Драгоценности

Глава 4

Нью-Йорк, апрель 1952 года

– Мамочка! Мамуля! – стонала Беттина, зовя мать, умершую десять лет назад. Она сама готовилась скоро стать матерью и страдала от невыносимой боли.

Они ехали на такси в больницу. Стефано успокаивал жену, обнимая ее и шепча ласковые слова.

– Мы почти добрались, Тина, держись, – повторял он, задыхаясь от волнения. До родов оставалось еще больше месяца, и Беттина очень боялась. Ее серо-голубые глаза то расширялись от страха, то закрывались от боли. Она крепко вцепилась в мужа и кричала только одно слово – «moetie», мама.

Они вступили в брак больше года назад. В целом это был хороший год. Приличные заработки Стефано и Джозефа позволили им снять большую квартиру в неплохом районе.

Жизнь сильно изменилась, и вскоре итальянец Стефано превратился в американца Стива. Постепенно мечта, связанная с поисками украденного наследства, померкла. Приходилось заботиться о жене, а скоро появится и ребенок. Стивом овладели новые мечты, более реальные, чем глупые фантазии об алмазах и золоте.

Он все еще не продал половину флакончика – слишком дорожил памятью о Ла Коломбе, – хотя и понимал, что семье не помешают лишние деньги. Стив стеснялся своей сентиментальности, поэтому никому не рассказывал о сокровищах. Он спрятал свое прошлое и почти забыл о нем.

Стив много работал. К счастью, Карло Бранкузи дал ему хорошее образование. Некоторое время Стив сотрудничал в «II Progresso», итальянской газете, потом перешел на итальянскую радиостанцию. Он писал статьи для коммерческих передач и радиопьесы, колесил по городу, продавая рекламное время, переводил американские новости, иногда даже работал диск-жокеем.

Брак не разочаровал его. Ему доставляло удовольствие покупать Беттине красивые вещи – одежду, духи и обожаемый ею шоколад. Каждый вечер они гуляли вместе по городу, и она все чаще смеялась.

Эротические обещания первой ночи Беттина выполнила с избытком. Бесконечно изобретательная в любви, она доставляла ему самые изощренные удовольствия. И чем больше давала Стиву жена, тем больше он хотел ее. После работы он всегда спешил домой и теперь считал, что может называть свое чувство к Беттине любовью.

Но она по-прежнему оставалась для него загадкой. Когда Стив проявлял к ней нежность, Беттина мягко отталкивала его руки или отодвигалась. Охотно удовлетворяя любые капризы мужа, она не позволяла ему сделать для себя и самой малости.

Иногда Беттина погружалась в воспоминания и надолго замолкала. Но это случалось все реже и реже. Стив надеялся, что постепенно тяжелые воспоминания о прошлом покинут ее.

Узнав, что Беттина беременна, он был счастлив. Джозеф вытащил бутылочку genever, и они распили ее за будущего ребенка. Стив побежал в магазин и купил роскошное кресло, чтобы Беттине было удобно убаюкивать ребенка.

Она мужественно и спокойно переносила беременность, но когда начались боли по ночам, в ее глазах появился страх.

В госпитале медсестры сразу увели Беттину, предоставив Стива и Джозефа тревожному ожиданию. Тиканье часов превратилось в мучительную пытку. Стив безумно боялся за жену… и за себя. А вдруг что-нибудь случится с Беттиной? Сможет ли он пережить утрату еще одной любимой женщины?

Наконец Стив признался себе, что не просто привязан к Беттине, а по-настоящему любит ее. И скоро у них будет ребенок!

Только через восемь часов к ним вышла медсестра. Она улыбалась.

– Поздравляю, мистер д'Анжели. У вас дочь.

Дочь! Дочь! Его дочь! У него дочь! О Господи, у него самая настоящая дочь!

– Дочь, – прошептал он. Внезапно в голове всплыло имя – Петра.

Джозеф схватил зятя за плечо.

– Да. Петра Аннеке д'Анжели, – с жаром сказал он. Девочку назовут в честь бабушек, погибших от рук нацистов.

Она такая крошечная! Стив боялся держать ее в руках, неловко прижимал к себе, застывая от напряжения. Малышка весила шесть футов, но распахивала огромные глаза. Ее головка с темными волосиками помещалась на его ладони.

