Заурядная женщина

– Потому, что ребенок Бентов схватил дифтерит, и весь отель встал вверх дном вследствие этого. М-с Уодди забрала своих пятерых младенцев и скрылась. Танцмейстер струсил за свое драгоценное горло, и его несчастная жена не знает, что делать. Она совсем растерялась.

– Откуда вы узнали все это?

– Доктор Хаулен сейчас рассказал мне все это на Мэле. Управляющий отелем бранит Бентов, Бенты бранят его. Это совершенно беспомощная пара.

– Так. Что же вы думаете делать?

– Вот именно об этом я и хотела с вами поговорить. Как бы вы отнеслись к моему намерению перевезти сюда ребенка с матерью?

– С непременным условием, что все это не имеет никакого отношения к танцмейстеру.

– Он будет рад остаться в одиночестве. Полли, вы ангел. Женщина действительно в ужасном положении.

– Но ведь вы ее совсем не знаете, беспечное вы существо. И хотите рисковать жизнью для спасения ее ребенка. Нет, Лю, я не ангел. Я запрусь в своей комнате и буду избегать ее. Но вы поступайте, как хотите. Только скажите мне, зачем вы это делаете?

Глаза м-с Хауксби увлажнились. Она посмотрела в окно, потом на м-с Маллови.

– Не знаю, – сказала она просто.

– Милая!..

– Полли!.. Однако надо приготовить комнаты. Надеюсь, что не более чем через месяц я снова получу возможность бывать в обществе.

– И я тоже. Слава Богу, наконец-то я высплюсь, буду спать, сколько захочу.

К величайшему изумлению м-с Бент, она очутилась здесь вместе с ребенком, прежде чем успела понять, где она находится. М-р Бент был бесконечно признателен, во-первых, потому, что боялся заразы, во-вторых, потому, что надеялся на примирение с м-с Дельвиль, оставшись с ней в одном отеле без жены. Чувство ревности м-с Бент уступило чувству страха за жизнь ребенка.

– Мы можем доставлять вам хорошее молоко, – сказала ей м-с Хауксби, – наш дом ближе к дому доктора, чем отель, и, кроме всего этого, у нас вы не будете чувствовать себя во враждебном лагере. Где милейшая м-с Уодди? Она, кажется, была самым близким вашим другом?

– Все они оставили меня, – сказала м-с Бент с горечью. – М-с Уодди уехала первая. Она сказала, что с моей стороны позорно распространять здесь болезни. Но разве я виновата, что маленькая Дора…

– Очень мило! – заворковала м-с Хауксби. – Уодди сама зараза. И от нее она распространяется на всех. Я жила с ней стена в стену в Элизиуме год назад. Нам вы, как видите, не причиняете ни малейшего беспокойства, я в доме развесила простыни, пропитанные карболкой. Запах очаровательный, не правда ли? Помните еще, что я всегда у вас под рукой, и моя прислуга в вашем распоряжении, когда ваша уйдет обедать. И… и еще, если вы будете плакать, я никогда не прощу вам.

Дора поглощала все внимание матери день и ночь. Доктор приходил три раза в день, и весь дом был пропитан запахом разных лекарственных и дезинфекционных снадобий. М-с Маллови держалась на своей половине, находя, что своим разрешением пустить в дом больного дифтеритом ребенка она принесла уже достаточную жертву на алтарь милосердия. Что же касается м-с Хауксби, то она была более полезна доктору в качестве помощницы, чем полуобезумевшая от страха мать.

– Я ничего не понимаю в болезнях, – сказала м-с Хауксби доктору. – Но говорите мне, что делать, и я буду в точности исполнять все ваши предписания.

– Не позволяйте этой безумной женщине целовать ребенка и вообще старайтесь, чтобы она как можно меньше няньчилась с ним, – сказал доктор. – Я бы, в сущности, и совсем удалил ее, если бы не боялся, что она умрет от беспокойства. Во всяком случае, она мне не помощница, и я рассчитываю больше на вас и на прислугу.

И м-с Хауксби взяла на себя все заботы, хотя глаза ее глубоко запали и вокруг них появились круги от бессонных ночей и ей некогда было думать о своем туалете. М-с Бент цеплялась за нее, как маленький беспомощный ребенок.

– Я знаю, что вы спасете мою Дору, правда? – спрашивала она по двадцать раз в день, и двадцать раз в день м-с Хауксби отвечала ей с неизменным мужеством:

– Без сомнения, спасу.

Но Доре не становилось лучше, и доктор, кажется, не выходил из дома.

– Дело принимает, по-видимому, плохой оборот, – сказал он. – Я буду опять между тремя и четырьмя часами утра.

– Спасибо, – сказала м-с Хауксби. – Я не знаю, что делать без вас, особенно с этой несчастной матерью.

Ночь тянулась с томительной медлительностью. М-с Хауксби сидела в кресле у камина. Был танцевальный вечер в посольстве, и она думала о нем, глядя на огонь. М-с Бент подбежала к ней с горящими безумием глазами.

– Проснитесь, проснитесь! Сделайте что-нибудь! Дора умирает! – лепетала она, вся дрожа. – Неужели она умрет?

М-с Хауксби вскочила и бросилась к постели ребенка. Дора задыхалась, а мать в отчаянии ломала руки.

– Что делать?.. Что делать?.. – кричала она. – Она мечется. Я не могу удержать ее. Почему доктор не сказал, что это может быть? Помогите мне! Она умрет!

– Я… я никогда не видала умирающих детей, – бормотала м-с Хауксби. Не будем осуждать ее за слабость, вызванную бессонными ночами, – она опустилась на стул и закрыла лицо руками. Прислуга мирно храпела в углу.

