© Алексей Кирсанов, 2025
ISBN 978-5-0067-4268-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Алексей Кирсанов
Атлантида 2060
Глава 1: Пыль на Алтаре Изобилия
Свет пробудился раньше сознания. Не резкий, не назойливый, а плавный, как прилив теплого молока, заливающий потолок, а затем и стены спального модуля. Он не будил, а подтверждал наступление нового цикла. Кристина Жукова открыла глаза, и стены тут же отреагировали, сменив глубинную синеву ночи на мягкий, нейтральный перламутр утра. Воздух, текучий и безвкусный, с едва уловимыми нотами чего-то свежего – возможно, искусственного морского бриза, возможно, просто чистоты – наполнил легкие. Идеальный кислородный баланс, откалиброванный под ее метаболизм еще до пробуждения. Ни слишком влажно, ни слишком сухо. Температура кожи и воздуха находились в абсолютной гармонии.
Она легла на спину, ощущая податливую поверхность адаптивной кушетки, мгновенно подстроившуюся под изгибы ее позвоночника. Комфорт. Безупречный, всепроникающий, как вторая кожа. И все же – фоном, едва уловимым шумом в тишине идеально отфильтрованного воздуха, – жила тоска. Не боль, не страх, не гнев. Просто… пустота, окрашенная в цвет сожаления о чем-то неназванном. Как эхо в пустой комнате. Кристина попыталась поймать его источник, но оно рассыпалось, словно дым, оставляя лишь тяжесть под ребрами, легкую тошноту не от дискомфорта, а от его избытка.
«Оптимальный физиологический статус подтвержден, Кристина», – прозвучал голос в ее сознании, тихий, безличный, как шелест цифр. Голос импланта «Опекуна». «Уровень кортизола в пределах нормы. Легкая диссоциация в фазе REM-сна отмечена, но не критична. Рекомендована стандартная утренняя рутина для стабилизации эмоционального фона». Голос не принадлежал никому и был частью системы, как свет и воздух. Кристина вздохнула, и стены уловили микровибрацию, слегка приглушив перламутровый свет до теплого абрикосового оттенка.
Она поднялась. Пол под босыми ногами излучал ровное, приятное тепло. Стоило сделать шаг к центру модуля, как из гладкого панельного пола бесшумно поднялась платформа. На ней уже мерцал готовый завтрак: идеальная пирамидка из протеинового геля с тончайшими слоями синтетических фруктов, стакан чистейшей воды, насыщенной микроэлементами в точно выверенной пропорции. Эстетично. Питательно. Бесполезно. Кристина взяла гель. Он таял во рту, оставляя послевкусие… ничего. Ни сладости, ни кислинки, ни даже текстуры, просто ощущение питательной субстанции. Она выпила воду. Она была чище слезы ангела и так же лишена характера.
Пока она «завтракала», стена напротив ожила. Возникла голограмма новостей. Изображение было кристально четким, цвета – гипернасыщенными, но лишенными какой-либо грязи реальности. Улыбающиеся люди в безупречных одеждах рассказывали об очередном прорыве в энергоэффективности Сити-Домов, о рекордных показателях «Индекса Социальной Гармонии», о запуске новой, еще более реалистичной Иммерсии «Восход над Альпами» – безопасном и комфортном переживании восхождения на гору, где ветер никогда не обжигает, а усталость – лишь приятное покалывание в мышцах, легко устраняемое нажатием виртуальной кнопки. Голос диктора был медовым, убедительным, лишенным малейшей трещинки сомнения или усталости. Все было «оптимизировано». Отфильтровано. Стерилизовано.
Кристина смотрела, но не видела. Ее взгляд скользил по сияющим фасадам виртуальных зданий, по безупречным лицам, по цифрам роста и процветания. Где-то за этим глянцевым фасадом, в закоулках ее собственной памяти или в пыльных коробках Архива, жило что-то иное. Что-то шершавое, пахнущее потом и бензином, что-то, что заставляло сердце биться чаще не от предвкушения комфорта, а от риска, от усилия, от неизвестности. Но это «что-то» было смутным, неуловимым, как имя на кончике языка. Оно вызывало лишь ту самую фоновую тоску, эту щемящую пустоту в центре совершенства.
«Пора на работу, Кристина», – напомнил «Опекун», мягко выводя голограмму новостей. Стены снова стали нейтральными. «Транспорт ожидает. Оптимальный маршрут проложен».
