Селенария. Рождение света

Глава 11

Утро началось с солнца, слишком яркого для последнего дня. Оно будто торопилось выжечь память, чтобы море запомнилось именно таким – золотым, жгучим, бесконечно равнодушным. Свет просачивался через неплотно сдвинутые шторы тонкими лезвиями, ложился на пол, на наши сумки, на разбросанные вчера впопыхах браслеты и резинки для волос. В комнате пахло солью, влажными полотенцами и духами Элизы, которые она распылила слишком щедро, как будто аромат мог задержать время. Где-то за стеной щёлкнула дверца шкафа у соседей, на улице проехал ранний велосипедист – хруст песка под шинами прозвучал как очень тихий, очень личный хруст утра.

Я сидела на кровати и медленно складывала вещи в рюкзак, проверяя каждую молнию, каждую мелочь, потому что в такие минуты привычные действия помогают не думать о главном – о том, что поездка закончилась. Пальцы сами царапали по молнии, проверяя, не заедает ли; книга с лунным полумесяцем на обложке легла ближе к спинке рюкзака, блокнот – в боковой карман. Спрятала туда же горсть ракушек, которые мы вчера набрали у кромки – бесполезный груз, но у меня не было сил их оставить. Хотелось, чтобы у меня были доказательства: да, всё это было, мы правда здесь дышали.

– Ты слишком спокойная, – заметила Элиза, вытащив из чемодана голубой купальник. Она держала его перед зеркалом, примеряя к себе взглядом – не столько цвет, сколько настроение. – А я вот не могу. У меня внутри фейерверки. Сегодня мы снова увидим их, Ли.

Я посмотрела на неё и улыбнулась краем губ. Элиза горела, как всегда. Её энергия не знала полутонов: либо пламя, либо пепел. И ещё – она умела верить в хорошее так, будто другого не существует. Иногда это раздражало, чаще – спасало.

Мы вышли из домика. На лестнице пахло камнем и вчерашними специями, где днём жарили рыбу; на перилах осела соль, пальцы соскальзывали, оставляя белёсые следы. Хозяин домика махнул нам рукой из двора, мы ответили – молча, лениво, как люди, которые уже мысленно на песке. Улица была ещё не совсем проснувшаяся: закрытые ставни, ларьки с опущенными тентами, редкие прохожие в шляпах, у кого утро начинается с моря.

Пляж встретил нас не так, как вечером. Там, где ещё вчера горели гирлянды и костры, где смеялись и танцевали, теперь лежали пластиковые стаканы, пустые бутылки и угольки; шершавые следы от босых ног смешались в один хаос, который солнце методично делало светлее и честнее. Солнце не прощает праздников: оно обнажает всё лишнее. Даже радость в утреннем свете кажется немного трезвой.

Элиза первой бросила полотенце на песок и плюхнулась, закинув руки за голову. Потянулась так, что хрустнул позвоночник – громко, удовлетворённо.

– Вот увидишь, они появятся. Мы просто пришли раньше, – сказала она, как будто давая обещание не нам, а морю.

Я села рядом. Волны шли одна за другой, ленивые и тяжёлые, и их шум был слишком размеренным после вчерашнего хаоса. Ноги утонули в тёплом песке по щиколотку, пальцы сразу нашли пару мелких камешков и стали перекатывать их – туда-сюда, туда-сюда. Я всматривалась в горизонт, будто море могло выдать мне ответ. Но море умеет говорить только намёками.

Ларёк с кофе в стороне ещё открывался: металлические ставни скрипнули, и продавец – невысокий, сутулый – вывесил табличку с кривой надписью «капучино/эспрессо/американо». Где-то позади коротко и деловито свистнул спасатель. В небе кричали чайки, у воды двое малышей строили замок и ругались из-за ведёрка – их детская серьёзность была смешнее любого взрослого планирования. Весь мир занимался своим. Я – своим: ждала и пыталась понять, чего именно.

– Знаешь, я думала… – заговорила Элиза, щурясь на солнце, уходя глазами куда-то над моим плечом, словно там было расписание судьбы. – Если всё будет хорошо, я бы не против съездить к ним в гости. В тот дом, про который они говорили. Интересно, какие они вне пляжа. Смешные? Молчаливые?

– Они не рассказывали, где живут, – напомнила я.

– Ну и что? – Она пожала плечами – легко, как будто описывала простую задачу. – Я бы спросила. Иногда всё решает один вопрос. Один номер. – Она поморщилась. – Который я не взяла. Гений.

