Сокрытие от Марка

Глава 1. Атмосфера Новоречинска

Эпизод №1 Новоречинская осень

Осень в Новоречинске была не временем года, а состоянием вещества. Воздух не охлаждался, а кристаллизовался в ледяную взвесь, оседая на готические шпили Кафедрала и ржавые крыши «хрущевок» с равнодушной беспристрастностью алхимика, превращающего все в свинец и пепел. Город, этот оторванный анклав, зажатый между славянской меланхолией и балтийским стоицизмом, выдыхал в небо соленую мелодию Батлии, смешанную с кисловатым душком порта и сладковатым, почти кладбищенским ароматом гниющей листвы. Он был похож на старую, пожелтевшую гравюру, где чья-то небрежная рука поверх изображений тевтонских замков и мощенных булыжником улиц дорисовала панельные кварталы и неоновые вывески супермаркетов, не стерев первоначальный рисунок, а лишь наслоив на него новую реальность.

По этой брусчатке, хранившей в своих щелях отпечатки сапог рыцарей, шин казарменных грузовиков очередных воин и современного асфальта катившихся по ней, шел Профундин Марк. Его двадцатилетнее тело, облаченное в безликую куртку неизвестного бренда, купленную на распродаже в подземном переходе, было лишь точкой, случайным шумом в этом тщательно выписанном ландшафте. Он двигался с лекции по квантовой механике, но мысли его были далеки от принципа неопределенности Гейзенберга. Они витали где-то в промежутке между въевшимся в пальцы запахом старой книги из институтской библиотеки и тревожным, навязчивым осознанием приближающегося срока арендной платы.

«Тридцать тысяч… За коробку с видом на такую же коробку. За право слышать, как сосед сверху топает, словно ковбой, усмиряющий стадо мустангов. За привилегию быть взрослым», – пронеслось у него в голове, отозвавшись тупой тяжестью под ложечкой. Он свернул с проспекта Мира, широкого и парадного, в узкий переулок с говорящим названием – Темный. Здесь стены были исписаны цитатами то ли Канта, чей дух витал над городом, то ли местных панков – разобрать, где заканчивалась философия и начинался вандализм, было уже невозможно.

Именно здесь он его и увидел. Конинбергский кот. Тот самый, рыжий, с ободранным ухом и взглядом отточенного циника. Он сидел на гранитном поребрике, словно на троне из розового гранита, оставшегося от какого-то старого особняка, и с холодным, почти имперским презрением взирал на суету мира. Марк остановился, почувствовав невольное родство. Они смотрели друг на друга – два одиноких острова в архипелаге Новоречинска, два существа, выбравшие одиночество своей единственно возможной формой существования.

Воспоминание первое (6 лет). Ботанический сад.

Солнце, еще по-летнему жаркое, било в макушку, пробиваясь сквозь запыленное стекло купола оранжереи. Воздух был густым, как сироп, и пах землей, влагой и чем-то невиданно-экзотическим, словно из другого измерения. Шестилетний Марк, с пальцами, испачканными в черной, жирной земле, и семилетний Арсений, уже тогда с серьезными, внимательными глазами будущего хирурга или святого, нашли его у дальней стены – старый, могучий дуб, вросший в самое сердце теплицы, будто проросший сквозь время.

«Он тут самый главный», – уверенно заявил Арсений, погладив шершавую кору ладонью, уже тогда стремившейся к исцелению. «Почему?» – спросил Марк, глядя снизу вверх на сплетение ветвей, казавшееся ему сводом вселенского собора. «Потому что он всех старше. И корни у него самые длинные. Они держат весь этот сад. Без него все развалится».

Марк прильнул щекой к прохладному, живому дереву. Он почувствовал внутри тихий, мерный гул – биение жизни, пульс мира. «Давай поклянемся. Быть как эти корни. Навечно».

Арсений кивнул, не улыбаясь, восприняв все с детской, непоколебимой серьезностью. «Навечно. Друзья, как корни. Никто не увидит, но все будут знать, что мы тут, и что мы держим».

Они обменялись рукопожатием, липким от персикового сока, который пили из одного жестяного стаканчика. В тот момент, в этом храме под стеклянным куполом, это казалось прочнее любой клятвы, данной на библии, и значимее всех государственных договоров, когда-либо подписанных в этом городе на границе миров.

