Вне кадра

Мы едва отдалились друг от друга, а в груди всё ещё бурлило от волнения. Сердце стучало так громко, что казалось, его слышно во всём парке. Это был мой первый поцелуй, и с Алекcом он ощущался… волшебно.

Я слегка рассмеялась, пытаясь скрыть смущение и неловкость:

– Ой… Алекс… кажется, я теперь заразила тебя своей простудой! – с улыбкой пробормотала я, прикрывая рот рукой и подёргивая плечами.

Он хмыкнул, улыбка расплылась по лицу, а глаза снова заблестели мягкой искоркой:

– Ну что ж… придётся терпеть последствия твоего волшебного поцелуя, – тихо сказал он, крепко держа мою руку.

Я рассмеялась снова, и смех растопил остатки тревоги. Внутри было тепло, радость и лёгкая игра: первый поцелуй, первая шутка вместе после него, и ощущение, что мы только начали узнавать друг друга по-настоящему.

Мы отстранились от фонтана, оставив лёгкий шум воды позади. Алекс слегка улыбнулся, и я заметила, как его взгляд задержался на моём лице, будто он пытался запомнить каждую деталь. Моё сердце всё ещё колотилось, а лёгкая дрожь от волнения не уходила.

– Пойдём? – тихо спросил он, беря меня за руку.

Я кивнула, чувствуя, как его пальцы крепко обвивают мои, и впервые за долгое время ощущение безопасности было почти осязаемым. Мы шли молча, но это молчание не было неловким – оно было тихим согласием, что этот момент наш, что мы можем наслаждаться им без слов.

Ночь была прохладной, но на лице появлялся румянец от недавнего поцелуя. Алекс время от времени бросал взгляд на меня, слегка улыбающийся, будто проверяя, всё ли в порядке.

– Ты точно не замёрзла? – наконец спросил он, слегка наклонившись, чтобы увидеть моё лицо.

– Нет, – тихо ответила я, —ты отлично меня согрел— попыталась я пошутить, хотя внутри смешались смущение и тепло.

Он хихикнул, качнув головой:

– Бедняжка, опять эта твоя шалость… Но мне нравится, – сказал он, слегка прижимая меня к себе на мгновение.

Мы шли по тихим улицам, огни фонарей отражались в мокрой брусчатке. Каждое наше движение было мягким, осторожным, будто мы боялись разбудить этот только что обретённый мир вдвоём. Я чувствовала, как легко с ним, как будто все заботы и тревоги исчезли хотя бы на время.

– Дом скоро? – спросила я, пытаясь вернуть разговор к повседневности.

– Да, совсем рядом, – кивнул Алекс. – А после… хочешь чай? Я могу остаться, пока не почувствуешь себя лучше.

Моё сердце ёкнуло. Остаться вместе – это было так заманчиво, но и немного страшно. Я кивнула отрицательно, не зная, как сказать, что я живу прям с тираном и Алекс лишь мягко улыбнулся, не давя на меня.

Мы подошли к дому. Тот самый порог, на который я так долго боялась смотреть – и тут я вдруг поняла, как много значит для меня этот человек, который сопровождает меня в ночи, держит за руку и не спешит уходить.

– Спасибо, что пришёл, – тихо сказала я, чувствуя лёгкую дрожь.

– За что? – он наклонился ближе, почти касаясь губами моего уха. – Просто хочу, чтобы ты была в порядке, Сиера.

Я посмотрела на него и вдруг поняла, что готова довериться, хотя бы на мгновение. Сердце билось быстрее, чем когда-либо. И пока мы стояли на пороге, ощущая друг друга и ночь вокруг, мир казался мягким и безопасным.

Алекс немного задержался на пороге, как будто хотел ещё сказать что-то, но слова застряли в горле. Я почувствовала лёгкую дрожь от того, что сейчас придётся расставаться, хоть и ненадолго.

