Бойтесь низких потолков!

Мы смеялись и подпрыгивали как можно выше, и наконец-то сетка провалилась! Наше «приземление» на пол подняло целое облако пыли. Пыль попала в глаза, в нос, я стала чихать.

– А давайте сюда будем приходить иногда и беситься? Тут нас никто не увидит!

– Давайте!

– Что вы тут делаете?!

От голоса соседки, которая прервала наше веселье, я вздрогнула. Я оглянулась и увидела ее недовольное лицо.

– Вы что тут делаете? Как вы сюда зашли?

– Мы искали котенка, – тут же сориентировалась я.

– Да, – согласились двойняшки. По их глазам я поняла, что сами они не успели сообразить, что ответить.

– Какого котенка? Что вы врете? Терпеть не могу детей, которые врут! Идите отсюда!

Нам пришлось уйти. Двойняшки говорили, что нечего было лезть в дурацкий заброшенный дом, все равно там нет ничего интересного.

– Хорошо, что про ключ никто не узнал! Нам бы тогда досталось!

– Теперь мы все в пыли! Что мы скажем?

– А давай все на тебя свалим? Наша мама все равно тебя ругать не будет, – предложила одна из двойняшек.

– Ага, еще чего. А вдруг она к папе разбираться придет?

– Не придет, у нее нога болит. Она просто скажет: «Чтобы больше такого не было!», и все.

– Ладно, валите все на меня. Скажите, что мы играли в догонялки. Я вас догнала и толкнула в пыль. По очереди.

– Так и скажем. А ты папе своему что скажешь?

– Его сейчас нет. Приду, одежду в стирку брошу. Если спросит, скажу, упала.

Мне было жалко, что мое знакомство с заброшенным домом оказалось таким коротким. Я не успела поближе с ним познакомиться, даже не успела взглянуть на него внутренним зрением. Как мне теперь туда пробраться? Замок теперь не откроешь, ключа у меня нет. Да и соседка может опять увидеть, и выдумка про котенка точно не поможет. Не хотелось верить, что заброшенный дом потерян для меня навсегда.

Я решила во что бы то ни стало пробраться в заброшенный дом еще раз. Приду туда, закрою дверь и буду слушать тишину. Если вслушиваться, непременно что-нибудь услышишь. Дом должен мне сказать важную вещь. Теперь он ждет меня.

Хорошо, что у меня и у заброшенного дома появилась «связующая нить» – фотография, которую там нашла. Я положила ее в ящик письменного стола и время от времени смотрела на нее. Ничего нового на ней не появлялось: все тот же белый пароход, все тот же мужчина в светлой рубашке с короткими рукавами. «Тоже, наверное, чей-то папа», – думала я.

Есть ли в доме привидения? Возможно. Возможно, и нет. Я еще до конца не решила, верю я в них или нет. Наверное, хотела бы верить. Привидения пугали меня настолько же сильно, насколько притягивали.

У двойняшек была большая книга о привидениях. Каждый раз, приходя к ним в гости, я просила достать эту книгу, и мы листали вместе. Там были фотографии и рисунки привидений и фантомов – жуткие и интересные. После «изучения» этих фотографий я закутывалась с головой в одеяло прежде, чем уснуть. Оставляла только маленькую дырочку для воздуха, через которую приведение точно бы не пролезло.

Иногда я говорила, что больше не буду читать эту страшную книгу. Но любопытство каждый раз пересиливало страх, и я читала ее, стараясь не упустить ни одной детали. Истории о привидениях мне очень нравились – они были такими правдоподобными!

Особенно жуткой и интересной мне казалась история о старинном кладбище, где была одна могила с тяжелым каменным надгробием. Если обойти ее в полночь против часовой стрелки, из-под земли раздастся звон чайной посуды. Я не представляла, кому понадобится тащиться на старое кладбище в полночь и бродить вокруг могилы. Наверное, дело было в колдовстве, как в сказках. Чтобы расколдовать кого-то, нужно было отправиться на кладбище и услышать звон чайной посуды из-под земли…

Еще была история про медиума, который, ради борьбы с призраками, спускался в какой-то подвал. На фотографии медиум выглядел, на удивление, обычно: пухлый, лысый, в очках и костюме, как какой-нибудь учитель или бухгалтер. Он спускался по приставной лестнице в темноту и смотрела вверх.

