приглушенный гул кондиционера. Нет. Та тишина, что поселилась внутри меня два года назад, съела все остальные звуки. Она была единственным, что осталось от того телефонного звонка.

Я лежала на спине, уставившись в потолок, подсвеченный оранжевым светом уличных фонарей. Мозг, прекрасно зная нейрофизиологию горя, беспомощно фиксировал симптомы: мышечная атония, тахикардия, сенсорная депривация. Диагноз – жизнь. Прогноз – неясный. Комната была чужой, пахла старой плитой, пылью и чужими жизнями. Я провела рукой по лицу. Кожа была сухой. Слезные железы, исчерпав лимит, объявили забастовку. Обезвоживание. Осталась лишь эта тишина – законченная, идеальная, как тело в саркофаге.

Мой взгляд упал на единственную освещенную точку в комнате – на серебряную рамку на прикроватной тумбочке. В ней – Майк. Мой брат. Застывший в своем вечном семнадцатилетии, в синей футболке с номером 12, с мячом под мышкой и с улыбкой, которая обнажала те самые кривые зубы, которые он так и не захотел носить брекеты.

Я протянула руку и взяла рамку. Стекло было холодным, как стекло окуляра микроскопа.

«Эй, тормоз! – кричал он мне, когда я, восьмилетняя, пыталась догнать его на велосипеде. – Сильнее крути педали! Не сачкуй!»

«Я не сачкую!»– почти выла я, отчаянно работая короткими ногами.

«Сачкуешь!– он обернулся, катясь задом наперед, и его улыбка была ослепительной. – Потому что если бы нет, ты бы уже догнала. В этой жизни всё решает желание. Сильное-сильное желание. Захоти, и ты сможешь летать!»

А я так и не успела ему ответить. Не успела крикнуть: «Не лети слишком быстро!» Теперь этот ответ навсегда застрял у меня в горле колючим комом. Его гонка закончилась на мокром от дождя асфальте, в кювете у трассы №67, всего в пяти милях от дома. Один неверный поворот. Одна секунда. Одна глупая, детская вера в то, что стальные мускулы могут остановить стальной бампер.

Я поставила фото назад и потянулась за толстой тетрадью в черной коже, лежавшей рядом. Дневник. Мой личный учебник по анатомии горя, где каждая глава – это вскрытие очередного чувства, и одновременно – клинический журнал наблюдений.

Ручка скрипела, выцарапывая на бумаге слова, твердые и точные, как скальпель.

«Запись от 12 октября. Я изучила их, как учебник. Глава первая: "Мышечная масса как способ коммуникации". Глава вторая: "Громкий смех – лучшая ширма для паники". Они ходят по кампусу, как ходячие диагнозы. Хоторн… двадцать два года, последний курс. Наблюдала сегодня на аллее. Походка уверенная, но с легким перекосом. Левое колено принимает на себя ударную нагрузку неоптимально. Классический случай риска разрыва ПКС. Хрестоматийно. Предсказуемо. И от этого не менее ненавистно.»

Я остановилась, переводя дыхание. В горле стоял тот самый ком невысказанного предупреждения, знакомый и почти уютный в своей постоянности.

«Сегодня видела его. Хоторна. Он смотрел на всех свысока, и в его взгляде читалась та самая простая, животная уверенность, что бесит меня больше всего. Он – точная копия тебя, Майк. До падения. Та же улыбка, тот же блеск в глазах перед лицом неминуемой беды. И иногда, уловив в чьем-то смехе ту же нотку беспечности, я на секунду забываю, что тебя нет. И за эту секунду слабости, за это предательство твоей памяти – я ненавижу их снова, с удесятеренной силой.»

Я закрыла дневник, прижимая ладони к обложке, словно пытаясь удержать боль между страниц, как заспиртованный препарат. Где-то в городе воют сирены, а в моей комнате по-прежнему тихо. Эта тишина прочнее бетонных стен. И я ношу ее в себе, как проклятый сосуд, где когда-то хранился смех моего брата.

