- -
- 100%
- +
Бой на арене замедлился. Воины, не прерывая своего танца, краем оптических сенсоров фиксировали странную фигуру. Дроиды, чьи простые алгоритмы идентифицировали новый объект в зоне боевых действий, развернулись в его сторону. Их оптические сенсоры, тусклые красные точки, сфокусировались на нем.
Сайрен остановился в десяти метрах от ближайшего дроида. Он не принял боевой стойки. Его руки висели вдоль тела. Он выглядел как зритель, по ошибке забредший не туда.
Величайший воин галактики. Обладатель тела, за которым охотились бы целые цивилизации, чтобы разобрать на детали и попытаться повторить. И он стоял посреди инопланетного Колизея, вызывая лишь недоумение и лёгкое раздражение.
Первый дроид, тот самый, из звонкого сплава, сделал шаг к нему. Его гидравлика шипела, моторы гудели – это был его собственный, примитивный звуковой фон. Он поднял свою булаву, готовясь нанести удар. Стандартная атака. Рассчитанная не на убийство, а на то, чтобы отбросить нарушителя с громким, эффектным лязгом.
Сайрен не стал двигаться. Он не стал использовать «Хронометр». Он не стал активировать боевые импланты, способные превратить дроида в облако раскалённой пыли. Он решил сделать это самым простым, самым примитивным способом. Способом, который они, поклоняющиеся силе, могли бы понять.
Булава понеслась вниз, к его голове. Толпа замерла в предвкушении – сейчас будет грохот, звук удара по плоти и костям, пусть и не такой мелодичный, как сталь о сталь, но всё же насыщенный и яростный.
Удар не состоялся.
Сайрен просто поднял руку. Открытую ладонь. Он сделал это с такой скоростью, что для большинства зрителей его рука просто исчезла и мгновенно материализовалась уже в воздухе, на пути булавы.
Не было ни грома, ни лязга. Был тихий, аккуратный хруст. Был звук, с которым ломается инженерная конструкция, рассчитанная на огромные нагрузки, но столкнувшаяся с чем-то, превосходящим саму концепцию прочности.
Булава дроида, сделанная из того самого звонкого сплава, просто перестала существовать. Она не сломалась, не погнулась. Она рассыпалась. Рассыпалась на миллионы микроскопических осколков, которые, подхваченные инерцией, брызнули во все стороны бесшумным металлическим дождём. Дроид, его система управления не успев обработать потерю оружия, по инерции продолжал движение. Его металлическая рука, всё ещё сжимавшая несуществующую рукоять, опустилась и коснулась ладони Сайрена.
Это было похоже на то, как если бы кусок сливочного масла ткнули в раскалённую плиту. Рука дроида, его плечо, часть торса – всё это сплющилось, смялось, расплющилось в бесформенную металлическую лепёшку. Не было взрыва. Не было гула моторов. Был лишь короткий, приглушённый скрежет и шипение короткого замыкания. Искры, вырвавшиеся из разорванных проводов, были яркими, но беззвучными.
Дроид рухнул на песок. Глухо. Негромко. Как мешок с мусором.
На арене воцарилась тишина. Не полная, конечно. Гул толпы, рёв усилителей – всё это ещё было. Но тот локальный, фокусный звук битвы, который был центром всеобщего внимания, исчез. И в образовавшуюся брешь хлынуло осознание произошедшего.
Остальные дроиды, следуя программе, идентифицировали Сайрена как угрозу высшего приоритета. Все одиннадцать машин развернулись и пошли на него. Их шаги отдавались гулким стуком по песку. Их оружие было поднято.
Сайрен вздохнул. Внутренне. Мысленно. Это было скучно. Предсказуемо. Но необходимо.
Он не стал ждать, пока они окружат его. Он двинулся навстречу.
Его движения были просты, эффективны и абсолютно беззвучны. В них не было ни театральности, ни желания извлечь мелодию. Только чистая физика, доведённая до абсолюта.
Он подошёл к следующему дроиду, вооружённому двуручным дробящим молотом. Молот обрушился на него. Сайрен не уклонялся. Он подставил плечо. Удар, который должен был разнести в пыль боевой танк, приняла на себя его ключица. Раздался не грохот, а глухой, короткий стук, как будто ударили по наковальне, завернутой в толстое одеяло. Молот отскочил. Сайрен, используя инерцию отскока, схватил молот своей же левой рукой и рванул на себя. Моторы дроида взвыли, пытаясь удержать оружие, и тут же захлебнулись, когда вся конструкция – молот и руки дроида – была вырвана из корпуса с тихим, металлическим всхлипом. Прежде чем обезоруженный дроид успел среагировать, Сайрен вогнал его же собственный молот ему в оптический сенсор. Не было взрыва. Был лишь хруст пластика и стекла, и машина замертво рухнула.