Я улыбнулась её лёгкости. Её вера в то, что люди открываются легко, всегда поражала. Для неё любая встреча могла стать началом дружбы или романа. Для меня – вопросом: «Зачем?» и «Почему сейчас?» И ещё – «что будет, когда это закончится?»

Мини-бриз накрыл пляж тонкой прохладой; тень от редких облаков пролегла на воде, будто кто-то провёл ладонью по поверхности. Мы молчали, слушая, как утро расправляет плечи, и это молчание было не пустым – оно было как пауза между тактами, в которой музыка уже звучит, но ещё не слышно.

Час тянулся мучительно долго. Я чувствовала, как солнце переходит из приятного в настойчивое; на коже – тонкий липкий слой крема, на языке – привкус соли, в голове – та самая вязкая мысль: «А если нет?» Мы разговаривали обо всём и ни о чём; смеялись над собакой, которая ворчала на свои же следы; спорили, есть ли у этих волн характер; вспоминали, как в детстве пытались поймать тень от чайки. Но каждый раз, когда к нам приближались чьи-то шаги, каждый раз, когда на песке ложилась новая тень, Элиза автоматически поднимала голову. И каждый раз её глаза гасли на долю секунды, когда это оказывались не они. В эти короткие моменты я видела, как внутри неё что-то сжимается, как рука чуть крепче прижимает край полотенца, словно его можно держать вместо уверенности.

– Чёрт, – сказала она в какой-то момент и села, поджав ноги, поставив подбородок на колени – поза ребёнка, который не хочет, чтобы его обидели, но уже немного обижен. – Даже номера не взяла. Представляешь? Я всё болтала, смеялась, а в голове ни разу не мелькнуло: «Элиза, спроси телефон». Как будто у меня есть в запасе ещё сто таких вечеринок, ещё тысяча таких парней.

Я почувствовала, как её голос дрогнул, и положила руку ей на плечо. Кожа была горячей от солнца.

– Ты не виновата. Иногда люди приходят и уходят. Так бывает, – сказала я тихо, но не как утешение из набора, а как то, во что сама пытаюсь верить.

– Но это глупо! – она резко выдохнула, стиснула кулаки так, что побелели костяшки. – Я же чувствовала… знаешь? Когда кто-то нравится не просто так. Как будто ты его знаешь давно. – Она усмехнулась безрадостно. – Звучит тупо. Но я так и чувствовала.

Я промолчала. Внутри я понимала: её слова о «знаешь давно» странным образом откликались во мне. Но не к Дариону. К другой тени, к другим глазам. К тому, чего я боялась назвать – не потому, что не знала слов, а потому что знала цену словам. Стоит сказать – и мир начинает складываться вокруг произнесённого, как песок вокруг палки. Иногда я боюсь, что скажу – и не смогу жить иначе.

– Может, они… – начала Элиза и осеклась, подбирая версию, которая не обижает надежду. – Заснули. Или уехали на рынок пораньше. Или… мужчины же странные. – Она фыркнула, но фырканье не получилось бодрым. – Или я нафантазировала и всё было не так.

– Было, – сказала я. – Ты не выдумываешь. Просто… – Я поискала слово, не слишком умное и не слишком жалостливое. – Иногда не совпадают часы. Наши – и чужие.

– Ненавижу чужие часы, – пробурчала она, но, видно, фраза её устроила: плечи чуть опустились.

Мы пошли за кофе в киоск – не потому, что хотелось пить, а чтобы чем-то заняться. Продавец поставил стаканчики на стойку, порезал лимон огромным тупым ножом; сок брызнул мне на ладонь, я стерла его, и этот лимонный запах на секунду перекрыл всё: соль, жареную кукурузу, крем для загара. Мы вернулись к полотенцам, сидели, пили маленькими глотками. Мимо прошла компания ребят, точно таких, как вчерашние – загорелые, смеющиеся, с досками под мышкой. Я поймала себя на глупой мысли: «А вдруг это они?» – и тут же рассердилась на себя. Не превращайся в того, кто пересматривает каждый силуэт.

Я встала и пошла к воде, потому что стало слишком горячо сидеть и думать. Волна облизала ступни и отступила, оставив на коже узкую белую кайму пены. Я посмотрела на свою тень – длинную, правильную, и вдруг захотела, чтобы в ней было что-то ещё. Признак. Знак. Любой – но не тот, которого стоит бояться.

В пенной кромке что-то дрогнуло – не в воде, во мне. Я знала: если всматриваться достаточно долго, можно увидеть всё. Даже то, чего нет. Поэтому моргнула намеренно, отвела взгляд на мальчишек с ведёрком, на женщину в широкополой шляпе, которая тщательно мазала ребёнку плечи кремом.