Я встала и подошла к окну. Внизу, на Северном кампусе, еще горели огни стадиона. Там, в своем мире грохочущих трибун и сияющих табло, двадцатидвухлетний Джексон Хоторн готовился к своей следующей победе. А я, девятнадцатилетняя студентка-второкурсница в своей тихой комнате на Южном кампусе, готовилась к его будущему падению.

Я сжала кулаки. Я стану реабилитологом. Я буду стоять на краю того самого кювета, в который они все рано или поздно рухнут, и буду протягивать руку. Не для того, чтобы спасти их от боли – они сами ее выбрали. А для того, чтобы вытащить обратно к тем, кто ждет их дома с невысказанными словами в горле. Я буду лечить их связки и мышцы, потому что своё собственное нутро – это шрам, затянувшийся рубцовой тканью, не поддающейся реабилитации. Я буду смотреть, как они ломаются, слышать хруст их амбиций. А потом, скрипя зубами, собирать по кусочкам – и их, и себя.

Я научусь ненавидеть их, не теряя профессионализма. Или научусь спасать их, не прощая. Я еще не решила.

Возможно, однажды, спасая их, я наконец вытащу из кювета и ту шестнадцатилетнюю девочку, которая так и не крикнула «Осторожней!». Или просто научусь дышать с этой мыслью.

Или просто научусь дышать.

ГЛАВА 1: Химия победы.

Адреналин – это самый честный наркотик. Он не льстит, не обманывает. Он просто вбрасывается в кровь, горький и нелегальный, и превращает тело в идеальный инструмент. Последние секунды таймера жгли сетчатку красными цифрами: 24:21. Третий и десять на сорока ярдах. Мой двадцатидвухлетний организм знал это состояние лучше любого другого – яростный пульс в висках, обостренный до боли слух, выхватывающий каждый стук сердца на трибунах, холодная ясность в голове.

«ХОУТ, БЛЯДЬ!» – мой крик прорвался сквозь рёв толпы, растворяясь в общем гуле.

Мяч оказался в моих руках – шершавый, знакомый. Пять шаков назад. Защитники «Бульдогов» смыкались, как стая голодных псов. Время замедлилось, звуки ушли в фон. Я увидел Картера, делающего диагональный забег, и послал мяч по спирали – точную, быструю, неумолимую. Идеальную механику.

«Тачдаун, мать вашу!» – кто-то прохрипел рядом, хлопая меня по шлему.

Адреналин – это как первая затяжка после долгого перерыва. Но как любая затяжка, он требовал расплаты. Острая, знакомая боль пронзила левое плечо, а в глубине колена заныла старая, недолеченная травма. Цена.

«Хоторн! Ко мне, чёрт возьми!» – голос тренера Гриффина резал воздух, как пила.

Я подошёл, стараясь дышать ровно, маскируя хромоту под усталость. «Сэр, с коленом всё охуенно. Просто дал им шанс почувствовать себя людьми.»

Гриффин фыркнул, его взгляд, как рентген, просканировал меня с ног до головы. «Ладно, умник. Иди в душ. И не задерживайся – завтра разбор полётов в семь. У скаутов из «Сан-Франциско» глаза горят.» Он хлопнул меня по здоровому плечу, и я едва сдержал гримасу.

В раздевалке воняло потом, льдом и мужским дезодорантом – запах победы, пахнущий аптекой. Я прошёл к своему шкафчику, отщелкнул замок. В кармане спортивной сумки, под сменной одеждой, лежал неприметный пластиковый контейнер. Две маленькие, белые таблетки. Мой секретный игрок, мой страховой полис. Я сунул их в рот, не глядя, и запил тёплой водой из бутылки. Химическое послесловие к физическому триумфу.

«Эй, Джек! – Райан, мой линейный защитник, развалясь на скамейке, вытирал лицо полотенцем. – Слышал, скауты в восторге. Говорят, ты пахнешь деньгами.»

«Деньги не пахнут, – буркнул я, поворачиваясь к шкафчику спиной, чтобы скрыть гримасу, когда таблетки пошли в ход. – Они кричат. И я их слышу.»