Рыжий кот, не удостоив Марка больше взглядом, грациозно спрыгнул с поребрика и растворился в арочном проеме полуразрушенного немецкого особняка, словно призрак, возвращающийся в свои владения. Марк вздохнул, и его дыхание превратилось в маленькое, жалкое облачко, тут же затянутое серым светом угасающего дня. Рука сама потянулась за сигаретой – верным, хоть и предательским спутником в этих вечных блужданиях по лабиринту собственного сознания.

Он прикурил, и первый глоток дыма показался ему горьким причастием. Сигаретный дым смешивался с туманом, создавая вокруг него призрачный, отгораживающий кокон, в котором было легче дышать. Он прошел мимо Рыбной деревни, этого лубочного, но оттого не менее прекрасного вида для туристов, щелкающих фотокамерами. Для него же это был лишь ориентир, маяк, за которым начиналась его улица, его дом. Его добровольная, но от этого не менее тесная клетка.

«Самостоятельность… Взрослость…», – он мысленно выдохнул эти слова с горьковатой, соленой на вкус усмешкой. Родители, Кирилл Андреевич и Кристина Алексеевна, жили в спальном районе, в уютной, пахнущей пирогами и здравым смыслом трешке. Он мог бы жить там. Сэкономить эти тридцать тысяч. Питаться домашней едой, слушая за завтраком новости по телевизору. Но там не было стен. Не было этого спасительного одиночества, где его мысли, как стаи испуганных птиц, могли биться о потолок, не рискуя быть услышанными, осужденными или, что было хуже всего, непонятыми.

Он дошел до своего дома. Панельная пятиэтажка, серая, как шинель солдата-срочника, стояла в глубине двора-колодца. Марк поднял голову. Над ним, в прорезавшемся между туч окне, висел серп молодой луны – холодный, острый, как лезвие скальпеля. И где-то там, на геостационарной орбите, невидимо и неслышно, летали спутники, опутывая планету невидимой, всепроникающей сетью данных, связей, информации. «Вот она, связь… – подумал Марк, затягиваясь. – Глобальная, для всех. А я вот не могу связать даже собственную жизнь в нечто цельное, нерассыпающееся. Все – кванты. Отдельные, несвязанные события, мысли, дни».

Он достал ключ. Скрип железного замка, уставшего от времени и влаги, прозвучал как щелчок затвора, запирающий его еще на одни сутки в камере-одиночке его собственного выбора. Дверь открылась, впустив его в предвечернюю тьму прихожей, пахнущую пылью и одиночеством.

Эпизод №2 «Быстрокот»

Дверь закрылась с глухим, финальным стуком, отсекая внешний мир – его шумы, его красоту, его безразличие. Тишина в квартире была особого свойства. Это не была благородная тишина библиотек или умиротворяющая – спящего леса. Это была густая, вязкая, почти физически ощутимая субстанция, в которой повисала пыль и копились невысказанные мысли. Марк щелкнул выключателем. Свет от дешевой LED-лампы, холодный и безжалостный, упал на хаос, который он вежливо называл «своим пространством».

Прихожая была узким коридором, ведущим в суть вещей. На вешалке висело два одинаковых рабочих худи с логотипом службы доставки «Быстрокот». На полу – одна пара потрепанных кроссовок, которые он не решался выбросить, и новые, еще пахнущие заводским клеем, для работы. Дальше открывалась главная территория – комната-студия. Она была похожа на мозг гения, пораженный хаосом: повсюду стопки книг по матанализу, квантовой физике и нейроинформатике, соседствовавшие с пустыми пачками от «Доширака» и смятыми банками из-под энергетиков. На столе, царя над этим беспорядком, стоял мощный ноутбук с открытым на половине экрана кодом, а на другой – 3D-модель какого-то сложного механизма. Провода сползали на пол, как лианы в цифровых джунглях.

Марк сбросил куртку на стул, который и так уже был завален вещами, и подошел к окну. Его «вид на такую же коробку» сегодня казался особенно унылым. Окна соседней пятиэтажки были освещены теплым, желтым светом – в них мелькали тени, виднелись обеденные столы, силуэты людей. Жизнь. Чужая, кипящая, коллективная жизнь. Он потянулся за электрочайником – своим главным бытовым инструментом.