Целуя дочь, Стив понимал, что никого еще не любил так сильно. Он убил бы всякого, кто посмел бы обидеть дочку.

Недоношенная, Петра росла здоровым ребенком. Однако Стиву и Джозефу внушала опасения ее мать. Беттина отказалась кормить ребенка и брать на руки. Когда ей принесли маленький сверток, она отвернулась, не пожелав даже взглянуть на дочь.

А ведь Стив так уповал на то, что появление дочери даст Беттине покой и счастье. Но случилось непредвиденное.

На третий день Стив услышал, как Беттина разговаривает с медсестрой.

– Они убивают детей, – спокойно сообщила она. – Бросают их в печи и сжигают.

– Миссис д'Анжели напугана, – объяснил врач. – Боится полюбить Петру, привязаться к ней. Бедную женщину преследует страх, что ребенка отнимут у нее, как отняли мать.

– Что же нам делать? – Стив чувствовал полную беспомощность.

– Давайте попытаемся изменить ситуацию, – сказал доктор.

Пока Беттина спала, Петру положили рядом с ней на кровать и откинули детское одеяльце так, чтобы, проснувшись, мать сразу увидела личико дочери. Все утро Стив просидел в углу комнаты.

Когда Беттина открыла глаза, он подался вперед и затаил дыхание. Увидев рядом с собой ребенка, она отвернулась. Стив ждал. Через несколько минут девочка заплакала. Беттина нехотя повернулась к ней. Маленький кулачок качнулся в воздухе, и малышка поднесла его к глазу.

Беттина инстинктивно взяла ручку девочки, наклонилась над ней и погладила ее щечку. Потом, прижав к груди, глубоко вздохнула. В этот момент Беттину пронзила любовь к дочери.

Но это не излечило ее от депрессии. Когда они приехали из роддома, Беттине стало еще хуже. Возвращаясь с работы, Стив видел, что свет в комнате выключен, а Беттина сидит в кресле, крепко прижав к себе ребенка. Часто Петра лежала в грязных пеленках или плакала от голода, но Беттина не хотела отдавать ребенка даже мужу.

Дочь спала в одной комнате с ними. Девочка была спокойной и почти не будила родителей. Зато очень часто с криками просыпалась Беттина.

– Они идут! Они у двери! – Она вскакивала, хватала из кроватки дочь и заползала с ней под кровать.

Стив никак не мог внушить жене, что страхи остались только в ее сознании и никакое гестапо уже не навредит ни ей, ни ребенку.

Петра росла очень живой и любознательной, часами раскладывала свои вещички и игрушки, разглядывала камешки и зеркала, заползала во все углы. С течением времени Беттина начала следить за собой и чаще улыбаться. У Стива зародилась надежда, что к ним вернется нормальная жизнь.

Но одной снежной февральской ночью 1956 года Стив, вернувшись с работы, обнаружил, что в квартире темно. Странно. Обычно для него оставляли свет в прихожей. Он вспомнил, что Джозеф собирался провести вечер в голландском клубе. Наверное, он так поздно вернулся, что забыл про зятя и выключил свет.

Но тишина насторожила Стива. Он прислушался, пытаясь различить хоть какие-то звуки. Радио, не работало, в кухне, где иногда его ждала Беттина с чашкой горячего кофе, было тоже тихо.

Охваченный безотчетной тревогой, он пошел в спальню. Постель пуста. В маленькой кроватке тоже никого. Стив испугался не на шутку. Он бегал из комнаты в комнату, включая свет и открывая двери.

– Пет! Тина! – звал он в отчаянии. Стив выскочил из квартиры и снова окликнул жену, предположив, что она у соседей. Черт побери, что случилось? А вдруг произошла беда с Пет, и они уехали в больницу?

– Па… – раздался где-то сзади сдавленный голос. Поняв, что он донесся из квартиры, Стив снова ринулся на поиски. Он заглядывал под кровати, открывал шкафы, отодвигал мебель.

– Пет! Папа здесь, bambina! Где ты? – в ужасе кричал он. – Пет… – Открыв дверцы огромного шкафа Джозефа, Стив замер.

В углу, за одеждой, спиной к нему, сидела Беттина, крепко прижав к себе дочь и шепча ей на ухо:

– Тшш.