Я захлопнул шкафчик, и в его стекле мелькнуло моё отражение – двадцатидвухлетний парень с тёмными волнистыми волосами, слипшимися на лбу, и зелёными глазами, в которых погас боевой огонь, сменившись усталой пустотой. Я видел не человека, а сложную химическую формулу: адреналин, дофамин, окситоцин и пара таблеток, чтобы склеить трещины. Храм, который требовал постоянных жертвоприношений.

Из-за плеча в отражении упёрся в стену плакат: «БОЛЬ – ЭТО СЛАБОСТЬ, ПОКИДАЮЩАЯ ТВОЁ ТЕЛО». Ложь. Боль – это просто боль. Слабость – это позволить ей себя сломать. А здесь слабость не прощают.

Я потянулся за телефоном. На экране горело непрочитанное сообщение.

Отец:Горжусь. Звонили из «Сорок Девятых». Не подведи нас.

Три коротких предложения,которые давили сильнее, чем любой захват. «Нас». Всегда «нас». Его несбывшиеся мечты, его работа на заводе, его седые виски – всё было вложено в мои мускулы и скорость. Я сунул телефон в карман, не открывая. Не сейчас.

«Пошли, – рявкнул я Райану, выходя в коридор, пахнущий хлоркой. – Мне нужно двигаться.»

Но внутри, под рёвом предвкушения и химической эйфории, уже шевелился тот самый тихий, навязчивый голос, который становился всё громче в последнее время: «А что, если однажды химия предаст? И от былого храма останется лишь груда битого камня и пустой пластиковый контейнер?»

Я потрогал шрам на плече – старый, привычный жест. Ответа не было. Только тишина, которая оказалась страшнее, чем любая боль.

ГЛАВА 2: Анатомия тишины и первый диагноз.

Лекционный зал номер семь пах старыми книгами, антисептиком и тишиной, которая бывает только в библиотеках за секунду до общего вдоха. Я сидела на третьем ряду, пальцы непроизвольно сжимали ручку, пока профессор Ковальски разбирал нейропластичность и восстановление после черепно-мозговых травм. Его голос был ровным, как скальпель, а слайд на экране показывал цветное МРТ-изображение мозга с темным, зияющим пятном в височной доле.

«Классический случай хронической травматической энцефалопатии, – произнес он, делая паузу для эффекта. – Результат многократных субконтузий. Частое явление среди боксеров, игроков в регби и…» Он посмотрел на аудиторию, и я мысленно закончила: …и американский футбол.

Ладонь внезапно стала влажной. Я вытерла ее о джинсы, чувствуя, как сердце заколотилось, отчаянно пытаясь вырваться из клетки груди. Перед глазами встал не мозг на экране, а образ Майка – его кривая улыбка, его беззаботный смех, его голос: «Эй, тормоз! Сильнее крути педали!»

«Блядь, он хоть сам понимает, что несёт?»

Тихий, отчаянный шепот справа заставил меня вздрогнуть и вернуться в реальность. Я повернула голову. Рядом сидела София. Ее рыжие кудри сегодня были собраны в еще более хаотичный пучок, а большие очки в синей оправе съехали на кончик носа.

«Похоже, понимает лучше нас, – так же тихо ответила я. – На то он и профессор.»

«Элли, всегда на страже здравого смысла, – она усмехнулась. – Ладно, сдаюсь. Дай списать твои конспекты позже, а? У меня вчера… были более увлекательные занятия.»

Я покачала головой, но улыбнулась. Год дружбы с Софией научил меня ее энергии и прямолинейности. Она была моей полной противоположностью, и именно это делало нашу дружбу прочной.

Когда лекция наконец закончилась, мы выплыли в шумный коридор. София с грохотом отодвинула стул, поправила очки и энергично встряхнула кудрями.

«Ну что, пошли закинемся кофеином, пока мозг не превратился в ту самую субстанцию со слайда?»

Мы направились к «Коммонсу». Чтобы попасть туда, нужно было пересечь аллею, разделяющую Южный кампус, где царила наука, и Северный, королевство спорта и греческих лиг. Приближаясь к этой невидимой границе, я невольно замедлила шаг. В горле запершило – старый, знакомый признак тревоги.