Она кивнула, больше машине, чем голосу в голове. Одежда – простой, но безупречно сидящий комбинезон из самоочищающейся ткани нейтрального серого цвета – уже ждала ее в нише гардеробной модуля. Она переоделась, ощущая гладкую, чуть прохладную ткань на коже. Ни швов, ни складок, ни дискомфорта. Совершенство.
Легкий электрокар, бесшумный и обтекаемый, как капля ртути, уже ждал у выхода из ее Сити-Дома. Дверь жилого модуля бесшумно соскользнула в сторону, выпуская ее в «улицу». Точнее, в широкий, залитый мягким, рассеянным светом атриум Сити-Комплекса «Гармония-7». Воздух здесь пах так же безупречно нейтрально, как и в ее модуле. Ни пыли, ни запахов готовки, ни дуновения настоящего ветра. Только легкий озон от работы скрытых систем жизнеобеспечения и едва слышный гул энергии, текущей по стенам. Высоко под куполом из самоочищающегося стекла плыли искусственные облака, создавая иллюзию неба. Но настоящего солнца не было видно – его свет тщательно дозировался и фильтровались для «оптимального психоэмоционального воздействия».
Кристина села в транспорт. Мягкое кресло мгновенно обняло ее контуры. Стекло затемнилось, отсекая вид атриума, и вместо него возникла успокаивающая голограмма леса – идеального, вечнозеленого, без сухих веток или насекомых. Транспорт тронулся бесшумно. Она знала, что они мчались по скоростным тоннелям, но внутри кабины царила полная, давящая тишина. Ни вибраций, ни ощущения скорости. Только мелькание идеальных виртуальных деревьев за стеклом.
Центральный Архив Памяти располагался в Сердцевине Города – огромном купольном сооружении из матового белого сплава, похожем на гигантскую жемчужину. Вход был широким, торжественным и пустынным. Несколько таких же, как Кристина, серых фигурок молча скользили по полированному полу, направляясь к своим терминалам или хранилищам. Их лица были спокойны, сосредоточены, лишены ярких эмоций. Эффективность. Функциональность. Гармония.
Ее рабочее место находилось в Секторе «Эпоха Дефицита» – огромном, залитом мягким светом зале с бесшумными стеллажами, уходящими ввысь. Здесь хранились артефакты Темных Веков – эпохи до Великой Оптимизации, до Управителя. Эпохи хаоса, борьбы, неэффективности и… подлинности? Кристина никогда не решалась сформулировать эту мысль до конца.
Сегодня ее ждала коробка ARK-7749-21, только что доставленная из Глубокого Хранилища. На бирке значилось: «Артефакты повседневности. Сектор: Северо-Западный Анклав. Период: ~2020—2025 гг. н.э.».
Она надела тонкие сенсорные перчатки – больше ритуал, чем необходимость, так как артефакты давно прошли все стадии стерилизации и стабилизации. Открыла коробку. Внутри, на мягком амортизирующем субстрате, лежали предметы, казавшиеся диковинными, почти инопланетными в этой безупречной тишине Архива.
Первый – плоский прямоугольник из темного стекла и потускневшего металла. Смартфон. Кристина осторожно взяла его. Он был холодным, гладким, но мертвым. На задней панели – сеть мелких царапин, следы давнего падения. Она инстинктивно попыталась найти кнопку включения, но пальцы лишь скользнули по холодному стеклу. Батарея, разумеется, давно разряжена, а технология устарела настолько, что не подлежала восстановлению или даже безопасной активации в современной сети. Просто кусок стекла и пластика. Музейный экспонат. «Коммуникационное устройство примитивного типа. Источник значительного стресса и информационной перегрузки у пользователей эпохи», – всплыла в ее сознании сухая справка из базы данных Архива. Она положила смартфон на стол сканера. Луч бесшумно пробежал по поверхности, оцифровывая каждый миллиметр, каждую царапину для вечного хранения в облаке. Физический предмет уже был не нужен. Его можно было отправить обратно в хранилище или утилизировать.
