Кристина

8. Первые перемены

Было б денег навалом у меня,

Я бы поехал в город,

Я бы купил «меркурий».

Хочу купить себе «меркурий»

И рассекать на нем везде.

Я с чего-то решил, что в субботу ко мне приедет Арни, и потому остался дома: постриг лужайку, навел порядок в гараже, даже помыл все три машины. Мама потрясенно наблюдала за моими трудами, а за ужином – зеленым салатом с сосисками – сказала, что хорошо бы кошмары снились мне почаще.

Я не хотел звонить Арни домой после всего, что недавно случилось, но когда началось предматчевое шоу, а его все не было, я набрался храбрости и взялся за телефонную трубку. Ответила Регина, и хотя она старательно делала вид, что ничего не произошло, в ее голосе я заметил какую-то необычную холодность. От этого мне стало грустно. Ее единственного сына совратила старая шлюха по имени Кристина, а лучший друг Деннис ей в этом помог. Может, даже был сутенером.

– Арни нет дома, он у Дарнелла. С девяти утра.

– А… – протянул я. – Надо же. Не знал. – Прозвучало неубедительно. Даже мне самому показалось, что я соврал.

– Разве? – новым холодным тоном вымолвила Регина. – Ну ладно, пока, Деннис.

Она повесила трубку. Я несколько секунд смотрел на свою, потом тоже повесил.

Папа сидел перед теликом в огромных фиолетовых бермудах и шлепанцах на голую ногу, в переносном холодильнике рядом с ним стоял ящик пива. У «Филлис» явно был хороший день: они надирали «Атланте» задницу. Мама ушла в гости к однокурснице (сдается, они читали друг другу свою писанину и пищали от восторга). Элейна ушла к подруге Делле. В доме было тихо; снаружи солнце играло в догонялки с парой безобидных белых облаков. Папа протянул мне банку пива – он делает это лишь в самом благостном расположении духа.

Но в ту субботу ничто меня не радовало. Я все думал об Арни, который променял бейсбольный матч и валяние на травке под солнцем на промозглую, пропахшую маслом тьму гаража Дарнелла, где он теперь возится с этой ржавой раздолбанной тушей, а вокруг орут мужики, инструменты падают на бетонный пол с резким металлическим лязгом и раздаются пулеметные очереди пневмоключей. Сиплый голос и задыхающийся кашель Уилла Дарнелла…

Черт подери, неужто я ему завидовал?

На седьмом иннинге я встал и направился к двери.

– Куда это ты? – спросил папа.

Вот именно, куда это я собрался? К Дарнеллу? Присматривать за своим дружком, кудахтать над ним, слушать мерзкий треп Дарнелла? Хочешь снова отведать дерьмеца, не наелся? Да пошло оно все! Арни уже большой мальчик, сам справится.

– Никуда, – ответил я и заглянул в хлебницу: в самом дальнем углу обнаружилась сестренкина заначка – бисквит «Твинки». Ха, вот Элейна взбесится, когда захочет перекусить во время «Субботней ночи в прямом эфире», тайком проберется на кухню и не обнаружит своей вкусняшки. – Никуда, пап.

Я вернулся в гостиную, сел, взял у папы еще одну банку пива и запил им «Твинки», а потом даже облизал картонку из-под бисквита. Мы досмотрели, как «Филлис» разделали под орех «Атланту» («Мы им всыпали, – буквально слышу я стариковский голос деда, который умер уже пять лет назад, – всыпали по первое число!»), и я совсем не думал об Арни Каннингеме. Совсем.

Ну почти.

На следующий день он приехал на своем старинном трехскоростном велике. Мы с Элейной играли в крикет на лужайке за домом. Во время месячных у сестры всегда «руки чешутся». Элейна очень гордилась своими месячными: они приходили регулярно уже целый год и два месяца.

– Эй! – крикнул Арни, выезжая из-за угла. – Смотрю, у вас тут битва Твари из Черной лагуны и Невесты Франкенштейна!

– Сыграешь с нами? – предложил я. – Бери оружие!

– Я с ним играть не буду! – заявила Элейна, бросая свой молоток. – Он жульничает еще больше, чем ты! Ох уж эти мужчины!

И она ушла, а Арни с театральным придыханием воскликнул:

– Она первый раз назвала меня мужчиной, Деннис!

