- -
- 100%
- +
Это не был вопрос. Это был приказ.
Сайрен почувствовал, как в его заскучавшем сознании шевельнулось нечто, отдалённо напоминающее азарт. Этот экземпляр был куда интереснее горячих голов на арене. Здесь был интеллект. Холодный, извращённый, но интеллект.
– Я пришёл наблюдать, – ответил Сайрен, его голос так же ровен и спокоен. – Ваша цивилизация представляет определённый… академический интерес.
– Наблюдать? – Мастер не изменил позы. Лишь его пальцы, лежавшие на подлокотнике трона, слегка пошевелились. – Твоё наблюдение привело к уничтожению имущества Кузни и нарушению священного ритуала. Твоё присутствие вносит диссонанс в Великую Песнь Феррума. Ты – сбой. А сбои подлежат устранению.
– Ваши воины напали первыми, – заметил Сайрен. – Я лишь защищался. Просто мой способ защиты… отличается от вашего.
– «Защищался», – Мастер произнёс это слово с лёгкой, леденящей душу насмешкой. – Ты продемонстрировал грубую, безликую силу. Силу без Души. Силу, которая не провозглашает, а лишь уничтожает. Такую силу наш мир не признает. Она – ересь.
Слово «ересь» прозвучало из его уст не как оскорбление, а как медицинский диагноз. Смертельный диагноз.
– Мне было предложено покинуть ваш мир, – продолжил Мастер. – Пока не пролилась кровь. Это предложение остаётся в силе. Исчезни. Вернись в беззвучную пустоту, откуда пришёл. Это единственный способ избежать конфликта, который ты не сможешь выиграть. Наша сила – это сила веры, ритуала и звука. Твоя… твоя сила ничего не значит.
Сайрен слушал, и азарт внутри него рос. Этот гигант в своём тронном зале, в окружении огня и стали, был так уверен в незыблемости своего мира. Он видел в Сайрене угрозу не физическую, а идеологическую. И именно это делало ситуацию столь притягательной.
Он мог уйти. Вернуться на «Знамение», оставить этот мир его сумасшедшим обитателям. Но это означало бы вернуться к скуке. К той самой бессмысленности, от которой он и бежал. Нет, он не мог уйти. Не сейчас. Не когда наконец-то нашёл нечто, способное бросить вызов если не его силе, то его восприятию.
Он посмотрел прямо в холодные синие сенсоры Мастера, и на его губах появилась та самая, едва заметная улыбка, полная цинизма и предвкушения.
– Вы так уверены в своей правоте, – сказал Сайрен, и его голос зазвучал громче, перекрывая гул машин. – Вы построили всю свою цивилизацию вокруг грохота. Вы поклоняетесь звуку, как божеству. Вы верите, что в шуме рождается душа.
Он сделал паузу, давая своим словам повиснуть в раскалённом воздухе.
– Но что вы знаете о тишине? О той тишине, что была до первого удара молота? О той тишине, что остаётся после последнего эха?
Мастер замер. В его позе впервые появилось напряжение. Он понял, что имеет дело не с дикарём, не с чудовищем, а с кем-то, кто способен мыслить. И это было опаснее.
– Вы так её боитесь, своей тишины, что заполняете каждый миг грохотом, лишь бы не услышать её, – продолжил Сайрен. – Вы называете мою силу мёртвой, потому что она беззвучна. А я называю вашу веру – побегом от реальности.
Он выпрямился во весь свой рост, и в его глазах вспыхнул тот самый огонь, которого так не хватало на Олимпе. Огонь противостояния.
– Вы предлагаете мне уйти. Я отказываюсь. Вы поклоняетесь звуку? Что ж, превосходно. – Он улыбнулся шире. – Я научу вас слышать тишину.
Эти слова прозвучали как вызов. Как объявление войны. Не войны армий, а войны идей.
В тронном зале воцарилась мёртвая тишина. Даже гул машин будто стих, подавленный весом произошедшего. Стражи у моста замерли, их пальцы сжались на древках алебард. Где-то внизу, на ярусах, работа остановилась. Все ждали реакции Мастера.
Верховный Мастер Кузни медленно поднял голову. Его синие сенсоры сузились, впиваясь в Сайрена. На его лице, испещрённом шрамами-письменами, не было ни гнева, ни раздражения. Было лишь холодное, безжалостное любопытство хищника, увидевшего добычу, способную оказать сопротивление.
Он поднял свою гигантскую руку, и всё замерло.