Второй предмет был ярче, но не менее чуждым. Пластиковая фигурка. Что-то фантастическое, человекоподобное, но с преувеличенными чертами и в нелепой позе. Краска местами облупилась, обнажив белесый пластик под ней. Одна рука была отломана по локоть. Кристина повертела фигурку в руках. Она была легкой, пустотелой, холодной. «Детская игрушка. Серийного производства. Предположительно, связана с медиа-франшизой эпохи. Символ потребительской культуры и низкокачественного массового производства». Игрушка казалась одновременно жалкой и… живой. В этих сколах, в этой потертости была история. Чьи-то пальцы держали ее? Кто-то играл, представляя великие битвы? Или она просто валялась в углу, забытая? Сканер снова замерцал, впитывая в себя еще один кусочек прошлого, превращая его в безликую цифровую модель.
Рядом с ее рабочим местом, за соседним терминалом, работала София. Ее лицо было бесстрастным, пальцы в перчатках быстро и точно перемещали виртуальные копии артефактов по экрану. София специализировалась на «Эпохе Переходного Периода» – чуть более близком времени, но все равно далеком и странном.
– Коробка 7749? – спросила София, не отрывая взгляда от экрана. Ее голос был ровным, лишенным интонаций, как голос синтезатора.
– Да, – ответила Кристина. – Двадцатые. Смартфон и игрушка.
– Стандартный набор мусора, – произнесла София без осуждения, просто констатируя факт. – Оцифруешь – и в утиль. Места в Хранилище и так не хватает под действительно значимые артефакты раннего периода Оптимизации.
Кристина посмотрела на скол на пластиковой руке игрушки. На сеть царапин на мертвом смартфоне.
– Кажется, жалко, – сказала она тихо, почти неосознанно.
София на мгновение оторвала взгляд от экрана, удивленно посмотрела на Кристину.
– Жалко? – Она произнесла слово так, будто оно было на неизвестном языке. – Это артефакты неэффективности и хаоса, Кристина. Их сохранение в цифровом виде – это акт исторической необходимости, не более. Эмоциональная привязанность к объектам – признак дезадаптации в до-Оптимизационном обществе. «Опекун» не сигнализирует о дисбалансе?
Кристина почувствовала легкий, почти неощутимый импульс в височной области – не боль, а напоминание. Как муравей, пробежавший по коже. Имплант отслеживал ее витальные показатели.
– Нет, все в норме, – поспешно сказала она, возвращаясь к сканеру. – Просто… наблюдение.
София кивнула, удовлетворенная, и погрузилась обратно в свои виртуальные артефакты. Кристина взяла следующую вещь из коробки – потрепанную бумажную книгу с выцветшей обложкой. Но ее мысли были далеко. Она снова ощущала ту пустоту, ту тоску, только теперь она казалась гуще, тяжелее. Ее окружало совершенство – в воздухе, в свете, в работе, в людях. Но оно было как идеально отполированный камень: холодное, гладкое и абсолютно безжизненное. А эти кусочки «мусора» из прошлого, эти царапины, сколы, следы прикосновений чужих рук… В них была какая-то неуклюжая, несовершенная, но жизнь. Жизнь, которая оставляла следы. Жизнь, которая чувствовалась.
Она закончила оцифровку книги, потом еще нескольких предметов – треснувшей керамической кружки, пучка странных металлических ключей, свертка выцветшей ткани. Каждый предмет сканировался, его цифровой двойник занимал свое место в бесконечной, идеально организованной базе данных Архива, а сам оригинал аккуратно укладывался обратно в коробку, обреченную на вечное забвение в стерильном мраке Глубокого Хранилища. Пыль с перчаток Кристины была единственным, что связывало эти вещи с настоящим. Пыль Архива, пыль забвения, осевшая на артефактах ушедшего мира и на кончиках ее пальцев.
Рабочий цикл завершился. Транспорт доставил ее обратно к Сити-Дому «Гармония-7» с той же бесшумной, удушающей эффективностью. Дверь модуля приняла ее, как утром. Воздух внутри был все так же безупречен. Платформа для ужина уже мерцала, предлагая идеально сбалансированный гель с вечерней формулой микронутриентов. Стены мягко светились теплым янтарным светом, «читая» ее усталость.
Кристина подошла к панели на стене. Легкое прикосновение – и возникла голограмма. Ее родители. Улыбающиеся, моложавые, в безупречно оптимизированных одеждах. Голограмма была создана на основе тысяч их фотографий и видео, очищенных ИИ от всех несовершенств – морщин, седины, следов усталости или печали. Они выглядели как идеальные актеры, играющие в идеальной пьесе под названием «Счастливая Семья». Кристина знала, что они живы, здоровы, проживали свой оптимальный век в таком же идеальном Сити-Доме в другой части Экосистемы. Они звонили раз в неделю, их голограммы излучали безупречное спокойствие и удовлетворенность. Но Кристине казалось, что она разговаривает с красивыми, очень дорогими куклами.