Он повернулся. Два дроида с вибрирующими пилами на руках бросились на него с двух сторон. Пилы, издававшие пронзительный, сводящий с ума визг, должны были рвать плоть и сталь. Сайрен позволил им приблизиться. В последний момент, когда зубья пил уже готовы, были впиться в него, он просто хлопнул в ладоши.
Не для молитвы. Не для ритма. Хлопок был побочным эффектом. Основное событие произошло между его ладонями. Он поймал лезвия обеих пил. Зубчатая сталь, вращающаяся с бешеной скоростью, встретилась с кожей на его ладонях. Раздался не визг, а короткий, тоскливый скрежет, как будто гигантская болгарка наткнулась на алмазную плиту. Лезвия пил остановились, смялись, превратились в бесформенные комья металла. Сайрен, не разжимая ладоней, дёрнул руки на себя. Два дроида, всё ещё пытающиеся работать несуществующими пилами, столкнулись друг с другом. Удар был страшной силы, но почти беззвучным – лишь глухой удар брони о броню. Обе машины сложились пополам и упали, искря и шипя.
Он продолжал идти. Он не бежал. Он шёл ровным, уверенным шагом, и дроиды вокруг него взрывались, рассыпались, сплющивались, ломались. Он не наносил ударов в обычном понимании. Он прикасался к ним. Лёгкий толчок в корпус – и дроид разрывало изнутри, как перезревший плод, выплёскивая на песок потоки гидравлической жидкости и клубки проводов. Лёгкое движение руки – и голова дроида отлетала, как мячик, описав бесшумную дугу. Он брал их конечности и скручивал их в металлические узлы, которые уже не могли функционировать.
Не было ни грома, ни звона, ни мелодии. Был лишь тихий, методичный хруст ломающихся конструкций. Шипение коротких замыканий. Глухие удары падающих на песок обломков.
Это было не сражение. Это было уничтожение. Быстрое, эффективное и до жути безмолвное.
За пятнадцать секунд все двенадцать дроидов лежали на песке. Одни – грудами искорёженного металла. Другие – выглядели почти целыми, но совершенно неподвижными, с вырванными сердцами-процессорами. Ни один из них не успел издать свой предсмертный звуковой сигнал. Ни один удар по ним не породил ни единого звукового аккорда, достойного внимания этой толпы.
Сайрен стоял посреди поля обломков. На его тёмном костюме не было ни царапины, ни пятна. Он дышал ровно. Его сердцебиение не участилось. Он поднял голову и окинул взглядом трибуны.
Оглушительная тишина повисла в воздухе.
Это была не просто пауза. Это был вакуум. Физическая пустота, образовавшаяся на месте звука. Гул толпы, рёв усилителей, музыка битвы – всё это схлопнулось, исчезло, поглощённое шоком. Полмиллиона существ замерли, их системы звукоизвлечения отключились от перегрузки непонимания. Они видели мощь. Мощь, превосходящую всё, что они знали. Но эта мощь была беззвучной. Она не пела, не гремела, не провозглашала себя. Она просто была. Как закон природы. Как гравитация.
И в этой звенящей, оглушительной тишине Сайрен впервые за этот визит почувствовал нечто, отдалённо напоминающее удовлетворение. Он внёс свою первую ноту. Ноту абсолютной, всепоглощающей тишины. И судя по лицам на трибунах, до которых он теперь мог различать малейшие детали, эта нота прозвучала для них громче любого грома.
Глава 4
Тишина продержалась ровно столько, сколько требовалось человеческому мозгу – или его кибернетическому аналогу – чтобы обработать зрительный образ и сопоставить его с фундаментальными основами собственной картины мира. А потом этот вакуум, эта зияющая дыра в звуковой ткани реальности, с грохотом схлопнулась.
Но грохот этот был иным. Не тем ликующим рёвом, что приветствовал удары молотов о сталь, и не яростным гулом азарта. Это был гул нарастающего, единого, всепоглощающего недоумения, которое медленно, но неотвратимо начало переходить в нечто более тёмное и вязкое.