– Ты говоришь как пророк, пришедший с новой верой, – произнёс Мастер, и его тихий голос был страшнее любого крика. – Но вера без силы – это бред сумасшедшего. А сила без доказательств – это пустой звук.
Он встал с трона. Его исполинская тень накрыла Сайрена. Казалось, весь зал содрогнулся от этого движения.
– Ты хочешь учить нас? Хочешь, чтобы мы услышали твою тишину? – Мастер сделал шаг вперёд. – Что ж. Докажи. Докажи, что твой путь имеет право на существование.
Он остановился на краю платформы, глядя на Сайрена сверху вниз.
– Наш мир живёт по законам Кузни. Наша вера проверяется в горниле боя. Ты вызовешь гнев тысяч, если останешься здесь. Но я дам тебе шанс. Единственный шанс, который мы даём всем, кто ставит под сомнение наши догмы.
Он указал посохом вниз, в сияющую бездну, откуда доносился гул.
– Пройди Испытание Зова. Сразись в бою по нашим правилам. Используй оружие, что мы тебе дадим. Покажи, что твоя «тишина» может родить звук, достойный внимания Богов Звука. Победи – и твое слово будет услышано. Проиграешь… – Мастер не договорил, но исход был ясен. – Что скажешь, пришелец? Готов ли ты спуститься с небес и выиграть игру по нашим правилам?
Сайрен смотрел на гиганта, на его шрамы-письмена, на холодные сенсоры, и азарт внутри него достиг апогея. Это было именно то, чего он хотел. Новый вызов. Новая игра. И правила, которые он презирал, но которые должен был принять, чтобы доказать… что? Что он бог? Или что он просто не боится спуститься в ад и победить дьявола в его же игре?
Он медленно кивнул.
– Я согласен. Давайте ваше оружие. Покажите мне ваши правила.
Глава 6
Воздух в подготовительной камере, прилегающей к Малой Арене, был насыщен запахом машинного масла, раскалённого металла и едкой, незнакомой Сайрену органики – возможно, это был пот или специальная жидкость для очистки кибернетических соединений. Камера представляла собой голый металлический куб, освещённый резким синим светом, бившим из решёток в стенах. Здесь не было ни зрителей, ни Горна, ни величественного Мастера Кузни. Только он, несколько тренировочных манекенов в дальнем углу и предстоящее унижение.
Идея была проста до гениальности и унизительна до зубовного скрежета. Он, Сайрен, Techno Deus, вершина эволюции разума и технологии, должен был использовать примитивное ударное оружие, чтобы соответствовать стандартам цивилизации, едва вышедшей из пещер в металлическом их варианте. Горн, стоявший у входа с невозмутимым, язвительным выражением на лице, проиллюстрировал правила одним предложением: «Покажи нам Звук, Безмолвный. Или умри тихо».
Сайрен стоял в центре камеры, его пальцы сжимали пустоту. Он мог, конечно, проигнорировать их правила. Он мог за наносекунду активировать «Хронометр» и превратить всю арену, включая зрителей и самого Горна, в облако разогретой до состояния плазмы пыли. Но в этом не было вызова. В этом не было того острого, щекочущего нервы ощущения, ради которого он и спустился с Олимпа. Победить этих существ их же оружием – вот что было по-настоящему новой задачей для его пресыщенного разума.
«Хорошо, – подумал он с внутренним сарказмом. – Давайте играть в ваши варварские игрушки».
Он поднял руку с «Хронометром». Браслет отозвался едва ощутимой вибрацией. Он не собирался пользоваться их кузнечным барахлом. Он создаст своё. Идеальное оружие для этого абсурдного театра. Его разум, привыкший проектировать квантовые процессоры и гравитационные двигатели, с насмешкой приступил к решению примитивной задачи: спроектировать булаву.
Он мысленно отбросил эффективность. Отбросил баланс, удобство хвата, убийственную силу. Он сосредоточился на их эстетике. На звуке. Ему нужна была массивность. Вес. Поверхность, которая при ударе будет не просто глухо стучать, а именно что греметь, звенеть, издавать многосоставный, сложный грохот.
В воздухе перед ним замерцала голограмма. Он не просто создавал статичный объект. Он программировал голографическую проекцию, которую «Хронометр» должен был наделить массой и текстурой, сделав её на время реальной. Он выбрал форму – массивное, сферическое навершие, усеянное массивными, но не слишком острыми шипами, чтобы они не входили глубоко в цель, а именно что дробили её с грохотом. Древко – толстое, рифлёное, для лучшего сцепления. Материал – не простую сталь, а некий сплав с высокой звонкостью, с включениями более плотных и более хрупких металлов, чтобы при ударе рождался не один звук, а целый каскад – глухой удар, высокочастотный звон, дребезжание.
