Витрина окаянных улыбок

Неблагонадежный сосед

Женщина с шумом задвинула облезлую входную дверь и обернулась. Новое жилище в старой панельке встретило тревожным полумраком, затхлостью и ощущением сырости. Она оставила в коридоре два чемодана своих вещей, собранных впопыхах, включила свет и прошла на кухню.

Зеленая советская плитка потеряла свою былую яркость и оголила швы, к столу приклеилась выцветшая скатерть, а старый, подкопченный снизу чайник одиноко громоздился на разваливающейся газовой плите.

Женщина достала пачку сигарет, открыла со скрипом мутные деревянные окна и закурила. Квартира полностью соответствовала тому, что творилось в ее душе: в кромешной пустоте неизвестные существа сжирали все на своем пути, оставляя после себя лишь развалины.

Сигаретный дым легким облаком окутывал ветви ближайших деревьев, которые заслоняли собой все, кроме небольшого огородика внизу. Чьи-то заботливые руки выращивали овощи и немного цветов, видимо, чтобы скоротать время.

Женщина докурила, нашла в шкафу чью-то старую кружку и отправила в нее окурок. Неизвестно, сколько недель, месяцев или лет придется здесь прожить, прежде чем удастся купить собственное жилье и обзавестись новыми вещами. Она обошла другие комнаты, попутно включая свет и разглядывая рваные обои, обшарпанную мебель и огромный слой пыли, возвышающийся над каждой поверхностью.

В дверь постучали.

Женщина с неохотой прошла в коридор и отодвинула тяжелую дверь. Перед ней на коврике стояла достаточно взрослая гостья с пирогом в руках.

– Вечер добрый! Евдокия Матвеевна я, – приветливо проскрежетала она.

Присмотревшись, женщина поняла, что гостье не меньше восьмидесяти лет, если не старше. Сухонькая старушка была облачена в джинсы и водолазку, а длинные седые волосы тугим хвостом стягивали морщинки к затылку.

– Вот пришла, познакомиться хотела… У нас заведено так, по-людски, – продолжила старушка. – Пирожок вот испекла, к чаю, – она протянула руки вперед.

– Здравствуйте, – ответила женщина вежливо, но в отрешенности. – Ну, раз заведено… Меня Наташа зовут. Проходите. Не уверена, что у меня есть чашки и чай, я только недавно зашла.

– Да ничего, ничего, – подмигнула старушка и сделала шаг в квартиру. – У советского человека всегда все при себе. А кипяточек – он в каждой квартире найдется. Разреши не разуваться, а? А то у тебя тут так пыльно!

Наташа посторонилась, пропуская Евдокию Матвеевну, а затем с усилием закрыла дверь.

– Да, придется здесь наводить чистоту, – вздохнула Наташа. – Вы из какой квартиры?

– А прямо над тобой я живу, – Евдокия Матвеевна поставила душистый пирог на стол и стала искать чашки по шкафам. – Ой, опять табаком тянет. Или это ты балуешься? – обернулась она с прищуром.

– Я, – виновато улыбнулась Наташа.

Старушка покачала головой и продолжила собирать на стол. Движения ее были порывистые, быстрые, но четкие, как будто она всю жизнь заходила к чужим людям на кухни и знала, где и что искать. Наташа решила не мешать и устроилась за столом.

– Я с самого начала тут обитаю, как дом выстроили. Самая старая тут жительница, считай. Ну, может, еще парочка таких древностей, как я, осталась… Остальные все понаехали. Снимают.

Евдокия Матвеевна поставила все принадлежности на выцветшую скатерть, быстро разрезала пирог и тоже села за стол.

– Так много? В подъезде двадцать квартир, и все снимают. Откуда столько? – жуя, удивилась Наташа.

– А чего удивляться? Москва большая – всем надо где-то жить. Вон ты – и тебе уж далеко за тридцать, а тоже снимаешь, – Евдокия Матвеевна отхлебнула чай из блюдца.

– Далеко, – улыбнулась Наташа.

– Ну вот, и я об чем. Приезжая?

– Нет. С мужем развелась, а свою квартиру пока не купила.

– Запойный, что ли?

– Нет, – засмеялась Наташа. – Загульный.

Она смеялась, а в груди гудела огромная дыра от предательства и лжи. А еще от того, что благоверный оставил ее без средств к существованию.

– Все еще будет, не горюй. Поправиться бы тебе только, а то тощая, как приведение, – старушка с шумом отхлебнула чай. – А дети? С ним, что ли?