Пока вода закипала, издавая одинокий, нарастающий вой, он стоял и смотрел на свой ноутбук. Экран был усыпан строками кода – его личной мифологией, его попыткой выстроить идеальный, логичный мир из ноликов и единиц. Это был его способ бегства. Не в игры или социальные сети, а в чистую архитектуру цифровых вселенных, где все подчинялось законам, которые можно было понять, проверить и изменить.

«Илария» – пронеслось у него в голове. Рабочее название его нового проекта. Просто набор звуков, который ему понравился. Еще не зная, что это будет, он уже чувствовал его потенциал, как скульптор чувствует в глыбе мрамора будущее изваяние.

Чайник щелкнул. Звук был таким же резким и одиноким, как все в этой квартире. Марк насыпал в пенопластовый контейнер порошок из пакетика с надписью «Китайская лапша с курицей». Запах, знакомый до тошноты, заполнил пространство. Это был запах его самостоятельности. Дешевый, синтетический, но свой.

Он сел перед ноутбуком, отодвинув коробочку с парящей лапшой. Его пальцы привычно застучали по клавиатуре. Код рос, как кристалл, подчиняясь его воле. Но сегодня что-то было не так. Сегодня между ним и холодной красотой логики встала стена. Он откинулся на спинку стула и потянулся за сигаретой, забыв о только что съеденной лапше. Ритуал был важнее.

Воспоминание второе (12 лет). Гараж Кирилла Андреевича.

Пахло машинным маслом, старым железом и тайной. Гаражный кооператив «Факел» был для них с Арсением настоящим храмом технологий. Отец Марка, Кирилл Андреевич, инженер-судоремонтник, разрешал им копаться в его старых ящиках с радиодеталями.

В тот день они пытались собрать радиоприемник по схеме из журнала «Юный техник». У Марка снова не получалась пайка; олово капало мимо, жало паяльника жгло пальцы. Он уже готов был швырнуть все к чертям, чувствуя знакомый приступ ярости от собственного несовершенства.

«Блин! Да почему ничего не получается?!» – вырвалось у него, и он с силой стукнул кулаком по верстаку.

Арсений, сидевший рядом и читавший инструкцию к старому осциллографу, не сказал ни слова. Он отложил книгу, встал и пошел к маленькому холодильнику, где отец хранил воду и бутерброды. Он принес две бутылки газировки «Буратино», открыл одну и поставил ее перед Марком. Потом сел рядом и просто молча принялся аккуратно выпаивать кривые капли припоя с платы.

Молчание Арсения было не осуждающим, а поддерживающим. Оно говорило: «Я тут. Мы справимся. Дай себе время». Они так и просидели полчаса в тишине, пока Марк не успокоился, а Арсений не исправил его ошибки. Никаких упреков, никаких нотаций. Только присутствие. Только действие.

Марк вышел на балкон – крошечную бетонную клетку, заставленную ящиками с забытым хламом. Он прикурил, прислонившись к холодной ограде. Новоречинск лежал перед ним в ночной россыпи огней. Где-то там был порт, университет, родительский дом, жизнь, которая шла своим чередом. А он стоял здесь, на своем пятачке отчуждения, и чувствовал, как стены его мира, которые он сам и возвел, начинают давить с невыносимой силой.

Он затянулся, и дым, смешиваясь с морозным воздухом, казалось, выжигал изнутри не физическую грязь, а что-то более важное. Одиночество переставало быть выбором и становилось приговором. И в этой тишине, под аккомпанемент далекого гудка корабля, впервые зазвучал тот самый, еще неосознанный вопрос, который будет его преследовать:

«И это… все?»

Эпизод №3 Моё отражение

Следующее утро началось не с солнечного луча, а с вибрации телефона. Резкий, бездушный звук приложения «Быстрокот», выдергивающий из бессюжетного сна. Марк, не открывая глаз, потянулся к устройству, ощущая во рту привкус вчерашнего табака и лапши. На экране горела первая задача: забрать заказ из супермаркета «Гигантино» на проспекте Победы и доставить по адресу в элитном районе у Верхнего озера.

Он встал, его тело издало тихий хруст протеста. Ритуал был отлажен до автоматизма: ледяной душ, чтобы прогнать остатки сна, тот же рабочий худи, те же кроссовки. Завтрак пропускался – не из-за диеты, а из-за тошнотворного однообразия вариантов. На выходе он схватил со стола пачку сигарет, свой пропуск в короткие минуты передышки.