И тут я их увидела.

Они шли нам навстречу – шумной, галдящей толпой, заполняя собой все пространство. Широкие плечи, громкий смех, уверенные позы. И в центре этого стада, как альфа-самец, шел он. Джексон Хоторн. Его темные волнистые волосы были слегка влажными после тренировки, а атлетическое телосложение выдавало в нем человека, чье тело – и есть главный капитал.

«Смотри-ка, это же Хоторн, – прошептала София, без тени стеснения разглядывая его. – Интересно, он так же хорош в постели, как на поле?»

Я почувствовала, как сжались кулаки, и ногти впились в ладони. «Обрати внимание на его левую ногу, – сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал и звучал сухо, по-профессиональному. – Легкая асимметрия в работе икроножной мышцы. Слабость малоберцовой. Видишь, как он чуть сильнее отталкивается правой? К тридцати будет хромать, если не возьмется за голову.»

В этот момент я машинально, нервно поправила прядь волос, выбившуюся из «конского хвоста».

«Эй, Эль, – тут же прошептала София, – а тот высокий брюнет слева от Хоторна не отводит от тебя глаз. Уже третий кругосветный за сегодня.»

«Пустая трата нейронов, которые можно было бы потратить на изучение кортикоспинального тракта,» – парировала я, но почувствовала, как предательское тепло разливается по щекам.

Когда они поравнялись с нами, один из спортсменов, крупный парень с шеей буйвола, намеренно толкнул Софию плечом, даже не извинившись. Я инстинктивно отпрянула, сердце застучало чаще, выбивая в висках тревожный ритм.

«Эй, сам смотри, куда идешь, мускул!» – парировала София, водружая очки на нос и бросая ему вызывающий взгляд.

Хоторн обернулся на шум. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по Софии, а затем на секунду остановился на мне. Не на лице, а скорее на всей фигуре, будто ставя на мне невидимый штамп «неинтересно». Но этой секунды хватило, чтобы по спине побежали противные, колючие мурашки – не от восхищения, а от сжавшей все внутри ненависти. В его взгляде читалась та самая простая, животная уверенность, что бесила меня больше всего. Он – точная копия Майка. До падения.

Мы молча прошли мимо, и я чуть не побежала, чтобы только оказаться подальше.

В «Коммонсе» мы нашли свободный столик у окна, где уже сидела Лила, погруженная в книгу по когнитивной психологии. Ее длинные черные волосы были убраны в безупречную гладкую шишку.

«Присоединяйтесь, – сказала она, откладывая книгу. – Выглядите так, будто видели призрака.»

«Хуже, – бросила София, плюхаясь на стул. – Видели Хоторна и его цирк братьев по разуму.»

«А, – Лила мягко улыбнулась. – Ходячие учебные пособия по травматологии.»

«Именно, – кивнула я, начиная наконец расслабляться. – С потенциально сомнительным будущим.»

«Ладно, хватит о них, – София откусила кусок пиццы и жестом предложила нам разделить трапезу. – Элли, давай вернемся к тебе. Почему реабилитологом решила стать? Особенно такая… хм… спокойная.»

Я замерла, чувствуя, как снова сжимается горло. Кофе, который я только что сделала глоток, стал горьким и противным. Я поставила стакан и посмотрела в окно, на беззаботных студентов, спешащих по своим делам.

«Потому что когда-то не смогла помочь тому, кто был мне дорог, – прозвучал мой собственный голос, тихий и ровный. – И теперь хочу научиться исправлять чужие ошибки. И свои тоже.»

Наступила короткая пауза. София сняла очки – жест, который уже начинал означать для меня полную искренность. «Слушай… – начала она, и ее голос впервые потерял свою взрывную энергичность. – Это дерьмово. Я рядом, если что.»

Лила мягко кивнула, ее пальцы разгладили невидимую морщинку на столе. «Путь врача – это часто попытка залатать дыры в чужой судьбе, надеясь, что это залатает что-то и в твоей. Но судьба, как и медицина, полна неожиданных поворотов. Никогда не знаешь, какого пациента она тебе подсунет в итоге.»