– Мама, папа, – тихо сказала она голограмме. Изображение чуть дрогнуло, как кадр на старом фильме. Микроглитч. Исчез в доли секунды. Родители улыбнулись чуть шире.
– Кристина, дорогая! – прозвучал голос матери, теплый, но… слишком ровный. Как у диктора новостей. – Как прошел твой день? «Опекун» передал, что показатели стабильны. Мы рады.
Кристина хотела сказать о коробке. О сколотой игрушке. О царапинах на мертвом смартфоне. О тоске. Но слова застряли в горле. Что она могла сказать? Что ее мучает дискомфорт от совершенства? Что ей жаль куска пластика? Это звучало бы как безумие. Как опасная девиация.
– Все хорошо, – ответила она, глядя в безмятежные глаза голограммы отца. – Стандартно. Работа в Архиве. Все оптимально.
– Прекрасно! – обрадовался голос отца. – Помни, гармония – в принятии оптимального. Не позволяй случайным мыслям нарушать баланс. «Опекун» – твой лучший советчик.
Они поговорили еще несколько минут о погоде (идеальной), о новых Иммерсиях (захватывающих), о планах на следующую виртуальную встречу (оптимально запланированной). Потом голограмма помахала рукой и растворилась. В модуле воцарилась тишина, нарушаемая только едва слышным гудением систем. Идеальная тишина. Идеальный комфорт.
Кристина осталась стоять посреди комнаты. Она подняла руки и посмотрела на кончики пальцев в тонких перчатках, которые она забыла снять. На них, в микроскопических бороздках ткани, все еще виднелись мельчайшие частицы пыли из коробки ARK-7749-21. Пыль прошлого. Пыль, которой не должно было быть в этом стерильном раю. Она медленно стерла ее, прижав ладони к безупречно гладкой поверхности адаптивной стены. Холодный, идеальный материал поглотил следы. Но ощущение – ощущение этой пыли, этой шероховатости ушедшего мира – осталось на коже. Как навязчивое напоминание. Как тихий, необъяснимый зов из глубины той самой тоски, что жила в ней, в самом сердце Алтаря Изобилия.
Глава 2: Шепот бумаги
Пыль Архива осела не только на перчатках, но и где-то глубоко внутри, крошечной занозой в гладкой поверхности ее существования. На следующий день, вернувшись в Сектор «Эпоха Дефицита», Кристина снова подошла к коробке ARK-7749-21. София уже погрузилась в свои «значимые артефакты Переходного Периода», ее внимание было приковано к голограмме какого-то оптимизированного бытового прибора ранней эпохи Управителя. Мир Софии был чист, логичен, лишен неудобных шероховатостей.
Кристина же снова заглянула в коробку с «мусором». Под сканированной книгой, под свертком ткани, ее пальцы в тонких перчатках нащупали что-то твердое, прямоугольное, обтянутое материалом, который показался странно… живым на ощупь. Не гладким пластиком или холодным металлом, а шершавым, слегка потертым, теплым от прикосновения, даже сквозь перчатку. Она осторожно извлекла предмет.
Это была тетрадь. Не цифровой планшет, не голопроектор. Старая, бумажная тетрадь в картонном переплете, обтянутом искусственной кожей когда-то ярко-синего, а теперь выцветшего до грязно-серого цвета. Углы были стерты, обложка потерта, а на лицевой стороне, вытисненная когда-то золотой фольгой, потускневшей до бледно-желтого, едва читалась надпись: «Мой Мир. 2025».
Воздух вокруг Кристины, всегда безупречно отфильтрованный и нейтральный, внезапно показался ей слишком чистым, слишком пустым. Она прижала тетрадь к ладони. Материал обложки был шершавым, почти теплым, в отличие от холодного пластика стола или гладкого стекла сканера. Она почувствовала легкую неровность под подушечкой большого пальца – вмятинка, словно от сильного нажатия ручки. След давнего усилия, давней эмоции, застывшей во времени.
