- -
- 100%
- +
Майкл вскинул брови:
– Ваша мама была во Франции? При том режиме?
– Она в торгпредстве работала. А отец, тогда он был военным, в комиссии по закупке авиационной техники, тоже в Париже. Там они и познакомились. – Щербинин улыбнулся: – Так что я чуть было не родился в Париже.
– Представьте, и я! – хохотнул Майкл. – Но вместо меня родилась моя сестра, Мари. А в какие годы ваши родители там были?
– Тридцать второй, тридцать третий…
– О! – воскликнул Майкл. – И мои были еще в Париже.
– Ваш отец не таксистом работал?
Майкл улыбнулся:
– Многие русские офицеры работали, отец – нет. Он с детства увлекался фото, и его взяли фотографом на студию «Гомон», потом стал ассистентом опратора…
– А-а. Я почему спросил: мама туда приехала – взяла такси. А их инструктировали не садиться к русским, могут быть провокации. А как узнаешь. Мама немного говорила по-французски, что с гимназии помнила. Сказала – в Советское посольство. Тот спросил, бывала ли она в Париже. По дороге что-то ей показывал, а когда она выходила, вдруг на чистом русском говорит: «Помоги вам Бог, дочка. Хоть вы от Него и отказались». Она перепугалась, что-то буркнула. Потом все переживала, что грубо ответила.
– Позвольте полюбопытствовать: а вы верите в Бога?
Щербинин помедлил, прежде чем ответить:
– Скорее «да». И знаете почему? Все можно объяснить эволюцией: вода, газы, лава, черт знает что еще образовали аминокислоты, те дали белок, тот клетку – пошло-поехало. А как, ответьте мне, возник наш разум? Тоже продукт эволюции? Тогда почему букашки-таракашки за миллионы лет не додумались до элементарного колеса? Ни гориллы, ни одна тварь – только наш разум. Откуда он взялся? Из космоса завезли, из параллельного мира? Законный вопрос: а откуда он взялся у инопланетян-иноземлян? Напрашивается вывод: разумом их мог наделить тот, кто изначально им обладает. Создатель. А Христос, Аллах – мифотворчество. Родители мои крещеные, потом сменили конфессию на коммунизм. Мое поколение вообще в атеизме выросло. Хотя эстетически тяготею к православию. А вы?
– Хороший вопрос. Отец был жив – ходил с ним в православную, у нас ее называют ортодоксальная. Маман моя, французская еврейка, неверующая была. А жены… Первая была лютеранка; вторая, мать Дино, католичка; а нынче у меня буддийка. Тайка. Кван. Словом, Парк Пяти Религий – есть у нас такой в Лос-Анжелесе.
– Жена все приглашает, она тоже в Лос-Анджелесе.
– В самом деле, у вас в Лос-Анлжелесе жена? – почему-то обрадовался Майкл. – А что ж вы, отчего ж вы… Но виноват, не смею выведывать.
– Моя жизнь – здесь. Дочь, дом, друзья, язык… Кто-то, не помню, метко заметил, что Россия создана в назидание другим, как не надо жить. К сожалению, так оно и есть. Но я люблю ее, родителей не выбирают.
– Я тоже люблю Америку и вряд ли смог жить где-то еще. Невероятно, нас столькое роднит с вами, голубчик, Игорь Алексаныч!
– Особенно 1917 год.
– Имеете в виду, что ваш отец был на стороне красных? Но ведь это дело прошлого.
Щербинин несколько удивился, затем сообразил и погрозил мундиру:
– Ну, Римма, погоди! Все вам продала. И что ж вы будете с ним делать?
– О! – засмеялся Майкл. – Надену на Halloween, праздник у нас, буду ходить пугать народ русской угрозой.
– До сих пор?
– Россия непредсказуема.
– Да уж, умом Россию не понять, – хмыкнул хозяин, а Майкл подхватил:
Аршином общим не измерить:У ней особенная стать —В Россию можно только верить.Тютчев, верно? И как верно сказано!