– Нет, они уже совершеннолетние и вольны сами делать выбор. Хотя это их не касается.

– Детей всегда касается, что происходит с их родителями, – вдруг серьезно сказала Евдокия Матвеевна.

– А у вас есть дети?

– Дочка у меня. Они с внуками недавно в штаты подались, теперь иностранцы. А муж помер лет двадцать назад.

– А вы что же не уехали?

– А куда мне? Я корнями тут вросла. Каждая плитка под ногами – как знакомый сосед. Тут моя жизнь.

– И вы одна здесь?

– Одна. И ты видишь, как я обустроилась? С соседями чай пью, внизу овощи выращиваю. И для души, и для тела дело нашла. На подоконниках в подъезде – тоже мои цветы, – гордо сказала старушка.

– Так это ваше творение? Красота.

– Тружусь потихоньку. Ты, небось, в офисе сидишь?

– Да, я – бухгалтер.

– И не скучно тебе весь день в кресле сидеть?

– Бывает, но я не жалуюсь. Мне нравится.

Беседа мирно текла в неизвестном направлении, оголяя маленькие факты о двух людях, которые полчаса назад и не подозревали о существовании друг друга. Евдокия Матвеевна испекла поистине вкусный пирог. Вечерело, а гостья все еще сидела напротив и пила чай. Наташа разглядывала ее лицо, полностью лишенное румян, и руки с сухой кожей и не понимала, как в таком возрасте можно сохранить любовь к жизни, к людям, к движению, в конце концов. Может, это советское воспитание?

– Муж у меня на заводе работал. Очень любил нас с дочкой. Но простыл, видишь, как жизнь складывается, – рассказывала старушка. – А я медсестрой служила, хотела определить его по знакомству, чтоб подлечили, но он уперся. И оставил меня.

Наташа не нашлась, что ответить, лишь неопределенно угукнула и посмотрела на сигареты, лежащие на окне. Видимо, старушка сообразила, что засиделась, поэтому стала собираться домой. Пирог был съеден, чай выпит, а Наташа вдруг поняла, что совсем не устала от внезапной гостьи. В груди все еще зияла дыра, она никуда не делась, но маленькая капля поддержки оказалась как нельзя кстати.

Старушка ушла, а Наташа осталась в пустой пыльной квартире один на один со своими демонами. Время было еще детское, поэтому она принялась за уборку, так как спать в пыльной комнате вовсе не хотелось. Время приближалось к полуночи, когда она продолжала возиться со спальней. Видимо, арендодатель решил, что нужно выставить самую низкую цену, тогда и убираться не будет необходимости.

Впереди маячило утро понедельника. Наташа выкурила на ночь сигарету и легла спать. Кровать оказалась мягкой, но в эту ночь сон не шел. Наташа постоянно просыпалась от каких-то звуков. Казалось, пятиэтажка жила собственной жизнью, и даже ночью не прекращала свои процессы. Утром она ушла на работу невыспавшаяся и разбитая.

Кое-как поднявшись на свой этаж после трудового дня, с полными сумками провизии, Наташа хотела уже открыть дверь и провалиться в сон, но замерла. Перед дверью лежал все тот же коврик, но весь покрытый грязью, как будто на нем танцевала рота солдат после полевых испытаний.

Справившись с шоком, она все же открыла дверь и затащила коврик в ванную комнату. И бросила его там.

– Сначала я посплю, – пробормотала она и уже было отправилась в спальню, но в дверь постучали.

– Черт, – тихо выругалась Наташа.

– Наташенька, здравствуй, – проскрежетала Евдокия Матвеевна. – У тебя соли не будет? А то я уже тесто замесила, хвать – а соли-то и нету!

– Конечно, Евдокия Матвеевна, сейчас принесу, – сказала Наташа и пошла на кухню.

– Я смотрю, ты не убиралась, – сказала старушка, внезапно появившись сзади.

– Я вчера только спальню успела отмыть. Столько пыли, – ответила Наташа, подпрыгнув. – Держите соль.

– Спасибо! Пойду я, а то тесто ждать не любит! – потрясла она трофеем и удалилась.

