Симон

© Наталья Кичула, 2025

ISBN 978-5-0065-6351-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Симон

«Я сказал: вы – боги, и сыны Всевышнего – все вы…»

Ветх. завет, Пс. 81:6

Я не люблю людей. Особенно в толпе. Они страдают, им причиняет боль страшное чудовище – общее мнение. Оно подстёгивает, заставляя бессмысленно двигаться, и превращает всех в мутный океан, в котором волны и настроения причёсаны одним ветром. И чем ветер свирепее, тем податливее нрав океана. Масса бушует в одну, указанную сторону, сильнее и бессмысленней, и ищет препятствия только чтобы их уничтожить. Без смысла и цели… Океан толпы усиливает своенравный ветер эпохи своей дикостью. И так эти двое – вечные слуги друг друга.

Посреди подобной стихии сложно выжить стоя, неподвижно. Если хочешь хоть малой толики «красивой» жизни, успеха в мечте или зависти – нужно двигаться в общий такт. А если ты сумеешь заметить и ухватить что-то на гребне восходящей волны, тогда ты непременный везунчик своего времени!

Я стою неподвижно среди толпы. И ещё жив, потому что безмерно сострадаю ей. Я растворён среди одинаково несчастливых людей, но пока не потерян. Когда проносится очередная волна событий, я даже могу немного передохнуть, ветер ненадолго стихает, собираясь с силами. В такие мгновения я вижу, как большинство замирает в ужасе бездействия и отчаянии одиночества. Это ещё одни чудовища, подстерегающие несчастного по другую сторону потока. Избавиться от них практически невозможно, но всегда можно дождаться нового ветра и заполнить душную пустоту звуками, суетой, чужой жизнью…

Она шла рядом и нервно курила сигарету за сигаретой. А я снова жалел её. Жалел, когда на долю её семьи выпали несчастья, жалел, когда она растерянно искала опоры в каждом встречном, жалел и сейчас, когда всё наладилось, но не радовало. Посреди привычек прошлого невозможно наслаждаться жизнью. Своей жизнью.

– Я так не могу! Я же не эгоистка! – начала она. – Я не думаю о себе! Как же они там? Что мне делать? Я не могу разорваться! Я люблю вас всех, но о себе надо думать в последнюю очередь! Я не могу остаться здесь, пока они там совсем одни, без помощи и поддержки!

Мне было стыдно такое слышать. Особенно сейчас. Она на самом деле думала, что уехать от своих проблем, чтобы решать чужие – это альтруизм и доброта наивысшей концентрации.

– Я же не прошу тебя остаться со мной.

– Ты не просишь! – остановилась она, театрально взмахнув сигаретой, – Ты не просишь, но имеешь такой постный вид, что я чувствую себя монстром! Я же честно говорю, что ещё ничего не решила!

И она врала. Желание уехать от скучной жизни со мной, было очевидно. Она давно приняла решение и уже проживала его в фантазиях, предвкушая свою «незаменимую«помощь тем, кто в ней не нуждался.

– Ты думаешь, они не справятся там без тебя? – предпринял я слабую попытку настроить разговор на искренность.

– Конечно нет! Я не раз летала в эту страну – знаю там кучу людей. И о жилье могу быстро договориться! – в запале проговорила она. – И ты не беспокойся! Я всё улажу и сразу вернусь.

Вопрос «зачем?» застрял в моем сознании, в груди дотлевала боль. Но я лишь улыбнулся ей в ответ.

Суетливые объятия в аэропорту, короткие фразы, бездушный поцелуй – вот всё, чем закончились мои отношения с Владой. Я долго наблюдал, как она проходит регистрацию, провожал взглядом в толпе, улетающих её рейсом. И всё ещё стоял в коридоре, когда абсолютно все скрылись. Влада ни разу не обернулась.

***

Я не боялся одиночества. Мы с этим чудовищем были «на ты». Думаю, Влада и уехала, потому что знала, что не выдержит такой конкуренции. Её постоянные попытки вовлечь нас в чью-то судьбу – проблемы одной семьи или целой страны – оканчивались моим, тем самым, «постным» участием. Я видел всё под другим углом, без эмоций, не задавая нервного темпа проблеме – будь то чей-то переезд или даже смерть. Не сопровождал «положено скорбным» взглядом процессию похорон её родителей, не спорил с каждым о политике и политиках, как и не стремился быть напоказ безразличным. В общем, не делал никаких попыток оседлать волну современности.

