Девушка из другой эпохи

12

Семья Латимор заметно выделяется из всех; они вечно пытаются добиться благоволения аристократов из высшего общества и постоянно балансируют на грани респектабельности и скандала. Благодаря этому их приглашения принимают с большой готовностью: всегда есть темы для разговоров.

– Но это же «Праймарк»![21] – восклицаю я больше для себя, когда мы выходим из кареты и я понимаю, куда мы приехали.

– Что это такое? – озадаченно переспрашивает тетя Кальпурния.

Для нее мои слова – полная бессмыслица. Но как объяснить ей, что там можно купить арбузную маску для лица всего за фунт и девяносто пенсов? Помогают ли они? Не знаю. Покупаю ли их я? Да. Хотя и непохоже, что моей коже от этого есть какой-то толк, – но, когда я делаю маску, мозг расценивает это как заботу о себе.

– Ничего, тетя, просто мысли вслух.

Дом Латиморов, однако, выглядит гораздо красивее, чем тот, в котором в будущем разместится огромный магазин.

Они задрапировали все стены золотым шелком, а в саду, куда выходят окна бального зала, выступают факиры и пожиратели огня.

Леди Селеста Мэндерли одной из первых подходит ко мне поздороваться. Арчи тем временем присоединяется к своему другу Беннету: глаза у него добрые, но из-за ввалившихся щек и бледной кожи он выглядит так, будто еще не оправился от тяжелого кишечного вируса.

– Пойдемте к гадалке, она читает по ладоням, – предлагает леди Селеста, которая вдали от своего мужа выглядит гораздо безмятежнее.

– Здесь и гадалка есть?

– Похоже, они привезли ее из Александрии.

Гадалка сидит за низеньким столиком на большом ковре, усыпанном подушками, и делает мне знак опуститься на колени напротив нее.

– Снимите перчатку и протяните мне руку, миледи, так я смогу прочитать ваше будущее, – торжественно велит она. Судя по акценту, она испанка, какая там Александрия. Но это тонкости.

– Ну вот, – говорю я, показывая ей ладонь. – Что вы видите? Что я выйду замуж за человека с титулом и произведу на свет много наследников? – с долей скептицизма спрашиваю я.

– Не вижу никакой свадьбы, – серьезно заявляет она. – Никакой.

Посмеиваясь, смотрю на Селесту:

– Что-то мне чудится, ей Аузония заплатила.

– Ваша ладонь – настоящая загадка, миледи, – размышляет она вслух, крутя мою руку в своих. Ладно, она не египтянка, но и гадалка из нее так себе. – У вас будто нет ни прошлого, ни будущего.

– Неплохо, – саркастично отмечаю я. – Ну хотя бы настоящее есть?

Провидица сосредоточенно прищуривается:

– Похоже, вы прибыли сюда издалека, но при этом не путешествовали.

Ради всего святого!

– Нет, нет! Теперь я их вижу! Два прошлых, которые переплетаются, – продолжает она со все возрастающим убеждением. – И линия вашего будущего будто бы замерла в неизвестности…

– Это значит, что я умру? – слега встревоженно переспрашиваю я. Неужели я правда готова поверить гадалке? Я правда готова поверить гадалке.

– Никакой линии смерти нет. – Ее ответ должен был бы меня успокоить, но этого не происходит. – Но я вижу опасность.

– Опасность от чего? – настаиваю я.

– Больше ничего нет.

Селеста опускается на колени рядом со мной и протягивает свою руку:

– Прочитайте мою. Что вы видите?

Гадалке хватает и секунды:

– Я вижу хорошего мужчину, – произносит она.

Даже Селеста озадаченно смотрит на нее.

– Вряд ли это тот, за которого я вышла замуж, – с сарказмом шепчет она.

– Чужие земли, – коротко продолжает гадалка. – Вы поедете за ним в те места, где никогда не были.