Наташа на полусогнутых ногах закрыла дверь и позволила себе часик поспать, а затем снова принялась за уборку. В этот раз дело пошло быстрее: квартира сияла чистотой, а коврик из ванной перекочевал обратно на лестничную клетку, лишившись своей грязи. Наташа выкурила свою традиционную сигарету перед сном и отправилась в кровать, в надежде все-таки выспаться, но этому не суждено было сбыться. На рассвете она проснулась от грохота за окном. Прямо на карнизе все голуби этого района собрались, чтобы встретить восход солнца. Иначе как объяснить их количество? Они дрались, хлопали крыльями, врезались в стекло, а главное, производили шума столько же, сколько производит стадо коров с бубенчиками.

Наташа стояла около окна и не верила своим глазам. Она пыталась разогнать всю эту вакханалию, но через некоторое время голуби слетались снова. Ей ничего не оставалось как уйти на кухню, открыть окно и покурить, но и там сумасшедшие птицы уже все оккупировали. Оставшееся время до работы Наташа ловила голубей по квартире, случайно залетевших в нее, когда без сигареты жизнь казалась обреченной.

Вечером Наташа снова приползла с работы еле живая. Удивительно, но рана в груди отошла на второй план. Глаза слипались, а голова была чугунная, словно в нее забили десятки гвоздей. Хотелось просто выжить.

Одно радовало. Дома был порядок. Не нужно было скакать и отковыривать грязь со всех поверхностей. Можно было лежать. Просто лежать. Без мыслей и пугающих раздумий.

Вечер действительно прошел тихо. Правда, пока Наташа ужинала, увидела пару тараканов, но это не беда. Беда началась, когда в дверь постучали.

Наташа открыла дверь.

– Наташенька, на тебя тут жалобу кто-то председателю написал, – начала Евдокия Матвеевна.

– Чего? – опешила Наташа. – Какую жалобу?

– Пишут, мол, мусор кто-то под окнами бросает. Окурки, значится.

– Но я не выкидываю окурки в окно!

– Я так и сказала председателю! Не могла она! Я же сама видела, что ты в чашку их сваливаешь.

– Идиотизм, – буркнула Наташа. – Спасибо вам, Евдокия Матвеевна! Хотите чаю?

– Можно.

Они прошли на кухню и занялись своими привычными делами: Евдокия Матвеевна снова сама ставила чайник и искала чашки, а Наташе оставалось только тихо наблюдать за ее отточенными движениями.

– Я сразу Петровичу велела порвать ту бумагу, – продолжала старушка скрипучим голосом. – Эка невидаль, окурков накидали! Сейчас молодежь пошла! Под каждым окном толпятся, не поймешь, кто чего делает. Наверняка, они и раскидали.

– Наверное, – вздохнула Наташа.

– А ты чего какая смурная? Случилось чего? – нахмурилась Евдокия Матвеевна.

– Не высыпаюсь я что-то. То одно, то другое, – зевнула Наташа.

– А, ну так это не беда. Сейчас чай допьем, и ложись себе, – махнула она рукой. – Я тебе мятки занесу, после нее спится, как в молодости после танцев.

– Спасибо, – улыбнулась Наташа.

Евдокия Матвеевна довольно скоро принесла пучок мяты с собственного огородика и, прежде чем удалиться восвояси, вдруг около двери сказала:

– Наташ, это ты коврик-то так измучила? Почистила бы что ли…

Наташа опустила глаза вниз и обомлела: идеально вычищенный коврик снова был похож на грязную вонючую кучу с солдатского полигона.

– У нас в подъезде живут дети? – спросила она у старушки.

– Живут, конечно. Куда же без них, – охотно ответила та.

– Понятно. Поймаю я их, потом посмотрим, кто будет смеяться, – пробурчала сквозь зубы Наташа.

Немного повозмущавшись, соседки разошлись по квартирам. Наташа заварила принесенный пучок мяты, но так и не выпила, потому как уснула без задних ног прямо за столом, сложив голову на выцветшую клеенку. Среди ночи она все-таки перебралась в кровать, когда внезапно очнулась от задеревеневшего тела. Рассвет она встретила под дружные танцы голубей на подоконнике. На этот раз то ли голуби были тише, то ли накопившаяся усталость не давала даже возможности возмутиться – шум доносился как будто издалека.

Наспех собравшись, Наташа поскакала на работу, попутно вляпавшись в какую-то дрянь на ручке двери. Уже на лестнице, когда она рылась в сумке в поисках салфетки, она услышала разговор соседей, которые также шли на работу.

– И ведь понимаешь, я же не сошла с ума. У меня в квартире постоянно чем-то воняет, что-то грохочет, а главное, ко мне через день ходит участковый! Говорит, на меня соседи жалуются! Хоть бы один лично пришел!