Не найдя выхода своей бурлящей, но безвекторной энергии со мной, Влада решила помогать друзьям преодолевать тяготы скучного существования в стране и горячо агитировала за переезд в места более тёплые и приветливые. О некоторых, к слову, она знала не много, лишь то, что позволяли высоченные ограждения пятизвёздочных курортов. В этом был весь альтруизм Влады. Но на самом деле, она была добрая девочка. Просто эта энергия доброты била через край и иногда топила все вокруг.

Отправным моментом её судьбоносных решений стал наш разговор о совместных планах. Конечно, она надеялась присоединить меня к заманчивой лёгкости существования, а я… Я надеялся, что она сильнее и смелее. И зачем теперь вспоминать? Думаю, мне всё-таки было больно. Всегда и везде легче стоять вдвоём. Но всё, что я почерпнул из истории человечества, я ведь историк, – если ты начинаешь думать и анализировать, то обречён на одиночество.

Всё ещё стоя посреди аэропорта, посреди той самой толпы я думал об этом. Мне не было жаль времени, мне было плохо от потери. Снова.

Постепенно суета вокруг стала монотонно нарастать. Я нахмурился и развернулся к выходу. По дороге я уже не различал людей, до меня доносились их частые возгласы – приветствия, прощания и прочее. Эмоции. Раздражение подкатывало, как тошнота, хотелось поскорее вырваться на улицу из тесноты. Выход был уже виден огромным светлым проёмом стеклянных дверей. От него меня отделяла небольшая группа молодых людей – они сейчас особенно искрились эмоциями, то ли напоказ, то ли от переизбытка юного пыла. И я чуть не столкнулся с одним из них. Его необычайно-синий вопросительный взгляд, мгновенно вернул мне самообладание, которое пугающе быстро таяло. Как в застывшем кадре фильма, разминулись наши взгляды и направления. И я сразу же очутился на улице. И задышал. Казалось, что там, в зале, я был под водой.

Такси непривычно долго заставляло ждать. Но это уже не касалось моих нервов. Терпение было восполнено контролем – я уже спокойно смотрел на выходящих и входящих в аэропорт, наблюдал разные эмоции, даже сопереживал им и мысленно посылал слова благодарности тому синему взгляду, остановившему мой бесконтрольный позор.

Машина показалась за поворотом, и я решил выйти навстречу, чтобы бедняга-водитель не блуждал бесконечными поворотами и разворотами замысловатого движения парковки. Я махнул таксисту, и вдруг, у выхода из терминала показался тот самый юноша, глаза которого я, казалось, видел даже с этого расстояния. Он был в сопровождении высокого мужчины, лица которого я разглядеть не смог. Они выглядели со стороны необычно, бросалось в глаза их тёплое, почтительное отношение друг к другу, так не похожее на привычные эмоции нынешних людей. В этот самый момент передо мной оказалась машина. Разместившись в салоне, я мгновенно обернулся и заметил, как эти двое уже сели в припаркованное авто.

***

Ещё в юности, избегая толп и её несвязных и нелогичных увлечений, я вместе с единицами мне подобных, пошёл на исторический. По окончании, всё по той же причине, избрал карьеру скромного преподавателя в частной гимназии. Людей было мало, учеников тоже, поэтому некоторое время я наслаждался воплощёнными желаниями. Но моё отношение к толпе никак не совпадало с её отношением ко мне. Я нравился всем и каждому. Люди тянулись ко мне – не то из-за старомодной порядочности, то ли наоборот – преследовали, чувствуя моё избегание. Но результатом были многочисленные, не планируемые знакомства, настойчиво нарушающие рамки работы. Коллеги, начальники, персонал – это было понятно, но к ним добавлялись родители учащихся, их родственники – в общем, практически все, так или иначе посещающие школу. Они всегда неожиданно оказывались рядом – по дороге домой, в парках, магазинах. Хотя родной город был полисом внушительных размеров, мне казалось, что здесь существует всего одна улица – моя. Я держал знакомых на вежливой дистанции, далёкой от близкой дружбы. Почему? Это сложный вопрос, который я распутывал довольно долго.