При мысли о том, что ждет медиума внизу, меня охватывал дикий ужас. Если он не боится, значит, он самый смелый человек на свете. С ним не страшно ничего! А вдруг у нас под полом тоже живет какой-нибудь призрак? Я представила, как лезу туда вместе с медиумом, крепко держа его за руку. Никакая сила в мире не заставит меня ее отпустить! Мы в кромешной темноте…

В книге была история про мальчика, к которому каждую ночь приходил призрак и срывал с него одеяло. Лежа в постели, я старалась как можно крепче сильнее держаться за одеяло, чтобы какой-нибудь призрак его не сорвал. Даже не знаю, что бы со мной стало, если бы такое произошло!

Но, несмотря на страх, я хотела увидеть привидение. В глубине души я надеялась, что привидения существуют. Время от времени я спрашивала себя, готова ли к встрече с ними? Днем мне казалось, что да, а ночью – что нет: «Только не этой ночью!».

Я пыталась представить «природу» привидений – что именно они из себя представляют? Я не могла ответить на этот вопрос точно. «Отпечаток на поверхности пространства» – такое описание предлагала страшная книга. Мне оно нравилось, но казалось неполным.

Вот в колдовство, магию и приметы я не верила, а двойняшки верили. Например, они никогда ничего не подбирали с земли. Однажды я нашла кем-то потерянную плюшевую собачку и хотела забрать ее себе.

– Ты что, вдруг в ней зашит конский волос? Так ведьмы делают, подкидывают вещи с конским волосом, потом люди болеть начинают!

– Ведьм не бывает!

– Бывает! Вот вылезут глаза на лоб, узнаешь!

– Как будто у вас вылезали!

– У нас не вылезали, а вот у одной тетки вылезли. Потом она ребенка своего убила и ничего не помнила!

– Кто вас это рассказал?

– Бабушка.

– А она откуда знает?

– Ей тоже рассказали.

Дальше я спорить не стала. Не захотела обижать глупышек.

Жарким летним днем мы играли у двойняшек в саду. Там были целые заросли мальв, которые я обожала. Они казались настоящим лесом для каких-нибудь маленьких сказочных существ. Может, они уже там поселились, просто мы их не видим, кто знает?

Я думала, что если идти сквозь мальвовый лес, то обязательно придешь куда-нибудь. В какое-нибудь интересное место. Не может такая дорога закончиться ничем. И решила пройти таким путем несмотря на то, что тропинки не было. Да, если бы мама или бабушка близняшек меня увидели, то, скорее всего, отругали бы. Но это ничего, учитывая, что обещает новый путь. Ради такого можно рискнуть.

Когда двойняшки отвлеклись, я встала на четвереньки и поползла по мальвовому лесу. Ползла я на удивление осторожно, не сломав ни один цветок. А когда выбралась, увидела, что около стены летней кухни сидела старуха на скамейке. Прямо на солнце. Мне показалось, что она высохла на солнце и превратилась в мумию – такой у нее был вид.

Я никогда не видела настолько старых людей? Ее лицо напоминало череп, глаза сильно запали, как будто совсем провалились. Но было заметно, что старуха дышала. Совсем тихо, но дышала.

И тут на меня внезапно напал страх. Все разом поблекло. Разгар июля потерял свои краски и стал каким-то серым. Откуда ни возьмись налетел ледяной ветер и скользнул по моей коже. Я почувствовала враждебность и отторжение. Но только на долю секунду.

Потом я снова вернулась в лето. Быстро развернулась и обошла мальвовый лес стороной. Вернувшись, я спросила у близняшек:

– Кто это там у вас сидит около летней кухни?

– А, это прабабушка.

– И сколько ей лет?

– Не знаю, говорит, сто.

Судя по виду старухи, ей вполне могло быть сто лет, а то и двести. Интересно, на что был похож ее голос? Какой звук издают мумии? Мне почему-то представился шорох целлофанового пакета. Но самое главное, тело старухи почти не держало душу. Еще чуть-чуть, и душа улетит и станет свободной.

III

На одной из полок «взрослого» книжного шкафа в папиной комнате я нашла интересную книгу. Там говорилось о том, что физическое тело – наша тюрьма, а мы все – его пленники и заложники. Потерять физическое тело не страшно. Это все равно что подняться на огромную высоту и совсем не бояться. А когда спрыгнешь с нее, на совсем короткий момент будто зависаешь в воздухе. Твоя душа вырывается из тела и освобождается, а тело падает вниз, пустое и бесполезное. Мне страшно понравилась эта идея. Правда, и расставаться с телом пока было страшно.