– И у меня какая-то чертовщина. Может здесь место проклятое? Нужно на другую квартиру съезжать, однозначно.

Весь день на работе ее одолевали мысли: об услышанном разговоре, об усталости, о странностях, которые происходят. Чисто теоретически, одна в пустой квартире она должна была привести расшатанные нервы в нормальное состояние, но план терпел сокрушительное фиаско. Какие, к черту, курсы танцев или гончарного мастерства? Она элементарно не могла выспаться!

Наташа, как обычно в обед, позвонила сначала дочери, а потом и сыну. За них можно было не переживать: дети давно научились о себе заботиться, а также друг о друге, если того требовала ситуация.

– Мамуль, давай тебе скрытые камеры поставим у двери? Элементарно, Ватсон! Будешь онлайн смотреть фильм о злостных нарушителях, – сразу предложил Максим, когда услышал рассказ матери.

Конечно же, Наташа хотела.

Максим сам все купил и установил этим же вечером, Наташе оставалось только смотреть в монитор с чашкой чая в руках.

К сожалению, или к счастью, этим вечером лестничная площадка не привлекала интереса лиц хулиганской наружности. Несколько соседей сновали туда-сюда с пакетами еды, Евдокия Матвеевна бодро семенила с лейкой, поливая цветы на окнах, а детей и вовсе не было видно. Выкурив по традиции сигарету перед сном, Наташа легла спать.

Утро четверга встретило головной болью и несколькими десятками глаз голубей. Фобия, подразумевающая, что где-то в мире существует утка, которая за тобой следит (да-да, есть такая фобия), превращалась в вариант, где за тобой следят голуби.

Наташа разогнала надоедливых птиц и осмотрела подоконник. К удивлению, она обнаружила несколько пшеничных зернышек, которые не успели проглотить. И это на третьем этаже!

– Это все смахивает на паранойю, – пробормотала она под нос и отправилась на работу.

Дверь в квартиру приветствовала Наташу пыльным ковриком, который уже не удивлял. В ее жизни, кроме сигареты на ночь, появилась вторая традиция – отчищать дверной коврик от кучи грязи. Вот только вторая традиция абсолютно не радовала, а даже наоборот, раздражала.

Закрыв за собой дверь, она устремилась к ноутбуку. На этот раз она поймает детишек с поличным!

Сначала на видео ничего не происходило. Также прошли несколько соседей, Евдокия Матвеевна семенила с лейкой, а детей так и не было видно. Наташа закурила. Старушка на видео монотонно поливала цветы, обрывала сухие листики и складывала к себе в карман. Затем она поднялась выше, видимо, к себе.

Наташа уже хотела нажать на паузу, чтобы хотя бы приготовить себе ужин, но тут заметила движение: на видео сверху спускалась Евдокия Матвеевна со свертком в руках. Подойдя к двери Наташи, она отодвинула коврик, положила на его место принесенный, грязный, а тот забрала к себе наверх.

Мысли об ужине улетучились сами собой, как будто их никогда и не было. Наташа замерла перед картинкой, не в силах пошевелиться или хотя бы моргнуть. Она знала людскую натуру, понимала, что в любой момент времени человек может подвести другого человека просто так, без причины, но не была готова столкнуться с откровенным вредительством от старушки, которая добродушно улыбалась в глаза и пила с ней чай.

Тем временем на видео снова обозначилось движение: Евдокия Матвеевна подошла к одной из четырех квартир на этаже и поводила мизинцем левой руки по дверному глазку, затем подошла ко второй и средним пальцем той же руки поводила по ручке, а под третью дверь правой рукой она что-то выдавила из тюбика. И бодро посеменила домой.

Наташа с шумом выдохнула и схватилась за голову. Злости не было, нет. Это было огромное чувство непонимания и шока, которое бродило по телу, не зная, где остановиться. Она настолько потеряла связь с миром, что даже не заметила, что старушка выжила из ума. А если она захочет ее поджечь?

Наташа встала из-за стола и направилась на этаж выше. Скандалить с Евдокией Матвеевной не хотелось, но желание еще раз посмотреть ей в улыбающиеся глаза пересиливало. Она нажала на звонок, но он не сработал. Тогда она постучала и приготовилась ждать.

Спустя некоторое время раздалось еле слышимое шуршание, затем дверь осторожно приоткрылась, а в проеме через цепочку показалось удивленное лицо старушки.