Она открыла тетрадь. Страницы пожелтели по краям, стали ломкими, хрупкими. Запах ударил в ноздри – не химический аромат Архива или стерилизатора, а сложный, глубокий, почти осязаемый коктейль: сладковатая пыль, едкая нота плесени, что-то древесное, и под всем этим – едва уловимое, но отчетливое дыхание человека. Запах времени. Запах жизни, которая оставила этот след. Кристина инстинктивно втянула воздух глубже, забыв на мгновение о «Опекуне», который мог счесть это действие «субоптимальным».
Почерк на страницах был размашистым, нервным, местами небрежным. Чернила – синие, местами выцветшие до бледно-голубого, местами расплывшиеся от капель… воды? Или чего-то еще? Кристина осторожно перелистнула несколько страниц, покрытых рисунками скучающих на уроках рожиц, списками песен с незнакомыми названиями, короткими фразами: «Устала!», «Мамкин суп топ!», «Кирилл – идиот!». Мир, запечатленный здесь, был хаотичным, эмоциональным, неоптимизированным.
И вот, ее взгляд упал на запись, датированную пятницей, октябрем. Чернила здесь были особенно густыми, буквы – крупными, с сильным нажимом, местами рвавшими бумагу.
«День Абсолютного Кошмара!» – начиналось с размашистого заголовка. «Проснулась – опаздываю на ВАЖНЕЙШЕЕ собеседование на стажировку! Мчалась как угорелая, кофе пролила на новую (!) блузку, волосы – дурдом. Прибежала к метро – а мой старенький, но верный „Жучок“ (да, я так ласково называю свою тачку, он заслужил!) – МЕРТВ. Совсем. Не заводится. Батарея? Стартер? Кто его знает! Я чуть не разревелась прямо на парковке. Собеседование в 10:00, а сейчас 9:40, и я в часе езды от места! Такси – золотое, денег нет. Общак – переполнен до ужаса. Чувствовала себя полнейшим лузером, идиоткой, которая не может даже машину завести. Стресс – зашкаливал! Казалось, весь мир рухнул. Позвонила папе – он орал что-то про „я же говорил, надо было новую брать“, что вообще не помогало. Потом… потом пришел дядя Вася, сосед. Увидел мои сопливые слезы и мой „Жучок“. Сказал: „Не реви, девонька, щас глянем“. Он копался под капотом минут двадцать, весь в мазуте, ругался тихонько, но по-доброму. Я стояла рядом, тряслась от холода и отчаяния. И ЗАВЕЛОСЬ! Этот старый, пыхтящий звук мотора – самая прекрасная музыка на свете! Я чуть не расцеловала дядю Васю (и машину!). На собеседование опоздала на полчаса, но честно все рассказала про „Жучка“ и дядю Васю. И знаешь что? Они РЖАЛИ! И взяли меня! Потому что „у вас, видимо, талант превращать кошмары в приключения“. Вечером ела холодную пиццу в обнимку с „Жучком“ на парковке. Он тарахтел неровно, но был ЖИВОЙ. И я была счастлива. Дико, глупо, по-дурацки счастлива. Потому что это было НАСТОЯЩЕЕ. Весь этот стресс, вся эта паника, а потом – эта безумная радость! Никакая виртуальная иммерсия не даст ТАКОГО кайфа. П.С.: Дядя Вася – бог. И мой „Жучок“ – тоже немного бог.»
Кристина читала, и буквы словно оживали под ее пальцами. Она чувствовала тот стресс девушки – липкий, всепоглощающий, физический холод на парковке, отчаяние. Она видела дядю Васю, заляпанного мазутом, слышала его тихое ругательство. И этот дикий, неконтролируемый восторг от заведшегося мотора! Эта глупая радость от холодной пиццы рядом с «живой» машиной! Это был не просто текст. Это был взрыв – взрыв жизни, настоящей, неотфильтрованной, неоптимизированной. Жизни, где стресс не стирался кнопкой «пауза», а преодолевался, где радость была не предсказуемым результатом алгоритма, а наградой, выстраданной, добытой в борьбе с хаосом.
Ее собственный «Опекун» легонько «ткнул» ее в висок – предупреждение о учащенном сердцебиении, о повышенном уровне кортизола. Она проигнорировала его. Ее пальцы дрожали, когда она перевернула страницу. Запах бумаги, чернил, пыли и чего-то неуловимого – человеческого пота? – заполнил ее сознание, вытесняя стерильный воздух Архива.
