Вне кадра

Врачи говорили со мной редко. Они заходили, проверяли показатели, кивали и уходили. Я ловила каждое слово, будто это было пророчество. Иногда они говорили «стабильно», и от этого у меня сжималось сердце: стабильно – это значит ни лучше, ни хуже. Но почему-то в эти мгновения я чувствовала надежду.

Раз в несколько дней я мылась прямо в палате бабушки – в маленькой душевой кабине за занавеской. Вода текла ледяная, потом становилась кипятком, и обратно. Я смеялась сама с собой: «Больница решила испытать мою выносливость». Но после таких «душей» я чувствовала себя человеком, пусть и ненадолго. Волосы сохли прямо на стуле, одежду я гладила руками, надеясь, что складки разгладятся сами собой.

Я почти не общалась ни с кем. Иногда мимо проходили родственники других пациентов – они приносили цветы, корзины с фруктами, пакеты с домашней едой. Я смотрела на них и чувствовала, как внутри рождается зависть. У меня не было никого, кроме бабушки. Ни друзей рядом, ни семьи. Только редкие уведомления в телефоне, на которые я не отвечала.

Только редкие уведомления в телефоне напоминали, что где-то там есть жизнь. Алекс писал, друзья что-то спрашивали, отмечали меня под постами. Я не отвечала. Сначала просто не хватало сил. А потом я поняла – не хочу.

Где-то внутри копилась злость. На себя – за то, что позволила себе отвлечься. За то, что позволила чужой улыбке и чужим словам увести меня в сторону, забыть, зачем я вообще жила все эти годы. Я должна была бороться за правду, должна была быть рядом с бабушкой… а вместо этого я смеялась, гуляла по ночам, позволяла себе чувствовать. И вот результат – бабушка лежит без сознания, а я глотаю кофе из автомата, будто это поможет заглушить вину.

Злилась я и на Алекса. Несправедливо, но ничего не могла с собой поделать. Если бы не он, не его внимание, не эти разговоры, не это странное чувство, которое росло между нами… я бы не потеряла бдительность. Я бы не дала бабушке переживать лишнего, я бы была рядом. «Если бы» – слова, от которых внутри всё горело.

И ещё я злилась на друзей. Не потому, что они были плохие, а потому что их смех и забота стали для меня ловушкой. Они отвлекали меня от того, что было по-настоящему важно. Любовь, дружба – всё это оказалось опасным, всё это стоило мне главного.

Я сидела на стуле в палате, смотрела на неподвижное лицо бабушки и чувствовала, как каждая мысль превращается в обещание. Никогда больше не позволю себе ослепнуть. Никогда не дам чувствам увести меня в сторону.

Но, как бы я ни убеждала себя, что во всём виноват он, в груди всё равно жила тоска. Я скучала по Алексу. По его голосу, по тому, как он умел рассмешить, даже когда мне было тяжело. Я злилась и одновременно ловила себя на мысли, что хочу услышать от него хотя бы одно сообщение: «Ты как?»

Я та ещё врунья. Прячу голову в песок, делаю вид, что всё из-за него, а на самом деле… я просто боюсь. Боюсь признаться даже себе, что он стал для меня чем-то большим, чем просто собеседник в сети.

Он не заслужил этого молчания. Он заслужил правду. Алекс был добр ко мне, он открылся – а я только строю стены и прячусь за ними. И от этого чувство вины лишь крепче давило, заставляя то и дело отворачиваться к окну, чтобы никто не видел, как по щекам бегут слёзы.

В порыве этих эмоций я не выдержала. Руки сами нашли ручку и листок, будто давно ждали этого. Я писала быстро, торопливо, не давая себе времени остановиться и стереть хоть слово. Каждая строчка была как выдох, как признание, которое я слишком долго держала внутри.

Когда остановилась – пальцы дрожали, а в груди было пусто и одновременно легко. Я сложила листок, аккуратно завернула его в конверт, прижимая к себе, словно это было что-то живое и хрупкое.

Я ещё не знала, как и когда решусь отдать его. Но знала одно – он должен будет прочитать.