«…Девушка была готова к процедуре. Ее не пугало то, что результат непредсказуем. Точнее, его может вообще не быть. Она может не вернуться ни в каком виде. Иногда у меня закрадывалась мысль, что это было ее надеждой. Ее грустные глаза не давали в этом усомниться.

Мы шли к Зданию, которое находилось за последней автобусной остановкой. И это была самая унылая автобусная остановка в мире. Скамейка, на которой никто никогда не сидел, куча желтых опавших листьев и дощечка с номерами автобусов. Каждый, кто приезжал сюда, наверное, хотел побыстрее уйти. По крайней мере, тот, у кого было внутреннее зрение.

Стояла солнечная и сухая осень, которой я безумно хотела радоваться, но не могла.

Здание внутри оказалось довольно просторным и даже торжественным. Девушка сказала, что ее знобит, и Врач ответил, что скоро ей вколют Препарат, а его побочное действие – согревать. Девушка слабо улыбнулась – «скорей бы…».

После укола ее поместили в стеклянную коробку, которую называли «камерой» (никто не хотел употреблять слово «гроб»). Она закрыла глаза. Мы надели наушники и ясно и четко услышали ее мысли. Даже нет, не услышали. Будто почувствовали кожей. «Тепло…Побыстрее бы все закончилось…Мне уже жарко…»

В этот момент ее тело стало напоминать мигающую голограмму, которая постепенно начала исчезать. Вот исчезли руки, вот – ноги, вот – верхняя половина лица. Мыслей уже не было слышно. Передавалось лишь ощущение растерянности, испуга, неизвестности. Но только не желания вернуться назад.

Мы довольно долго ходили по Зданию. Оно казалось необитаемыми, но, на самом деле, здесь кипела жизнь. Мы даже слышали чей-то смех. А в подвале сидел Обозреватель и делал свои записи. Кстати, документы и прочие вещи можно было скидывать ему прямо через старый мусоропровод…

Тогда мы не знали об том, что Ученый пытается делать «дубли». Каждая потерянная частица сознания шла в пользу очередного «дубля». Нельзя винить художника за то, что он любит картины больше, чем своих родных. Нельзя винить ученого, что он любит «дубли» своей дочери больше, чем ее саму.

Насколько смешным и безалаберным нам казался Обозреватель, настолько же мудрым и ироничным – Ученый. Он часто оказывался прав и говорил, что многие его за это недолюбливают. Насчет своих «дублей» он не сомневался. Я пыталась доказать, что стоит ему ошибиться один раз, и это перечеркнет все то, насчет чего он был прав.

Но Ученый умел и успокаивать. Когда он говорил, что все просчитал и все контролирует, ему веришь. Что бы он ни говорил, рано или поздно ты с этим соглашаешься. Мы верили ему, и его дочь верила ему. И мы все готовы были простить ему ошибку, случись она…

Ученый видел по нашим лицам, что мы беспокоимся и вот-вот начнем задавать вопросы. Тогда решил начать разговор первым.

– Вы зря думаете, что она- жертва. Поверьте, моя дочь далеко не глупая и никогда не была покорной овечкой. Ее интересовала возможность «дублирования» не меньше, чем меня. Я бы не стал ей угрожать или как-то ей манипулировать. И уж точно я бы не додумался кого-то похищать для своих опытов. Я ведь не дурак.

Каждый раз от сознания дочери Ученого что-то «отслаивалось». Однажды этим чем-то стало увлечение теннисом. Придя в себя и вернувшись домой, она увидела ракетки в коридоре и спросила:

– Я играю в бадминтон?

– В теннис, это ракетки для тенниса.

– Аа…Понятно.

«Принять» эти кусочки сознания мог любой. Ученый не мог объяснить, как это происходит и шутя говорил, что здесь явно не обходится без Бога. На какое расстояние «улетали» кусочки сознания было тоже пока неизвестно, но, по идее, далеко улететь они не могли. Их предел – несколько сотен метров, не более.