Он упал на колени и взглянул на меня с восхищенным потрясением. Я засмеялся. Арни умел дурачиться, когда хотел. Поэтому он мне и нравился – ну, помимо прочего. И еще мне кажется, что это была наша тайна. Никто, кроме меня, не видел его в деле. Однажды по телику рассказывали про миллионера, который хранил украденного Рембрандта в подвале своего дома, чтобы больше никто не мог им любоваться. Я его понимаю. Не то чтобы Арни был Рембрандт – его даже хорошим комиком не назовешь, – но я не мог устоять перед таким соблазном: знать про что-то очень хорошее и никому не рассказывать.

Мы еще немного поработали молотком на дорожке для крикета – не играли, просто дубасили по шарам изо всех сил. В конце концов кто-то зашвырнул шар во двор Блэкфордов, я тайком за ним сбегал, и охоту играть нам обоим почему-то отшибло. Мы уселись в шезлонги. Скоро из-под крыльца вылез Орущий Джей Хокинс, которого мы взяли вместо Капитана Мясоеда: наверное, он хотел изловить и зверски разодрать на части какого-нибудь невинного бурундучка. Его янтарно-зеленые глаза блеснули в свете дня – пасмурного и блеклого.

– Я думал, ты придешь смотреть бейсбол. Отличная была игра.

– Я был у Дарнелла, – ответил Арни. – Слушал игру по радио. – Тут он заверещал высоким голосом, очень неплохо пародируя моего деда: – Мы им всыпали по первое число!

Я рассмеялся и кивнул. В тот день я заметил в Арни что-то новое… может, дело было в дневном свете, хоть и ярком, но все же мрачноватом. Мой друг выглядел очень усталым, под глазами темнели круги, но в то же время лицо у него как будто немного очистилось. На работе он иногда поддавался соблазну и пил много колы, хотя и знал, что с его кожей это категорически запрещено. Прыщи у него высыпали циклами, как и у большинства подростков, только вот у Арни хороших дней не бывало: только плохие и очень плохие.

А может, все дело было в свете.

– Что успел сделать?

– Не так уж и много. Поменял масло. Осмотрел мотор. Он не треснул, Деннис, это точно. То ли Лебэй, то ли еще кто потерял сливную пробку. Там все залило старым маслом. Я в пятницу чудом не стуканул движок.

– Так тебе дали подъемник? На него же заранее надо записываться.

Арни отвел глаза в сторону.

– А, ерунда. – По его голосу я сразу понял: он что-то скрывает. – Я выполнил для мистера Дарнелла пару поручений.

Я открыл было рот, чтобы спросить об этих поручениях, но потом решил, что не хочу знать. Может, Уилл просто попросил его сбегать в ближайшую закусочную и принести кофе для постоянных клиентов, или разобрать по ящикам подержанные запчасти. Пусть так. Все равно я не хотел иметь никакого отношения к Кристине и этой части его жизни, включая обстановку в гараже Дарнелла.

А еще я чувствовал, что отпустил его. Впрочем, тогда я еще не мог или не хотел толком объяснить себе это чувство. А теперь могу сказать, что именно оно посещает тебя, когда твой лучший друг женится на какой-нибудь смазливой высокомерной сучке. Сучка тебе не нравится, и в девяноста девяти случаях из ста ты не нравишься ей, поэтому ты просто закрываешь дверь в эту комнату вашей дружбы. А потом либо отпускаешь своего друга, либо он отпускает тебя – к большой радости этой сучки.

– Может, в кино сходим? – предложил Арни, не находя себе места.

– На что?

– В «Стейт твин» сейчас идет какой-то мерзкий боевик с единоборствами. Что скажешь? Ки-я! – Он сделал вид, что наносит сокрушительный удар Орущему Джею Хокинсу, и кот стремглав умчался в дом.

– Звучит заманчиво. Брюс Ли?

– Не, какой-то другой чувак.

– Как называется?

– Не помню. «Смертоносный кулак». Или «Разящие ладони». Или «Беспощадные гениталии». Ну, что скажешь? Потом вернемся и будем рассказывать Элли все сочные подробности, пока ее не вырвет.

– Ладно. Только если успеем на дешевый дневной сеанс.

– Ага, до трех точно успеваем.

– Тогда пошли.