– Ли! – позвала Элиза, как всегда, спасая своим голосом от чересчур пристального взгляда в реальность. – Иди сюда. Кажется, нам пора собираться, если мы ещё хотим успеть к автобусу и не выглядеть как ракушки без домиков.

Я вернулась. Мы молча сложили полотенца – песок, конечно, налип, как всегда, когда его не ждёшь. Пальцы Элизы чуть дрожали, когда она встряхивала ткань; я сделала вид, что не замечаю, потому что иногда лучше дать человеку самому дойти до осмысленного «ладно».

– Я идиотка, – сказала она снова, уже в домике, когда мы собирали сумки окончательно. – Даже имени его толком не знаю. Дарион… и всё. А вдруг мы больше никогда их не встретим? Я же… – Она оборвала себя. – Я же не переживу эту смешную короткую любовь? – Она попробовала улыбнуться и не смогла.

– Переживёшь, – ответила я честно. – Но это не отменяет, что сейчас больно. – И, после паузы: – Если судьба захочет, вы ещё встретитесь. Ты же знаешь – иногда города меньше, чем кажутся. И мир – тоже меньше.

Она вздохнула, прижалась ко мне на секунду – крепко, как вчера у костра. Потом отступила, вытерла ладонью глаза, будто утирала не слёзы, а воду после моря, и кивнула: «Пошли».

Мы вышли на улицу – теперь уже по-настоящему прощаясь. Те же домики, те же каштановые тени от пальм в кадках, тот же ларёк со сладкой ватой – только всё казалось на полтона бледнее, как картинка, которую сняли с витрины на свет. На автостанции было многолюдно: рюкзаки, чемоданы, встрёпанные дети, родители, которые спорят о билетах и о том, кто забыл зарядку. Наш автобус приехал вовремя, и это показалось почти несправедливым – мир даже не попытался задержать нас под любым предлогом.

В салоне было душно, кондиционер лениво гудел, шторы на окнах были цвета выдохшегося абрикоса. Мы заняли места у окна. Элиза устроилась, подложив под голову сумку, и почти сразу закрыла глаза – не потому, что хотелось спать, потому что так проще не смотреть. Я смотрела наружу: пляж отъезжал назад, становился узкой полосой, а потом тонким карандашным штрихом у горизонта. Шум колёс укачивал, мысли шли тише.

И вдруг я увидела.

На пустом пляже, там, где вчера горели костры, стояла фигура. Высокая, неподвижная, слишком неподвижная для жаркого дня. Она смотрела, как мне показалось, прямо на дорогу. Я не смогла отвести взгляд; сердце пропустило удар, потом – ещё. Никаких деталей, только силуэт. В следующий миг автобус повернул, и фигура исчезла. Я моргнула – и увидела лишь чайку, что рассказывает что-то ветру.

Я повернулась к Элизе – она спала, и на её лице ещё играла тень вчерашней улыбки, как отблеск костра на воде. Я сжала ремешок рюкзака. Внутри поселилась спокойная, почти холодная мысль: эта история не закончилась на пляже. Даже если мы уезжаем – что-то идёт за нами. Или ждет впереди.

Я прислонила лоб к стеклу, почувствовала его тёплую гладь. Солнце катилось выше, дорога петляла, городок растворялся. Я закрыла глаза – не чтобы уснуть, чтобы услышать. И в этой не тишине автобуса, среди детского смеха, разговоров, шелеста пакетов, мне послышалось: море всё ещё дышит где-то рядом. А в его дыхании – знакомая, но не названная нота.

Дорога укачивала. Колёса мерно били в асфальт, словно отстукивали бесконечный ритм, и этот ритм постепенно начал совпадать с моим дыханием. Солнце скользило по окнам, оставляя длинные пятна света, которые переезжали по сиденьям, по лицам пассажиров, по моим коленям. Голова тяжело опустилась на стекло, вибрация автобуса будто входила прямо в череп, и веки сами сомкнулись.

…Я оказалась в поле. Трава была выше меня, золотая и зелёная сразу, и ветер гнал её волнами, как море. Я шла босиком, и каждый колосок щекотал кожу, оставляя следы, будто невидимые царапины. Воздух пах медом и чем-то горьким, неуловимым. Было ощущение – я здесь уже была, но не могла вспомнить когда.

– Держи крепче, – сказал голос рядом.

Я повернулась и увидела его. Мальчик, немного старше меня, может лет семи или восьми. Волосы падали на лоб тёмными прядями, глаза серьёзные, слишком взрослые для ребёнка. Он держал мою ладонь – крошечную, детскую – так крепко, словно боялся, что я исчезну.

