Переводчик Павел Соколов
Составитель Павел Соколов
© Кунио Кисида, 2025
© Павел Соколов, перевод, 2025
© Павел Соколов, составитель, 2025
ISBN 978-5-0065-9578-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Кисида Кунио (2 ноября 1890— 5 марта 1954) – одна из ключевых фигур японской литературы и театра XX века. Драматург, прозаик, переводчик, театральный режиссёр и критик, он стоял у истоков модернизации японской сцены, соединяя западные театральные традиции с национальной эстетикой. Его творчество – это мост между эпохами Мэйдзи и Тайсё и уже послевоенной Японией, между европейским влиянием и поиском собственного культурного голоса.
Настоящий сборник статей посвящён многогранному наследию Кисиды как критика, интеллектуала и колумниста. В своих работах он размышлял о природе искусства, о диалоге Востока и Запада, о судьбе современного человека.
Особое внимание в книге уделено его связям с русской и французской культурой – от увлечения Чеховым и Горьким до переводов Мольера и Жироду. Кисида не просто заимствовал западные идеи, но переосмыслил их, создавая уникальный синтез, который повлиял на всю японскую драматургию. Неудвительно, что самая престижная премия по драматургии названа в его честь. Без него сингэки или новая драма не состоялась бы.
Теперь, когда его работы стали частью общественного достояния, остаётся надеяться, что наследие этого выдающегося человека будет переведено и издано на русском языке. Особенно хочется увидеть на сценах его пьесы.
В этом небольшом сборнике читатель может познакомиться с его статьями, критикой и эссе, написанными с 1924 по 1954 год.
Павел Соколов
Слова, слова, слова
Не стоит представлять театр как зрелище для «масс».
Может существовать и «театр для себя». И ничего страшного, если будет пьеса «неинтересная другим».
Прежде всего, я хочу писать пьесы, про которые можно сказать: «Это – театр».
Хочу писать и такие, про которые скажут: «И это – театр».
А вот смогу ли я за всю жизнь создать пьесу, про которую скажут: «Вот это – театр»?
Я пишу пьесы не для того, чтобы «что-то сказать».
Я «что-то говорю» ради того, чтобы написать пьесу.
Не сердитесь. Чем это отличается от того, как вы пишете критику? Ах, всё-таки отличается?
Слово «драматично» стало таким же расхожим, как и слово «прекрасно».
Но те «особые переживания», которые все называют «драматичными», – вовсе не обязательно «переживания художественные».
И пьесы, живущие за счёт таких переживаний, я не хочу называть «театром для себя».
Осознать, что ты не способен писать пьесы, – не намного сложнее, чем понять, что ты не разбираешься в искусстве.
Я не стремлюсь писать пьесы о чём попало.
Но даже если мне опостылеет ходить в театр, я не перестану писать для него.
Когда-то я пробовал сочинять песни:
«Сколько ж этот мужчина получает в месяц?..»
«И лекции профессора слушал тоже…»
Понял – песни не моё.
Захотев писать пьесы, я начал ходить в театр.
И даже заявил, что люблю театр.
Если говорить о «самом современном» – ну, хоть ружьё, к примеру.
«Такая штука мне не нужна».
«Я не спрашиваю, нужна она тебе или нет!»
Радость от просмотра пьесы в большинстве случаев уже заключена в самом акте её написания.
«Эй, да разве ты не можешь писать о Японии?» – возмущённо говорит один приятель.
«Сейчас – не могу».
«Врёшь!» – бросает другой. «Да разве не о Японии ты пишешь?»
«Наверное, так».
Есть ли актёры, способные вдохновить автора?
Есть ли авторы, способные раскрыть актёров?
Сначала должны появиться актёры…
– Нет, сначала автор!
Заткнитесь, заткнитесь. Оба, кланяйтесь изящнее!
«Пьесы для чтения» – не более чем утешение несчастного драматурга.
А несчастный драматург – это тот, кого покинули актёры.
Хотя кто знает: быть может, сегодняшняя «пьеса для чтения» завтра станет блестящим «сценическим произведением».
Пример: «Шутки любви не терпят».
Можно считать, что «сегодняшняя сцена» – театр, актёры – созданы для «вчерашних пьес».
Есть люди, которые «не умеют читать пьесы» —
точно так же, как есть те, кто «не умеет читать ноты».
А «пьесы, которые может прочесть кто угодно», как правило, «невыносимы для просмотра».
Апрель 1924 года
Воспоминания и впечатления о «Вишнёвом саде»
В конце 1922 года труппа Московского Художественного театра впервые посетила Париж. На сцене Théâtre des Champs-Élysées они открыли свой гастрольный сезон, выбрав несколько исконно русских произведений из своего блистательного репертуара.
Среди них был и «Вишнёвый сад».
Я не знаю русского языка. Поэтому трижды перечитал французский перевод пьесы, выучил наизусть реплики каждого персонажа. Особенно старался запечатлеть в сознании общее настроение пьесы, атмосферу каждой сцены, вспышки тонкого остроумия и волны психологической поэзии.