– А-а! Наташенька! Здравствуй! Что стряслось? – Евдокия Матвеевна распахнула дверь, морщинки у ее глаз собрались в длинные глубокие лучи, а сухие губы растянулись в улыбку.

Она вышла на площадку, захлопнув за собой дверь.

– Здравствуйте, Евдокия Матвеевна, – медленно проговорила Наташа, внимательно всматриваясь в ее лицо. – Да вот, хотела узнать, как у вас дела, давно вас не видела.

– Какие у меня могут быть дела? – засмеялась старушка. – Огородик полила, травку подергала, на почту сходила, – так и день прошел. Ты-то как, красавица? Все работаешь… А у меня пирог скоро поспеет! Давай-ка я дождусь его, а потом к тебе на чай приду?

– Честно говоря, я дихлофосом там все набрызгала, – не моргнув глазом, соврала Наташа. – Мошки откуда-то налетели, спать не дают. Пригласите на чашечку чая?

– Ох, – Евдокия Матвеевна явно не была готова к такому повороту. – Идем, конечно. Давно у меня гостей не было, – она развернулась и открыла дверь, запуская Наташу в коридор. – Держи тапочки.

Наташа переобулась и пошла вглубь квартиры за старушкой. В нос ударил тонкий аромат ландыша, который накладывался на ветхий нафталиновый шлейф. Проходя мимо зала, Наташа заметила немного обветшалой мебели, покрытой вязаными салфетками, разноцветные ковры на стенах и полу, старую стенку с поехавшими дверцами. Стены украшали пожелтевшие от времени обои с цветочным узором, а под ногами лежал выцветший линолеум с поскрипывающей под ним фанерой. Кухня была тоже с бледно-зеленой плиткой, как у Наташи, только аккуратно вычищенная. В углу стоял одинокий сервант со старым сервизом, который сейчас и доставала хозяйка. Она делала все в молчании, как будто не принимала гостей очень много лет.

– Евдокия Матвеевна, – начала Наташа, устроившись за столом. – Я… Я не знаю, как начать.

– Что стряслось? – развернулась к ней старушка с участием.

– Я… Кхм… Мне показалось, что у нас с вами за эти дни создались доверительные отношения…

– Так и есть, – с готовностью кивнула старушка, держа чашку двумя руками у груди.

– У меня стали происходить странные события, и я поставила скрытую камеру, – Наташа говорила так, как будто боялась обидеть ее. – Я рассчитывала поймать детей, а увидела вас. Зачем вы все это делаете? – под столом Наташа крепко сжала свои руки.

Евдокия Матвеевна несколько секунд переваривала услышанное, затем поставила чашку и серьезно посмотрела на Наташу:

– Наш подъезд – одна большая семья. Мне не все равно, с кем жить рядом. Ты – неблагонадежный сосед, тебе не место здесь.

– Как это? Почему я неблагонадежна? – опешила Наташа.

– Один человек может загубить жизнь нескольким невинным людям, – сухо ответила старушка. – У тебя же полно недостатков. И с сигаретой ты можешь заснуть, и от мужа ушла, и свет у тебя постоянно включен – одни расходы. И это я молчу про остальное!

– Вы серьезно? – возмутилась Наташа. – Только из-за этого вы решили, что имеете право заниматься вредительством?

– Неблагонадежные люди должны жить в другом месте, – стояла на своем старушка.

– Да где вы взяли критерии благонадежности?! – не выдержала Наташа. – Я же могу заявление на вас написать!

– А я об чем? Все неблагонадежные только и могут, что заявления писать, – старушка вздохнула и села за стол. – Давно это было, еще до войны. Родители жили в старой коммуналке около Арбата. Мама работала в детской библиотеке, а папа на заводе, – глаза старушки остановились на собственных руках, сложенных на столе. – Он ходил в очках, аккуратно брился и выглядел с иголочки, а в уголке комнаты стояли тома Шопенгауэра и Гегеля. Этого оказалось достаточно. Сосед по коммуналке написал на него донос, обвинил в шпионаже и Бог весть в чем. Через неделю за папой приехал черный ворон.

Наташа молчала, смотря на мелкую дрожь сухих морщинистых рук.

