Сияние

Он был свидетелем. Единственным, кто видел это и понимал, что происходит. Он видел, как пурпурный порог, выведенный им на бумаге, воплощается в жизнь. Как его формула смерти оживает в тысячах окон одновременно.

Внезапно он услышал крик. Не с улицы, а из-за двери подвала. Элиза. Он бросился вниз.

Дверь подвала была приоткрыта. Элиза стояла на нижней ступеньке, уставившись в маленькое зарешеченное оконце на уровне улицы. Ее лицо было искажено ужасом.

– Папа… – прошептала она. – Там… там люди… почему они черные?

Он схватил ее и оттащил от окна, захлопнул дверь.

– Не смотри! – приказал он, его голос сорвался. – Никогда не смотри!

Она задрожала, прижалась к нему, и ее тело била крупная дрожь. Он держал ее, гладил по волосам, бормоча бессвязные слова утешения, которые не могли утешить никого. Он чувствовал, как в нее вселяется тот же ужас, что съедал его изнутри.

Они просидели так несколько часов, пока багровый свет за окном не начал медленно угасать. Когда Эдвард рискнул подняться наверх, город был неузнаваем. Улицы, залитые утренним серым светом, были усеяны не трупами, а экспонатами. Черными, застывшими скульптурами, повторявшими последние мгновения жизни тех, кто их населял. Они стояли, сидели, лежали за стеклами своих домов, создавая сюрреалистичный и леденящий душу пейзаж. Выставку ужаса под открытым небом. «Молчаливый Легион», как назовут его позже.

Эдвард стоял у своего окна и смотрел на этот новый мир. Мир, где небо убивало, а дома становились стеклянными гробами. Он спас свою дочь. Он предал всех этих людей, согласившись на сделку. И теперь ему предстояло жить с этим знанием. С знанием, что он выжил там, где тысячи умерли. И что его спасение было куплено ценой молчаливого согласия с тем, что такие ночи будут повторяться снова и снова, пока от человечества не останется лишь горстка избранных, прячущихся под землей, и безмолвные, обугленные статуи на поверхности, как вечное напоминание о цене их выживания.