Но Влада была не такой. Её брат учился в гимназии. Она часто приходила за ним. Целеустремлённость и самолюбие этой девушки очень долго осаждали мою бдительность. Я стал причиной её азарта. Но всё когда-нибудь находит свой предел, и запас её энергии оказался больше моего. Всё просто – элементарная физика. Но я историк. Я ценил и ценю редкости – изящные, красивые, имеющие важность сквозь века. И вначале Влада представилась мне именно такой. Я усадил её на трон своей фантазии и подчинился безумию надежд.

Всё, что случилось после, я уже поведал, вот только не упомянул, что ожидал этого. Как? Я стал всё настойчивее слышать голос моего единственного друга – одиночества, который напомнил мне о важности нашей дружбы. И в один день, присмотревшись к трону моей спутницы, я вдруг осознал, насколько он мал. Но Влада была со мной уже долгое время, и знали мы друг друга достаточно. Эта девочка выросла в обеспеченной семье, привыкла к лёгкой, непринуждённой жизни, сама справлялась со всеми своими желаниями и была желанной для многих. Но тут вмешалась та самая моя любовь к редкостям и ценностям. Так к ней не относился никто, и она поверила в размеры созданного мною трона. Но в итоге, я думаю, что он как раз поместился в её сумочку ручной клади. После периода эгоизма страстей и измерения наших эмоциональных пределов, мы подошли вплотную к реакциям друг друга на банальные вещи – быт, планы, семью, детей. Она, влекомая установками предков и гормонами, я… Я уже просто шёл на поводу её желаний и не видел более другого варианта развития своей судьбы. Хотя было грустно, и временами пусто.

Несмотря на ожидаемое расставание, я не хотел возвращаться домой какое-то время и смотреть в пространство, заполненное до краёв воспоминаниями. Первые две недели после её отлёта я решил погостить у знакомого. Но жизнь моя слишком скучна для других людей и этим гнетёт их. Поэтому я решил снять жилье.

Объявления, фотографии, договорённость в сообщениях, доставка ключей курьером – и в итоге, современное безликое общение положило начало новой главе моей жизни.

***

Волею должностных обязанностей, я всегда сопровождал учеников на мероприятия с признаками истории или искусства, согласно утверждённого школьного графика. В этом месяце таких поездок было запланировано три. И первая из них как раз совпала с днём моего переезда, что означало, я попаду в новую квартиру ближе к ночи.

Это была выставка репродукций эпохи Возрождения. Сладкое зрелище для глаз историка и моя особая страсть. В зале работал лектор, услуги которого, как оказалось, были оплачены нашими билетами, и мне оставалось только наслаждаться и бдительно наблюдать за поведением учеников. Я вздохнул и расслабленно зашагал позади детской группы. Рассказ экскурсовода о нетленных холстах звучал выразительно и успокаивающе. Дети вели себя порядочно – они уважали меня, даже иногда называли по имени, но без фамильярности и всегда «на вы» – да и возможность провести очередной учебный день не в классе действовал безотказно. Поэтому все послушно двигались в приятном ритме лекции и моего настроения.

Эта идеальная картина была разрушена внезапной паузой в речи экскурсовода, что подействовало просто оглушительно. Далее послышался негромкий диалог с кем-то из зала. Мы здесь, конечно, были не одни, но я занервничал, предполагая, что именно мои храбрые всезнайки отвлекают лектора. Я поскорее поспешил в начало группы. Уже подходя, я впал в странное состояние. Моё сознание работало в обычном нормальном темпе, я прекрасно всё видел, слышал и понимал, но вот движения будто сковали насильно. Пробираясь сквозь детей, я снова увидел молодого синеглазого незнакомца из аэропорта всё с тем же спутником. Юноша стоял в пол-оборота, его друг – спиной ко мне, но было понятно, что именно они и являлись причиной прерванной лекции. Куратор объяснял, слушал, кивал и так искренне улыбался, что я упрямо захотел увидеть ближе его собеседников, но этому, будто нарочно, мешало всё вокруг. Когда я начал понемногу приближаться, то разговор уже перекинулся и на детей. Те в голос дружно захохотали, внимательно следя за незнакомцем, что-то выслушали, по-видимому интересное, и тот стал прощаться, пожимая руку лектора. Не выразить словами моё отчаяние, когда я понял, что не успеваю ничего придумать, чтоб удовлетворить своё любопытство. Незнакомец уже уходил, а юноша… Он сверкнул своим взглядом, будто с насмешкой, и тут же последовал за другом.