«Бутафорский молот для цирка великанов, – с усмешкой констатировал он. – Идеально».
Он дал мысленную команду. «Хронометр» вспыхнул. Энергия хлынула в голограмму, стабилизируя её, насыщая квантовыми связями, заставляя обрести массу, плотность, атомарную структуру. Процесс занял менее секунды.
И тогда булава с оглушительным, удовлетворяющим любое местное эстетическое чувство, металлическим ЛЯЗГОМ материализовалась в его руке и рухнула на металлический пол.
Звук был впечатляющим. Громоподобным, медным, с долгим, затухающим дребезжанием. Пол под ней прогнулся, образовав заметную вмятину. Сайрен едва удержал её. Он не ожидал такой массы. Вернее, он ожидал, его расчёты были точны, но разница между ментальной проекцией и физической реальностью, которую нельзя было отменить мысленным усилием, была разительной.
Булава была чудовищно тяжёлой. Даже для его усиленных мускулов. Он поднял её, и древко болезненно врезалось в ладонь. Баланс был ужасен. Тяжёлое навершие перевешивало, стремясь вырвать оружие из рук и утащить его за собой. Он был вынужден напрячь плечи, спину, даже ноги, чтобы просто удержать эту дурацкую штуковину в вертикальном положении.
Горн, наблюдавший за этим, фыркнул. Звук был красноречивее любой насмешки.
«Превосходно, – подумал Сайрен, чувствуя, как по его лицу расползается маска глупейшего напряжения. – Бессмертный бог, способный двигать астероиды, и он с трудом удерживает кусок металла на палке. Если бы Стелла видела это…»
Мысль о Стелле и её неизбежном сарказме заставила его стиснуть зубы. Нет, она не должна этого узнать. Никогда.
– Ну что, Безмолвный? – прокомментировал Горн. – Нашёл себе голос? Только, кажется, он тебя не слушается.
Сайрен проигнорировал его. Он должен был продемонстрировать удар. Один удар. По неподвижному, безобидному тренировочному манекену, сделанному из какого-то упругого сплава. Манекен был стилизован под воина и имел на груди мишень – символическое изображение звуковой волны.
Он сделал шаг вперёд. Булава, послушная лишь грубой силе, а не изяществу, болезненно дёрнулась, едва не вырвавшись. Он перехватил древко, пытаясь найти хоть какой-то удобный хват. Его пальцы скользили по рифлениям. Казалось, сама булава сопротивляется ему, насмехаясь над его попытками.
Он занёс её над головой. Движение было неуклюжим, угловатым. Вместо плавной, раскручивающейся спирали, которую он видел у местных воинов, у него получился какой-то деревянный, корявый взмах. Вес навершия потянул его назад, он едва устоял, сделав шаг назад для равновесия. Его осанка, обычно идеально прямая и собранная, сломалась под этой нелепой ношей.
И тогда он нанёс удар.
Это не был удар. Это была капитуляция гравитации и инерции перед лицом идиотизма.
Он не попал в мишень. Он вообще едва попал в манекен. Тяжёлое навершие, описав кривую, неточную дугу, пришлось не в центр груди, а скользнуло по плечу манекена. Вместо сокрушительного, очищающего грохота раздался глухой, корявый БДЫЩЬ. Звук был жалким. Коротким. Лишённым какой-либо мощи или мелодии. Он звучал как удар сковородкой по пустой бочке.
Булава, отскочив от упругого сплава, с неожиданной силой рванула Сайрена в сторону. Он, не готовый к такой отдаче, споткнулся, его ноги запутались друг о друге, и он, совершив несколько комичных, семенящих шагов, едва не грохнулся на пол. Он устоял, но ценой полной потери достоинства. Его лицо пылало – не от усилия, а от унизительного осознания всей идиотичности ситуации.
На манекене, на его плече, красовалась жалкая, неглубокая вмятина. Даже царапины не было. Манекен покачнулся и с тихим щелчком вернулся в исходное положение. Он выглядел почти насмешливо.
И вот тогда это началось.
Сначала – тишина. Шоковая, недоверчивая тишина стражи Горна, наблюдавшей за этим фарсом. Они видели, как он бесшумно уничтожил дроидов. Они ожидали… они не знали, чего ожидали, но не этого. Не этого клоуна, едва удерживающего своё же оружие и не способного нанести сколь-либо значимый удар.