А я пока займусь расследованием. Эта мысль кольнула во мне решимостью – бабушка спит, время тянется вязко, а я не могу просто сидеть сложа руки. Я придвинула к себе ноутбук, открыла крышку и, чувствуя тяжесть внутри, погрузилась в бесконечные страницы сайтов и социальных сетей.

Как же можно легко донести публике, что мама не такая уж и святая?

Каждый её снимок, каждая статья о «счастливой семье Харрингтонов» вызывали во мне злость и бессилие. Комментарии восхищённых фанатов жгли глаза: «идеальная пара», «пример для подражания», «настоящая любовь».

Я скользила по лентам новостей, искала зацепки, мельчайшие детали. Даже один неловкий комментарий, лишнее слово, случайный кадр могли стать трещиной в её безупречной витрине. Но пока я находила лишь гладко выстроенный фасад – тщательно отполированный, будто безупречный.

Внутри поднялась волна злости. Почему я должна молчать? Почему меня не существует? Почему у других есть право делиться, смеяться, плакать, а у меня – нет?

Я закрыла ленту и долго смотрела на пустой экран. Сердце билось быстро, будто я собиралась совершить преступление. Я коснулась иконки «создать новый аккаунт» – и тут же отдёрнула палец. Секунду сидела, боясь даже подумать, что могу на это решиться. Но потом, словно щёлкнуло внутри, я всё-таки нажала.

Имя пользователя. Я долго думала. Хотелось чего-то простого, без намёков, без раскрытий. «Никто». «Тень». «Голос_из_угла». В конце концов я набрала случайное сочетание букв и цифр. Никому не нужное, безликое. Пусть так.

Фото профиля. Я открыла галерею, пролистала свои редкие фотографии и сразу же закрыла. Нельзя. Ни одного намёка. Открыла папку с сохранёнными картинками. Закат над морем. Силуэт дерева. Чёрно-белый фонарь на пустой улице. Я выбрала фонарь – он был таким же одиноким, как я.

Остался последний шаг – первый пост. Я сидела с телефоном в руках и не знала, что написать. В горле застрял ком, пальцы дрожали. В голове вертелось одно: «Я никому не нужна». Но писать так прямо – слишком просто, слишком обнажённо.

Я набрала строчки:

«Иногда кажется, что тебя будто нет. Ты дышишь, смотришь, живёшь… но для других ты пустое место. Я устала быть пустотой».

Прочитала несколько раз, стерла, снова набрала. В итоге оставила так. Нажала «опубликовать» и замерла, словно совершила что-то непоправимое.

Экран снова стал пустым. Пост висел там, один-единственный, без лайков, без комментариев. Только я и мои слова, отправленные в никуда. И вдруг стало легче. Будто я разорвала невидимую плёнку вокруг себя и впервые вдохнула полной грудью.

Я спрятала телефон в карман, прислонилась головой к холодной стене и закрыла глаза. Впервые за много дней я почувствовала, что хоть немного вернула себе право существовать. Пусть никто не знает, что это я. Пусть это всего лишь несколько строк на экране. Но это было моё.

С этого момента я решила, что на этот аккаунт буду выставлять кусочки моего маленького расследования. Интернет полон следов её жизни, улыбок, интервью, статей. Я наблюдаю за ней со стороны, будто за чужой сказкой, в которой я родилась и из которой меня вырезали ножницами.

Я знала: если я начну копать, то рано или поздно нащупаю что-то, что не совпадает в её безупречном образе. Мелочи. Несостыковки. То, что обычные люди пропускают, а я вижу, потому что это касается меня.

Я открыла браузер, набрала имя матери. В поисковике высыпалось тысячи ссылок. Я выбрала одну – старое интервью десятилетней давности, где она рассказывала о «счастливом браке» и «невероятной любви всей жизни». Я читала строки и чувствовала, как внутри сжимается что-то острое. Я знала, что всё это ложь.

Сделала скриншот. Вырезала пару абзацев, оставив фразу: «Я никогда не предам человека, которого люблю». И выложила это в свой новый аккаунт с подписью:

«А что, если самые красивые слова часто принадлежат самым большим лжецам?»