– Ну… до встречи? – тихо спросила я, стараясь улыбнуться.

Он кивнул, сжав мою руку на прощание чуть крепче, чем нужно.

– До встречи, промокшая, – сказал он с лёгкой улыбкой, в которой проскальзывало что-то мягкое и защитное. – Спи спокойно, береги себя.

Я кивнула, отпуская его руку, и сделала шаг внутрь подъезда. Алекс стоял на улице, тихо наблюдая за мной, пока я закрывала дверь. Я повернулась и помахала ему рукой – он помахал в ответ, потом снова исчез в ночи.

Сердце всё ещё колотилось. Я оперлась спиной о дверь, глубоко вздохнула и ощутила, как только что пережитый момент растаял, оставив после себя тёплое, тихое сияние внутри. Лёгкая улыбка не сходила с лица, а мысли о поцелуе и его заботе ворочались в голове.

Я поднялась по лестнице в свою квартиру и, держа пакет с фруктами и лекарствами, тихо открыла дверь. Внутри было тепло и привычно – запах чая, слегка влажного от вчерашнего дождя пола, тишина, нарушаемая лишь еле слышным тиканием часов.

Я только успела поставить пакет с фруктами и лекарствами на стол на кухне, как бабушка ворвалась в комнату. Лицо красное, глаза сияли гневом.

– Вот это новости! – громко сказала она. – Куда это ты шляешься по ночам, Стэлла?!

Я замерла, чувствуя, как сердце колотится.

– Бабуль… – начала я тихо, но она перебила меня резким жестом руки.

– Не начинай! – воскликнула она. – Ты болеешь, а ты шляешься по ночам, рискуешь собой, и думаешь, что это нормально?!

– Я… я просто хотела немного… – заикнулась я, но слова застряли в горле.

– Проветриться?! В час ночи?! – она шагнула ко мне так близко, что я почувствовала запах её строгого парфюма. – Ты совсем не думаешь о последствиях! Разве тебе не ясно, что могла попасть в беду?!

Я чуть отступила, сжимая кулаки, пытаясь хоть как-то защитить себя.

– Я знаю, бабуль… – тихо произнесла я, – просто хотелось почувствовать свежий воздух…

– Свежий воздух?! – её голос стал ещё выше и резче. – Тебе стоит подумать о том, что вокруг могут быть опасные люди, а ты… ты бегаешь по улицам ночью, как будто ничего не случится!

Я молчала, ощущая смесь страха и ярости. С одной стороны – её слова били прямо в сердце, с другой – мне хотелось закричать, чтобы она хоть немного поняла меня.

– Ладно, хватит слов, – резко сказала она, наконец делая шаг назад. – Ты меня слушай! Никаких ночных прогулок. Поняла?!

Я кивнула, едва сдерживая слёзы и дрожь.

– Поняла, бабуль, – тихо выдохнула я, хотя внутри всё ещё бурлила смесь обиды, страха и вины.

Она снова бросила на меня взгляд, полный строгости, и ушла, хлопнув дверью. Я осталась одна, с пакетом на столе и сердцем, которое ещё долго не могло успокоиться.

Я опустилась на стул у кухонного стола, и минуты растянулись в мучительное молчание. Пальцы нервно теребили край стола, а мысли кружились вихрем, не давая покоя. Сердце ещё билось чаще обычного, воспоминания о поцелуе с Алексом смешивались с гневом и строгостью бабушки.

– Наверное, я действительно не права… – шептала я себе, пытаясь успокоиться. – Ходить ночью… это было глупо. Опасно.

Но внутри меня бушевало противоречие: желание свободы, стремление к маленьким радостям и забота о собственном сердце сталкивались с голосом разума, который твердил о последствиях.

– Что если что-то случилось бы? – думала я, ощущая лёгкую дрожь в руках. – Что если бы я упала, или меня кто-то увидел бы… Или даже хуже…

Вина давила тяжёлым грузом, будто кто-то невидимый сжимал моё сердце. С другой стороны, улыбка, появившаяся на моих губах при воспоминании о Алексе, напоминала о том, что жизнь – не только страхи и запреты.