Мы были в шоке, когда в кафе встретили одного своего знакомого, который жил неподалеку от Здания. Он рассказал нам о том, как любит играть в теннис и что идет покупать дорогую ракетку.

– Ракетка должна быть продолжением руки, понимаете? Тогда рука не устанет.

Фраза была один в один той, которую произнесла дочь Ученого, когда мы болтали о своих увлечениях. Знакомый даже вскинул брови точь-в-точь, как она, когда говорил слово «понимаете».

Вот и первый найденный «дубль». Мы рассказали об этом Ученому, и он нам поверил. Спросил, как можно заманить парня в Здание, чтобы он мог все уточнить и проверить. В этом плане мы соображали не очень хорошо.

Не знаю, хотела бы я получить кусочек сознания дочери Ученого. Наверное, здорово, когда в твоей голове появляется что-то новое. На что ты до этого даже не обращал внимания, а это оказалось интересным и необычным. В конце концов, процесс «отслаивания» пока не контролировался.

– Я хотел полностью очистить ее сознание от всех наслоений, слой за слоем. Оставить только одну основу, что-то вроде светового пятна, который притягивает куски сознания. Они могут быть любыми, представлять собой что-то вроде винегрета, но основа и ее свет останутся прежними, чтобы к себе ни притянули. Что такое основа и ее ничем неограниченный свет? Вот бы знать…»

«Взрослый» книжный шкаф хранил много интересного. Я думала, что начну читать взрослые книги гораздо позже, но нет, начала уже сейчас. Та, про Ученого, мне очень нравилась. В ней были описаны и другие его эксперименты. Например, обмен времени жизни на стирание воспоминаний. Каждый, кто приходил в Здание и платил деньги, засыпала на год или два, а потом просыпался без травмирующих воспоминаний.

Мне нравилось в этой идее то, что она была хорошо продумана. Воспоминания стирались не полностью, т.е. не оставляли в сознании «белых пятен». Ученый и его помощники меняли только то, как виделись события и люди. После пробуждения никто не задавал вопросов кто он и где находится, он все прекрасно помнил. Но его сознание была абсолютно «чистым», а голова – легкой и без тяжелых мыслей. Наверное, год или два того стоят.

Некоторым людям «вживляли» ложные воспоминания, но здесь тоже все было продумано. Никто не хотел навестить друзей, которых никогда не было, и не скучал по местам, где никогда не был. Просто воспоминания человека становились яркими, значительными. Ему казалось, что у него есть богатый жизненный опыт, и повидал он немало.

«Мы меняем только свет, в которым вы видите события, – говорил Ученый. – Если свет – это не все, то почти все».

Когда я прочитала об этом, то усмехнулась. Мне бы, наверное, пригодилась такая услуга. Я бы хотела изменить некоторые свои воспоминания. Например, о том, как делала всякие глупости.

Однажды, когда я была совсем маленькой, я захотела сделать «бахрому» на тетиных занавесках и сделала ее с помощью больших ножниц. Тетя тогда меня очень ругала, ей казалось, я порезала шторы нарочно. Но у меня и в мыслях не было портить шторы, я только хотела сделать бахрому, и все. Прошло много лет, но я все равно чувствовала себя по-дурацки. Несмотря на то, что тетя давно забыла про этот случай.

Она вообще помнила только то, что важно. Когда надо покормить кур, забрать пальто из химчистки или закончить шить какую-нибудь вещь (она часто шила на заказ). Тетя помнила некоторые события из своего детства, но только веселые и смешные. Может, с ней и происходило только веселое и смешное.

Тетя говорила, что такие книги, как про Ученого, – полная ерунда просто по определению. Потому, что такого в жизни не бывает. А раз не бывает, зачем это читать и забивать себе голову?

Я подумала: «А собирать сплетни про соседей – это полезно?». Тетя знала о своих соседях все: кто с кем живет, у кого послушные или непослушные дети, кто убирается дома каждую неделю, а кто раз в год. Она говорила, что так расширяется кругозор и тренируется память. День прошел зря, если ты не узнал что-то новое. Например, за что соседка из дома выгнала своего мужа? Или почему у соседа из дома справа до утра горел свет?

Странно, что такому любопытному человеку как тетя, были совсем не интересны сны. Она не считала их чем-то важным и не придавала им никакого значения. Если только сон не был похож на жизнь. Однажды ей приснилось, что у нее передохли все куры, и она очень испугалась. Но все обошлось, куры остались живыми-здоровыми.