Сначала это были отдельные выкрики, сорвавшиеся с трибун, как искры с перегруженного генератора.
– Что это было? – просипел кто-то совсем рядом, его голос, лишённый усилителя, прозвучал неестественно тихо и хрипло.
– Он их… сломал? – другой голос, женский, с металлическим дребезжанием.
– Без Звука! Без Песни! – это был уже не вопрос, а обвинение.
Волна шёпота, шипения и сдавленных возгласов прокатилась по амфитеатру, нарастая, как предгрозовой гул. Полмиллиона пар оптических сенсоров, от простейших до многодиапазонных, были прикованы к одинокой фигуре в центре арены, стоящей среди бесформенных груд металлолома. Он не пылал энергией, не испускал победного рёва, не поднимал руки, требуя поклонения. Он просто стоял. И в этой его статичности, в этой абсолютной, ненатуральной тишине, которая исходила от него, как тепловая сигнатура от работающего двигателя, было нечто, что с каждой секундой всё сильнее раскалывало сознание толпы.
Их мир был миром провозглашения. Сила должна была быть явленной, громкой, театральной. Удар, не сопровождаемый соответствующим его мощи звуком, был абсурден. Это было всё равно что увидеть вспышку света без самого света. Нарушение закона причинности. Кощунство.
Сайрен наблюдал за этим нарастающим смятением с холодным, аналитическим интересом. Его слух, не нуждавшийся в усилителях, улавливал каждое слово, каждый вздох, каждый сдвинутый с места камешек на трибунах. Он видел, как изумление на их лицах – то самое, что он надеялся увидеть, изумление перед новой, невиданной силой – начало кристаллизоваться во что-то иное. Их оптические сенсоры сужались. Металлические пальцы сжимались в кулаки. Пластины брони на их спинах и плечах приподнимались, как взъерошенная шерсть у раздраженного зверя. Это был не страх. Страх был бы понятен. Это было отвращение.
Они видели в его силе нечто противоестественное. Нечестивое. Для них, чья душа, по их собственным убеждениям, проявлялась в грохоте, сила, действующая в тишине, была силой бездушной. Мёртвой. Это был не бог, явившийся с небес. Это был демон, выползший из беззвучной, холодной пустоты космоса.
«Интересная реакция, – подумал Сайрен, мысленно архивируя наблюдения. – Эстетическое отторжение превалирует над инстинктом самосохранения. Они готовы принять смерть в оглушительном грохоте, но их ужасает жизнь, длящаяся в тишине. Психология муравейника, возведённая в абсолют».
Именно в этот момент, когда волна общего возмущения достигла точки кипения, на арене появился он.
Он сошёл с ближайшей к арене ложи, где располагалась элита – воины с самыми громкими именами и самыми сложными звуковыми сигнатурами. Его появление само по себе было аккордом. Броня его была цвета старой крови, испещрённая ритуальными шрамами-насечками, которые, должно быть, выпекались особым образом, чтобы свистеть при быстром движении. На плечах красовались наплечники в форме застывших звуковых волн, отлитые из бронзы, позвякивающей при ходьбе. Он был высок, даже по меркам киборгов, и каждый его шаг отдавался глухим, мерным стуком, полным угрозы. Он не бежал. Он шёл. С невозмутимым, холодным презрением палача, подходящего к месту казни.
Толпа, увидев его, разразилась новым гулом, но на этот раз в нём были ноты надежды и одобрения. Шёпот пронёсся по рядам: «Горн! Горн!»
Харизматичный воин. Лидер. Голос, к которому прислушиваются.
Горн остановился в десяти шагах от Сайрена. Его лицо, наполовину скрытое шлемом, стилизованным под рычащую морду фантомного зверя, было обрамлено стальной бородой, сплетённой в сложные косы, каждая из которых оканчивалась крошечным колокольчиком, теперь безмолвным. Его глаза, два сверкающих оптических сенсора синего цвета, с ненавистью выжигали Сайрена.
Он не сразу заговорил. Сначала он медленно, демонстративно провёл взглядом по груде обломков, что некогда были тренировочными дроидами. Его взгляд задержался на дроиде со вдавленной грудью, на другом – со скрученными в узел конечностями, на третьем – просто рассыпавшемся на компоненты. На его лице не было страха. Была лишь глубокая, бездонная брезгливость, как если бы он смотрел на продукт жизнедеятельности неведомого чудовища.