– Я хочу чувствовать… – тихо проговорила я. – Хочу радость, хочу смех, хочу быть собой. Но как совмещать это с осторожностью?

Мысли вертелись, как бесконечный клубок: ночная прогулка, поцелуй, бабушка, простуда… И каждый кусочек в этом клубке бился о другой, не давая ни решиться, ни расслабиться. Я понимала: ответственность за себя – моя, и за свои поступки тоже. И пока я сидела, терзаясь между страхом и желанием свободы, сердце всё ещё тихо, но уверенно шептало: «Я хочу быть с Алексом… но я должна быть осторожной».

Внутри меня роились тревога, волнение и лёгкая радость, смешанные в странный коктейль эмоций, который не мог улечься ни в одну сторону.

Я глубоко вздохнула, собравшись с мыслями, и решила хоть как-то загладить свою вину. Нужно было извиниться перед бабушкой за ночные шалости. Медленно поднялась со стула и направилась в её комнату, сердце сжималось от тревоги и предчувствия возможного конфликта.

Но когда я открыла дверь… моё дыхание застряло в груди. Бабушка лежала на полу, неподвижно. Сначала я даже подумала, что это какой-то странный розыгрыш, но её лицо было бледным, а дыхание – редким и прерывистым. Сердце застучало так громко, что, казалось, слышно было его эхом.

– Бабушка…? – мой голос дрожал, с трудом проходя через горло. – Бабушка!

Я бросилась к ней, опустилась на колени, обхватив её плечи, пытаясь почувствовать хоть малейшее движение, дыхание, тепло. Паника медленно разливалась по всему телу, голова кружилась от ужаса.

– Почему… почему ты лежишь здесь? – шептала я, глядя в её глаза, которые были закрыты. – Пожалуйста… приди в себя…

Сердце колотилось, дыхание путалось, руки дрожали. Внутри меня зашумел хаос: вина за ночной поход, страх за её жизнь, чувство беспомощности. Я не знала, что делать – паника и отчаяние затмевали разум.

И только теперь я поняла, как сильно её люблю и как важна она для меня. Всё остальное – Алексы, поцелуи, маленькие радости – ничто не сравнится с этим чувством.

Я нажала на телефон, чтобы вызвать скорую, руки едва удерживали его от дрожи. Сердце билось так, что казалось, вот-вот вырвется наружу. Но глубоко внутри жила надежда – молчаливая, слабая, но настойчивая: пусть всё будет хорошо, пусть она выживет.

Глава 14.Перелом

Сердце колотилось, руки дрожали, пальцы почти не могли набрать номер. Я нажала на кнопку вызова скорой и чуть не заплакала, когда услышала знакомый голос диспетчера:

– Скорая помощь, вы вызываете? – спокойно, но строго спросил голос в телефоне.

– Да… да, моя бабушка… она… она лежит на полу… не шевелится… – слова вырывались с трудом, голос дрожал.

– Хорошо, оставайтесь на линии, – сказал диспетчер. – Сначала дайте точный адрес. Где вы находитесь?

– Ул… улица Рентон, дом 12, квартира 5, – быстро ответила я, дрожащими пальцами удерживая телефон.

– Отлично, скорая уже направляется. Скажите, бабушка в сознании? – голос диспетчера был ровным, пытался успокоить.

– Я… я не знаю… – я наклонилась к бабушке, чуть приподняла её голову, чтобы увидеть лицо. – Она не открывает глаза, дышит редко… – ловко прикусила губу, чтобы не закричать.

– Я понял. Сейчас вы проверите дыхание и пульс. Осторожно положите две пальца на шею сбоку от трахеи. Чувствуете пульс?