– А вы, Михал Андреич, верите? – не без лукавинки поинтересовался хозяин.
– Верю ли я в Россию? Боже мой! Верю, голубчик, еще как верю! Особенно после того что увидел в Питере и за вчерашний день в Москве.
– И что ж вы такое увидели?
– Увидел, что Россия жива. Мой отец не верил, говорил – все может статься: и Америка уйдет под воду, как Атлантида, но Совдепия – навсегда. Верно, и ваш так думал?
– А как он мог еще думать: с 17-го года с большевиками, с 19-го в большевиках…
– И вот те на, да? – усмехнулся Майкл. – Под воду ушла Совдепия, а Россия взяла да всплыла. Или подспудно жила параллельно с режимом. А где ваш батюшка воевал?
– Где не воевал! Сперва в царской – он 1898 года рождения, я поздний…
– Почти одногодки с моим, – хлопнул в ладоши Майкл, – мой 99-го. И я тоже поздний.
– Надо же ж. Ну вот, участвовал в Октябрьских событиях в Москве, потом…
– О боже, так он участвовал в тех событиях?! – аж подскочил Майкл.
– У Никитских с пулеметом сидел от юнкеров отбивался.
– Боже правый, среди тех юнкеров был мой отец! Не в Англиканской церкви, случаем?
– Где-где? Нет, Тверской бульвар и Малая Бронная, угловой дом. Из эркера вел огонь.
– Из эркера, говорите? Смутно припоминю. Отец же книгу написал, вернусь – надо будет перечитать. Возможно, и стреляли друг в друга, а?
– Лучше бы целились – мы бы с вами не сидели не пили водку.
– Не иначе Господь отвел им руки, чтобы их сыновья могли помянуть своих белого и красного отца.
– Да что ж это деется, черт побери! – вдруг возмутился Щербинин и снова крикнул в прихожую: – Леша, где водка?! – И не получв ответа, отлил Майклу из своей стопки.
– Мой отец случайно тогда оказался в Москве, – пояснил Майкл. – Он последний из Иевлевых, кто воспитывался в Морском Корпусе – ну вы знаете, о чем я говорю…
– Представьте – нет.
– Морской корпус в Санкт-Петербурге? – не поверил Майкл. – Вы меня разыгрываете.
– Представьте, не знаю.
– Ну как же, самое элитное учебное заведение в Императорской России. К слову, ваш коллега авиаконструктор Сикорский там воспитывался. А ваш отец?
– Мой воспитывался в приюте.
– О, сирота, – понимающе покивал Майкл.
– Точнее, незаконнорожденный. Моя бабка, я ее не видел, крестьянская девка, видно хороша собой была, ну и прижила от кого-то. Ушла из деревни в Москву, родила, а замуж вышла – отца в приют отдали. Муж, видно… У отца и фамилия по матери – Щербинин.
– А отца своего он знал?
– Какой-нибудь Нехлюдов заезжий, – пожал плечами Щербинин.
Майкл непонятно оживился:
– Пожалуйста, Игорь Алексаныч, сколько можно подробно!
– А что вас так… Обычное дело было: приезжает офицер, трахает хорошенькую девку и уезжает. «Воскресение» Толстого читали?
– Как не читать, и «Войну и мир», и «Анну Каренину»… Позвольте полюбопытствовать: «трахает» – это, э-э…
– То самое.
– Боже мой! Невероятно! – странно разволновался Майкл. – Из какой деревни она была, случаем, не из имения князей Щербатовых? Это где-то здесь, в Московской губернии.
– Почему вы спросили?