Телефон дрогнул в руке. Я замерла, будто кто-то должен был сразу заметить, вскрыть, разоблачить. Но экран остался пустым. Пост висел тихо, как мой первый, никем не прочитанный.

Я чувствовала странное возбуждение. Это был риск. Маленький, крошечный протест, но он был моим. Я, которая всегда молчала, впервые осмелилась шепнуть правду – пусть даже спрятав её за маской анонимности.

Я решила: с этого дня буду собирать фрагменты. Старые статьи, случайные фотографии, странные совпадения. Всё, что, возможно, когда-нибудь сложится в картину. Всё, что хотя бы для меня подтвердит: я не сошла с ума, это действительно моя жизнь, моя история, даже если её вычеркнули.

Телефон снова оказался в моём кармане, но внутри будто зажегся маленький огонь. Я не знала, куда он приведёт, но впервые почувствовала, что у меня есть оружие – пусть и в виде пары строк текста и чужих вырезок.

Глава 16. Дом, в котором пусто

Я подошла к бабушкиной палате и тихо приложила ладонь к холодному стеклу двери. Это было похоже на прощание, хотя я сразу же себя одёрнула: нет, она ещё не умерла, она борется. Но внутри что-то требовало этого жеста – будто я должна хотя бы мысленно сказать ей «держись» перед тем, как уйду.

Я глубоко вздохнула, пытаясь унять дрожь в груди. Бессонные ночи на жёсткой скамье в коридоре больницы начали сказываться и на моём здоровье: тело ныло, глаза резало от усталости, а мысли путались в узлы. Я поняла, что если не вернусь домой хоть на несколько часов, то сама свалюсь рядом с бабушкой.

Это было решение, от которого сжималось сердце, но выбора не оставалось. Я тихо прошептала:

– Я вернусь завтра, бабуль. Только потерпи…

И развернулась, чувствуя, как ноги сами несут меня к выходу.

Дом встретил меня тишиной и пустотой. В воздухе будто застыли эхо бабушкиных шагов и запах её пирогов, хотя его давно уже не было. Я прошла по знакомому коридору и с удивлением поняла, что впервые за долгое время чувствую себя здесь чужой. Словно стены стали выше, а комнаты – холоднее.

Я бросила сумку на диван и сразу достала ноутбук. Часть меня хотела просто упасть в кровать и забыться, но другая – более упрямая – знала, что именно сейчас я не имею права останавливаться. Моё «расследование» за это время неплохо продвинулось, и странным образом оно давало мне силы, которых не хватало даже для того, чтобы есть или спать.

Я пролистала ленту анонимного аккаунта. На нём уже было несколько постов: вырезки из старых интервью матери, странные цитаты, фотографии, где её глаза смотрели прямо в объектив так же, как когда-то на меня.

Каждый новый пост был как маленький кусочек мозаики. Я собирала её жизнь, её ложь, её тщательно выстроенный фасад – и одновременно собирала доказательства того, что я существую, что я не просто «ошибка», которую можно стереть.

Я открыла очередную статью – интервью мамы на старом портале, где она рассказывала о «счастливой семье», о вечерах с мужем и походах в театр. Я ловила каждое слово, проверяя факты: даты, места, имена. Снова находила несоответствия. Снова понимала: она тщательно всё строила, тщательно скрывала. И вдруг – крошечный, почти незаметный комментарий под статьёй: кто-то упоминает другую женщину, которая жила с ней в том же городе в те годы, женщину, которая «не знала о дочери».

Сердце сжалось. Это могла быть зацепка. Или совпадение. Но что-то внутри кричало: «Следуй за этим».

Я открыла соцсети той женщины. Публикации старые, но на одной фотографии заметила руку, украшенную браслетом, который я видела на маме в детстве на старых снимках у бабушки. Небольшая деталь, но для меня она была как маяк.

Я снова открыла поисковик. На горизонте маячила ещё одна зацепка: архив старых газетных статей о благотворительных акциях, на которых мама появлялась вместе с людьми, которых я никогда не видела. Лица были размыты, но что-то в них говорило: они знают больше, чем признаются.