Я дрожащими пальцами положила их на шею бабушки. Сердце стучало в моих руках, а её пульс был слабый, редкий, но был.

– Есть пульс, – прошептала я, едва слышно, почти себе под нос.

– Хорошо, это очень важно. Теперь проверьте дыхание. Наклонитесь к лицу, почувствуйте поток воздуха на щеке, слушайте, есть ли звук вдоха-выдоха.

Я медленно наклонилась, прикоснулась щекой к её лицу. Слабое, прерывистое дыхание.

– Есть, – сказала я, сердце чуть успокоилось. – Но оно редкое.

– Отлично, вы всё делаете правильно, – спокойно сказал диспетчер. – Скорая уже в пути. Постарайтесь не двигать её сильно. Если она потеряет сознание совсем, начинайте лёгкое сердечно-лёгочное реанимирование, следуя моим инструкциям.

Я кивнула, хотя диспетчер этого не видел, и села рядом, держа бабушку за руку. Каждое её слабое дыхание казалось мне драгоценным, а секунды тянулись бесконечно. Я молилась про себя, чтобы она держалась, чтобы скорая успела вовремя.

Минуты тянулись, будто в замедленной киноплёнке. Каждое дыхание казалось громче, каждое мгновение растягивалось в вечность. И вот, наконец, вдалеке раздался гул сирены. Сердце застучало ещё быстрее – это была надежда.

Я кинулась к двери, отворила её, и в проём ворвались два медика с носилками.

– Девушка, где пострадавшая? – спросил один, устало, но сосредоточенно.

– Здесь, – дрожащими руками указала я на бабушку, которая лежала на полу в комнате. – Быстро! Пульс есть, дыхание есть, но слабое.

Медики кивнули, мгновенно оценив ситуацию. Один наклонился к бабушке, проверяя пульс и дыхание, второй – готовил носилки.

– Хорошо, мы всё контролируем. Девушка, не отходите, оставайтесь рядом, – сказал один из них.

Я чуть отступила в сторону, пытаясь держать себя в руках, но внутри всё было в хаосе: страх, волнение, чувство вины. Время будто остановилось, пока медики аккуратно перекладывали бабушку на носилки, а я держала дверь открытой, чтобы они могли быстро вынести её на улицу.

Затем я вышла на улицу. Медики аккуратно помогли бабушке занять место в машине. Я шла рядом, чуть отстав, держась за поручень, будто так могла удержать ситуацию под контролем. Сердце стучало так, что казалось, будто его слышат все вокруг.

– Девушка, садитесь рядом, – сказал один из медиков, указывая на свободное место возле носилок. – Так будет удобнее следить за состоянием вашей бабушки.

Я осторожно села, обхватив колени руками, не сводя взгляд с бабушки. Она лежала тихо, глаза закрыты, дыхание слабое, но равномерное. Сердце сжималось от беспомощности.

– Всё будет хорошо, да? – выдавила я наконец, голос дрожащий, почти шепотом.

Медик бросил на меня быстрый взгляд, мягко, но уверенно:

– Мы делаем всё возможное. Сейчас самое главное – сохранять спокойствие и не мешать работе оборудования. Всё, что в наших силах, мы делаем.

Я кивнула, хотя внутри бушевала буря. Машина мчалась по ночным улицам, сирена пронзительно завывала, отблески проблесковых огней метались по стеклам. Каждый поворот казался слишком резким, каждый удар неровностей дороги – как толчок в груди.

Я держала бабушку за руку, словно это могло удержать её от всего плохого, что могло случиться. Сердце стучало бешено, мысли скакали: «Держись… держись, бабуль… всё будет хорошо…»

Внутри скорой царила сосредоточенная тишина. Медики работали тихо, но с такой скоростью и точностью, что казалось, машина сама подчинялась их действиям. Я следила за пульсом на мониторе, слышала каждый ровный вдох и выдох, пытаясь успокоиться, хотя руки дрожали.