А потом один из воинов, молодой киборг с оранжевыми полосами на броне, не выдержал. Из его гортани вырвался короткий, сдавленный звук, нечто среднее между кашлем и хриплым хихиканьем.
Это стало сигналом.
Как плотина, прорвавшаяся от одной трещины, так и сдержанность стражи рухнула. Второй воин фыркнул. Третий издал откровенный, громкий смех. И вот уже вся группа – десять, пятнадцать брутальных, закалённых в боях киборгов – разразилась оглушительным, презрительным хохотом.
Это был не просто смех. Это был хор насмешки, унижения, торжества. Они смеялись, показывая на него пальцами, хлопали себя по бёдрам, издавая металлический лязг, их оптические сенсоры сияли от злорадства. Они видели, что их первоначальный страх был напрасным. Этот «бог» был не страшен. Он был жалок. Он был посмешищем.
– Смотри! – кричал один, задыхаясь от смеха. – Он танцует с ней! Танец Безмолвного Дурака!
– Он грознее тренировочной мишени! – орал другой.
– Эй, Безмолвный! Может, тебе молоток поменьше дать? Детский? Для начала?
Горн не смеялся громко. Он стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на Сайрена с ледяным, удовлетворённым презрением. Уголки его губ были подняты в едва заметной, но убийственной улыбке. Он добился своего. Он не просто унизил пришельца. Он развенчал его. Он показал всем, что сила, не рождающая Звука, – это не сила, а фарс.
Хохот эхом отражался от голых металлических стен, бил в уши, впивался в сознание. Сайрен стоял, всё ещё сжимая в руке дурацкую, непослушную булаву, и чувствовал, как по его щекам, впервые за тысячелетия, разливается горячая волна… стыда. Да, именно стыда. Не ярости. Не желания мести. А унизительного, детского, всепоглощающего стыда.
Он, Сайрен, повелитель времени и пространства, был осмеян ордой варваров с молотками. И самое ужасное, что он это заслужил. Он сам добровольно вступил в эту игру и проиграл первый раунд с разгромным счётом.
Он опустил булаву. Она снова с оглушительным лязгом ударилась о пол. Он не смотрел на хохочущих воинов. Он смотрел на жалкую вмятину на манекене. Это был не просто провал в бою. Это был провал в самой сути его миссии. Он хотел научить их слышать тишину, а вместо этого показал себя беспомощным глупцом, не способным издать даже достойный их внимания шум.
«Превосходно, – подумал он, и его внутренний голос был полон самой чёрной, самой едкой самоиронии. – Абсолютно превосходно. Ты хотел нового вызова? Что ж, получи. Поздравляю, теперь ты – придворный шут при металлических обезьянах».
Хохот позади него не стихал. Он стал фоном, звуковым воплощением его провала. И в этот момент, сквозь гам насмешек, он заметил в дальнем углу камеры, в тени арочного прохода, другую фигуру.
Это была не воин. Броня её была более лёгкой, функциональной, без вычурных украшений. На поясе висел не молот или меч, а набор инструментов и странный трезубец, похожий на камертон. Это была женщина-киборг, её лицо было менее закрыто шлемом, и на нём не было смеха. Было другое выражение – внимательное, изучающее, даже… сочувственное? Нет, не сочувствие. Скорее, понимание. Понимание той пропасти, что лежала между его грубой силой и их утончённым, пусть и безумным, искусством.
Она смотрела на него не как на еретика или шута, а как на сложную инженерную проблему. И в этом взгляде, среди всеобщего хохота и его собственного жгучего стыда, Сайрен почувствовал слабый, едва теплящийся огонёк чего-то, что могло бы быть надеждой. Или, по крайней мере, возможностью перестать быть посмешищем.
Глава 7
Хохот, как и любой звук в этом мире, имел свою структуру и продолжительность. Он не мог длиться вечно, особенно когда его объект не реагировал – не злился, не оправдывался, не пытался скрыться. Сайрен стоял, словно гранитный утёс, о который разбивались волны насмешек. Он просто смотрел в пустоту перед собой, его лицо было маской отстранённости, под которой пылал костёр унижения. Постепенно смех стал стихать, переходя в отдельные усмешки, потом в покашливания, и, наконец, сменился гулом разочарования. Зрелище кончилось. Клоун не собирался развлекать их дальше. Не было ни новой комичной позы, ни попытки оправдаться. Была лишь тишина, которая, как они уже поняли, была его естественной средой.