Позже лектор мне пояснил, что незнакомец – профессор, поправил его в неточности описания сюжета одного холста и потом скрасил своё замечание подробностями извлечения нужных цветов из неожиданных материалов художниками той эпохи.

– Занятный человек, – закончил лектор, задумчиво улыбаясь, и очнувшись, двинулся дальше, увлекая детей.

Немного растерянный и огорчённый я невнимательно дослушал лекцию.

Погода за окном стояла солнечная, безветренная, и после выставки мы с детьми твёрдо решили прогуляться к школе пешком. Путь был не близкий, но сплошь рассечённый парками и скверами. Кульминация этой осени выдалась удивительно яркой. Как только мы вышли из стен, доверху усыпанными красками ушедшей эпохи, я понял, что прогулка в красках настоящей жизни будет лучшим финалом этого дня.

Природа настойчиво приковывала внимание. Дети с более чистой и глубокой впечатлительностью придумывали забавы на каждом углу, у каждого дерева. Оттенки вокруг разжигали воображение. Воздух дрожал под солнцем тысячью пылинок, фонтаны шептали мантры, листья шуршали в детском смехе… Я был заворожён. В тот миг я почувствовал себя безликим наблюдателем, зрителем в самом дорогом и редком театре. Вокруг меня разливалась и искрилась жизнь! Дети и природа… Мне показалось, что именно в этот момент я окончательно перевернул самую заурядную и тоскливую страницу жизни.

Доведя группу до стен гимназии, я собрал из кабинета все нужное для подготовки к занятиям и отправился в новое временное жилище. По дороге, в быстрых сумерках осеннего вечера, я уже многое передумал, и потихоньку насмехался над своей сентиментальностью. Мне уже хотелось к себе домой, в привычное старое прошлое, пусть даже и без Влады. Но совесть победила – я уже договорился о съёме.

Дом, где располагалось моё будущее пристанище, находился в историческом центре города и был досоветской постройки. Арки сквозных проходов, подъезды внутри маленького неприметного дворика… Здесь поражала тишина, застывшая в железных песочницах, притаившаяся под низенькими лавочками и еле уловимая среди развешанного на верёвках белья. Казалось, люди здесь вообще не жили – во дворе никто не гулял, в освещённых окнах нельзя было различить ни одного живого образа – застывшая картина сумеречного безмолвия. Поражённый таким покоем, я присел на низенькую лавочку посреди, окружённый многоглазыми подъездами. Мысли зашелестели, вторя листьям, взгляд скользил по стенам, балкончикам, крыше… Неоднократно исправляемый фасад обнажал долгую историю этого места – прошлые эпохи глядели останками лепнины над окнами и под балконами; надежды социализма отрывались толстенными пластами штукатурки по стенам; а все мирские печали и радости простых людей были сложены на тесных балкончиках. Эта картина заставила меня снова ощутить странный холодок отрешённости. Я наблюдал издалека быструю смену эпох, проходя маршрут сквозь время в компании Мефистофеля. Эти мысли вызвали улыбку. Так я и застыл на мгновение – чуждый жизни, и невероятно счастливый этому.

Тяжёлая металлическая дверь подъезда со скрипом отворилась, отвлекая от мыслей. Вышли люди, зашли другие. Мимо меня уже двигалась жизнь, секунду которой я смог созерцать в странной паузе. Я поднялся, посмотрел на ключи – «квартира 45, подъезд 4» – было заботливо указано на бирке. Найдя глазами подъезд, я замер на месте. Прямо у двери стоял тот самый юноша, взгляд которого слишком часто преследовал меня и в памяти, и наяву. Юноша улыбнулся и направился в мою сторону.

Сначала я подумал, что это невозможно заурядный случай – позади меня должен стоять его знакомый! Но юноша уверенно шёл ко мне, не сводя своих синих острых глаз. Его взгляд притягивал даже в густых сумерках, с единственным неверным фонарём старого дворика.

Он подошёл, скорее усмехнулся, чем улыбнулся, и протянул мне руку:

– Симон. Мы часто с вами встречаемся, не так ли?

Голос, чистый, ровный, уверенный просто сразил меня искренностью. Я машинально пожал ему руку в ответ.

– Павел, – тихо сказал я, намного тише, чем ожидал.