Через мгновения, которые растянулись на вечность, впереди замаячили огни больницы. Я заметила яркие лампы приёмного отделения, почувствовала, как сердце чуть отлегло.

Машина резко въехала во двор больницы, тормоза скрипнули, и нам открыли двери. Минуты, которые казались вечностью, наконец подошли к концу.

Медики выскочили, подняли бабушку на носилки.

– Держитесь, – сказал один из врачей, пока они мчались по коридору.

Я стояла на месте, ощущая, как сердце сжимается от паники. Каждая секунда растягивалась в вечность. Медсестра, заметив моё растерянное выражение, взяла меня за руку.

– Девочка, пройдёмте сюда, в приёмное. Там ждите, скоро расскажем, что к чему, – мягко сказала она.

Я кивнула, не в силах произнести ни слова, и медленно прошла за ней. Приёмное было ярко освещено, шумно и одновременно пусто, словно весь мир сжался до нескольких стен и стула, на котором мне предстояло ждать.

Села, сложила руки на коленях и старалась дышать ровно, хотя каждый звук – шаги медиков, гул мониторов – заставлял сердце подпрыгивать. Я не могла контролировать ни время, ни результат обследования, ни даже дыхание бабушки. Внутри всё сжалось в комок страха и чувства вины.

– Всё будет хорошо, – шептала я себе, снова и снова, хотя сама едва в это верила.

Время тянулось, медленно капая как часы на стене. Я наблюдала за дверью, через которую увели бабушку на экстренное обследование, и молилась, чтобы врачи сделали всё возможное. Каждое мгновение ожидания казалось вечностью.

Наконец дверь распахнулась, и медсестра, слегка взволнованная, подошла ко мне.

– Девочка, обследование завершено, – сказала она спокойно, но с оттенком тревоги. – Сейчас бабушку переводят в реанимацию. Её состояние стабильное, но нужно наблюдение.

Слово «стабильное» звучало странно: вроде бы хорошо, но рядом стоял страх, который не отпускал. Я глубоко вдохнула, пытаясь собраться, и спросила почти шёпотом:

– Она… всё-таки будет в порядке?

Медсестра слегка кивнула:

– Пока мы не можем дать гарантий. Сердце сильное, реагирует на лечение, но ей предстоит несколько дней под наблюдением. Ваша задача – просто ждать и поддерживать её дух, когда она очнётся.

Я кивнула, ощущая, как внутри сжимается комок. Страх, вина, тревога – всё смешалось в один непроходимый клубок. Я понимала, что многое теперь зависит от врачей, но чувство ответственности не отпускало. Мгновения ожидания казались бесконечными, и я не могла ничего сделать, кроме как сидеть и тихо повторять себе:

«Держись, бабушка… всё будет хорошо… держись».

Каждая секунда проходила медленно, а я ловила себя на мысли, что, возможно, именно сейчас начинается тот момент, который изменит мою жизнь и сделает меня сильнее.

Несмотря на настоятельные рекомендации врачей пойти домой и отдохнуть, я так и осталась в приёмном покое. Я сидела на жёсткой скамье, держа руки сложенными на коленях, глаза постоянно скользили к двери, за которой исчезла бабушка. Минуты тянулись мучительно медленно, сердце то сжималось от тревоги, то словно подпрыгивало от малейшего звука.

Постепенно усталость взяла своё: плечи опустились, голова медленно наклонилась на грудь, глаза закрылись, и я заснула прямо на скамье, не замечая холодного воздуха и приглушённого света ламп приёмного. В моих снах мелькали вчерашние мгновения с Алексом, смех, поцелуй – всё переплеталось с тревогой и страхом за бабушку, оставляя странное, тяжёлое ощущение ожидания.

Свет утренних ламп приёмного пробился сквозь полупрозрачные шторы, и я почувствовала лёгкое прикосновение к плечу.