Я сделала скриншоты, отметила даты, места и имена. Каждая мелочь – как маленький кирпичик, из которого я собирала стену правды. И с каждым кирпичиком внутри меня росло ощущение контроля. Я могла не только наблюдать, но и действовать.

Впервые за долгие месяцы я почувствовала, что пустота дома не пугает меня. Она стала пространством, где я могу работать, где я могу строить собственную правду. Бабушка спала, улицы молчали, город за окнами жил своей жизнью. А я… я уже почти была готова сделать следующий шаг.

Мои стены уже были похожи на кабинет детектива. Листы с фотографиями, скриншотами и распечатанными статьями покрывали почти всю стену за моим столом. Между ними тянулись красные нитки: лица, имена, даты – всё как-то связано, как части одной большой, скрытой истории.

Я стояла перед этой паутиной и ощущала, как внутри меня поднимается странная смесь адреналина и страха. Каждый узел на нитях – потенциальная подсказка, каждый уголок скрывает часть правды.

Следующий шаг был очевиден: я должна была поехать на эти адреса.

Риск был огромен. Я могла столкнуться с кем угодно, услышать то, что меня сломает или заставит отступить. Но внутри что-то кричало: «Если не сейчас, никогда».

Я собрала карту города и отметила все точки, куда мне нужно было поехать. Это были квартиры, старые офисы, парки – места, где мама когда-то оставила следы, о которых я даже не догадывалась.

Каждая поездка обещала новые находки. И хотя сердце колотилось так, что казалось, оно сейчас выскочит из груди, я понимала: только риск даст шанс дотянуться до правды.

Я упаковывала ноутбук, камеру, блокнот и ручки. Всё, что могло понадобиться, чтобы фиксировать каждую мелочь, каждую деталь, каждую нить, ведущую к разгадке.

И когда я шагнула за порог дома, холодный вечерний ветер обдал лицо, и внутри меня проснулся решительный голос: «Стэлла, это твой путь. И ты не остановишься».

Я села в такси, сердце колотилось, словно готово выскочить наружу. Адрес был в старом районе города, дом выглядел неприметно – ни вывесок, ни следов жизни, кроме слегка приоткрытой двери и тихого света за окнами.

Такси остановилось, я заплатила и медленно подошла к двери. Руки дрожали – смесь волнения и страха. В голове крутились мысли: «А вдруг она не захочет говорить? А вдруг я потрачу время зря?»

Я глубоко вздохнула и постучала. Тишина. Потом послышался шорох внутри, и дверь приоткрылась. На пороге стояла женщина, та самая старая подруга мамы – волосы чуть седые, взгляд знакомый, будто я видела его тысячу раз в детстве на старых фотографиях, которых у меня почти не осталось.

– Здравствуйте… Меня зовут Стэлла Харрингтон… Я хотела задать вам пару вопросов о моей маме, Лили Харрингтон.

Дверь приоткрылась буквально на щель. Женщина выглянула и нахмурилась.

– Лили Харрингтон? Да, знаю её. Но… я не понимаю, о какой дочери вы говорите. – Её голос стал холоднее, а взгляд – напряжённым. – Я не пущу вас внутрь.

– Пожалуйста, мне просто нужна информация, – тихо сказала я. – Мне важно знать…

– Нет! – женщина резко прикрыла дверь. – Вы не понимаете, о чём говорите. Это всё… бред.

Я осталась стоять на пороге, чувствуя, как внутри что-то сжимается. Она знала Лили, но не знала меня. И это значит, что правда обо мне для окружающих всё ещё была скрыта.

Я почувствовала, как сердце уходит в пятки, когда дверь начала закрываться.

– Подождите! – крикнула я, пытаясь просунуть руку в щель. – Пожалуйста, мне просто нужно узнать кое-что о Лили!

– Я сказала – нет! – женщина толкнула дверь сильнее, её голос прозвучал решительно, даже немного страшно. – Вы не понимаете, что делаете!

Я упёрлась плечом в дверь, пытаясь удержать её. Мои пальцы скользили по холодному дереву, но дверь медленно, неумолимо закрывалась. Я почувствовала, как шансы ускользают сквозь пальцы.