Горн, удовлетворившись увиденным, с презрительной усмешкой развернулся и жестом повелел своей свите следовать за ним.
– Думаю, на сегодня представление окончено, – бросил он через плечо. – Удачи тебе, Безмолвный, в твоих… танцах. Может, когда-нибудь ты и научишься не пугать воздух, а бить по металлу.
Стража, всё ещё похихикивая, потянулась за ним. Металлический лязг их шагов затих в коридоре. Массивная дверь в тренировочную камеру с грохотом захлопнулась, оставив Сайрена в одиночестве среди голых стен и насмешливо стоящих манекенов. Воздух, пропахший маслом и потом, снова стал неподвижным. Гул арены доносился откуда-то сверху, приглушённый и далёкий, словно из другого измерения.
Сайрен наконец пошевелился. Он посмотрел на булаву, всё ещё валявшуюся у его ног. Она лежала там, как памятник его глупости. Ирония ситуации была гуще, чем смог над местными заводами. Он мог силой мысли сдвигать звёзды, но не мог грамотно махнуть куском металла. Его разум, библиотека вселенских знаний, оказался бесполезен перед примитивной задачей, решаемой любым местным подростком.
«Поздравляю, – мысленно сказал он сам себе. – Ты достиг нового дна. Апогей унижения. Стелла была бы в восторге. Она бы заказала голограмму этого момента и проигрывала бы её на каждом своём дне рождения».
Он вздохнул. Звук вышел странным – сдавленным, уставшим. Он не чувствовал гнева. Гнев был эмоцией, достойной противника. Здесь же он был просто… неудачником. Его миссия, едва успев начаться, провалилась с треском, причём в самом буквальном смысле – тем жалким «бдыщь», что он издал, пытаясь ударить манекен.
Именно в этот момент он заметил, что он не один.
В дальнем углу, в арочном проёме, ведущем куда-то вглубь комплекса, стояла та самая фигура, которую он мельком видел ранее. Женщина-киборг. Она не ушла со всеми. Она ждала.
Теперь, при свете синих ламп, он мог разглядеть её получше. Она была стройной, даже хрупкой на фоне массивных воинов Горна. Её броня была не парадной, а рабочей – потёртая, в царапинах и пятнах масла, тёмно-серого цвета без каких-либо опознавательных знаков. На её поясе висели не оружие в привычном понимании, а странные инструменты: гаечные ключи нестандартной формы, акустические зонды, что-то похожее на камертон, но размером с её предплечье. В руке она держала тот самый трезубец, который он принял за оружие. Теперь он разглядел, что это был не боевой трезубец, а сложный измерительный прибор – на его концах мерцали крошечные сенсоры, а древко было покрыто градациями и ручками настройки.
Её лицо было почти полностью органическим, что было редкостью здесь, где все стремились заменить себя сталью. Лишь лёгкая сеть имплантов у висков и на шее выдавала в ней киборга. Черты лица были острыми, умными, а глаза… глаза были самым интересным. Они не светились, как у других. Это были обычные, карие, человеческие глаза, но в них горел острый, пронзительный, аналитический огонёк. Они изучали его так, как он сам изучал бы незнакомую технологию – без страха, без предубеждения, с чистым, незамутнённым любопытством.
Она не улыбалась. Не выражала ни жалости, ни насмешки. Она просто смотрела.
Потом она сделала шаг вперёд. Её шаги были почти бесшумными, лишь лёгкий скрежет песка о подошвы сапог.
– Ты управляешь огромной силой, – произнесла она. Её голос был низким, ровным, без эмоциональных модуляций. В нём не было ни лести, ни осуждения. Это был голос констатации факта, как если бы она сообщала о показаниях прибора. – Я видела, как ты уничтожил дроидов. Эффективно. Быстро. Но… бездушно.
Она остановилась в нескольких шагах от него, её взгляд скользнул с его лица на булаву и обратно.
– Но ты не понимаешь веса.
Сайрен поднял бровь. Это было… неожиданно. После хохота и оскорблений такой трезвый, аналитический подход был глотком свежего, не отравленного фанатизмом воздуха.
– Вес? – переспросил он, и его собственный голос прозвучал хрипло после долгого молчания. – Я рассчитал его с точностью до микрограмма.