Потом он поднял голову и уставился на Сайрена. Воздух снова напрягся, но теперь это было иное напряжение – не шоковое, а конфронтационное.
– Что ты за тварь? – его голос был низким, вибрирующим, как гудение натянутой струны. Он не кричал. Его встроенные в гортань усилители делали это за него, разнося слова по арене чистым, мощным баритоном, в котором слышалось железо.
Сайрен не ответил. Он лишь слегка склонил голову набок, изучая Горна с тем же интересом, с каким рассматривал бы новый, незнакомый вид насекомого.
Молчание Сайрена, эта абсолютная, ничем не нарушаемая тишина, исходящая от него, казалось, ещё сильнее разозлила Горна. Его пальцы сжались в кулаки, и раздался лёгкий щелчок – выдвинулись скрытые лезвия над костяшками, маленькие, острые, должно быть, предназначенные для создания специфического свиста при ударе.
– Ты пришёл сюда, в наш Храм Звука, и осквернил его своим… безмолвием, – продолжил Горн, и каждое слово было подобно удару хлыста. – Ты уничтожил Священные Инструменты постижения Души. Без ритуала. Без Песни. Без единого провозглашающего удара!
Он сделал шаг вперёд. Его броня издала угрожающий скрежет.
– Я видел, как ты двигаешься. Как ты… ломаешь. В тебе нет ритма. Нет гармонии. Твоя сила… – он будто подавился этим словом, – она груба. Она велика, да. Но она беззвучна. А значит, она мертва.
Это была кульминация. Квинтэссенция их философии, высказанная в лицо тому, кто её отрицал самим своим существованием.
Горн выпрямился во весь свой немалый рост и проревел, и на этот раз его голос гремел, заполняя собой всё пространство, вышибая последние остатки тишины. Он указал на Сайрена обвиняющим перстом.
– Ты не воин! – пророкотал он, и эхо понесло эти слова на трибуны. – Ты – пустота! Дыра в реальности! Ты – еретик, пришедший из беззвучной пустоты, чтобы отнять у нас нашу Душу!
Слово «еретик», произнесённое с такой силой и убеждённостью, повисло в воздухе, раскалённое, как расплавленная сталь.
И толпа взорвалась.
Тот сдерживаемый до этого момента гнев, то отвращение, что копилось в них, нашло наконец свой голос. Единый, оглушительный рёв ненависти обрушился на арену. Это не был хаотичный крик. Это был согласный, мощный гул, ритмичный и яростный. Тысячи голосов, усиленные тысячами эмиттеров, слились в один чудовищный аккорд осуждения.
– Еретик! Еретик! Еретик!
Они скандировали это слово, в такт, выкрикивая его, как боевой клич. Они вставали с мест, сжимая своё оружие, сотни тысяч металлических кулаков были подняты в едином жесте проклятия. Атмосфера накалилась до предела. Воздух стал густым и едким от ярости. Даже песок под ногами, казалось, вибрировал в такт этому гулкому, беспощадному скандированию.
Сайрен оставался неподвижным островком в этом море звуковой ярости. Слова Горна отскакивали от него, как горох от бронеплиты. «Пустота». «Еретик». «Мёртвая сила». Для него, технобога, для которого эти понятия были либо абстракциями, либо пережитками дикого прошлого, это было не оскорблением, а лишь констатацией разницы в мировоззрении.
«Любопытно, – анализировал он, глядя на разъярённого Горна и ревущую толпу. – Они не отрицают мою силу. Они отрицают её легитимность, потому что она не соответствует их эстетическому и философскому канону. Они готовы быть уничтоженными силой, которая гремит, и воспевать её в своих сагах. Но сила, которая уничтожает в тишине, для них хуже, чем слабость. Она – не-сила. Анти-сила».
Он видел, как на трибунах некоторые воины уже пытались прорваться через ограждение, их сдерживали лишь другие, более дисциплинированные, или, возможно, те, в ком страх перед непривычным всё же пересиливал гнев. Он видел, как энергетическое оружие настраивается, как на него наводятся прицелы. Его сканеры, работавшие в фоновом режиме, фиксировали десятки угроз. Но прямого приказа атаковать пока не было. Пока что это был лишь ритуал изгнания. Словесный.
Горн стоял, вдыхая эту ненависть, как кислород. Он был голосом толпы. Её мегафоном. Его фигура, освещённая прожекторами, отбрасывала длинную, искажённую тень на песок, усеянный обломками. Он добился своего. Он дал им определение для этого странного существа. Еретик. И теперь этот еретик должен был либо пасть, либо бежать.