Разумеется, все персонажи жили в моём сердце как полноценные, завершённые образы.
Мы, японцы, понимаем русских – их жизнь, их чувства, особенно их «мечты» – лучше, чем многие французы.
Накануне премьеры Станиславский на приёме в честь труппы, отвечая на приветствия Антуана (основателя Свободного театра) и Копо (руководителя Théâtre du Vieux-Colombier), сказал:
«Я уверен, что даже те, кто не знает русского языка, поймут наши спектакли на семьдесят процентов. Ведь мы всегда стремимся играть на универсальном языке, поверх слов».
Мне это показалось преувеличением. Я и сейчас так думаю.
Но «Вишнёвый сад» – с учётом моей подготовки – я действительно понял процентов на семьдесят. Ведь редко бывает, чтобы увиденный спектакль не разрушил образ прочитанной пьесы.
Более того – я увидел потрясающую Раневскую. В каждом движении её юбки, в том, как она разворачивает платок, пьёт кофе, особенно – как наклоняет голову и поворачивает плечи – во всём этом читалась вся её суть. Слёзы г-жи Книппер-Чеховой были самой поэзией упадка и расставания.
Гаев – несомненно, сентиментальный человек. Но его сентиментальность никогда не выплёскивается наружу. Его переживания не совсем пусты, но часто механичны. В нём нет мрачности – он беззаботен. Но как дудочка-игрушка – вечно фальшивит. Фальшивит, но не наигранно. Скорее, очень естественно. Широкий, простой, основательный стиль Станиславского идеально подошёл к этой роли.
Лопахин – добродушный обыватель. Но это не мешает ему иметь принципы – принципы, делающие его умным. Умным – но не интеллигентом. В этом и есть прелесть этого персонажа. Среди врачей, учёных, адвокатов тоже есть обыватели. Особенно среди так называемых дипломированных бизнесменов. Нельзя становиться такими. Чтобы понять разницу – нужно увидеть Лопахина в исполнении Леонидова.
Персонажи «Вишнёвого сада» (да и все чеховские герои) постоянно ведут диалог – то с окружающими, то с собой, а часто – со своими фантомами… Если не уметь слышать тишину, их слова покажутся пустыми.
И если режиссёру удастся полностью воплотить эти фантомы – постановка будет успешной.
Перечислять впечатления от каждого образа сейчас, пожалуй, излишне. Доверяя французскому переводу и полагаясь на собственное умение читать пьесы, могу сказать: «Вишнёвый сад» МХТ запечатлелся в моём сознании с ещё большим блеском и глубиной, чем мой первоначальный образ.
Нельзя сказать, что другие театры, ставя Чехова, обязательно должны брать за образец МХТ. Это было бы глупо. У Питоева, например, свои «Чайка» и «Дядя Ваня». Если его постановки уступают станиславским – то вовсе не из-за отказа подражать учителю.
Даже Епиходов в исполнении Москвина – разве можно представить себе более совершенного Епиходова?
Из-за трудностей гастролей декорации Гремиславского (по эскизам Симова и Климова) не произвели на меня безусловного восхищения.
Если бы я знал русский… да, если бы знал – наверняка заметил бы больше изъянов.
И – кто знает – возможно, нашёл бы ещё больше достоинств…
Случилось так (прошу прощения за отступление – тема требует этого), что японская «Ассоциация нового театра» поставила «Вишнёвый сад» на сцене импровизированного театра Imperial Hotel.
Я пошёл на спектакль без чьих-либо просьб или рекомендаций.
Занавес открылся – как некогда в Théâtre des Champs-Élysées. Только вместо белой чайки на нём был другой рисунок.
Без иронии, без лести скажу: мне очень понравилась эта версия.
Постановщики, я уверен, знали – по крайней мере, в какой-то степени изучали – как выглядит «Вишнёвый сад» в исполнении МХТ. Это достойный подход. Не поймите меня неправильно: вопрос не в подражании.
Подражать можно. Если не способен на большее – честно подражай. Хотя подражать – не так-то просто.
Для других пьес это может и неважно, но ждать по-настоящему оригинальной постановки «Вишнёвого сада» от кого бы то ни было – неразумно.
Если бы «Ассоциация нового театра» попыталась превзойти МХТ или хотя бы предложить иной подход – это, скорее всего, закончилось бы провалом.
Так можно ли сказать, что «Ассоциация» добилась успеха? Погодите.
Не потерпеть неудачу – ещё не значит преуспеть. Однако в некоторых случаях избежать провала – ценнее, значительнее и почётнее, чем добиться успеха.
Такие театры нельзя оценивать, не думая об их будущем.
Именно поэтому слова «у них нет будущего» становятся для них смертельным приговором.
Кто-то, посмотрев этот «Вишнёвый сад», может сказать: «Ассоциация» потерпела неудачу. Но не более того.
Я верю в руководителей этой труппы. Пусть они отбросят фаворитизм и жажду славы, начнут с чистого листа – и удовлетворят «жажду существования». В сегодняшней Японии это возможно.
1 июня 1924 года