И мы пошли. Оказалось, это был фильм с Чаком Норрисом, очень даже неплохой. В понедельник мы снова отправились на работу – строить ветку заброшенной трассы. Про свой сон я начисто забыл. Постепенно я осознал, что мы с Арни стали видеться гораздо реже – опять-таки это было очень похоже на дружбу с человеком, который недавно женился. Да к тому же я снова замутил с той болельщицей. Нормально так замутил: уже несколько раз я возвращался домой с пульсирующими от боли яйцами, так что едва переставлял ноги.

Арни тем временем проводил все вечера у Дарнелла.

9. Бадди Реппертон

И не важно, какая будет цена,

О, эта двойная выхлопная труба.

Мотор мой воет, как собака,

У этой крошки поступь «кадиллака».

Последняя рабочая неделя перед началом учебного года началась как раз перед Днем труда. В понедельник я, как обычно, заехал за Арни и увидел, что под глазом у него красуется здоровенный фингал, а на щеке – глубокая царапина.

– Что случилось?

– Не хочу это обсуждать, – мрачно ответил он. – С родителями уже до хрипоты наобсуждался. – Он бросил свою коробку с ленчем на заднее сиденье и на всю дорогу погрузился в мрачную тишину. На работе кто-то пытался его подколоть, но Арни только пожимал плечами.

По дороге домой я тоже не стал его расспрашивать и молча слушал радио. Может, я бы так и не узнал, что произошло, если б нам по пути не попалось заведение под названием «Джино».

– Давай возьмем пиццу, – сказал я, паркуясь на стоянке перед «Джино». – Большую, жирную и чтоб подмышками воняла!

– Фу, Деннис, какая мерзость!

– Чистыми подмышками, – смилостивился я. – Ну, идем.

– Не, у меня с наличными не очень, – вяло проговорил Арни.

– Я угощаю. Можешь даже посыпать свою половину этими гадскими анчоусами. Ну?

– Слушай, Деннис, я правда…

– И пепси.

– От «пепси» у меня прыщи, ты же знаешь.

– Ага, знаю. Здоровенный стакан пепси.

Впервые за день его глаза просияли.

– Да… Здоровенный стакан пепси… Ты змей-искуситель, Деннис, знаешь об этом?

– Можно даже два стакана, если хочешь. – Это было подло с моей стороны, все равно что предложить шоколадный батончик цирковой толстухе.

– Два… – Он стиснул мое плечо. – Два стакана пепси, Деннис! – Он начал биться в конвульсиях, хватаясь за горло и крича: – Два! Быстро! Два стакана!

Я так смеялся, что чуть не въехал в стену из шлакоблоков. А когда мы вышли из машины, подумал: что плохого, если Арни выпьет пару стаканчиков пепси? Он уже давно не баловался газировкой: то, что пасмурным воскресным утром две недели назад показалось мне легким улучшением, сегодня было видно невооруженным глазом. Его лицо по-прежнему покрывали бугры и кратеры, но далеко не все они – уж простите, я должен это сказать – сочились гноем. Да и во всех остальных смыслах он выглядел гораздо лучше, чем обычно. Арни загорел и окреп на дорожных работах. Словом, я решил, что он вполне заслуживает пепси. Эдакая награда победителю.

У пиццерии «Джино» отличный директор: итальянец по имени Пэт Донахью. На кассе у него красуется наклейка «ИРЛАНДСКАЯ МАФИЯ», в День святого Патрика он подает зеленое пиво (17 марта к его заведению не подойти, такая у дверей стоит очередь, а музыкальный автомат снова и снова играет «Улыбку ирландских глаз» Розмари Клуни) и надевает черный котелок, который балансирует у него на самой макушке.

Автомат – древний «Вурлитцер», пережиток 40-х, и все музыкальные композиции (а не только «Улыбка ирландских глаз») в нем доисторические. Могу поспорить, это последний автомат в Америке, где за четвертак можно послушать три песни. Когда я изредка курю травку, то всегда мечтаю о пиццерии «Джино»: как я вхожу туда, заказываю три пиццы с кучей дополнительных начинок, кварту пепси и шесть или семь шоколадных пирожных со сливочной помадкой – фирменный десерт Пэта Донахью. А потом я просто сижу и потихоньку уминаю все заказанное под бесконечный поток избранных хитов «Бич бойз» и «Роллингов» из музыкального автомата.

Мы вошли, сделали заказ и сели поглазеть, как три повара будут подкидывать и ловить громадные круги теста. Они то и дело обменивались язвительными итальянскими шуточками вроде:

– Эй, Говард, вчера на танцульках я встретил твоего брата. Он был с какой-то жуткой уродиной. Это кто?