– Не физический вес, – она покачала головой, и её короткие, тёмные волосы колыхнулись. – Философский. Смысловой. Ты видишь в этом оружии инструмент для насилия. Для нас оно – голос. Дирижёрская палочка в симфонии боя. Ты можешь поднять скалу, но не можешь заставить её петь. В этом твоя проблема.
Она указала своим трезубцем на булаву.
– Ты создал его, верно? С помощью своего устройства. Оно идеально с точки зрения механики. И абсолютно безжизненно с точки зрения акустики. Ты думал о резонансе, о звонкости сплава, но ты не подумал о душе удара.
«Душа удара», – мысленно повторил Сайрен. Ещё одна их безумная метафора. Но произнесённая ею, это звучало не как догма, а как констатация инженерного принципа.
– А ты понимаешь? – спросил он, в его голосе впервые зазвучал неподдельный интерес.
– Я – оружейница, – ответила она просто. – Моё имя Айра. Моя семья веками была хранителями знаний о звуке. Мы не просто куём металл. Мы вкладываем в него… намерение. Мы знаем, под каким углом должен лежать удар, чтобы родился не просто грохот, а аккорд. Какая точка на наковальне отзовётся чистым тоном, а какая – грозным гулом. Твоя сила… – она снова посмотрела на него, и в её глазах мелькнуло что-то, похожее на профессиональный азарт, – она бесполезна здесь, пока ты не научишься её направлять. Не просто драться. А творить гром.
«Творить гром». Звучало как название плохой фолк-рок группы с этого самого мира. Но исходя из её уст, это звучало как вызов. Как решение.
Сайрен изучал её. Айра. Оружейница. Хранительница знаний. Она не боялась его. Не поклонялась ему. Она видела в нём… сырье. Необработанный материал, обладающий колоссальным потенциалом, но не имеющий формы. И она предлагала себя в качестве инженера, который сможет этот потенциал обуздать и направить в нужное, с их точки зрения, русло.
Это был единственный шанс. Он это понимал. Он мог упереться и продолжать пытаться действовать в одиночку, обрекая себя на новые унижения. Или он мог принять руку помощи – пусть и от существа, чьи мотивы были ему неясны, а методы казались абсурдными.
Он мысленно представил лицо Стеллы, если бы она узнала, что он, Сайрен, берёт уроки владения дубиной у местной аборигенки. Мысленное изображение было настолько ярким и унизительным, что он едва не фыркнул. Но что оставалось? Гордость? Какая гордость может быть у того, кого только что осмеяли как последнего неудачника?
Он посмотрел на Айру. На её спокойное, уверенное лицо. На инструменты на её поясе. На тот самый трезубец-камертон. В её предложении была своя, извращённая логика. Если он хочет победить их в их же игре, он должен понять её правила. Не на поверхностном уровне, а на глубинном. Он должен не просто имитировать их действия, а проникнуться их сутью. И кто, как не оружейница, знающая душу металла и звука, могла бы ему в этом помочь?
Он медленно кивнул, и на его губах появилась та самая, кривая, самоироничная улыбка, которую он так часто направлял на самого себя.
– Хорошо, – сказал он, и в его голосе слышалось смиренное, почти комическое принятие своей участи. – Предложение принимается. Учи. Научи меня… творить гром.
Айра не улыбнулась в ответ. Она лишь слегка кивнула, как мастер, принимающий в подмастерья способного, но непонятливого ученика.
– Не ожидай, что будет легко. Тебе придётся забыть всё, что ты знаешь о силе. Ты должен будешь начать с нуля. Слушать. Чувствовать. Слышать не только ушами, но и костями. Готов?
Сайрен взглянул на свою бутафорскую булаву, затем на свои руки, способные разорвать пространство-время, и снова на Айру.
– О, я более чем готов, – ответил он с леденящей душу иронией. – Похоже, у меня наконец-то появилось хоть какое-то занятие в этой богом забытой галактике.
Глава 8
Заброшенный тренировочный полигон на окраине города напоминал скелет гигантского механического зверя, растянувшийся под ржавым, ядовитым небом Феррума. Когда-то здесь, должно быть, кипела жизнь – теперь же это было царство ветра, свистящего в проржавевших перекрытиях, и песка, заносившего полуразрушенные стрельбища, полосы препятствий и груды бесформенного металлолома. Воздух был чище, чем в городе, но от этого лишь острее чувствовался запах окисления и вековой пыли. Гул мегаполиса доносился сюда отдаленным, назойливым шумом, фоном, на котором особенно ярко проявлялась здешняя, гробовая тишина.