Но малышка не слышала ее. Чтобы она не кричала и не выдала их, Беттина крепко зажала ей рот рукой. Девочка уже не дышала.

Стив вытащил их из шкафа и вырвал дочь у Беттины.

– Мое дитя! – кричала Беттина. – Мой ребенок! Не забирай ее! – Она бросилась на мужа и вцепилась в него, как дикая кошка. Он пытался оттолкнуть ее, но она кидалась ему на спину, драла волосы, царапалась и кусалась. Ей казалось, что она спасает ребенка от нацистских убийц.

Понимая, что Пет нужна немедленная помощь, Стив оторвал от себя Беттину и коротким ударом свалил на пол.

Потом занялся дочерью. Пет лежала неподвижно, ее кожа приобрела синюшный оттенок.

– О Господи! – взмолился Стив. – Помоги мне!

Он недавно что-то читал об искусственном дыхании. Надо только вдохнуть воздух в ее легкие, и все будет хорошо. Опустившись на колени, Стив прижался ко рту малышки и медленно выдохнул. Не помогло. Еще раз и еще.

– Дыши! – шептал он. – Дыши, черт побери! – Стив продолжал вдыхать в нее жизнь, чертыхаясь, умоляя, плача и крича.

Через минуту, которая показалась ему вечностью, Пет закашляла. Он потряс ее за плечи, и она открыла глаза.

– Папа? – Она испуганно огляделась. Он прижал ее к себе.

– Спасибо, – прошептал он, не в силах остановить слезы. – Благодарю тебя, Святая Мария.

Стиву пришлось бросить работу, чтобы оставаться с Пет, и нехватка денег стала ощутимой. К тому же им пришлось потратиться на дорогих частных психиатров. Прогноз врачей был неутешительным: депрессию Беттины можно лечить дома, но она должна постоянно пить транквилизаторы.

С того ужасного вечера Стив уже не оставлял Пет с Беттиной, понимая, что трагедия может повториться. А если что-нибудь случится с Пет, он умрет. Поэтому Стив занялся переводами – буклетов, рекламы, небольших книг. Он писал письма в Европу для иммигрантов, не знавших английского. Стив работал за кухонным столом, пока Пет играла у его ног.

Дела шли не так уж плохо. Джозеф через друзей устроился в нью-йоркское отделение «Дюфор и Иверес», парижской ювелирной компании, существовавшей со времен Наполеона. Он выполнял черновую работу, но радовался возможности снова держать в руках драгоценные камни и вспоминать былое. Ему платили двести долларов в неделю, целое состояние по сравнению с семьюдесятью пятью, которые Джозеф зарабатывал ремонтом часов. К тому же на новой работе его оценили. Джозеф как-то помог одному из огранщиков, который чуть было не испортил ценный сапфир. Тот сказал начальнику, что у голландца Зеемана хороший глаз. И Джозеф снова стал огранщиком.

Летом 1957 года по фирме распространился странный слух. Говорили, будто французский владелец фирмы, Клод Иверес, собирается привезти великолепный неограненный алмаз размером с детский кулак.

День ото дня слух обрастал подробностями. Утверждали, что камень принадлежит богатому вьетнамцу, опасавшемуся посылать такую ценность в Париж. Лишь несколько лет назад Вьетнам перестал быть французской колонией, и Шарль де Голль считал, что гордость Франции задета. Правительство вполне могло конфисковать вьетнамский алмаз в счет военной репарации. Поэтому для огранки камень переправили через Лондон в Нью-Йорк. Уже называли вес камня – сто двадцать карат.

– Он изумителен, – сказал Джозеф внучке, посадив ее на колени. Пет уже исполнилось пять лет, и Джозеф радовался, что она с интересом слушает его рассказы о камнях и ювелирном деле. – Раньше такие чистые камни находили только в реке Голконда, далеко отсюда, в Индии. Они были так прекрасны, что люди считали их магическими.

– Деда, а зачем они хотят резать его? Он не потеряет чудесной силы?

– О нет, малышка. Напротив, магия усилится. Сейчас алмаз выглядит как большой кусок грязного стекла. Но когда его огранят, если это хорошо сделать, он засверкает, как лед на солнце.

Услышав о камне, Джозеф мечтал сам превратить грязное стекло в бриллиант. Такая работа прославила бы его.