– Вы, Павел, кажется, не живёте здесь. Я раньше не видел вас среди соседей.

Я рассеянно кивал и думал, что бы сказать в ответ, но Симон показательно взглянул на мои ключи.

– Как интересно! Будем соседями, Павел. Моя квартира напротив вашей, – с этими словами он пошёл в сторону подъезда. Я последовал за ним.

***

Когда мы вошли, я замер. Старая дореволюционная архитектура внутри удивила своей сохранностью. Интерьер подъезда, лестничных пролётов был лишь слегка тронут эпохой красных надежд. На мраморной плитке пола не хватало, разве что ковров, стены – идеально ровные, чистые, кое-где ещё обрамлённые лепниной и отделённые посреди резным плинтусом. Лестница была несомненно советская, бетонная, но вот кованые поручни и перила в серо-безликой композиции удивили. «Я точно в родном городе?» – пронеслось в голове.

Тут Симон обернулся и с улыбкой остановился в пролёте.

– Передумали? Я порядочный проводник, и не планирую заманить вас в круг ада.

Я вздрогнул. Улыбка мгновенно слетела с уст юноши, и он пристально и внимательно посмотрел на меня. Действительно, в эту секунду я колебался.… Хотя мгновением раньше и в мыслях этого не имел.

– Как вам это удаётся? – негромко спросил я. Симон словно смотрел в мои мысли.

– Что именно? – самоуверенно, но искренне переспросил он, спускаясь на мою ступеньку.

Его вопрос и поведение были так просты и прямы, что я ощутил стеснение. Я не был мистиком, по характеру, но историческая стезя познакомила меня с достаточным количеством поражающих сознание фактов и открытий, случайностей и совпадений. Но я не знал человека перед собой, только видел мельком пару раз в городе. И всё. Успокоив этим своё сознание, я выдохнул все наваждения.

– Нет-нет, ничего, Симон, со мной бывает. Иногда обрывки моих бесконечных мыслей невольно облекаются в слова.

Он усмехнулся и снова пошёл первым наверх. Малое количество ступеней и большое пролётов заставили меня вспомнить, почему я не любил в детстве карусели. Но вот мы добрались до последнего этажа и остановились перед коридором. Здесь было четыре квартиры. Две из них – в самом конце и отделены от остальных собственным тамбуром. Я озадаченно посмотрел на ключи, в связке был один, от квартиры и кодовый магнит от двери подъезда. Не успел я заговорить, как Симон перебил меня.

– Знаете, я живу здесь достаточно, чтобы знать соседей этажа. Хозяин вашей квартиры предупредил меня о сдаче, и, думаю, он не будет против, если я передам ключ от тамбура, – говорил он, шагая в конец коридора.

Он открыл дверь, и вот мы оказались каждый перед своей дверью.

– Вы несомненно устали от такого шумного дня, – сказал с иронией он. – Вам надо отдохнуть, чтобы сознание больше не воспроизводило беспорядочные мысли.

Я снова хотел впасть в удивление, но потом вспомнил, что виделся с Симоном в окружении своих учеников, и подумал, что взрослому внимательному человеку на самом деле не составит труда сделать вывод относительно моей работы и нервного состояния.

– Да-да, вы правы, – устало пробормотал я, вставляя ключ в замок. Тот легко и мелодично щёлкнул и дверь без усилий начала открываться.

– Когда восстановитесь – заходите в гости, – тихо сказал мой новый сосед.

Я кивнул и шагнул в темноту.

***

Я сразу же нащупал выключатель. Но светильник загорелся не сразу, с задержкой на пару секунд. Всё это время я пребывал в темноте нового незнакомого пространства. Запах в квартире был словно в библиотеке – полный оттенков клея, переплёта, бумаги, тронутой временем. Было очевидно, что здесь долго никто не жил. Но вот, загорелся тусклый, тёплый свет, и я замер с улыбкой. Я, конечно же, видел фотографии квартиры, те, которые передавали чистоту ванной, аккуратность кухни и уют спален. Но гостиную и коридор я увидел только сейчас. Странно, почему хозяин не посчитал нужным выставить их на всеобщее обозрение? Они же первыми встречали гостей! И были шикарны! Всю стену длинного коридора занимали стеллажи, под стеклом которых виднелось несметное количество книг, фотографий, мелких реплик искусства. Разные эпохи, разные континенты… Я медленно, заворожено приближался по очереди к каждому из стеллажей, и так же медленно и очередно зажигалась внутренняя подсветка, озаряя бесценность наполнения. К последнему стеллажу я подходил с пересохшим от волнения горлом, читая шёпотом названия книг – редкость некоторых из них была невообразима.