– Семейных скелет в шкафу, – усмехнулся Майкл. – Отец, когда он переехал в Париж – его представили княгине Ольге Алексане Щербатовой, и в разговоре она спросила отца, не знает ли он что-либо о судьбе матери его брата. Отец удивился, сказал, у него сестра, а не брат. Она ужасно смутилась, сказала, что, верно, спутала, но отец понял, что не спутала, и умолил рассказать. Дело касалось моего деда Николая – я-то узнал уже после смерти отца, маман рассказала. При отце на разговоры о деде было табу, ни фото, ни писем – ничего.
– Я о своих тоже никогда не слышал. Может, так принято было?
– Чтобы принято, это едва ли. Что до меня, еще один скелет. Когда отец привез маман в Сербию познакомить родителей с невестой, дед ему заявил: женится на еврейке – сына у него больше нет, буквально выгнал. И они не знались во всю оставшуюся жизнь.
– Наверное, и у меня скелет, – усмехнулся Щербинин.
– И это не конец истории, милейший Игорь Алексаныч! Конец прямо в духе О'Генри. Вперед должен сказать – отец маман, Морис Леви, был модным парижским адвокатом и чрезвычайно, знаете, высокого о себе мнения. Когда маман сказала, что выходит замуж за русского, Морис пришел в бешенство: «Чтобы дочь Мориса Леви вышла замуж за какого-то русского босяка?!» А маман на вид хрупкая была, но характер, я вам доложу…
– Как у моей, – улыбнулся Щербинин. – «Маман» – это по-дворянски?
– По-французски. Она меня – Мишель, я ее – маман, иногда по имени – Аньес. Ну вот, и Морис прервал с дочерью все отношения. Внучка, моя сестра Мари, родилась, так он даже увидеть не пожелал. А незадолго перед приходом в Париж немцев, маман звала родителей к нам в Америку. Морис заносчиво ей ответил, что она-де забыла, кто ее отец, и что Рейх такими людьми, как он, не бросается. Каков конец, вы догадываетесь.
– Нетрудно.
– Мм, о чем я говорил?
– Об отце вашей маман.
– Нет, прежде?
– О вашем деде Николае.
– А, верно. Голубчик, вы меня останавливайте без стеснений, а то я буду растекаться по древу – жизни не хватит. А столько хочется рассказать, расспросить!.. Так вот, когда дед был уже в выпускной роте… В Корпусе существовала практика назначать успевающих гардемаринов унтер-офицерами в младшие роты. Деда назначили в кадетскую роту, где воспитывался сын князей Щербатовых. Мальчик болезненный, дед его опекал, тот, верно, писал родителям, и Щербатовы пригласили деда на рождественские каникулы к ним в имение. Там у него случилась связь с крестьянской девкой – а он тогда уже был помолвлен с дочерью адмирала Волкова – Машенькой, моей будущей бабушкой. По окончании дедом Корпуса и производства в мичмана они обвенчались, и в августе 1899 года у них родился мой отец. Назвали Андреем, в честь моего прадеда…
– И девка та тоже родила, – догадался Щербинин.
– Совершенно верно! – подхватил Майкл. – Дед гостил у Щербатовых на Рождество, от Рождества девять месяцев – январь, февраль…
– Сентябрь, – вперед него сосчитал Щербинин.
– А ваш в каком месяце?
– Мой? Вы… – Щербинин расхохотался. – Вы с ума сошли. Хотите сказать…
– Ах, и вы так подумали? – обрадовался Майкл. – Мне сразу подумалось, как вы сказали, что ваш отец незаконнорожденный, и его мать крестьянка…
– Чушь собачья, – посмеиваясь, отмахнулся Щербинин. – Отец действительно сентябрьский – и что с того?
– Но это так совпадает с тем, что сообщила моему отцу княгиня!
– Именно совпадает, не более того.
– Охотно верю, даже скорей всего, что так. Но посмотрите-ка… Наши родители в одно время были в Париже, наши отцы стреляли друг в друга у Никитских ворот, я приехал сюда на день – и из миллионов москвичей пью горькую именно с вами, Игорь Алексаныч! Больно много совпадений. Если вы верите в Создателя – отчего ж не верить в Провидение?