– А как это делают? – спросила Пет.

– Ну, алмаз – очень сложный камень, малышка. В нем есть невидимые линии, скрепляющие его. Если специальным ножиком провести по одной из этих линий, он разломится. Таким образом удаляют все лишнее, что называют включениями, и остается чистый алмаз. А еще ему придают красивую форму, делая множество разных граней. Потом эти грани полируют. Помнишь, в прошлом году мы ездили на Кони-Айленд и ты ходила в дом зеркал? – Девочка кивнула. – Хорошо ограненные алмазы похожи на зеркала. Свет проходит через одну грань и отражается другими. Но если грани неправильно расположены, то свет не будет отражаться, зеркала проглотят его.

– Ты должен делать хорошие алмазы, дедуля. Иначе в мире будет темно.

Джозеф улыбнулся:

– Да, моя милая, мы должны делать хорошие алмазы.

– Мне не нравится, когда темно, – пробормотала Пет и заснула у него на руках.

Как-то утром по дороге на работу Джозеф заметил длинный черный лимузин, притормозивший на углу Пятьдесят четвертой улицы и Пятой авеню, возле главного входа «Дюфор и Иверес». Шофер услужливо распахнул дверцу перед мужчиной в строгом черном костюме, невысокого роста, но производившего весьма внушительное впечатление.

Войдя через несколько минут в рабочую комнату, Джозеф услышал, что приехал Клод Иверес. Старика удивило и разочаровало, что на встречу с Ивересом уже вызван главный огранщик, Курт Лурье, бельгиец из Антверпена. Значит, работу, о которой так мечтал Джозеф, отдадут другому.

Через два часа Лурье вышел из офиса. Ему не дали алмаз… пока не дали, сообщил он обступившим его огранщикам. Целых два часа его расспрашивали с пристрастием, как на допросах в полиции. Где он раньше работал? Как огранил бы алмаз? Но это-то еще ничего. Клод Иверес интересовался абсолютно всем. Удачно ли он женат? Каковы его гастрономические вкусы? Много ли пьет? Болел ли в последние несколько лет? Где был во время войны?

– Клод Иверес сумасшедший или очень умный, – сказал Лурье. – Последний раз так много вопросов мне задавали в гестапо в 1943 году.

Весь этот и следующий день огранщиков одного за другим вызывали на час или два для разговора с Клодом Ивересом. Джозеф ждал своей очереди, думая только об одном: есть ли надежда получить эту работу. Удастся ли ему дать «правильные» ответы? Стоит ли упоминать о том, что каждый вечер, приходя домой, он опрокидывает рюмочку genever? А если его спросят о семье… О, это самая большая проблема: что сказать о Беттине?

Джозефа вызвали последним, вечером следующего дня. Он уже ни на что не надеялся. Мечта об огранке этого камня стала недосягаемой.

Секретарша провела его в кабинет, обшитый деревянными панелями, с огромным столом возле окна. Джозефа удивило, что тяжелые шторы задернуты. Как работать в такой темной комнате, когда так важны свет и световые эффекты? Наверное, Иверес и впрямь немного не в себе.

– Садитесь, Зееман, – сказал Иверес.

И потом начались бесконечные вопросы, как и предупреждали другие огранщики. Место рождения, детство, опыт работы… сколько?., а потом?., с кем?., а вы?.. Сначала Джозеф отвечал терпеливо, хотя мало что понимал. Конечно, нельзя отдать камень стоимостью в несколько миллионов долларов первому встречному, но какое Ивересу дело до свободного времени Джозефа, его любимого голландского клуба или настольных книг?

– Расскажите о семье, – попросил Иверес напоследок. – У вас есть дети?

– Дочь, мсье, – ответил Джозеф. – И прекрасная внучка, свет моей жизни.

Иверес улыбнулся, а Джозеф не удержался от вопроса:

– Разве это важно?

Иверес резко выпрямился. Неужели вопрос оскорбил его?

– Проверка камня, выбор огранки займут много месяцев, – ответил он. – Я должен знать, как вы будете жить это время, есть ли те, кто позаботится о вас, позволив полностью сосредоточиться на работе. Например, я рад, что у вас есть внучка. Она наверняка любит красивые вещички, которые вы ей делаете. Вы ведь будете стараться ради нее? Если, конечно, получите работу. Вас удовлетворил мой ответ?