Его велосипед, старый, покрашенный в корпоративный оранжевый, ждал его у подъезда, прикованный ржавой цепью к трухлявой чугунной ограде. Утро в Новоречинске было другим существом – не меланхоличным, а деловито-холодным. Город спешил, глотая на перекрестках порции выхлопных газов, а трамваи, лязгая на стрелках, высекали из брусчатки снопы искр.

Супермаркет «Гигантино» встретил его стерильным сиянием люминесцентных ламп и возгласами акционных цен. Он прошел к стойке для сборщиков, где уже толпились другие курьеры – такие же молодые, но с пустоватыми, уставшими глазами. Его заказ – три тяжелых пакета с продуктами. Он взвесил их в руке. «Кто-то будет есть авокадо и лосось на завтрак. Интересно, они ценят эту возможность? Или для них это так же привычно, как для меня – „Дошик“?»

Адрес вел в новый жилой комплекс «Амалиенхоф» – стеклянно-бетонную крепость с подземным паркингом, консьержем в ливрее и видом на озеро. Марк, пропотевший после подъема на велосипеде, чувствовал себя чужим в этом мире глянцевой безупречности. Консьерж, бросая на него снисходительный взгляд, пропустил его к лифту.

Дверь открыла женщина лет сорока в белом халате, пахнущем дорогими духами. За ее спиной виднелась огромная гостиная в стиле хай-тек, с панорамным окном и абстрактной картиной на стене.

– От «Быстрокота», – буркнул Марк, протягивая пакеты.

– Занесите на кухню, пожалуйста, – сказала она, не глядя на него, уткнувшись в телефон. – И постарайтесь ничего не задеть.

Он прошел по скрипуче-чистому полу, чувствуя, как грязь с его подошв оставляет невидимые следы на этом идеальном мире. Кухня была похожа на операционную. Он поставил пакеты на столешницу из черного гранита. Его взгляд упал на разложенный на столе макет – чертежи какого-то сложного механизма, рядом лежала книга по бионике на английском. Кто-то в этом доме тоже мыслил категориями устройств и механизмов. Но их миры были разделены бездной.

Спускаясь в лифте, он поймал свое отражение в зеркальной стене – осунувшееся лицо, темные круги под глазами, безличная оранжевая куртка. Он был призраком, тенью, обслуживающей механизм чужой, успешной жизни. Чувство, которое он испытывал, было не завистью, а глубочайшей, экзистенциальной отстраненностью. Он был наблюдателем, забредшим на чужой спектакль, не понимая ни сюжета, ни языка актеров.

На улице он прислонился к велосипеду и, дрожащими руками, закурил. Дым был горьким, как правда. Правда о том, что он – винтик. Яркий, возможно, даже сделанный из особого сплава, но все же – винтик в машине, которую он не контролировал и цели которой был чужд.

Воспоминание третье (14 лет). Школьный кабинет физики.

Пахло мелом, старым деревом парт и озоном от искрящей электрофорной машины. Они с Арсением остались после уроков – готовили проект для городской научной ярмарки. Их «Супер-манипулятор» – прототип роботизированной руки, собранный из сервоприводов, алюминиевых уголков и жгута проводов, – лежал на столе учителя.

Марк, возбужденный, расхаживал по кабинету, выкладывая Арсению поток идей: «Представляешь, если мы добавим тактильную обратную связь через пьезодатчики и доработаем алгоритм… Мы сможем проводить дистанционные операции!»

Арсений, с паяльником в руке, спокойно паял микросхему. Он улыбнулся, не отрывая взгляда от работы.

«Сначала давай заставим ее поднять эту колбу, не разбив, гений. А потом уже будем спасать мир».

Они смеялись. В тот момент границ не существовало. Весь мир был чертежом, который они могли перерисовать, паяльником и строкой кода. Они были богами в своем хрустальном дворце из формул и теорий. Они верили, что из этого кабинета, пахнущего озоном, можно изменить если не вселенную, то хотя бы маленький кусочек Новоречинска. И это казалось неизбежным, как смена времен года.

Марк оттолкнулся от велосипеда и поехал дальше, на следующую точку маршрута. Озеро слева от него сверкало холодной бирюзой, по набережной бежали довольные жизнью люди с собаками, катались на роликах дети. Он смотрел на них и не чувствовал ничего, кроме странной, давящей пустоты. Он был не частью этого мира, а его диагностом, который видел все процессы, все связи, но был лишен возможности ощутить их тепло.