Дойдя до конца, я попятился к противоположной стене, свет в стеллажах погас, и сейчас я единым взглядом охватывал эту бесценную коллекцию и не мог даже предположить её стоимости и значения. Медленно, как во сне, я побрёл в гостиную.

«Хорошо, что я не впечатлителен», – подумал я, когда включил свет. Я стоял в кабинете римско-католической библиотеки. Меня встретило разнообразие старинной мебели – изящные диваны и кресла перемежались с многочисленными журнальными и кофейными столиками. Невысокие книжные шкафы, доходили только до середины стен, намекая на удобства их использования сидя. По классическим узорам панелей стен, тяжёлым гардинам на окнах, чёрному дереву паркета можно было предположить, что этому интерьеру не один десяток лет. Или эпох. Мебель похоже была коллекционной, но в идеальном состоянии, подчёркивающем достоинства её возраста. Я присел на маленькую банкетку. Рядом со мной стоял первый шкаф из группы ему подобных, и в очертаниях его внутреннего мира я заметил книги Древнего Китая на языке оригинала.

У меня снова закралась навязчивая мысль, что здесь уж точно начинается новая страница моей жизни, как любопытствующего историка, пытливого скептика и мало повидавшего человека.

Заснул я только через пару часов экскурсии меж всех сокровищ, обложившись добрым десятком реплик древнейших рукописей и даже не читая их, а перелистывая страницы и улыбаясь от удовольствия.

***

Было такое чувство, что я в вынужденном отпуске, запланированном кем-то очень заботливым и любящим. Утром, против обыкновения своей привычки, я проснулся раньше солнца, нашёл на кухне кофе, турку, сахар, печенье и сразу же уселся за книги. Как мелькнул световой день? Когда я ел? И что? Я не обращал внимания на физические потребности организма, сознание было охвачено азартом и любопытством. Передо мной лежали труды, многие из которых вскользь упоминались в университетские годы, как недосягаемые к прямому изучению. Некоторые книги я видел только в плохих переводах, другие содержали в себе совсем иное, нежели интерпретировала наша преподавательская коллегия.

Мелькнул день. Потом второй. А на третий я должен был идти в гимназию. Эта перспектива вызывала негодование. Но я поборол себя – наспех просмотрел ученическую программу и лёг раньше обычного этих двух ночей.

Утром, выходя их подъезда, я снова был очарован безлюдным тихим двориком и вдруг осознал, что не был на улице все выходные. Свежий влажный воздух наградил меня лёгким головокружением и тошнотой.

После занятий я сознательно быстро сбежал из школьной суеты. Я спешил в свой новый храм, к моим богам и идолам, в идеальную келью отшельника. А по дороге обдумывал, разрешит ли хозяин этой квартиры остаться мне ещё на пару лишних недель. Хотя и их было бы недостаточно – слишком уж велико и необъятно для одной жизни наполнение тех шкафов.

Немного грустный от этих мыслей, я преодолевал многочисленные пролёты лестницы, как неожиданно передо мной предстал Симон.

– Вы обещали заглянуть, – улыбался он.

– А давайте лучше вы – ко мне, – смело выпалил я.

– Хорошо, только через час, Павел. Я вижу вы рады находке?

Я вопросительно и внимательно посмотрел на него.

– Я имею в виду коллекцию, – объяснил он.

– Да. Мне кажется, такая находка случается в жизни лишь однажды.

– Как вы правы. Я зайду к вам через час, – сказал он с лёгкой усмешкой и стал дальше спускаться по лестнице, насвистывая какой-то мотив. Очень знакомый.

Я поспешил к себе. Войдя в квартиру, я хотел разложить весь свой книжный хаос последних дней и приготовиться к гостю. Но, убирая первые же книги, засмотрелся на одну, потом открыл другую, и всё! Я очнулся от тихого смеха за спиной. В открытых дверях стоял Симон, а я сидел на полу с полуснятым пиджаком среди башен из книг, рукописей, журналов и своих блокнотов.