Джозеф кивнул, размышляя: рассказать ли о Беттине? Но Иверес спросил:

– Кто ваш любимый художник?

Старик не раздумывая назвал бы Вермеера, но его охватило возмущение. С какой стати этот недоросток играет им, пользуясь своей властью, и вселяет в него надежды, которым, быть может, не суждено сбыться?

– Не скажу! – отрезал Джозеф, от волнения переходя на голландский. – Довольно! Хватит с меня этой непонятной игры! Почему бы вам не спросить меня о единственной важной веши? О камне – что бы я сделал с камнем?!

– Итак, Зееман, – спокойно проговорил Иверес, – вы нетерпеливый человек.

– Да. У меня никогда не хватает терпения на чепуху. Для этого найдите кого-нибудь другого. Я хочу говорить о важных вещах. О сердце и душе алмаза, а не о моих привычках. Задайте мне вопросы о камне, и вы увидите, что мое терпение бесконечно.

Иверес слегка улыбнулся:

– Зееман, я два дня ждал того, кто посмеет держаться со мной на равных, оспорить мою власть и силу моих доводов. Человек, которого я выберу, должен быть сильным и твердым, как алмаз. Вы первый, кто бросил мне в лицо, что говорить о чем-то, кроме алмаза, – бесполезная трата времени. Я не уверен, что это так. Однако мое поручение не для покорной овечки.

Иверес встал, отдернул шторы, взял с подоконника полированную деревянную шкатулку, поставил ее на стол и открыл. Внутри был алмаз.

– У вас двадцать минут. Изучите его. Потом скажите мне, что бы вы сделали с ним.

Джозеф не понимал, радоваться ли ему или еще рано.

– Двадцать минут – это ничто. Камни изучают по девять месяцев…

– У меня нет девяти месяцев. И я не прошу детального анализа, скорее обоснованного предположения. Может, вы не хотите с ним работать?

Несомненно, этот сверкающий камешек уже обследовали со всех сторон самым тщательным образом. А ему дают двадцать минут. Это несправедливо. Но выразить протест можно только встав и хлопнув дверью. Но это значит расстаться с мечтой.

Джозеф взял тяжелый камень величиной с яблоко, медленно повертел на свету, ощупывая все выступы и углубления, достал из кармана лупу и начал исследование.

Иверес наблюдал за ним. Через несколько секунд он достал из кармана часы, открыл крышечку и положил их перед собой. Джозеф продолжал изучать камень. Наконец Иверес с громким щелчком закрыл часы.

– Ну? – спросил он. – Время прошло.

Джозеф положил камень на место.

– Возможно, после более длительного изучения я бы предложил что-то другое…

– Возможно.

– Но то, что я вижу сейчас… Я бы сделал модифицированную огранку «Старая Шахта». Камень подходит для нее. Девяносто граней, как у «Тиффани Желтый», но немного по-другому из-за вот этого включения. Таким образом мы уменьшим отходы. Думаю, можно получить сорок пять, максимум пятьдесят карат. И я бы сделал плоскую грань чуть выше, чем у Толковски. Мы пожертвуем яркостью за счет огня. Камень выдержит это.

– Вы хотите получить только один бриллиант?

– Да, – без колебаний ответил Джозеф. Это было смелое решение – кристалл сложной формы с одной плоской гранью, но он не сомневался, что справится. Главное – не допустить ошибки при резке.

– И Лурье, и Десмет предложили четыре камня.

– Они, наверное, решили, что грани параллельны этому плоскому месту. Я так не думаю. – Голос Джозефа звучал очень уверенно.

Именно это и хотел услышать Иверес. Его клиент заказал самый большой и сверкающий камень на свете. Один только Зееман инстинктивно чувствовал, как этого достичь.

Иверес долго и пристально смотрел на голландца. Конечно, Зеемана уважают в компании, но он не входит в круг лучших нью-йоркских огранщиков. Говорили, что перед войной в Нидерландах он успешно справился с парой прекрасных камней, но это было давно. А этот камень слишком ценен. И все же Зееман обещал сделать один бриллиант в сорок пять карат, а возможно, даже и в пятьдесят…