В этот момент я посмотрела на них – на взрывную, прямолинейную Софию и мудрую, спокойную Лиллу – и впервые за долгое время почувствовала не холод ваты внутри, а что-то похожее на тепло.

Вернувшись в комнату вечером, я открыла свой дневник.

«Запись от 18 октября. Сегодня на лекции Ковальски разбирали ХТЭ. Каждый раз, когда я вижу эти снимки, внутри всё сжимается. Майк не играл в футбол, но его авария была столь же внезапной и беспощадной. Иногда мне кажется, я изучаю травмы, чтобы найти в них логику, которой не было в его смерти.

Видела того самого Хоторна. Он смотрел на меня своим обычным оценивающим взглядом. Интересно, он вообще кого-то видит, кроме отражения в зеркале или на табло? Он – ходячее подтверждение теории: физическое совершенство часто соседствует с эмоциональной незрелостью. Его левое колено – это клинический случай, ожидающий своего часа. Жаль, что я не смогу присутствовать на его вскрытии, когда оно сдастся.

Завтра – первая практика в неврологическом центре. Настоящие пациенты, настоящая боль. По крайней мере, там никто не будет ухмыляться.»

Я закрыла тетрадь и прикоснулась к холодному стеклу фотографии Майка. «Знаешь, а здесь, кажется, есть люди, которым не всё равно», – прошептала я.

Вечерний кампус за окном жил своей жизнью. Где-то там бродил Хоторн со своей беспечной уверенностью. А здесь, в этой комнате, было тихо. И эта тишина сегодня не была ватной. Она была просто тишиной. Возможно, ненадолго. Но пока этого хватало.

ГЛАВА 3: НЕВРОЛОГИЯ ПОД НОМЕРОМ 67

Утро началось с того, что я трижды перечитала конспект по нейрореабилитации. Первый день практики в неврологическом центре. Настоящая работа. Те пациенты, чья боль была честной – не полученной в погоне за славой, а случившейся по воле случая. Как у Майка.

В коридоре меня уже ждала Лила с двумя стаканами кофе.

«Для храбрости,– улыбнулась она. – Твой первый день с настоящими пациентами.»

Я взяла стакан с благодарностью, как вдруг из кабинета доктора Райса показалась его голова.

«Элли,зайдите на минутку.»

В кабинете пахло старыми книгами и кофе. Райс сидел за столом, на котором лежал мой файл с пометкой «Неврологический центр».

«Меняем планы, – он отодвинул папку и достал другую – с логотипом спортивного комплекса. – Ваша практика начинается здесь.»

У меня похолодели пальцы. «Доктор, вы же одобрили мой запрос в неврологию. Моя специализация…»

«Знаю. Но сегодня ночью у миссис Элберт, главной медсестры футбольной команды, случился гипертонический криз.» Он протянул мне бейдж. «Команда осталась без медицинского сопровождения перед решающей игрой сезона. А скауты из НФЛ будут смотреть именно на этот матч.»

Я чувствовала, как кровь отливает от лица. «Доктор, я не могу. У меня… личные причины. Мой брат…»

«Я знаю про вашего брата, – его голос стал мягче. – И именно поэтому вы здесь. Лучшая студентка курса по диагностике, 98% по биомеханике, уникальная способность читать тело как открытую книгу.» Он посмотрел на меня прямо. «Вы думаете, я не видел ваши записи в академическом дневнике? «Хоторн… риск разрыва ПКС»? Вот и докажите.»

«Это непрофессионально!» – вырвалось у меня.

«Нет, это и есть профессионализм – видеть проблему до того, как она случится. Я не могу доверить это никому другому.»

Мой взгляд упал на открытую папку. Среди бумаг мелькнула фамилия Хоторн и пометка «жалобы на колено».

«На сколько дней?» – спросила я, чувствуя, как сдаюсь.

«Пока не вернется миссис Элберт. Неделя. Максимум две.»

Когда я вышла из кабинета, София и Лила сразу поняли, что что-то не так.

«Что случилось?» – спросила Лила, видя мое лицо.