– Девочка, просыпайтесь, – мягкий, но настойчивый голос врача заставил меня дернуться. – Пора домой. Бабушку пока нельзя навещать, она в палате под наблюдением, но вы скоро сможете её увидеть.

Я медленно открыла глаза, пытаясь понять, что происходит. Мир вокруг казался размытым, и только сейчас до меня дошло, что я действительно уснула на жёсткой скамье.

– Домой? – переспросила я, словно проверяя реальность. – Но… а бабушка?

– Состояние стабильное, – улыбнулся врач. – Она в безопасности, под наблюдением. Сейчас лучше, если вы немного отдохнёте, перекусите и наберётесь сил.

Я кивнула, но внезапно ощутила паническую пустоту в карманах. Телефон… нет, я оставила его в сумке на тумбочке дома. Сердце ёкнуло.

– Придётся ехать домой за телефоном… – прошептала я себе, сжимая кулаки, чтобы успокоиться. – Ладно… всего пару часов. Я вернусь, как только смогу.

Я глубоко вдохнула, пытаясь унять дрожь в руках, и встала. Каждый шаг казался странно тяжёлым, но внутри возникло маленькое, тихое чувство уверенности: я вернусь, и всё будет под контролем. Даже если сейчас придётся оставить бабушку на какое-то время, я снова буду рядом.

Я не помню, как добралась домой. Кажется, мысли и тревога держали меня на автопилоте, а город за окном промелькивал будто сквозь туман. Слава богу, я хотя бы не забыла ключи.

Открыв дверь квартиры, сразу почувствовала пустоту. Она была тиха, словно задерживала дыхание, и в воздухе больше не пахло свежими блинами, как раньше. Тот запах, который всегда дарил чувство уюта и безопасности, исчез вместе с бабушкой.

Грусть снова ела меня изнутри. С каждой минутой, проведённой в тишине, её тяжесть становилась ощутимее, и я понимала, что даже несколько часов разлуки могут казаться вечностью.

Я села на край дивана и медленно начала собирать сумку, будто каждый предмет, который я кладу, помогал удержать хоть немного контроля над ситуацией. Сначала аккуратно положила ноутбук – он мог пригодиться, если захочу хоть чем-то занять голову или написать заметки, чтобы не сойти с ума от тревоги.

Затем достала телефон, проверила, что заряд полный, и положила его в отдельный карман, рядом с кошельком – на всякий случай. Деньги, документы, банковские карты – всё, что может понадобиться в экстренной ситуации, я собирала с лёгкой дрожью в руках.

Каждое движение было обдуманным, будто я готовилась к длительному сражению: ручки, блокноты, наушники – всё, что могло хоть немного скрасить долгие часы в приёмном или в коридоре. Сумка постепенно наполнялась, становилась тяжёлой, но внутри появлялось странное чувство безопасности: теперь, кажется, я готова была к тому, что придётся ждать, ждать и ждать, пока бабушка не придёт в себя.

Сегодня был понедельник, а это значило только одно – онлайн-уроки. Я глубоко вздохнула, осознав, что придётся уведомить преподавателей о своём отсутствии. С мыслью о предстоящем сообщении я начала искать телефон бабушки – он пригодится, чтобы написать короткую записку и объяснить, что меня не будет на занятиях.

Пальцы скользили по столу, проверяя все карманы и ящички. Сердце колотилось быстрее от тревоги: мне нужно было хоть как-то оформить своё освобождение.

Наконец я нашла телефон. Долго сидела, не решаясь написать. Слова застревали в горле, мысли путались – как объяснить, что произошло, не углубляясь в детали, и при этом не солгать. Внутри всё скручивалось узлом тревоги и чувства вины. Наконец, дрожащими руками набрала короткое сообщение: «Буду отсутствовать на онлайн-уроках сегодня. Обстоятельства вынуждают». Даже эти несколько слов дались с трудом, но хоть так я могла хоть немного взять ситуацию под контроль.