– Как – кто? Это ж твоя сестра!

Нет, вы мне скажите, где еще можно услышать такое старье?

Люди входили и выходили, в основном это были школьники. Совсем скоро нам предстояло увидеть этих же ребят в школьных коридорах, и я вдруг ощутил приступ «ностальгии по настоящему» – в придачу к уже знакомому страху. В голове у меня орал школьный звонок, но даже его протяжный звон словно бы твердил: «Ну, Деннис, наслаждайся, больше ты меня не услышишь. Со следующего года ты станешь взрослым». Я слышал, как лязгают закрывающиеся школьные шкафчики, их неумолимое «бумц-бумц-бумц», как лайнмены на поле врезаются в тренировочные манекены, как Марти Беллерман орет во всю глотку: «Моя жопа и твое лицо, Педерсен! Найди десять отличий!» Сухой запах мела в классных комнатах математического крыла. Перестук пишущих машинок, доносящийся из больших классов для секретарских курсов на втором этаже. Мистер Мичем, директор, в конце дня зачитывающий важные объявления сухим беспокойным голоском. Обеды на открытом воздухе, на трибунах вокруг школьного стадиона. Свежий приплод новичков – забитых и потерянных. А в самом конце ты идешь по актовому залу в огромном бордовом банном халате… и все. Школа заканчивается. Тебя спускают с цепи прямо в ничего не подозревающий мир.

– Деннис, ты ведь знаешь Бадди Реппертона? – спросил Арни, выдирая меня из забытья. Нам принесли пиццу.

– Бадди… как ты сказал?

– Реппертон.

Фамилия была знакомая. Принявшись за свою половину пиццы, я попытался припомнить лицо человека, который ее носил. Наконец вспомнил. Когда я еще был забитым новичком, у нас с ним случилась размолвка. Мы были на танцах, музыканты ушли на перекур, а я встал в очередь за стаканчиком содовой. Реппертон отпихнул меня в сторону и сказал, что старшеклассники обслуживаются вне очереди. Он тогда учился в десятом классе: здоровенный, страшный и злобный верзила. У него были впалые щеки, густая копна сальных черных волос и маленькие, поставленные чересчур близко друг к другу глазки. Однако в этих глазах горел довольно живой и злой ум. Большую часть времени Бадди Реппертон торчал в курилке.

Я выдвинул еретическую теорию о том, что старшеклассники и все прочие имеют равные права в очереди за напитками. Реппертон предложил выйти на улицу. К этому времени очередь распалась и образовала застывший в напряженном ожидании круг, грозивший с минуты на минуту превратиться в арену. Тогда к нам подошел один из учителей и велел всем разойтись. Реппертон пообещал добраться до меня, но так и не добрался. Больше мы с ним не пересекались, я лишь время от времени видел его фамилию в списке оставленных после уроков за плохое поведение. Пару раз его даже исключали из школы; такие ребята, как вы понимаете, не состоят в Лиге молодых христиан.

Я рассказал Арни об этой стычке, и он понимающе кивнул. Потом дотронулся до своего фингала, который уже набряк отвратительной желтизной.

– Это его рук дело.

– Реппертон тебя разукрасил?!

– Ага.

Арни рассказал, что познакомился с Реппертоном в школьной автомастерской. Одна из издевок судьбы в случае с Арни состояла в том, что его интересы и способности постоянно вынуждали его иметь дело с типами, которые считали своим личным долгом регулярно надирать задницу арни каннингемам этого мира.

В десятом классе Арни записался на спецкурс «Основы технологии производства и ремонта автомобилей» (раньше он назывался просто «автомеханика», пока школа не получила от государства целую кучу денег на профессиональное обучение), и парень по имени Роджер Гилман выбил из него все дерьмо. Знаю, нехорошо так говорить про собственного друга, но красиво тут не скажешь. Гилман попросту выбил из Арни все дерьмо. Последний просидел дома несколько дней, а Гилман получил недельные каникулы – для него это была скорее награда, чем наказание. Сейчас он сидит в тюрьме за грабеж. Бадди Реппертон входил в компанию Роджера Гилмана и после его ареста, можно сказать, принял бразды правления.

Для Арни визит в автомастерскую был сродни посещению демилитаризированной зоны. Если он возвращался живым, то потом мчался во весь дух на другой конец школы с шахматной доской под мышкой и в окружении верных соратников.