– Знаешь, Ребекка, похоже эта гадалка заранее хочет оказать на нас воздействие – перед тем сюрпризом, который готовят Латиморы, – качает головой Селеста, переводя тему.

– Этот мужчина! – вдруг восклицает гадалка, указывая пальцем нам за спину. – Вы! – И вдруг встает. Мы, обернувшись, провожаем ее взглядом, а она идет навстречу Ноксу, который стоит рядом с молодым человеком с ближневосточными чертами лица. Она силой берет его за руку и разворачивает.

– Свет выведет вас из тьмы, в которой вы живете. Желание великих завоеваний приведет вас к великим жертвам – или же вы откажетесь от самих завоеваний.

Нокс смотрит на нее как на сумасшедшую.

– Свет, – повторяет она ему, а потом возвращается обратно и садится на свою подушку. За ней следом тянется шлейф сильного аромата, едкого, древесного и слегка сладковатого.

– У них так принято, – шепчет мне Селеста, заметив, что я принюхиваюсь.

Вот оно что, никаких сверхъестественных способностей.

Нокс, глядя на меня, крутит в пальцах цепочку своих карманных часов, напоминая о приближающемся сроке его шантажа.

Я отвечаю на его взгляд, резко закрываю веер и подношу к левому уху, вежливо улыбаясь.

На языке веера я только что послала его куда подальше.

Я избегаю Нокса весь вечер, не отходя от Селесты.

Надо придумать что-то правдоподобное к тому моменту, когда он всем расскажет, что под псевдонимом Сфинкс скрываюсь я, потому что это вопрос времени.

Лорд Латимор обращается к гостям, готовясь представить главный сюрприз вечера: он приобрел самую настоящую мумию, которую привезли на корабле из Каира, и сегодня вечером доктор Брэнсби Купер разбинтует ее на глазах у гостей.

У меня отвисает челюсть, по ощущениям – до самого пола.

Я знала, что из-за распространившейся по всей Европе египтомании на рубеже восемнадцатого-девятнадцатого веков стали проводить подобные парадоксальные и зловещие вечера, привозя мумий. Но никогда не думала, что сама окажусь на таком.

И хотя благодаря этому событию моя диссертация могла бы стать по-настоящему выдающейся, я считаю это неуважением. Это же мертвые люди, и не важно, сколько тысяч лет прошло, – у них есть право покоиться с миром.

Это как если бы в будущем кто-то захотел выкопать наших близких исключительно ради развлечения. Если бы они так поступили с останками моих родителей…

– Невежественные варвары, – шепчу я Арчи, вставшему рядом со мной вместе с Беннетом и его женой Мэри Энн, которая, в отличие от меня, полна энтузиазма.

– Лорд Латимор заплатил за нее пять тысяч фунтов, – замечает она, волнуясь. – Очень оригинально!

– Чего только не сделаешь, чтобы добиться расположения высшего общества, – замечает Беннет, который выглядит скорее растерянным.

И тем не менее он прав: хотя о Латиморах и судачат кому не лень, услышав вести о поразительном зрелище, все самые видные представители высшего общества решили принять приглашение на вечер и теперь с круглыми глазами смотрят на саркофаг, который слуги расположили в центре залы.

Дерево расписано яркими иероглифами, и не скажешь, что ему тысячи лет.

Как только слуги поднимают крышку, открывая взглядам лежащую внутри мумию, по залу разносится всеобщее изумленное «Ооо!».

Совершенно очевидно, что никто из присутствующих никогда прежде не видел мумию так близко – кроме меня, ходившей в Британский музей. Более того, я даже изучала фото с компьютерной томографии Тутанхамона.

Доктор Купер, зубной врач дяди Элджернона, ходит вокруг тела, которое перенесли на стол, будто готовясь прочитать лекцию по анатомии.

