Приключения бога. Книга пятая. Мир стали

Сайрен замер, тяжело дыша, опираясь на булаву. Его руки дрожали от непривычного напряжения, сердце колотилось в груди. Но впервые за все тренировки он не чувствовал себя полным идиотом. Он чувствовал… результат. Не просто разрушение, а нечто большее.

Айра медленно кивнула, в ее глазах мелькнула та самая, редкая искорка одобрения.

– Лучше. Теперь ты начинаешь слышать. Это был не крик. Это был хрип, предсмертный хрип металла. Но это уже голос. В нем есть характер. Продолжай. Доведи его до крика.

И он продолжал. Снова и снова, до изнеможения. Он сокрушал десятки манекенов. Сначала они просто летали в стороны, покоробленные и помятые. Потом они начали разваливаться на части от одного точного удара. Потом он начал разносить их в щепки, в клочья ржавого металла и искрящихся проводов, и с каждым ударом рождался новый звук – то скрежещущий, то звенящий, то низкий и утробный.

И с каждым ударом он все меньше думал и все больше чувствовал. Его разум, этот вечный аналитик, наконец-то начал отключаться, уступая место чему-то более примитивному и в то же время более глубокому – мышечной памяти, инстинкту, потоку ощущений. Он начал чувствовать ритм.

Ритм был во всем. В его дыхании, подстроенном под взмахи. В биении его сердца – ровном, неспешном, мощном, как барабанная дробь. В цикле: замах – пауза, наполненная напряжением, – удар – отдача, отдача, которую нужно было поймать и превратить в начало нового движения. Это был гипнотический, почти шаманский танец, медитация в движении. Он переставал быть Сайреном, технобогом с Олимпа. Он становился инструментом. Орудием звука. Его тело было смычком, булава – струной, а мир вокруг – гигантским, ждущим своего часа резонатором.

Ирония судьбы, – пронеслось у него в голове, пока он с разворота, с оглушительным ревом в воздухе, превращал очередной манекен в облако металлической пыли. Я, апостол тишины и порядка, упиваюсь хаосом и грохотом. Я, презирающий их примитивность, учусь у них самому примитивному из искусств – искусству шуметь. И нахожу в этом… покой.

Но это было не просто шумом. Это была математика. Только не та, к которой он привык. Это была математика инерции, резонанса, углов и скоростей, воплощенная в плоти и металле. Сложнейшая физика, обернутая в одежды варварского ритуала. Чтобы заставить сталь петь определенным, нужным тоном, требовались точнейшие, пусть и неосознанные расчеты. Но эти расчеты теперь делало не его сознание, а его тело. Его мышцы запоминали нужную траекторию, его суставы – правильный угол, его пальцы – тот самый момент, когда нужно было отпустить контроль и позволить оружию жить своей собственной, яростной жизнью.

Айра наблюдала за ним, ее лицо оставалось невозмутимым, но он начал улавливать едва заметные признаки одобрения – легкий кивок, чуть заметный прищур глаз, когда удар получался особенно мощным и звучным, почти мелодичным в своем разрушении.

– Теперь ты понимаешь, – сказала она как-то раз, когда он, после особо удачного замаха, разнес целую группу манекенов одним сокрушительным ударом, подняв тучу ржавой пыли и искр. – Сила – это не просто мышечная масса. Это история. Это намерение. Ты вкладываешь в удар всю свою ярость, все свое презрение, всю свою волю. И звук становится ее эхом, ее голосом. Он говорит твоим врагам не просто «я силен». Он говорит им: «Я – буря. Я – землетрясение. Я – конец, и мой приход оглушителен».

Сайрен стоял, опираясь на булаву, его грудь вздымалась, легкие горели. Пыль оседала на его потной коже, смешиваясь с потом в грязную, липкую пасту. Он был измотан до предела, до самой глубины своего бессмертного существа. Каждая клетка его тела кричала о прекращении этого безумия.

Но впервые за много веков он чувствовал себя… живым. По-настоящему, до мозга костей. Не существом из чистой энергии и мысли, а плотью и кровью, пусть и усовершенствованной до невозможности. Он чувствовал жжение в мышцах, сладость и горечь воздуха, ворвавшегося в легкие, дрожь в руках от переданной мощи, удовлетворение от правильно рожденного звука. Это было больно. Неудобно. Грязно. Утомительно.

И это было восхитительно.

Он посмотрел на Айру, на ее спокойное, запыленное лицо, и вдруг громко, по-настоящему рассмеялся. Это был не саркастический хохот, а настоящий, идущий из самой глубины груди, смех облегчения, усталости и открытия.

– Знаешь, – сказал он, смахивая грязь и пот со лба тыльной стороной руки. – Я потратил кучу времени, создавая гравитационные гарпуны и плазменные эмиттеры, способные испарять астероиды. А оказывается, чтобы быть богом для варваров, нужна всего лишь хорошая, сбалансированная дубина и знание, под каким углом ее опустить на голову ближнего своего.

Айра не улыбнулась. Но уголки ее глаз чуть смягчились, и в них на мгновение мелькнуло нечто, отдаленно напоминающее тепло.

– Дубина – это только начало, алфавит, – сказала она. – Когда ты научишься владеть ею, когда буквы сложатся в слова, мы перейдем к настоящей музыке. К симфонии.

Сайрен вздохнул, с новыми силами поднимая булаву. Его внутренний сарказм никуда не делся. Превосходно. Сначала – каменный топор. Потом, глядишь, до скрипки доберемся. Но теперь в этом сарказме не было отчаяния. Было лишь странное, почти дружеское принятие абсурда, смиренное признание правил новой игры.

Он снова занес булаву. Воздух завыл. Громче. Чище. Внятнее. И в этом вое был не просто звук. В нем был его голос. Голос бога, который научился, наконец, рычать.