– Черт!.. – прорычал Щербинин и со свирепым криком ринулся в прихожую: – Ольга!!!
Из приоткрытой на улицу двери доносился дочерин смех. Щербинин распахнул дверь. Ольга и Дино стояли друг против друга и чему-то смеялись.
– Тебя за смертью посылать! – напустился отец. – Где водка?!
– Ой, пап, извини. Вышла покурить, ну и заговорились с Диней.
– Ты что, иностринца никогда не видала?
– Такого, чтоб мне понравился – нет. – И уставилась на отца с нагловатой улыбкой.
– Попросил ее… Сделай сначала! Потом хиханьки.
Дино поглядывал на них, ничего не понимал, но догадывался, что речь о нем.
– Пап, ты что? Крыша поехала? Я кто тебе, дочь? Выступаешь как ревнивый муж…
– Я… Я… – задохнулся Щербинин. – Я с тобой как отец говорю. Ну, дело твое.
– Пап, я уже большая девочка, окей?
– К сожалению, – буркнул Щербинин и повернулся, чтобы уйти.
– Ну скажи маме, чтоб засунула меня назад.
– Я с ней в разводе, – не оборачиваясь буркнул он.
– Я тебя обожаю, папка! – крикнула Ольга в уже захлопнувшуюся дверь.
– What’s wrong? – спросил Дино.
Ольга сделала удивленные глаза и ответила, что нет, все окей, она сказала отцу она его обожает, и он действительно для нее идеал мужчины. Дино сделал сокрушенную мину, шмыгнул носом и утер «слезы». Он так далек от ее идеала, что у него нет никаких шансов. Она улыбнулась и сказала, что зато он, Диня, похож на ее деда в молодости, особенно на одной фотографии. Дед был пижон и бабник, и Диня, очевидно, тоже. А? Дино заверил, что он не такой, и выставил ладонь, как это делают американцы, клянясь говорить правду и ничего кроме правды. Она поинтересовалась, а что ж он до сих пор не женат? А оттого, сказал он со значением, что до сих пор не был в России. В глазах у нее заплясали чертики.
– Well, let’s go, – закрыла она тему и вошла в мастерскую. – Пап, а «чесночевочку» я не нашла, – на голубом глазу сказала она, чтобы навести с отцом мосты, но он и без того уже отошел: долго сердиться на дочь он не умел.
– Она сама нас нашла, – хохотнул отец. – И оказалась недурна. Как, Михал Андреич?
– Святая правда! – кивнул Майкл и смачно хрустнул огурцом Щербининского посола.
– Присоединяйтесь! – пригласил Щербинин.
Ольга хотела пройти за стол, но Дино задержался возле ее автопортрета, выразив восхищение красотой модели. Женское в Ольге было польщено, но художническое в ней взревновало, и она сказала, что он смотрит на женщину в арт, как на картинку в Playboy. Дино с горячностью возразил, что в работе так талантливо передано любовное томление, а это доступно только искусству. И он хотел бы это купить. Ольга спросила – сколько. Он предложил пятнадцать сотен. Она покачала головой. Он повысил до двух тысяч. Нет. Он прибавил еще пятьсот. И опять – нет.
– Okay, – сказал Дино. – Three thousand. Is it a deal?
В ответ на три тысячи Ольга засмеялась.
– A bid of three thousand dollars for the painting of the most attractive woman I’ve ever met! – зачастил Дино скороговоркой заправского аукциониста: – Three thousand, three thousand…
Майкл и Щербинин прервали беседу и смотрели на детей: первый – с доброй улыбкой, второй – со скрытой неприязнью.
– Three thousand – going once, продолжал Дино. – Three thousand, three thousand…
Глядя, как артистично Дино что-то изображает, Щербинин мысленно выматерился:
– Блин Клинтон хуев! Кривляется как вша на проволоке. – А вслух сказал: – Ну, скоро вы?! Водка греется!