Его пальцы сами потянулись к телефону. Он открыл пустой чат с Арсением. Их последнее сообщение было два месяца назад, сухое обсуждение времени встречи в том самом кафе. Он хотел написать что-то. «Арс, я, кажется, схожу с ума от этого одиночества». Или: «Помнишь, как мы хотели все изменить?» Но пальцы замерли. Гордость? Боязнь быть непонятым? Или просто осознание, что некоторые пропасти нельзя преодолеть словами?

Он закрыл чат и сунул телефон в карман. Очередной заказ. Очередной адрес. Очередной подъем по лестнице, потому что лифт не работал. Его жизнь была циклом, беличьим колесом, и он бежал в нем с усердием, достойным лучшего применения, чувствуя, как с каждым днем стены его идеального, одинокого мирка становятся все выше, а воздух – все разреженнее.

Эпизод №4 «Илария» и Олеся

После смены, отдав велосипед на парковку у склада, Марк направился в университет. Смена локации не приносила облегчения; она была переходом из одной клетки в другую, чуть более просторную. Батлийский университет имени Карла Брененгхоффа располагался в смешении старых, пропитанных историей корпусов и безликих пристроек современности. Это было идеальная метафора всего Новоречинска – наслоение эпох, где готический орнамент соседствовал с побеленными потолками из асбеста.

Он поднялся на третий этаж корпуса на улице Невского, где пахло старыми книгами, дешевым кофе из автомата и едва уловимым запахом отчаяния перед сессией. Его группа уже толпилась у аудитории 310. Однокурсники – шумный, жизнеутверждающий организм. Они обсуждали вчерашнюю вечеринку, новые фильмы, чьи-то романтические перипетии. Их смех был громким, естественным, как дыхание.

Марк прошел сквозь эту толпу, как корабль-призрак. Он кивнул в ответ на чье-то безликое «привет» и прислонился к стене, доставая телефон. Он был среди них, но не с ними. Пропасть пролегала не в знаниях – многие из них едва ли понимали основы матанализа. Пропасть была экзистенциальной. Их волновало сиюминутное, социальное, человеческое. Его – абстрактное, вечное, машинное.

Лекция по «Основам теории информационной безопасности» началась ровно в 14:00. Преподаватель, суховатый мужчина с сединой на висках, монотонно читал материал, который Марк изучил еще в прошлом семестре самостоятельно и на три уровня глубже. Он сидел за партой у окна и смотрел на голые ветви каштана во дворе, качающиеся под порывами ветра с залива. Его мозг, не находя пищи в происходящем, начал генерировать свои конструкции. Он мысленно дорабатывал архитектуру «Иларии», представляя, как могла бы работать нейросеть, способная не просто анализировать данные, но и моделировать на их основе психологические профили.

Его отвлек шепот сбоку. Его однокурсница, Цветкова Олеся, сидевшая через проход, что-то не могла понять в конспекте. Она перегнулась к соседу, и ее длинные светлые волосы рассыпались по учебнику. Марк наблюдал за ней краем глаза. Она была частью того самого, «нормального» мира – яркая, общительная, улыбчивая. И абсолютно недосягаемая. Не потому, что она была прекрасна, а потому что между ними лежал не социальный барьер, а целая мировоззренческая вселенная. Что он мог ей предложить? Разговор о квантовой запутанности кубитов?

Он отвернулся, чувствуя знакомое сжатие в груди. Не ревность, не влюбленность – а острое, болезненное осознание своей инаковости.

Воспоминание четвертое (16 лет). Побег на Каршескую косу.

Это было в мае, за неделю до важных экзаменов. Давление учителей и родителей достигло пика. Однажды утром Арсений позвонил ему и сказал всего две фразы: «У меня украли будущее. Встречаемся у вокзала через час».

Они сели на первую попавшуюся электричку и уехали. Прочь от города, от формул, от ожиданий. Они доехали до конца линии и пошли пешком по раскаленному асфальту к морю. Каршеская коса встретила их оглушительной тишиной, прерываемой лишь криками чаек и шепотом песчаных дюн.

Они скинули обувь и побежали по холодной воде Батлии, крича что-то бессмысленное в пустоту. Потом упали на песок, задыхаясь от смеха и бега.

«Знаешь, – сказал Арсений, глядя в безоблачное небо, – иногда мне кажется, что мы, как эти чайки. Мы можем летать над всей этой суетой. Над школой, над экзаменами, над этим дурацким городом. Мы просто… свободны».