Как-то она мне рассказала о своем единственном кошмаре за всю жизнь. Как будто она спустилась в подвал за вареньем или компотом, а там погас свет. И из темноты к ней потянулись руки, которые хотели ее утащить. А потом она увидела светящиеся в темноте глаза и узнала старуху, которая умерла несколько лет назад. Тетя проснулась, сказала: «Ночь уйди и сон свой забери», и все.

Мне всегда было интересно узнать, почему есть название для страшных снов – кошмары, но нет названия для грустных снов? Тех, после которых подушка мокрая от слез. Кошмары мне нравились, а вот грустные сны – нет. Но почему-то грустные сны выбрали меня.

Один из таких снов был о том, как будто мне предстояла сложная операция, и вероятность выжить была 50/50. В сне я вышла от врача и пошла к тете, но решила ей ничего не говорить. Если умру – значит, умру, если выживу – значит, выживу, и как будто ничего и не было. Тетя занималась своими обычными делами – мыла посуду и наводила порядок на кухне. Она мне показала новую вазу, в которой стояли цветы. Я сказала, что это чайные розы, хотя была не уверена.

На окнах у тети красовались занавески в красно-белую клеточку, она всегда такие хотела. «Осталось только подобрать под них тюль, – сказала она. – Без тюля совсем не уютно. Да еще и в окна будут заглядывать. Сидишь, обедаешь, а на тебя пялятся!».

Еще тетя начистила металлические ручки шкафчиков и комода, и они блестели. Она радовалась, что у нее образцовая кухня – придет соседка в гости, оценит. «Сама-то убирается раз в год, а то и реже!».

Я слышала все это и думала, что лучше отрублю себе руку, чем расскажу правду. Ну нельзя говорить о смерти в такой красивой кухне! Только не среди красно-белых занавесок и начищенных ручек. Поэтому я пыталась улыбаться и кивать в ответ. А потом сказала, что на красивой кухне нужно готовить только всякие вкусности. Тетя ответила, что испечет вафли и позовет меня. «Я приду, если выживу», – подумала про себя я. И ответила: «Ладно».

Потом я пошла домой. Папы дома не было. Мои книги стояли молча. Я взяла одну из них, со сказами, и попросила хотя бы ненадолго унести меня отсюда. Книга согласилась.

Я попала в зимний город. Была такая сильная метель, что не получалось рассмотреть здания. Виднелись только их очертания – вертикали, уходящие в небо.

Все это я видела из окна небольшой комнаты, спальни. Вместо кроватей там висело три гамака – в каждом углу, кроме одного. «Это потому, что пол слишком холодный и люди слишком бедные», – подумала я. Электрического света в комнате не было, горела свеча. «Как я люблю свечи!».

В гамаках сидели девочки примерно моего возраста. Они поздоровались со мной так, как будто знали меня очень долго. Одна из них сказала, что мне тоже повесят гамак, и я буду ночевать с ними. Такая новость очень меня обрадовала!

Девочки по очереди начали рассказывать, что королева этого города ушла одна в метель, и никто не мог ее найти. Говорили, она хотела найти старую ведьму, но для чего – никто не знал. Когда прошло много времени, а королева не вернулась, ее отправились искать. Нашел ее посреди снежного поля белый конь, взял зубами за волосы и вынес оттуда.

В своем дворце королева пришла в себя. Ей нужна была кровь, чтобы восстановить силы. Только она могла помочь. Кровь взяли у белого коня, который нашел королеву. Выпив, королева сказала, что встретилась с ведьмой, и та ей что-то сказала. «Если тебе это важно, ты вспомнишь», – такими были последние слова ведьмы.

Больше всего на свете я хотела остаться в этой комнате в зимнем городе в метели. Девочки тоже хотели, чтобы я осталась. Я пообещала, что скоро вернусь.

Ненадолго я представила, что осталась в зимнем городе навсегда. Как тогда опустеет без меня моя комната, как одиноко будет книгам! Кто, кроме меня, будет их читать? Папа вообще может их выбросить. Тетя, может быть, отдаст кому-нибудь, но, скорее всего, тоже выбросит…

А однажды мне приснился сон, который был ни страшным, ни грустным. Он был совершенно не похож на те, которые снились мне до этого. Там я впервые увидела трупников. Это были сгорбленные, одетые в лохмотья и вечно пьяные людишки. Или, как бы их назвал папа, бывшие люди. Казалось, они такими и родились. Они возились с трупами, иногда спускались в подвал, где те хранились, поправляли саван или передвигали гробы. И совсем не боялись.