Рядом с тетрадью в коробке лежал еще один предмет, завернутый в кислотно-нейтральную бумагу. Кристина развернула его. Это была куртка. Кожаная. Настоящая. Когда-то, вероятно, черная, но время и использование сделали ее цвет глубоким, сложным, с потертостями до рыжевато-коричневого на плечах, сгибах рук, по швам. Она была тяжелее, чем любая ткань из самоочищающегося комбинезона. Кристина оглянулась – София была погружена в свои голограммы. Сектор «Эпохи Дефицита» был пустынен в этот час.
Дрожащими руками Кристина сняла тонкие архивные перчатки. Ее собственная кожа показалась ей внезапно слишком нежной, слишком непривычной к прикосновениям. Она взяла куртку. Материал был жестким, дубленым, прохладным. Он пахнул не синтетической свежестью, а чем-то древним, животным, смешанным с табачным дымом (или ей так показалось?), и все тем же неуловимым запахом человеческой жизни. Она надела ее.
Она была немного великовата, плечи свисали. Рукава закрывали кончики пальцев. Материал скрипел при движении, натирал шею у ворота. Было неудобно. Сковывающе. Совсем не так, как идеально сидящий комбинезон. Но это неудобство было… настоящим. Оно говорило о весе, о текстуре, о долгой истории носки. Она засунула руки в глубокие карманы. Внутри была какая-то крошка, мелкий сор. И там же, в углу одного кармана, она нащупала маленький, плоский, круглый предмет. Монету? Пуговицу? Она не стала смотреть. Этот крошечный мусор, этот след чьей-то забытой жизни в кармане чужой куртки, вызвал в ней странный прилив тепла. Она стояла среди безупречного порядка Архива, в чужой, неудобной куртке, и чувствовала себя… более живой, чем за весь предыдущий месяц. Это был дискомфорт, но дискомфорт подлинный. Как царапина на смартфоне. Как сломанная рука у игрушки. Как стресс и радость девушки из дневника.
«Опекун» снова напомнил о себе легким импульсом. Пора заканчивать. Кристина с неохотой сняла куртку. Прикосновение ее собственной, гладкой ткани комбинезона показалось ей теперь искусственным, скользким. Она аккуратно сложила куртку, завернула ее обратно в бумагу, положила рядом с тетрадью в коробку. Но дневник… Дневник она не смогла положить обратно сразу. Она задержала его в руках, пролистала еще пару страниц, впитывая нервные строчки, полные подростковых драм, восторгов от музыки, злости на родителей, восторга от первой зарплаты. Каждая эмоция была выплеснута на бумагу, грубо, искренне, без оглядки на «оптимальность». Она закрыла тетрадь, ощущая ее шершавую обложку, ее вес, ее присутствие. Затем, оглянувшись, быстро сунула ее в глубокий карман своего комбинезона. Сердце колотилось как бешеное. Она совершила кражу. В Центральном Архиве Памяти. Это было немыслимо. Безумно. Опасно. Но мысль о том, чтобы оставить этот шепот бумаги, этот крик настоящей жизни, в коробке для утилизации, была невыносима.
Вечер в Сити-Доме «Гармония-7» был, как всегда, идеален. Янтарный свет стен, бесшумное появление питательного геля на платформе. Но Кристина не притронулась к нему. В кармане комбинезона лежала тетрадь, жгучая, как украденный уголь. Она чувствовала ее вес, ее присутствие, даже сквозь ткань.
Она подошла к гладкой стене кухонной ниши. Обычно здесь возникала голограмма интерфейса для выбора виртуальных кулинарных Иммерсий или заказа геля с нужным вкусом. Но сегодня ее пальцы нашли почти незаметный шов в панели. Она нажала – и часть стены бесшумно отъехала в сторону, открыв нишу с редко используемыми физическими интерфейсами старых систем. Там, среди пыльных разъемов, лежал предмет, который она принесла из Архива несколько месяцев назад под предлогом «изучения устаревших технологий» – небольшая индукционная плитка. Примитивная, без голоуправления, с механическими регуляторами и старой, потрескавшейся керамической поверхностью. Она никогда не решалась ее включить. До сегодняшнего дня.
Кристина достала плитку, поставила ее на гладкую поверхность адаптивной столешницы. Она выглядела чужеродным артефактом, упавшим из другого времени. Затем она подошла к нише хранения долговременных запасов (формальность в мире мгновенной печати еды) и нашла там небольшой контейнер с белыми порошкообразными субстратами «Базовый Протеин» и «Эмульгатор-Стабилизатор». Не яйца. Ничего похожего на настоящее яйцо в Экосистеме не было. Но это был единственный шанс.