«Свобода – это ответственность», – процитировал кого-то Марк, чувствуя, как песок просыпается сквозь пальцы.

«Нет, – возразил Арсений. – Свобода – это знать, что у тебя есть друг, с которым можно сбежать на край света, и он ни о чем не спросит».

Они лежали так до самого вечера, пока солнце не начало тонуть в море, заливая все огненной медью. В тот день они не решили ни одной проблемы. Но они доказали себе, что могут быть больше, чем просто учениками, сыновьями или будущими специалистами. Они были собой. И этого было достаточно.

Лекция закончилась. Студенты хлынули из аудитории, и Марка понесло с этим потоком. Он шел по коридору, и стены, казалось, сдвигались. Смех, обрывки фраз, планы на вечер – все это обрушилось на него, как лавина. Он чувствовал себя так, будто наблюдает за человечеством через толстое бронестекло. Он видел их, понимал механику их взаимодействий, но был лишен ключа к этому шифру.

Он почти бегом спустился по лестнице и выскочил на улицу. Ему нужно было в свое убежище. В свою квартиру. В свой цифровой мир, где все было понятно, логично и подконтрольно.

По дороге он зашел в круглосуточный магазин у метро. Он стоял перед полкой с лапшой, и его внезапно охватил приступ тошноты. Не физической, а метафизической. От этого однообразия, от этой предопределенности. Его рука сама потянулась к той же самой красной пачке. Он купил ее, вышел и, не дойдя до дома, закурил, прислонившись к стене чьего-то гаража.

Он смотрел на проезжающие машины, на спешащих людей. И впервые за долгое время мысль о том, чтобы позвонить Арсению, пришла не как абстрактное желание, а как насущная необходимость. Как глоток воздуха для тонущего. Но вместо этого он достал телефон и открыл блокнот. Его пальцы сами вывели фразу, которая станет эпиграфом ко всей его грядущей трагедии:

«Протокол диагностики запущен. Объект: Профундин М.К. Цель: определить точку сборки. Проблема: объект несовместим со средой.»

Он еще не знал, что это будет «Илария». Но зерно было посажено в благодатную почву его одиночества.

Глава 2. Дым и код

Эпизод №5 «Предвестник»

Туман над Новоречинском сменился мелким, колючим дождем, который не столько поливал землю, сколько взвешивался в воздухе, превращая его в ледяную суспензию. Город промок насквозь, и его краски поплыли, как акварель на мокрой бумаге: кирпичная готика почернела, желтый фасад Рыбной деревни потускнел, а небо слилось с свинцовой гладью реки в одно безысходное полотно.

Марк был на смене. Его оранжевый велосипед разрезал лужи, разбрызгивая грязные веера, а ветер лез под куртку, цеплялся за кости холодными пальцами. Он чувствовал себя не просто курьером, а подводником, управляющим хрупким батискафом враждебной среды. Очередной заказ был в том самом «Амалиенхофе», стеклянной крепости над озером. Сегодня ему нужно было доставить не продукты, а тяжеленную картонную коробку с логотипом дорогого аудиобренда.

Он въехал в подземный паркинг, где пахло кондиционированным воздухом и деньгами. Сдал велосипед консьержу и, взяв коробку на плечо, направился к лифту. Внутри было тихо, панель отполирована до зеркального блеска. Он нажал кнопку 12-го этажа. Двери закрылись с бесшумным шипением.

Именно тогда, в этой стерильной, герметичной капсуле, зависшей между этажами, это и случилось.

Сначала просто першение в горле, знакомое, почти привычное. Он сглотнул, пытаясь прочистить его. Но першение не прошло. Оно нарастало, превращаясь в щекочущий, нестерпимый зуд где-то глубоко в груди. Он кашлянул один раз, сдержанно. Потом еще раз, уже сильнее. Легкие отказались слушаться, сжимаясь в спазме. Приступ накатил внезапно, вырываясь наружу неконтролируемыми, лающими толчками. Он согнулся пополам, прислонившись лбом к холодной металлической стене лифта. Коробка едва не упала. В глазах потемнело, из них брызнули слезы. Он задыхался, его тело рвалось изнутри наружу, пытаясь вышвырнуть что-то чужеродное, какую-то занозу, вонзившуюся в самую сердцевину его существа.