Трупники не боялись и открытых могил. Это те, которые прикрыты прозрачной пластмассой или стеклом, и которые открывают глазам то, что скрывает земля.

Трупников не пугают те могилы, куда кладут тело без гроба, завернутое в саван. Я видела такую однажды внутренним зрением. Вместо памятника над ней стоял огромный камень, а небо было ярко-красным. Такое небо на закате означает ветренную погоду на следующий день.

Тетя говорила, что мы сами пускаем в голову то, что хотим. И если это не уходит, значит, нам это нравится. Я была одновременно согласна и не согласна с этим. Согласна – когда после грустного сна мне было грустно весь день. Тогда я хотела стать кем угодно – да хоть одной из двойняшек, лишь бы грустные сны меня не беспокоили.

И не была согласна, когда любопытство пересиливало страх. Во сне я заглядывала в открытые могилы. Обычно, там ничего не было, кроме мусора. Наши тела после смерти и мусор – одно и то же.

Однажды я рассказала о своих снах двойняшкам. Может, им снятся такие же? Но нет, они даже не помнили своих снов. Если вообще им что-нибудь когда-нибудь снилось. Двойняшки сказали, что меня интересует все «замогильное», вот мне и снится всякая дрянь. И что больше надо думать о жизни. Но жизнь, почему-то, меня мало интересовала. Иногда казалось, что меня в ней мало что держит. Пожалуй, только Суадеде. «Я хочу идти вперед, все дальше и дальше, от одного горизонта к другому».

Иногда, в дождливую погоду, я надевала непромокаемый плащ, усаживалась на забор и сочиняла стихи. Бормотала тихо, себе под нос, чтобы никто не слышал. Мне нравилось, как звучат некоторые слова, поэтому я вставляла их, даже если они не особо подходили по смыслу. Например, мне нравилось слово «небрежный». Давно, когда мне было лет пять, я услышала слово «безбрежный» – оно мне тоже понравилось. И вместо без- я подставила не-. Получилось еще лучше – загадочнее. Я сама не понимала, что значит небрежный. «Наверное тот, у кого нет берега».

Потом я узнала, что небрежный означает невнимательный или вроде того. От этого слово перестало быть настолько таинственным, но нравится не перестало. «Уйдет корабль снежный, ты человек небрежный…». Неважно, что здесь нет смысла. Главное – загадочно и красиво звучит.

Однажды я весь дождь так и просидела на заборе. Когда вечером мимо нашего дома проходила соседка, она спросила:

– Ты кого сегодня караулила?

– Чего?

– Ну, на заборе столько сидела? Кого караулила-то?

– А-а, так… Ждала, когда подружка приедет.

– Понятно. Ты под дождем не сиди – промокнешь, воспаление легких подхватишь. Даже летом можно подхватить.

– Хорошо.

– Папка что ли за тобой не следит?

– Неа.

Я сказала и улыбнулась. Соседка тоже улыбнулась.

– Или ты его не слушаешься?

– Не слушаюсь.

И опять я улыбнулась. И соседка опять улыбнулась и пошла своей дорогой. А я так и осталась сидеть на заборе – из-за темных туч выглянуло солнце. Мое любимое природное явление. Я называла его великим – настолько грандиозным оно мне казалось. Сила, которая победит самую страшную темноту, даже если сама же ее и создала.

Как-то мы с тетей гуляли в центре города и начался сильный дождь, а солнце продолжало ярко светить. Мы с тетей и еще несколькими людьми, спрятались под навесом, и одна маленькая девочка, глядя на небо и дождь, сказала:

– Это слезы Бога.

Мне понравилось это называние больше, чем грибной. Потом, когда я видела дождь при солнце, я вспоминала ту девочку и говорила про себя: «Это слезы Бога». Только не своим голосом, а голосом той девочки – маленьким и писклявым.

Вечером, когда мы пришли к тете домой (я ночевала у нее), спросила:

– Ты веришь в Бога?

– Я верю в СЕБЯ!

– А как ты думаешь, Бог плачет?