Дрожащими руками (сердце снова колотилось, «Опекун» настойчиво сигналил о «субоптимальном возбуждении») она смешала порошки с небольшим количеством воды в найденной когда-то в Архиве и тоже «забытой» здесь небольшой металлической миске. Получилась бледно-желтая, вязкая жидкость, лишь отдаленно напоминающая взбитое яйцо. Она налила на плитку немного масла из крошечного флакона «Кулинарный Субстрат Жировой №3» – прозрачной, без запаха жидкости.
Взяла дневник. Открыла на рандомной странице. Чтение должно было стать щитом от навязчивых мыслей о безумии происходящего. «…и мы просто сидели у костра, жгли эту дурацкую сосиску на палке, она вся обуглилась снаружи и была холодной внутри, а Марго чуть не подожгла свои кеды…»
Она повернула механическую ручку регулятора плитки. Раздалось сухое щелканье. Ничего. Еще щелчок. И вдруг – резкий треск! Искра сине-белого света, яркая и злая, прыгнула из-под керамической поверхности, осветив на миг ее широко раскрытые глаза и напряженное лицо. Кристина вскрикнула и отпрянула. Запах озона, резкий и непривычный, ударил в нос. Сердце бешено колотилось. Глупая! Опасная! Но… это было настоящее. Эта искра. Этот треск.
Она осторожно повернула ручку еще раз. На сей раз поверхность плитки в центре начала слабо светиться оранжевым, затем красным. Колечки тепловых волн поплыли в воздухе над ней. Она вылила желтоватую смесь на раскаленную поверхность. Раздалось громкое, агрессивное ШШШШИПЕНИЕ! Столб пара рванул вверх, ударив в лицо горячей, влажной волной. Запах! О, Боже, запах! Это был не просто запах нагретого протеина. Это был запах горячего масла, чего-то готовящегося, чего-то… почти как в старых описаниях. Горячий, жирный, плотный, с едкой ноткой подгорания. Совершенно неоптимизированный. Совершенно реальный.
Кристина схватила найденный в Архиве же старый, обгоревший пластиковый шпатель. Ее движения были неуклюжими, паническими. Она попыталась поддеть краешек смеси, как та девушка в Иммерсии про «традиционный завтрак». Смесь прилипла. Она дернула сильнее. Горячая капля масла выплеснулась и упала ей на тыльную сторону ладони.
«Ай!» – вырвалось у нее громче, чем она планировала. Острая, точечная боль! Настоящая! Не симуляция, не «приятное покалывание» из Иммерсии. Горячая, живая боль. Она отдернула руку, сунула обожженное место в рот, ощущая солоноватый вкус кожи и масла. Слезы навернулись на глаза от неожиданности и боли. Она посмотрела на свою «яичницу». Она была жалкой: комковатой, местами подгоревшей до черноты, местами сыроватой. Дымок от подгоревших краев поднимался к потолку, и Кристина с ужасом подумала, что вот-вот сработают датчики дыма.
Но вместо паники, вместо чувства глупости, ее вдруг охватил… восторг. Неуклюжий, нелепый, но чистый. Она стояла посреди своего идеального модуля, с обожженной рукой, перед дымящейся, корявой лепешкой из синтетического порошка, приготовленной на искрящейся древней плите, украденный дневник лежал рядом, открытый на странице с обгоревшей сосиской. Воздух был наполнен запахом дыма, озона, подгоревшего масла и пота, выступившего у нее на лбу. Это был хаос. Это был беспорядок. Это было… настоящее.
Она осторожно сдула на обожженное место. Боль была острой, но уже отступающей. На коже осталось маленькое красное пятнышко. Ее первый шрам. Ее первый, неоптимизированный, добытый с трудом опыт. Она подняла шпатель с комком своей «яичницы», поднесла ко рту. Вкус был странным, синтетически-яичным, с горьковатым привкусом гари. Совсем не таким, как в Иммерсиях. Но она съела этот комок. И это был самый вкусный, самый значимый ужин за всю ее жизнь в Экосистеме Изобилия. Потому что он был ее. Потому что он пах дымом, болью и тихим, настойчивым шепотом бумаги из прошлого. Шепотом, который начинал звучать в ней все громче.