– Мать пыталась добиться встречи с мужем, но после этого и ее забрали, – продолжила старушка тихим голосом. – Мне было шесть лет, а брату – десять. Нас определили в разные специнтернаты. Для детей врагов народа. А родителей вскоре расстреляли, – ее голос дрогнул. – Шурочка, говорят, умер от пневмонии, я потом узнала, уже после шестидесятых годов. Я выросла в холоде и постоянной вине за своих родителей. Окончила ремесленное училище, работала санитаркой, а после доклада о культе личности и реабилитации родителей смогла стать младшей сестрой. Я все узнала о родителях, что их жизнь оборвал какой-то забулдыга. Ну а дальше ты знаешь. Я же ездила к нему, да-а-а! Хотела узнать, за что? – глаза старушки сверкнули ненавистью. – Знаешь, что он мне ответил? Тесно ему было!

Старушка хлопнула рукой по столу, от чего Наташа подпрыгнула. В ее глазах стояли слезы.

– Получается, вам уже за девяносто? – вдруг осознала Наташа.

– Получается. Родители передали отличное здоровье, а их загубили, – поджала губы старушка.

– Евдокия Матвеевна, – начала Наташа и хотела дотронуться до рук старушки, но та вырвала их и отвернулась.

Наташа вернулась к себе. Жить в постоянном сражении не хотелось, но и перевоспитывать старушку было уже поздно. Да и зачем. У нее своя правда. Своя жизнь. Долгая и тяжелая.

Утром Наташа собрала чемодан.

Сварочная маска

Однажды в цехе №3 Механообрабатывающего завода №1017ПЭ появился Антон Олегович – новый сварщик. Его приход не сопровождался фанфарами или речами начальства. Никто не устраивал торжественных представлений или особых приветствий. Он пришёл тихо, словно тень, как будто просто оказался не в том месте и не в то время – совершенно случайно, без пафоса и помпы. Его появление было почти незаметным, но тем не менее странным образом ощутимым.

На вид ему было около сорока, может, немного больше. Пронзительные, внимательные глаза под густыми бровями не скользили по людям, а будто аккуратно ощупывали всё вокруг, цепляясь за детали. Он глядел не исподлобья, не оценивающе, а как бы изучающе, с лёгким, едва заметным интересом. Его тонкие усики, аккуратно подстриженные, не скрывали, но как будто обрамляли добродушную, усталую, но всё же настоящую улыбку, которая почти постоянно играла на его губах. Эта улыбка делала его лицо каким-то домашним. Он умел смотреть: чуть дольше, чем принято, но не вызывающе. Не в упор, не нахально, а скорее тепло, словно пытался увидеть в человеке что-то важное.

Антона перевели с другого завода. Причины перевода никто толком не знал, но и не особенно интересовался. Он пришёл с аккуратно прошитой трудовой книжкой, в которой стояли записи о его прежней деятельности: награды, благодарности, грамоты. Среди них – за добросовестный труд, за перевыполнение планов, за участие в конкурсах профмастерства. Помимо трудовой он принёс с собой толстую, поношенную тетрадь в сером переплёте, которая явно прошла через многое. На вопрос о ней он улыбался и говорил, что это – черновики к будущей книге, которую он вот-вот начнёт писать. Может быть. А может, и нет. Он вообще был человек с юмором – тонким, спокойным, без напора. Шутил негромко, почти на грани слышимости, так, чтобы если ты услышал и улыбнулся. И если не услышал – ничего страшного. Он не настаивал. И не обижался.

Цех №3 – это не был офис с кондиционерами, стеклянными перегородками и кофемашинами. Это было суровое место, где работали настоящие мужики. Те самые, которые могли поднять двигатель без лебёдки и сварить два куска титана, даже если сварочник троит. Люди, у которых руки были мозолистыми, а речь грубой. И при этом среди них работало несколько женщин, и эти женщины могли не только держаться наравне, но и легко положили бы любого на лопатки.

Новенькие здесь не проходили «введение в должность» или корпоративные тренинги. Здесь была своя школа. Свои законы. Любой новый человек попадал в поле зрения, и сразу же начиналась проверка – незримая, но очень ощутимая. Эти проверки были разными, но почти всегда жёсткими, грубыми, иногда даже жестокими. Нужно было доказать, что ты не сломаешься, не сбежишь, не будешь ныть. Только пройдя через это, можно было начать рассчитывать на признание, на место в коллективе. Первый месяц здесь называли «карантином» – и не случайно. За это время слабые просто сами исчезали, собирали вещи и уходили молча, с потухшими глазами. Не выдерживали напряжения и давления. А дерзкие, пытавшиеся строить из себя кого-то важного, обычно получали в морду. Буквально. Один раз. И либо исправлялись, либо шли следом за слабыми.