– Пожалуйста… – выдавила я сквозь зубы, но женщина уже была непоколебима. – Это важно…

Дверь захлопнулась с тяжёлым стуком. Я осталась на тротуаре, дыхание прерывистое, ладони дрожали.

Первый блин комом, – подумала я, прижимая ладонь к двери. Моя попытка приблизиться к правде наткнулась на стену. Но я знала: это не конец. Просто начало, и оно было ужасно трудным.

По дороге домой мысли в голове не давали мне покоя. Каждый шаг отдавался тяжестью, словно я тащила с собой весь груз больницы, пустоты и злости. В голове крутились обрывки разговоров, воспоминаний, подозрений – и всё это словно гремело эхом, не оставляя места для тишины.

Уже у двери я внезапно опомнилась. Вспомнила о том самом письме, которое писала Алексу в больнице. Сердце дернулось – оно словно подсказывало, что это важно. Я достала его из кармана и, осторожно, почти ритуально, просунула под щель двери. Листок слегка застрял, но держался. Он будет там. Наверняка Алекс будет искать меня и прочтёт его.

Я тихо закрыла за собой дверь и прошла в квартиру. Тишина дома встречала меня почти как старый друг – безмолвная, но безопасная.

Соцсети сегодня оставались закрытыми. Я пообещала себе: не заходить. Слишком отвлекают от расследования, от того, что сейчас для меня действительно важно.

И всё же мысль о Алексe преследовала меня. Нужно было прощаться. Ему нельзя оставаться частью моей жизни так, как это было. Он слишком хороший для меня. Без тайн, без секретов. А я… я не заслуживаю его.

Я села на диван, сжимая подушку, и пыталась заглушить тревогу. Письмо под дверью – маленькая надежда, что хоть кто-то сможет понять меня. Но прощание с Алексом давалось болезненно. Его доброта, его внимание, его смех – всё это не должно было быть для меня.

Я опустила голову, пытаясь собрать в кулак остатки решимости. Расследование ждало. Правда ждала. И если я потеряю себя в чувствах сейчас, я никогда не узнаю того, что должна узнать.

Глава 17.Расследование

Дни летели один за другим, словно страницы, которые я перелистывала слишком быстро, чтобы успеть запомнить детали. Не только первый блин оказался комом – я проверила столько адресов, что перестала считать. Квартиры, офисы, старые здания, парки – каждый поход давал мало, но всё же что-то. Мелочи, странные совпадения, взгляды людей, которые будто знали больше, чем говорили.

Алекс за это время так и не появился. С одной стороны, мне было до боли обидно: сердце подсказывало, что он должен был хотя бы проверить, что со мной всё в порядке. С другой – я радовалась, что он наконец отпустил меня. Его забота, доброта, смех – всё это больше не отвлекало меня. Не было опасности, что я снова сбежала бы в чувства вместо правды.

Каждый день начинался с привычного ритуала: ноутбук, карта, блокнот, заметки. Я выстраивала цепочки, как в детективном кабинете, отмечала даты и места, прослеживала следы, которые оставляла мать. И каждый маленький успех, каждая зацепка давали странное чувство контроля, которого так не хватало раньше.

Даже когда усталость накатывала, когда хотелось упасть и забыться, я понимала: не сейчас. Моя миссия важнее. Моя жизнь – тоже. И каждый день, проведённый в этих поисках, приближал меня к ответу.

Этот день начинался, как и все другие. Я собирала свои вещи, проверяла карты и заметки, достала очередной адрес, который нашла в тумбочках в комнате бабушки. Листы с пометками, вырезки из старых писем, маленькие фотографии – всё это будто подсказывало мне: «Следуй дальше».

Меня немного съедало чувство вины. Бабушка всё ещё лежала в больнице, а я снова и снова уходила в поисках того, что могло пролить свет на жизнь моей матери. Но я знала: если не двигаться, правда останется скрытой навсегда.

Я вышла дома и, тяжело вздохнув, направилась к автобусной остановке. Денег на вечные поездки в такси уже почти не оставалось, поэтому автобус стал моим новым спутником. Я просидела на жестком сиденье, держась за сумку, в которой лежали блокнот, фотоаппарат и распечатки – всё, что помогало мне собирать кусочки истории моей матери.