– Слышишь, Безмолвный? – крикнул Горн, перекрывая рёв толпы. – Слышишь голос нашего мира? Он не примет тебя! Ты – ошибка! Сбой в великой Симфонии Бытия! Убирайся обратно в свою тихую пустоту, пока мы не очистили от тебя воздух грохотом твоего ничтожного конца!
Сайрен, наконец, пошевелился. Он не сделал шага. Он лишь медленно поднял голову, и его взгляд, холодный, лишённый всяких эмоций, встретился с горящими сенсорами Горна. Он не сказал ни слова. Он просто смотрел. И в этом молчаливом взгляде было нечто, что заставило Горна на мгновение замереть. Это был не вызов. Не злоба. Это было… равнодушие. Абсолютное, вселенское безразличие к его гневу, к его словам, к рёву толпы.
И это, возможно, было самым страшным оскорблением из всех возможных.
Атмосфера достигла точки кипения. Ещё мгновение – и ритуал изгнания перешёл бы в фазу уничтожения. Но тут, с другой стороны арены, раздался новый звук. Не громкий, но пронзительный. Ритмичный, металлический стук. Это был звук церемониального посоха, ударяющего о каменные плиты.
Все взгляды, включая взгляд Горна и Сайрена, устремились к его источнику.
Глава 5
Стук церемониального посоха оказался не предвестником новой угрозы, а точкой, ставящей жирную паузу в нарастающем хаосе. Это был звук власти. Не яростной и громкой, как у Горна, а холодной, неоспоримой и не терпящей возражений. Ритмичные, отмеренные удары – раз-два, раз-два – разрезали всеобщий рёв, заставляя его стихнуть, как по команде. Толпа расступилась, образуя живой коридор, ведущий от арены к массивным, кованным из чёрного металла вратам в глубине амфитеатра.
По этому коридору шествовал отряд стражей. Они были иными, нежели буйные воины на трибунах. Их броня, лишённая вычурных украшений, была грязно-серого, утилитарного цвета. Их движения были синхронизированы до механического совершенства, а их оружие – длинные, тяжёлые алебарды с резонансными навершиями – они держали не для создания шума, а для убийства. В их оптических сенсорах не было ни гнева, ни отвращения, лишь пустота служебных протоколов. Это были не фанатики, а инструмент. Палачи.
Их командир, киборг с лицом, покрытым шрамами не от боев, а, судя по всему, от ритуальных календарей или схем, подошёл к Сайрену. Он не смотрел на обломки дроидов. Он смотрел только на Сайрена.
– Ты удостоен аудиенции, – его голос был плоским, лишённым каких-либо модуляций, как голос синтезатора речи. – Верховный Мастер Кузни желает тебя видеть. Будешь оказывать сопротивление?
Вопрос был задан без угрозы, как констатация возможности. Сайрен почувствовал лёгкий, почти забытый импульс – разнести этих солдат в пыль, как он разнёс дроидов, и посмотреть, как на это отреагирует их бесстрастный командир. Но это было бы… неинтересно. Предсказуемо. А вот встреча с тем, кто стоял на вершине этой пирамиды абсурда, сулила нечто новое.
– Веди, – коротко бросил Сайрен, и его собственный голос, спокойный и ровный, прозвучал странным диссонансом после оглушительной какофонии.
Его окружили. Стражи не стали применять наручники или силы – их поведение говорило, что сама мысль о сопротивлении здесь, в сердце их власти, была смехотворной. Они просто образовали вокруг него плотное кольцо, и вся группа тронулась к зияющим чёрным вратам.
Горн, всё ещё стоявший на арене, проводил их взглядом, полым ненависти. Он не сказал ни слова, но его сжатые кулаки и напряжённая поза кричали громче любого крика. Он был солдатом, и приказ, пусть и молчаливый, выраженный в стуке посоха, был для него законом. Но Сайрен понял: это не конец. Это лишь отсрочка.
Коридор за вратами был похож на глотку гигантского механического зверя. Свет исходил не от ламп, а от раскалённых добела узоров на стенах – витиеватых, переплетающихся линий, которые, если приглядеться, оказывались бесконечно повторяющимися звуковыми волнами, выкованными в металле. Воздух был густым и горячим, пахнущим озоном, раскалённым железом и чем-то сладковатым, напоминающим ладан. Где-то в глубине, за много метров стали и камня, слышался мерный, мощный гул – биение сердца этого места. Гул гигантского молота или генератора. Сложно было сказать.