– Идем, пап.
Обходя за ней стол, Дино продолжал:
Three thousand – going twice… – И подставив ей стул и сев сам, заключил: – Sold.
Она замотала головой. Дино вошел в азарт.
– Even for thirty thousand?
Ольга наклонилась к нему так, что он почувствовал тепло ее дыхания, и прошептала:
– I’m not for sale.
Дино в свою очередь наклонился, едва не касаясь губами ее уха, и шепнул:
– Even for a million?
– Show me the money.
– I have it!
Щербинин держал наготове бутылку, чтобы налить им, и по мере того как они перешептывались, все больше заводился.
– Кончайте ваши шушу, рука отсохла! – Он наклонил бутылку к Ольгиной стопке, но она быстро накрыла ее ладошкой. – Из-за чеснока? Целоваться не сможешь?
Дочь улыбаясь ему в лицо:
– Ну что ты, папочка, со специями даже пикантнее.
– Намылилась куда?
– Показать Дине злачные места ночной Москвы.
– Ну… – сказал Щербинин, не найдя, что сказать, и потянулся бутылкой к Дино.
Тот тоже прикрыл ладонью стопку, коротко улыбнувшись:
– No, thanks.
Щербинин перевел взгляд на дочь:
– Блин Клинтон тоже?
Майкл, понятно, не знал эвфемизма «блин» и поправил:
– Билл Клинтон.
Ольга зыркнула на отца.
– Я что, я хотел сказать… – стал выкручиваться тот, – чем-то на Билла Клинтона похож. Ольга повернулась к Дино, поглядела и согласилась:
– Пожалуй. Только изысканнее, утонченнее. Но больше на деда Александра Иваныча – не находишь, пап? На той фотографии – помнишь? где они с бабушкой в Париже…
Снедаемый любопытством «Клинтон» наконец не вытерпел:
– Look, guys, you’re talking about me and I can’t understand a word! That’s not fair.
И действительно было нечестно говорить при нем о нем, когда он ни слова по-русски.
– Учи русский, – сказала ему по-русски Ольга.
– Rusky – what?
– Learn Russian, – перевел ему Майкл.
– Oh, I will, I will! – заверил Дино, расплываясь.
– А не позволите ли взглянуть на это фото? – попросил Майкл. – Если не хлопотно.
Ольга развела руками:
– У нас все фотографии дома, здесь только моя мастерская.
– Ну дай бог не последний раз видимся, – сказал Майкл с неким подтекстом.
– Во! – подхватил Щербинин. – За это и выпьем. Они не хотят, а мы с вами по чутку…
Дино спросил у Ольги, что они о нем говорили, и она повторила про его сходство с ее дедом. Покивав, он наклонился к ней и шепнул, что хочет пригласить ее на обед. Она не возражала, но чуть попозже. Отец краем глаза подглядывал за ней и догадался, о чем речь.
– Надеюсь, за руль ты его по посадишь? – сказал он, со стуком ставя бутылку.
– Что ты, пап! Он же отродясь скорости не переключал, у него даже горшок был с автоматической коробкой.
Щербинин проигнорировал ее шутку, поднял стопку и повернулся к Майклу:
– Поехали!
– Поехали! – чокнулся с ним Майкл.
Ольга с некоторым беспокойством посмотрела:
– Пап!..
– А?
– Такой темп взяли…
– Хочу успеть показать родственничку свое искусство в виноделии, – подмигнул он Майклу, – не каждый день ко мне прилетает.
Ольга истолковала «родственничек» по-своему и сердито зыркнула.
– Не плохо бы у нас сперва спросить. – И невольно прикинула Дино в качестве мужа.
– What? What? – сгорал от любопытства потенциальный муж.
– У нас еще «петрушовочка» на подходе, – поспешил сменить тему отец.
– Спел бы лучше? – сказала дочь. – Пока звуковой барьер не перешел.