– Мы всегда будем вместе, – произнёс он и улыбнулся чуть криво, будто хотел казаться сильнее, чем был на самом деле.

Я засмеялась. Смеялась так звонко, как умеют смеяться только дети, у которых нет причин бояться. Я отпустила его руку и закружилась на месте, трава обвивала ноги, солнце падало на лицо. Он смотрел и пытался сохранять серьёзность, но уголки его губ дрогнули, и он тоже засмеялся. В этом смехе было столько живого, что я чувствовала себя счастливой, как никогда.

Но мир вдруг начал меняться. Сначала солнце потемнело, словно его закрыла невидимая завеса. Ветер стих, и колосья замерли, как нарисованные. Запах меда исчез, осталась только горечь.

Я остановилась и снова посмотрела на мальчика.

Его лицо изменилось. Глаза, ещё недавно яркие, стали пустыми, налились чернотой, без отблеска света. Кожа побледнела, улыбка исказилась, превращаясь в зловещую гримасу.

– Ты правда в это поверила? – его голос стал низким, хриплым, чужим. – Какая же ты дура.

Он наклонился ближе, и из его рта вырвался смех. Не человеческий – ржавый, ломкий, будто скрип железа на морозе. Смех этот заполнял всё поле, ломал тишину, и трава вокруг почернела, будто сгорела в один миг. Небо обрушилось чёрной тучей, воздух стал вязким, дышать было невозможно.

– Мы всегда будем вместе… – повторил он, но слова звучали как насмешка. – Всегда.

Я закричала, пытаясь вырваться, но ноги увязли в чёрной земле.

…Очнулась я с криком. Сердце билось так, будто пыталось вырваться из груди. Автобус гудел вокруг, люди смотрели на меня, оборачивались, кто-то шептал что-то соседу. Горло саднило, как будто я кричала не во сне, а наяву.

– Ли! – Элиза трясла меня за плечо. Её глаза были испуганные, щеки пылали. – Ты кричала. И звала кого-то. Но я не поняла имя… что-то на «А».

Имя. Оно горело в голове, но стоило попытаться вспомнить – и исчезало, как слова, написанные на воде.

Я зажала лицо ладонями, пальцы дрожали. В ушах всё ещё стоял этот смех – неестественный, металлический. Казалось, он продолжает звучать внутри, хотя вокруг снова был только автобус, шум колёс и чужие разговоры.

– Всё хорошо, – выдохнула я, но голос был хриплым, словно после болезни. – Просто сон.

Просто сон. Но я знала: это не был «просто сон». Это было другое. И главное – впервые лицо во сне было ясным, отчётливым. Не размытым, не туманным, как раньше. Настоящим.

Элиза смотрела на меня внимательно, но больше ничего не сказала. В её взгляде было слишком много вопросов, но она сдержала их. Я знала – позже она вернётся к этой теме.

Автобус снова качался, люди отвлеклись, и шёпот стих. Но сердце ещё долго не хотело биться ровно. Я вцепилась в ремешок рюкзака, будто в спасательный круг. Кто он? Почему я вижу его лицо? Почему именно сейчас?

Вечером мы вернулись домой. Город встретил нас тяжёлым воздухом и запахом нагретого асфальта. Мама ждала меня на остановке. Она обняла так крепко, будто боялась, что я исчезну, и я впервые за все дни почувствовала: я действительно вернулась.

Дома мы сидели на кухне, и я рассказывала ей всё – как было красиво, как мы гуляли, как Элиза смеялась, как в море вода была прозрачной. Я говорила долго, а мама слушала, кивала, улыбалась, её глаза светились радостью. Я не упоминала ни про странных парней, ни про кафе, ни про сон. Пусть для неё это останется просто поездкой.

Ночью я лежала в своей комнате, слушала, как за окном шелестит ветер. В этом шелесте слышался шум волн, и я почти поверила, что море всё ещё рядом. Я закрыла глаза и снова увидела его лицо – теперь ясное, чёткое, как фотография. Это был первый раз, когда во сне я так ясно разглядела кого-то.

Обычно лица были размыты, неуловимые. Но теперь – нет. Теперь он был со мной. Сначала мальчишка, который обещал «всегда быть рядом». Потом – тень, изуродованная злобой.

Я прижала ладони к груди, чувствуя, как сердце стучит.

Почему именно он? И почему я поверила словам, даже во сне?

Сон ушёл, но его след остался во мне – как ожог, который невозможно забыть.