– Прошу наиболее впечатлительных дам отойти подальше, так как снятие бинтов может оскорбить их чувства, – торжественно объявляет он. – Тело, которое мы собираемся осмотреть, датируется царством Верхнего Египта, за тысячу девятьсот лет до Рождества Христова.

Это невозможно. Объединение царств Верхнего и Нижнего Египта началось в 3150 году до новой эры.

– Это тело из пирамиды в Долине Царей.

Тоже ошибка. В Долине Царей нет пирамид, только гробницы, высеченные в камне. Да и захоронения там начались примерно в 1539 году до новой эры именно для того, чтобы их не разграбили, как происходило с пирамидами.

Ладно, он врач, а не археолог, но зачем рассказывать эту ерунду? Почему бы не пригласить настоящего историка, если могут позволить себе заплатить пять тысяч фунтов за мумию?

– Судя по надписям на саркофаге, это останки принцессы одиннадцатой династии.

Не сходится. В Долине Царей захоронения династий с восемнадцатой по двадцатую. Откуда все эти противоречия?

Розеттский камень[22] в 1816 году еще не расшифровали, откуда они могут знать, что означают иероглифы?

В ту секунду, когда доктор Купер, вооружившись ножницами, начинает разворачивать мумию, в комнате воцаряется крайне напряженная тишина.

Но то, что должно длиться несколько часов, заканчивается примерно за десять или около того минут, и я замечаю новые несовпадения.

Мумии, как правило, тщательно заворачивали в сотни квадратных метров льна, чтобы как можно плотнее охватить все тело: первым слоем шли самые мелкие повязки, включая каждый палец, следующий слой поверх фиксировал конечности, еще один использовался, чтобы придать телу нужное положение; бинты, бинты и бинты – и наконец, последний слой, прикрывающий тело.

На пол упали отрезки ткани, по размеру примерно с две простыни, но я не вижу никаких повязок на пальцах, ни защитных амулетов, которые обычно прятали между слоями бинтов. Эту мумию забинтовали наспех, небрежно: ни к одной принцессе никогда бы не отнеслись так неуважительно.

После завершения операции по залу проносится несколько вздохов и жеманных стонов.

– Обратите внимание на то, как сохранилось тело, – подчеркивает доктор Купер. – Его держали в соляных ваннах, чтобы избавить от влаги.

Египтяне использовали натрон, кристалл натрия, который высушивал тело, но кожа при этом не чернела. Тело же перед нами, похоже, вообще бальзамированию не подвергалось: оно не выглядело высушенным, как другие мумии, что я видела, – скорее всего, его бальзамировали каким-то современным способом.

Теперь я уже уверена, что эта мумия египетской принцессы такая же настоящая, как и гадалка.

– Шелковистые черные волосы принцессы сохранились и спустя три тысячи лет и выглядят так, будто их только вчера расчесывали.

Чем дольше продолжается этот нелепый спектакль, тем отчетливее я ощущаю беспокойство, мешающее оставаться на месте: я переминаюсь с ноги на ногу, кручу веер в руках.

У меня непонятно почему то же самое чувство дежавю, как и в тот день, когда я впервые увидела Люси в «Хэтчердс», а потом Арчи и тетю Кальпурнию и сразу узнала их, хотя никогда прежде не видела.

Поддавшись охватившему меня волнению, я осматриваю мумию, и меня поражает одна деталь: правая ступня меньше левой и завернута внутрь.

И это не из-за неправильно наложенных бинтов, сама кость уже деформировалась.

Я стараюсь не зацикливаться на этой находке, но в затуманенный разум пробивается еще одна деталь: на запястье той, кто определенно не египетская принцесса, остался браслет из ткани – в точности как тот, что я сплела и ношу на запястье.

Комната вдруг будто сжимается вокруг, становится темнее, жарче, вместо слов доктора Купера доносится странное жужжание, а перед глазами все плывет.

Раздавшийся крик даже не похож на мой голос, но все слышат имя, которое я произношу четко и ясно:

– Эмили!