– Вы поете? – воскликнул Майкл. – Спойте, голубчик, прошу вас!
– Ну как пою, – засмущался Щербинин, – голоса-то у меня нет… – И кивнул на дочь: – Вон у нас певунья. Будешь петь? Неси!
Ольга принесла гитару. Щербинин пощипал струны, настроил и запел:
Лишь только вечерЗатеплится синий,Лишь только звёзды блеснутВ небесах…Голоса в вокальном смысле у него действительно не было, но был приятный тембр, и пел Щербинин проникновенно, так что цеплял слушателя за душу. Даже Дино, не понимая ни слова, впечатлился. Майкл прикрыл глаза, по щеке скатилась слеза. Ольга наблюдала за всем с видимым удовольствием, если не сказать – гордостью.
Сделав перебор, Щербинин глянул на дочь, и она подхватила:
Отвори потихоньку калиткуИ войди в темный садТы, как тень…Пели на два голоса, причем Ольга вела низкую партию. В отличие от отца, голос у нее был настоящий, сильный и глубокий, но она не форсировала, а пела как отец – душой.
Голос Ольга унаследовала от матери, первой жены Щербинина – Валентины. Они познакомились, когда Валя еще была на третьем курсе театрального института. Природа одарила ее сценичной внешностью, актерскими данными и редкой красоты сопрано. По иронии судьбы, Валя стала жертвой своей одаренности.
Профилирующим предметом для будущих артистов оперетты являлся вокал. На этой кафедре работали отличные педагоги, в недавнем известные певцы, но в завкафедры в те времена «выбирали» не тех, кто достоен, а кого выдвинул партком.
Завкафедры взял перспективную студентку к себе и не справился с ее голосом. Будь на месте матери – Ольга, у нее бы не заржавело сменить педагога. Валентина же была легка, доверчива и в чем-то наивна. Но решающим было то, что завкафедрой вел еще вокальный кружок в клубе завода «Каучук», куда ходила Валя. С его подачи она поступила к нему в театральный и считала себя обязанной.
Клуб «Каучук» возникал в жизни Щербинина не единожды. И не оттого что от дома до клуба десять минут его шага, от школы и вовсе пять, а по лукавой игре случая.
В лето перед десятым классом родители снимали дачу в Быково по Казанке, как и в предыдущие три года. У Игоря там была большая компания, человек двадцат-тридцать его ровестников – в зависимости от того, сколько друзей приезжало к кому-то в гости.
Однажды приехал мальчик, с кем Игорь с ходу подружился, и они пошли кататься на лодке. Оба сидели рядом, по веслу на брата, и старались один другого перегрести, пока не воткнулись в чью-то лодку. Как оказалось, с тремя девочками. Одну новый приятель знал по Москве, и они разговорились. Третью девочку Игорь не разглядел, потому что запал на вторую. Это была вылитая Оливия де Хевиленд. Живьем! Как две капли воды, если не лучше. У Игоря от ее красоты даже голова закружилась. Оливия, которую звали Эллой, (а по паспорту даже и не Элла, а сложнее – отец ее был грек, известный советский гимнаст, репрессированный еще до ее рождения), улыбнулась Игорю, вернее, его дурацкому виду, с каким он на нее пялился. Приятель в это время договорился со знакомой девочкой, что они с Игорем приедут к ним на дачу, в соседнюю Ильинку, и на том расплылись.
Игорь не помнил ни как вернулся с пруда, ни как потом стал собираться: начистил зубным порошком белые парусиновые ботинки; наутюжил стрелки на белых (бывших отцовских флотских брюках), час торчал перед зеркалом, зачесывая волосы, и уже хотел намазать бриолином, но мама, Антонина Петровна, отсоветовала. Он сообщил, куда едет, – в двух словах и небрежным тоном, но проницательнейшая из проницательных Антонина Петровна уже поняла, что это серьезно.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.