Помню, как однажды посетил городской шахматный турнир в Сквирелл-Хилле: он стал для меня символом той шизы, в которую превратилась школьная жизнь моего лучшего друга. Он сидел, сгорбившись, над шахматной доской, а вокруг висела тяжелая, вязкая тишина (на таких мероприятиях других звуков не услышишь). После долгой паузы Арни передвинул ладью – при этом рука у него была такая черная от машинного масла и смазки, что даже «Бораксо» не справился с пятнами.

Конечно, не все завсегдатаи школьной мастерской его третировали, попадались там и хорошие ребята. Но они делились на две категории: у одних была своя закрытая тусовка, другие без конца курили дурь. Те, что из закрытой тусовки, жили в бедных районах Либертивилля (и не говорите мне, что в школе никому нет дела, из какого ты района, – еще как есть), всегда вели себя очень серьезно и тихо, отчего многие ошибочно считали их тупицами. Большинство из них выглядели так, словно пришли прямиком из 1968-го: длинные хвосты, джинсы, линялые футболки. Разница заключалась в том, что в 1978-м никто из них не хотел свергнуть власть, пределом их мечтаний была собственная автомастерская.

Да и вообще, школьная мастерская вечно притягивает к себе всякое хулиганье: они там не столько учатся, сколько отбывают срок. Когда Арни упомянул имя Бадди Реппертона, я сразу вспомнил парней, что постоянно вертелись на его орбите. Всем им было уже под двадцать, но они никак не могли сдать выпускные экзамены и окончить школу. Дон Ванденберг, Сэнди Галтон, Попрошайка Уэлч. Последнего звали Питер, но все называли его Попрошайкой, потому что он любил «пострелять» мелочь на рок-концертах в Питсбурге.

Бадди Реппертон прикатил к Дарнеллу на двухлетнем синем «камаро», побывавшем в жуткой аварии: после столкновения со встречной машиной на трассе номер 46 возле национального парка Скуонтик-Хиллз автомобиль несколько раз перевернуло. С двигателем все было нормально, а вот корпус пострадал куда серьезнее. Бадди купил «камаро» у одного из приятелей Дарнелла и привез ее в гараж примерно через неделю после того, как Арни приехал на Кристине. Впрочем, Бадди и раньше частенько там околачивался.

Поначалу он попросту игнорировал Арни, и тот, разумеется, ничуть не обижался на такое невнимание к собственной персоне. Зато Бадди был на дружеской ноге с Дарнеллом. Инструменты, которые остальным доставались только по предварительной записи, Бадди получал по первой же просьбе.

А потом Реппертон начал вредничать: по дороге от автомата с колой как бы невзначай задевал коробку с насадками для гнездового ключа, и те разлетались по всему отсеку, или сшибал локтем чашку кофе, которую Арни забывал на полке. А потом с мерзкой торжествующей улыбкой, как у Стива Мартина, протягивал: «Ой, ну прости-и-те!» Дарнелл тут же принимался орать на Арни, чтобы тот живо собрал все насадки, пока одна из них не завалилась в какую-нибудь дыру или щель.

Через некоторое время Бадди начал заруливать в отсек Арни и с размаху хлопать его по спине, вопя: «Как делишки, Шлюхингем?!»

Арни сносил эти первые залпы со стоицизмом матерого рохли. Наверное, он надеялся, что нападки Реппертона достигнут определенной высшей точки и сойдут на нет или что мучитель найдет себе другую жертву. Был и третий вариант, о котором приходилось только мечтать: что Бадди рано или поздно за что-нибудь прижмут и посадят и он исчезнет со сцены, как однажды исчез Роджер Гилман.

Гроза разразилась в воскресенье днем, когда Арни решил смазать все замки, петли и прочие нуждающиеся в смазке детали – просто потому, что еще не скопил денег на очередную жизненно необходимую запчасть. Реппертон проходил мимо, весело насвистывая и попивая колу. В руке у него была рукоятка от домкрата. Поравнявшись с двадцатым отсеком, он резко двинул этой рукояткой в сторону – и разбил одну из передних фар Кристины.

– Вдребезги, мать его, – сказал мне Арни, поедая пиццу.