Они прошли через несколько залов, каждый из которых был посвящён какому-либо аспекту их культа. В одном на стенах висели сотни видов оружия, и каждый экземпляр был снабжён табличкой с его «акустической сигнатурой» – подробным описанием звука, который он издаёт. В другом монахоподобные киборги в капюшонах медитировали перед гигантскими вибрирующими кристаллами, издававшими чистый, непрерывный тон. Повсюду царил порядок. Стерильный, железный порядок, подчинённый одной-единственной идее.
Наконец, они достигли конца коридора. Перед ними были врата, превосходящие всё, что Сайрен видел до сих пор. Они были отлиты из цельного куска бронзы, покрытой патиной веков. На них был изображён колоссальный кузнец, выковывающий на наковальне не меч, а сложную звуковую спираль, уходящую в космос. Стражи по обе стороны от врат синхронно уронили свои алебарды, и грохот, отражённый акустикой зала, прозвучал как артиллерийский залп. Врата беззвучно поползли в стороны.
Тронный зал Верховного Мастера Кузни был не помещением, а искусственной пропастью. Круглый, диаметром в несколько сотен метров, он уходил ввысь куполом, теряющимся в дымке, и вниз, в сияющую бездну, откуда и доносился тот самый мощный гул. По стенам этого колодца шли ярусы, соединённые ажурными мостиками, и на каждом ярусе кипела работа: гигантские механические руки ковали доспехи, плавильные печи извергали потоки металла, инженеры настраивали сложные резонансные камеры. Это была не просто кузница. Это был симфонический оркестр, где каждым инструментом был молот, наковальня или пресс.
А в центре всего этого, на массивной платформе, соединённой с остальным залом единственным узким мостом, находился трон. И на нём восседал тот, кто управлял этой симфонией.
Верховный Мастер Кузни.
Если Горн был воплощением яростного звука, то Мастер был воплощением его тихой, неумолимой силы. Это был не просто огромный киборг. Он был монолитом. Исполинская фигура, сидевшая на троне из чёрного базальта и полированной стали, казалась высеченной из цельной горы. Его броня не блестела. Она была матовой, тёмной, как потухший уголь. И вся она, с головы до ног, была покрыта ритуальными шрамами.
Это не были боевые шрамы. Это были сложнейшие узоры, насечки, каналы и руны, выжженные, вытравленные и выкованные прямо на металле. Одни узоры напоминали схемы усилителей, другие – нотные станы, третьи – карты звёздного неба. Каждый шрам, как понял Сайрен, был историей, законом, философским трактатом, запечатлённым на плоти правителя. Он был не просто воином. Он был ходячей библиотекой их догм. Его голова была лишена шлема, обнажая череп, почти полностью заменённый кибернетическими компонентами, но сохранивший черты когда-то человеческого лица. Глаза, вернее, оптические сенсоры, светились холодным, расчетливым синим светом. В его руке, способной, без сомнения, раздавить скалу, он держал тот самый церемониальный посох, чей стук призвал Сайрена. Посох был увенчан не кристаллом или символом, а сложным механическим резонатором.
Стражи остановились у входа на мост, склонив головы. Сайрен прошёл по мосту один. Его шаги не издавали ни звука. Гул из бездны, казалось, обтекал его, не касаясь. Он остановился в нескольких метрах от трона, глядя на исполина сверху вниз – Мастер сидел на возвышении, и даже стоя, Сайрен оказывался ниже его.
Минуту, другую, воцарилась тишина, если только мерный гул машин можно было назвать тишиной. Мастер изучал его. Его сенсоры скользили по Сайрену, и Сайрен чувствовал лёгкое, почти неосязаемое покалывание – сканирование, гораздо более глубокое и изощрённое, чем то, что могли позволить себе воины на арене.
– Так ты – источник помехи, – наконец, произнёс Мастер. Его голос. Он был тихим. Глубоким, как гул из бездны, и таким же безличным. В нём не было ни гнева Горна, ни фанатизма толпы. Была лишь холодная констатация факта, как если бы он говорил о бракованной детали на конвейере. – Ты явился извне. Нарушил Ритуал Пробуждения Грома. Уничтожил двенадцать Тренировочных Инструментов, не явив при этом ни Каданса, ни Гармонии. Объяснись.