Я машинально положила телефон бабушки в сумку и направилась в больницу. По дороге даже не хотелось включать музыку или заходить в соцсети – мысли крутились в голове словно вихрь. Каждый светофор, каждый звук города казался лишним, отвлекающим от тревожного ожидания.

Когда добралась до больницы, сердце сжалось ещё сильнее. Медсестра встретила меня с мягкой, но серьёзной улыбкой:

– Она всё ещё не приходит в себя, – сказала она. – Мы делаем всё возможное, но пока рано говорить о стабильности.

Я кивнула, чувствуя, как внутри растёт смесь страха и бессилия. Снова сидеть в приёмном покое, снова ждать, снова молиться… Время словно растянулось, а тревога не отпускала ни на минуту.

Глава 15.Больничные будни

Я уже знала расписание этой больницы лучше, чем своё собственное. В шесть утра в коридоре начинали скрипеть колёса каталок, и мимо палаты проносили пациентов на процедуры. В семь появлялась медсестра с сухим «температуру меряем», в восемь – запах овсянки из столовой, который я ненавидела, хотя даже не пробовала её.

Каждое утро я встречала одинаково: с кружкой растворимого кофе из автомата. Его горечь жгла язык, но без него я бы, наверное, не выдержала. Потом сидела у кровати бабушки, рассказывала ей всё подряд – как будто она слышала. Говорила про новости, про сериалы, даже про погоду. Иногда пыталась шутить. Мне казалось, что, если замолчу, комната станет слишком мёртвой.

В обед я заказывала что-то простое: пиццу, суп, роллы. Курьеры уже знали меня в лицо, иногда даже кивали по-дружески. Еду я приносила в палату, разворачивала упаковку на стуле и ела прямо так, в тишине. Лишь капельница рядом тикала каплями. Запах томатного соуса или соевого соуса впитывался в белые стены, и я ловила себя на мысли: «А вдруг, если бабушка проснётся, она подумает, что я всегда так и жила здесь?»

Вечерами больница становилась другой. Шум стихал, медсёстры говорили тише, коридоры освещали только тусклые лампы. Я часто выходила к окну на лестничной клетке – там не было решёток, и можно было видеть город. Машины проносились, люди спешили по своим делам, где-то светились окна квартир. Я смотрела и чувствовала себя забытым призраком: у них жизнь идёт, а у меня замерла.

Ночью было тяжелее всего. Стул подо мной становился твёрже, тьма казалась гуще, а каждая капля в капельнице звучала как выстрел. Иногда я включала тихо музыку в наушниках, но чаще просто слушала, как работает аппарат у кровати бабушки. Этот звук держал меня в реальности.

Иногда медсёстры сочувственно смотрели на меня. Однажды одна даже принесла одеяло – тонкое, больничное, с запахом стиранного хлоркой белья. Но для меня оно стало подарком. Я завернулась и почувствовала, что меня хоть немного обняли.

Так проходили дни. Я перестала следить за собой – волосы всегда собраны кое-как, макияжем я не пользовалась, одежда мялась и пахла больницей. Я ловила взгляды людей в коридоре и понимала: они принимают меня за кого-то вроде больничной тени, девочку, которая давно здесь живёт. И, наверное, это было похоже на правду.

Иногда я думала, что больница меня поглощает. Время здесь текло как-то странно: утро сливалось с днём, день – с ночью. Я перестала отмечать календарь в телефоне, перестала считать, какой сегодня день недели. Всё, что имело значение, – это дыхание бабушки, её неподвижные руки и тихое мигание приборов.

У меня появились свои маленькие ритуалы. После обеда я всегда шла в коридор к автомату с шоколадками и чаем. Я брала что-то одно, возвращалась в палату, садилась на край стула и медленно ела, словно растягивала момент. Иногда хотелось плакать прямо в чашку, но я приучила себя держать лицо. Вдруг бабушка услышит и подумает, что я слабая?