«Ой, гляньте-ка, что я натворил! – завопил Бадди Реппертон с наигранным ужасом. – Ну извини-и…»

Больше он ничего сказать не успел. Арни готов был бесконечно сносить нападки Реппертона, но тот покусился на святое – на Кристину, – и этим мгновенно спровоцировал ответный удар. Арни набросился на него с кулаками (в кино он непременно угодил бы врагу прямо в выключатель, и тот растянулся бы на грязном гаражном полу).

Однако жизнь – не кино. Арни не достал Реппертону до подбородка, а просто вышиб у него из рук орешки и колу, которая залила ему все лицо и футболку.

– Ну все, гаденыш! – завопил Реппертон. Вид у него был почти до смешного обалдевший. – Получай! – Он замахнулся на Арни рукояткой от домкрата.

К ним подбежали несколько человек, и кто-то потребовал, чтобы Реппертон выбросил рукоятку и дрался по-честному. Ну он и выбросил.

– Дарнелл даже не попытался остановить драку? – спросил я Арни.

– А его не было, Деннис. Он куда-то исчез за пятнадцать минут до того, как все началось. Прямо как знал.

Арни сказал, что основной ущерб Реппертон нанес ему почти сразу: сначала поставил фингал, потом разодрал щеку (перстнем выпускника, который он купил, пока учился в очередном десятом классе).

– Ну и еще несколько синяков тут и там.

– Тут и там – это где?

Мы сидели за одним из дальних столиков. Арни огляделся по сторонам, убедился, что никто не смотрит, и задрал футболку. Я охнул. На груди и животе Арни красовался страшный закатный пейзаж из синяков – желтых, красных, багровых, коричневых. Они только-только начали бледнеть. Как он умудрился прийти на работу в таком состоянии – по сей день остается для меня загадкой.

– Друг, а ребра-то у тебя целы? – с неподдельным ужасом спросил я. Фингал и царапина по сравнению с этим дерьмом показались мне цветочками. Я не раз становился свидетелем школьных потасовок, даже сам в них участвовал, но такое видел впервые: Арни схлопотал по-взрослому.

– Целы, – вяло ответил он. – Мне повезло.

– Причем крупно.

Больше Арни ничего про драку не рассказывал, но свидетелем того побоища стал парень по имени Рэнди Тернер: он-то и посвятил меня во все подробности, когда начался учебный год. По его словам, Арни досталось бы куда больше, если б не его внезапная вспышка ярости: Реппертон такого не ожидал.

Арни накинулся на Бадди с таким рвением, точно дьявол всыпал ему красного перца в задницу. Он размахивал кулаками, вопил, ругался и плевался. Я попробовал это представить и не смог. Зато у меня перед глазами встала другая сцена: Арни колотит по моей приборной доске, оставляя на ней вмятины, и орет во всю глотку, что заставит гадов жрать свое дерьмо.

Он загнал Реппертона в противоположный угол гаража, разбил ему нос в кровь (скорее по счастливой случайности, нежели благодаря своей силе и ловкости), а потом ударил его в горло так, что тот закашлялся, захрипел и вообще потерял всякий интерес к драке.

Бадди отвернулся, хватаясь за горло и чуть не блюя, и тогда Арни впечатал свой рабочий ботинок со стальным мыском ему под зад: Бадди растянулся на полу и все еще держался за горло, одновременно вытирая хлещущую из носа кровь (как утверждал Рэнди Тернер), когда в гараже объявился Уилл Дарнелл. Арни забил бы сукина сына до смерти, если бы Дарнелл не подбежал и не завизжал своим осипшим голосом: «А ну хорош, хорош, я сказал!»

– Арни думал, что драка подстроена, – сказал я Рэнди. – Что Бадди нарочно разбил ему фару, а Уилл нарочно удрал из гаража.

Рэнди пожал плечами:

– Может быть. Запросто. Дарнелл и впрямь вернулся ровно в тот момент, когда Бадди начал проигрывать.

Семеро мужиков схватили Арни и оттащили в сторону. Сначала он бился как ненормальный, орал, чтобы его отпустили и чтобы Реппертон заплатил за разбитую фару, иначе он его убьет. Наконец он утих и сам не мог понять, как это вышло, что он до сих пор на ногах, а Реппертон валяется на полу.

Тот в итоге встал: футболка заляпана грязью и маслом, в носу все еще пузырилась кровь. Он бросился было на Арни, но Рэнди сказал, что выглядело это неубедительно и было сделано скорее для виду. Его тоже оттащили и увели подальше. Дарнелл подошел к Арни, велел ему сдать инструменты и выметаться.