«Меня отправляют на практику… в футбольную команду.»

София присвистнула: «Ну что ж, Джейн Гудолл, время изучать приматов в их естественной среде обитания.»

«Это не смешно, София.»

«А я и не шучу. Смотри, если какой-то мускул будет к тебе приставать, просто ударь его по тому самому колену, которое ты так любишь изучать.»

Спортивный комплекс «Гриффин» оглушил меня еще на подходе. Тренер Гриффин встретил меня в холле – высокий, седой, с глазами, видевшими слишком много сломанных судеб.

«Ридс? – бросил он, окидывая меня оценивающим взглядом. – Райс говорит, вы какая-то вундеркинд. Посмотрим.»

Он провел меня по лабиринту коридоров. Когда мы подходили к раздевалке, из-за двери донесся громкий смех и кто-то крикнул: «Эй, Джек, смотри, твой личный врач пришла!»

Мое сердце упало. Гриффин распахнул дверь.

В раздевалке воцарилась тишина, когда я вошла. Десятки пар глаз уставились на меня. Я шла, глядя прямо перед собой, сжимая планшет.

«Ребята, это Элли Ридс, – представил меня Гриффин. – Будет заменять миссис Элберт. И да, она знает о ваших будущих травмах больше, чем вы о своих девушках.»

В углу комнаты, у своего шкафчика, стоял он. Джексон Хоторн. На его лице играла та самая уверенная ухмылка, которую я ненавидела.

«Ну что, доктор, – он сделал шаг вперед. – Готовы к вскрытию?»

Я проигнорировала его и обратилась ко всей команде: «Плановый осмотр первой линии атаки. Построились.»

Работа закипела. Я действовала быстро, методично. Когда я проверяла плечо одного из линейных защитников, он пробурчал:

«Эй, доктор, а ты уверена, что справишься? Ты выглядишь хрупкой.»

«Ваша ключица смещена на три миллиметра от идеальной оси, – ответила я, не отрываясь от планшета. – Рекомендую беспокоиться о своем здоровье, а не о моём.»

Парень замолчал.

Наконец, очередь дошла до Хоторна.

«Хоторн,»– сказала я, все еще не глядя на него.

Он встал передо мной, широко расставив ноги. «Ну, доктор, только аккуратнее. Эти ноги застрахованы на миллион.»

Я молча опустилась на корточки. При пальпации левого колена я сразу ощутила то, что и ожидала – выраженный отек в области медиальной связки.

«Больно?» – спросила я, нажимая точнее.

Он вздрогнул, но промолчал.

«Когда появилась боль?»

«Сегодня утром.После вчерашней игры.»

Я поднялась, встречая его взгляд. «Легкий синовит. Воспаление синовиальной оболочки. Рекомендую полное исключение ударных нагрузок на 48 часов.»

В раздевалке засмеялись. «Слышал, Джек? Доктор выписывает тебе постельный режим!»

Хоторн нахмурился. «У нас через три дня игра против «Стейт». Я не могу…»

«Вы не можете рисковать карьерой из-за одной игры, – перебила я. – Или вы хотите, чтобы скауты из «Сан-Франциско» смотрели не на вашу игру, а на то, как вы хромаете с поля?»

Наступила тишина. Гриффин смотрел на меня с новым интересом.

«Она права, Хоторн, – сказал тренер. – Два дня – только бассейн и растяжка.»

Я кивнула и сделала пометку. Когда я подняла голову, наш взгляды с Хоторном снова встретились. Ухмылка с его лица исчезла. В его глазах читалось нечто новое – не враждебность, а уважаемое недоумение.

«Что, доктор, – тихо спросил он, так, чтобы слышала только я. – Уже поставила мне диагноз?»

«Я ставлю диагнозы только на основании медицинских показаний, – так же тихо ответила я. – А вашу самоуверенность я бы диагностировала как отдельное заболевание.»

Я развернулась и пошла к следующему игроку, чувствуя его взгляд на своей спине. Сердце бешено колотилось, но впервые за долгое время – не от страха, а от странного, запретного удовлетворения.