Глава 12

Город встретил меня тем же шумом, что всегда: прохожие спешили по делам, троллейбусы скрипели на поворотах, ветер носил пыль с проспекта. Но всё это уже не казалось прежним. Я шла к университету – не в школу, не в привычный мир с звонками и классами, а в новый этап. Даже небо казалось другим – чище, глубже, будто знало, что сегодня я переступаю порог новой жизни.

Университет был рядом с домом – именно поэтому я и выбрала его. Меня приняли в два вуза, и одно время я думала рискнуть, уехать в другой город, доказать себе, что могу. Но потом представила мамины глаза – тревожные, когда я только заговаривала об этом, и поняла: нет. Пока ещё нет. Да и внутри словно шептало что-то: именно здесь со мной случится то, чего я жду, даже если сама не знаю, что это.

Здание возвышалось над улицей строгим серым фасадом с колоннами и высокими окнами. От него веяло прохладой и важностью, и я поймала себя на том, что иду быстрее, чем собиралась. На ступенях толпились студенты: кто-то фотографировался, кто-то спорил, кто-то просто громко смеялся, так, что голос эхом отдавался под каменной аркой. Мир гудел, словно огромный улей.

Я остановилась, поправила сумку на плече и глубоко вдохнула. Моё сердце билось так громко, что я почти слышала его в висках.

Внутри пахло пылью, кофе и чем-то старым – может быть, книгами, может, самим временем. Я нашла стенд с расписанием и остановилась. Листки со списками групп были исписаны фамилиями, цифрами аудиторий. Я нашла свою группу и провела пальцем по строкам: «История и культура древних цивилизаций», «Мифология», «Философия», «Латинский язык», «Английский для историков».

Каждое слово звучало как обещание. Я чувствовала странное волнение: эти предметы будто ждали меня.

Аудитория встретила светом и шумом. Высокие окна пропускали осеннее солнце, деревянные парты были исписаны старыми надписями. Студенты рассаживались по двое и по трое, кто-то смеялся, кто-то переписывал расписание, кто-то уже достал ноутбук. Я выбрала место у окна – привычка искать свет и возможность отвлечься видом улицы.

– Привет, – услышала я рядом.

Девушка с короткой стрижкой и яркой помадой улыбалась так открыто, что я сразу почувствовала себя увереннее. – Ты на истфак?

– Да, – кивнула я.

– Отлично. Я Кира. – Она протянула руку, и я пожала её, сжимая пальцы чуть крепче, чем нужно. – Ужасно волнуюсь. Ты тоже?

– Очень.

– Ну, будем волноваться вместе, – рассмеялась она.

К нам подсел высокий парень в очках, с блокнотом в руках.

– Вы видели расписание? Слишком много философии. Я сюда пришёл ради археологии, а не ради споров про смысл жизни.

– Тебя философия пугает? – спросила я.

– Она скучная, – фыркнул он.

– А мне наоборот интересно, – пробормотала я.

– И мне, – подхватила Кира. – Понимать, как люди мыслили раньше – это тоже археология, только другого уровня.

Парень скривился, но промолчал. Я улыбнулась. Всё это было новым, чужим, но внутри уже теплилось чувство: я не одна.

В аудиторию вошла женщина лет сорока в строгом костюме. Волосы собраны в аккуратный пучок, в руках папка. Она поставила её на кафедру и обвела нас взглядом.

– Добро пожаловать, – сказала она. Голос был твёрдым, но не холодным. – Я ваш куратор, Ольга Сергеевна. Сегодня у нас организационное занятие.

Она говорила спокойно, но каждое слово будто врезалось в память.

– В первый семестр у вас будут основные дисциплины: история цивилизаций, мифология, философия, латинский язык и английский для историков. За каждую дисциплину вы будете получать баллы: посещаемость, контрольные, тесты. Экзамен – это итог, но результат зависит от того, как вы работаете в течение семестра. Учёба здесь не школа. Здесь всё зависит от вас.

В зале стало тише.

– У вас будут лекции, семинары и самостоятельная работа. Иногда вы будете работать в архивах, иногда писать большие эссе. Привыкайте: университет – это не только знания, но и ответственность.

Она прошлась вдоль рядов, заглядывая в глаза каждому.

– И ещё. Здесь вы встретите людей, с которыми, возможно, проведёте всю жизнь. Друзей, коллег, иногда соперников. Университет – это ваша первая взрослая семья. И только от вас зависит, какой она будет.

Я почувствовала, как внутри всё сжалось. Первая взрослая семья… Я не знала, готова ли к этому, но её слова звучали так, будто это правда важнее самих предметов.

После лекции коридоры снова зашумели. Поток студентов двигался, как река. Я шагала вместе с ним, стараясь не потеряться. И вдруг – замерла.