13

О том, как закончился вечер у Латиморов, у меня остались только обрывочные спутанные воспоминания, и когда утром я просыпаюсь в собственной кровати, вижу рядом Люси. К сожалению, не только ее.

В моей спальне стоит и доктор Уинслоу, тот, по чьим словам, чтение провоцирует лихорадку в мозгу.

– У меня нет никаких сомнений: это истерия, – заявляет он, вполголоса беседуя с моей тетей. – Это могло бы объяснить ее недавнее эксцентричное поведение, вспышки гнева и использование бульварных слов.

– О господи, моя Ребекка! – тоненько восклицает тетя Кальпурния.

– Крайне рекомендую поместить ее в изоляцию на два месяца, в темноту, без книг и чего-либо, что могло бы спровоцировать новые приступы, и кормить очень жирной пищей. Мне придется пускать ей кровь и ставить пиявки на половые губы…

Что-что этот псих хочет сделать с пиявками?

– Сейчас также проводятся эксперименты с новым методом лечения, который включает хирургическое удаление клитора, который и вызывает состояние глубокой нервозности…

Хирургическое удаление клитора?! Нет, нет, нет, пора убираться отюда!

– Никто не посмеет меня и пальцем тронуть! – Я резко сажусь на постели. – Прочь отсюда, сумасшедший мясник! – требую я, угрожающе размахивая ночным горшком, стоявшим на тумбочке.

Уинслоу нетерпеливо закатывает глаза:

– Возможно, вам стоило бы также рассмотреть вариант с отправкой в лечебное учреждение.

– Ничего подобного мы делать не будем, – отрезает появившийся в дверях Арчи. – Я полагал, вы больше не планируете появляться в нашем доме. Возможно, вы передумали – а я нет: уходите.

– Арчи, – укоряет его тетя. – Я же должна была кого-то позвать для бедной Ребекки?

– Маркиз, – чопорно отвечает доктор, – я привык иметь дело с нестабильными пациентами. Многие женщины находятся в таком же состоянии: матка может провоцировать слабоумие.

– Да это вы слабоумный! – кричу я.

– Я сказал вон, – ледяным тоном повторяет Арчи.

Уинслоу уходит, ворча себе под нос, а вместо него появляется другой мужчина. Не очень высокий, но стройный и изящный, с загорелой кожей и большими темными глазами. В руках он держит кожаный чемоданчик, такой же, как у доктора Уинслоу. Я уже его видела – этот мужчина был с Ноксом на вечере Латиморов.

– Как вы себя чувствуете, леди Ребекка? – мягко спрашивает он с иностранным акцентом.

– Вы кто?

– Меня зовут Азмаль Аль-Саиди. Я личный врач сэра Нокса. Мне жаль, что я вынужден представиться вам при подобных печальных обстоятельствах. Я оказал вам помощь, когда вы почувствовали себя плохо на вечере у Латиморов. И все же ответьте, как вы себя чувствуете?

Подношу правую руку к груди:

– Давит здесь, будто сверху лежит что-то тяжелое.

– По-прежнему учащенное сердцебиение? Чувствуете, что задыхаетесь? Есть тремор?

– Нет, уже нет.

– Вы позволите? – спрашивает он, прежде чем взять меня за руку и сжать сначала пальцы, затем запястье, затем всю руку. – Одеревенения конечностей тоже больше не наблюдается.

– У меня нет истерии, – громко заявляю я. – Истерии вообще не существует.

– Вы правы, – к моему удивлению, подтверждает он. – На войне я видел многих мужчин, которые реагировали на шок в точности как вы при виде тела своей подруги.

– Что они теперь будут делать с Эмили? – спрашиваю я всех.

– Кажется, вызвали патрули с Боу-стрит и коронера, чтобы магистрат объявил о начале расследования, – отвечает мой кузен. – Выдан ордер на арест Бенджамина Харлоу, офицера, с которым сбежала Эмили.