Послышался стук колес рикши, хлопнула дверь внизу, кто-то тяжелой поступью поднимался по лестнице, затем отворилась дверь в комнату, и вошла м-с Дельвиль. М-с Бент с плачем бегала по комнате, призывая доктора. М-с Хауксби зажала уши руками, уткнулась лицом в спинку кресла, дрожала при каждом хрипе, доносившемся с постели ребенка, и бормотала не помня себя: «Слава Богу, что у меня никогда не было детей! Слава Богу, что у меня никогда не было детей!»

М-с Дельвиль взглянула на ребенка, потом взяла за плечи м-с Бент и сказала:

– Ляпис! Скорее!

Мать машинально повиновалась.

М-с Дельвиль встала на колени у постели и раскрыла девочки рот.

– О, вы убьете ее! – закричала м-с Бент. – Где доктор? Оставьте ее!

М-с Дельвиль не ответила ни слова, продолжая хлопотать около ребенка.

– Дайте ляпис и держите лампу за моим плечом! Делайте то, что я вам говорю.

М-с Дельвиль снова наклонилась над ребенком. М-с Хауксби вся тряслась от рыданий, прижимаясь лицом к спинке кресла. В эту минуту прислуга сказала сонным голосом:

– Сахиб доктор приехал.

М-с Дельвиль повернула голову.

– Вы пришли вовремя, – сказала она. – Девочка задыхалась, я прижгла ей горло.

– Не было никаких признаков, указывающих на возможность этого. Я опасался только общей слабости, – сказал доктор, не обращаясь ни к кому, и прошептал потом, осмотрев ребенка: – Вы сделали то, на что не решился бы я без консультации.

– Она умирала, – сказала м-с Дельвиль, тяжело дыша. – Что было делать? Хорошо, что я поехала сегодня на вечер!

М-с Хауксби подняла голову.

– Прошло? – спросила она, всхлипывая. – Я бесполезна, я более чем бесполезна здесь! Но что вы делали здесь?

Она смотрела поочередно то на м-с Бент, то на м-с Дельвиль. Первая теперь только поняла, кто был главным действующим лицом в только что закончившейся сцене.

Тут начала объясняться м-с Дельвиль, натягивая длинные грязные перчатки и поправляя смятое, дурно сшитое бальное платье.

– Я была на вечере, и доктор сказал мне, что ваша девочка тяжело больна. Я ушла рано, ваша дверь была отперта и… и… я… я… потеряла от этой болезни моего мальчика шесть месяцев назад. Я не могу забыть его. И… мне… мне очень жаль… я извиняюсь, что вмешалась…

М-с Бент держала лампу около доктора, который осматривал Дору.

– Больше не нужно, – сказал доктор. – Я думаю, что ребенку будет лучше теперь. Благодаря вам, м-с Дельвиль. Я мог прийти слишком поздно. Но уверяю вас, – продолжал он, обращаясь исключительно к м-с Дельвиль, – я не имел никаких оснований ожидать этого. Пленка выросла, как гриб. Может ли кто-нибудь из вас помочь мне теперь?

Он имел полное право обратиться с этим вопросом к окружающим. М-с Хауксби бросилась на шею разрыдавшейся м-с Дельвиль, м-с Бент повисла на них обеих, и не было ничего слышно, кроме звуков поцелуев, всхлипываний и рыданий.

– Простите! Я смяла ваши чудесные розы! – сказала м-с Хауксби, отнимая голову от бесформенной лепешки из смятого розового коленкора и резины на плече м-с Дельвиль и спеша подойти к доктору.

М-с Дельвиль подобрала свою накидку и вышла из комнаты, вытирая глаза перчаткой, которую она так и не надела.

– Я всегда говорила, что она необыкновенная женщина! – истерически всхлипнула м-с Хауксби. – И она доказала это!

Через шесть недель м-с Бент с Дорой вернулись в отель. М-с Хауксби покинула страну слез и вздохов, перестала в конце концов упрекать себя за то, что растерялась в трудную минуту, и приступила снова к своим светским обязанностям.

– Итак, никто не умер, и все опять наладилось, и я поцеловала неряху, Полли. Но мне кажется, я постарела. Не заметно это на моем лице?

– Поцелуи вообще не оставляют таких следов. Но видите, к каким благотворным последствиям привел внезапный приход неряхи.

– Они должны поставить ей памятник – только ни один скульптор не возьмется лепить такой подол.

– А! – спокойно сказала м-с Маллови. – Она получила уже другую награду. Танцмейстер дал понять всем обитателям Симлы, что она пошла из любви к нему – из бесконечной любви к нему – спасти его ребенка, и все поверили.

– Но м-с Бент…

– М-с Бент верит этому более, чем все остальные. Она уже не разговаривает с неряхой. Не правда ли, танцмейстер ангел?

М-с Хауксби пришла в ярость и в этом настроении отправилась в свою спальню. Двери комнат подруг были открыты.

– Полли, – донесся голос из темноты, – что сказала та богатая наследница, толстая неуклюжая американка, когда ее вынули из повалившейся рикши? Какое-то нелепое определение, заставившее расхохотаться человека, который ее поднял.

– «Глупо», – ответила м-с Маллови. – Так в нос – «как глупо!»

– Именно, – послышался опять голос. – «Как глупо все это!»

– Что?

– Все. Дифтерит ребенка, м-с Бент и танцмейстер, я, рыдающая в кресле, неряха, свалившаяся с облаков. Интересная тема.

– Гм!..

– Что вы об этом думаете?

– Не спрашивайте меня. Спите.