Адрес, который я держала в руках, казался совсем обычным. Средний дом, обычный мужчина средних лет – ничто не указывало на связь с прошлым моей матери. Странно, что эта мелочь – именно этот адрес – оказалась среди записей в тумбочке у бабушки. Но я решила цепляться за каждую деталь, любую ниточку, которая могла привести к правде.

Автобус шумел, трясся, останавливаясь на каждой остановке, а я сидела, сжав руки в кулаки, и повторяла себе: «Каждая деталь важна. Даже если кажется, что это пустяк». В голове крутились мысли о бабушке, о больнице, о том, что каждый шаг – риск, но я не могла позволить себе остановиться.

Когда автобус замедлил ход возле нужного дома, я вышла. Дом выглядел обыденно: аккуратный подъезд, цветущие кусты, маленькая дверь с почтовым ящиком. Мужчина средних лет появился на пороге, словно никто не ждал визита. Его взгляд был ровным, осторожным, а в руках – сумка с продуктами или бумагами, я не успела разглядеть.

– Здравствуйте, – начала я тихо, – я ищу информацию о Лили Харрингтон…

Он поднял бровь, и в его глазах мелькнула смесь удивления и лёгкой настороженности.

Я замерла на пороге, стараясь не выдать нервозность.

– Лили Харрингтон? – переспросил он, словно проверяя, правильно ли услышал. – Проходите. – Он отставил сумку на пол и шагнул в сторону, позволяя мне войти.

Я переступила порог, а мужчина закрыл за мной дверь.

– Проходите, садитесь, – сказал он, отводя взгляд к большому столу. Интерьер дома говорил сам за себя: фотографии на стенах, игрушки, книги, немного разбросанных вещей – здесь явно жила большая семья.

Мы уселись напротив друг друга. Мужчина положил руки на стол, словно собираясь найти нужные слова.

– Итак… – начал он, осторожно глядя на меня, – что именно вы хотите узнать, девочка?

Я глубоко вздохнула, стараясь справиться с дрожью.

– Я хочу узнать о дочери Лили Харрингтон, – сказала я тихо, ровно, стараясь не показать волнения.

Его взгляд резко сменился. Мужчина нахмурился, сжал губы, а потом начал нервничать: глаза бегали по комнате, руки теребили салфетку, стоявшую на столе.

– Дочь… Лили? – переспросил он, и в его голосе слышалась растерянность. – Я… я не понимаю… Девочка, о чём вы…

Я сидела, пытаясь не поддаваться эмоциям, наблюдая, как человек напротив начинает терять спокойствие. Его реакция была подтверждением того, что я на правильном пути.

– Я… я знаю, что Лили скрывала что-то, – продолжила я осторожно, – и мне важно понять, правду о дочери.

Он глубоко вздохнул, откинулся на спинку стула и сжал ладони в кулаки.

– Черт возьми… – пробормотал он, – никогда не думал, что это всплывёт.

И я поняла: я зацепилась за ниточку, которая может привести меня к самой правде.

Он снова глубоко вздохнул, опустил взгляд на руки и начал говорить тихо, словно опасаясь, что слова могут разрушить что-то невидимое.

– Лили… – начал он медленно, подбирая слова. – Она была… особенной. Всегда яркой, независимой, с характером. Я помню, как она смеялась так, что смех раздавался по всей квартире. Но была в ней и… – он замялся, сжал губы, – и тайна. Она скрывала многое. От всех. Даже от меня.

Я села чуть ближе, стараясь не упустить ни одного слова.

– Что именно она скрывала? – спросила я осторожно.

Мужчина оперся локтем на стол, потер лицо рукой, потом глубоко вздохнул.

– Дочь… – сказал он, наконец, с трудом проговаривая это, – она не рассказывала никому. Никогда. Никогда не говорила о том, что у неё есть ребёнок. Я узнал об этом случайно… уже когда ребёнок был маленьким. Лили боялась, что это разрушит её жизнь, её карьеру, всё, что она строила.