Сладкая штучка

Серия «Звезды мирового детектива»

Kit Duffi eld

PRETTY LITTLE THING

Copyright © 2024 by Kit Duffi eld

This edition is published by arrangement

with Johnson & Alcock Ltd.

and The Van Lear Agency

All rights reserved

Перевод с английского Илоны Русаковой

© И. Б. Русакова, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Издательство Азбука®

1998

Этот тихий смех я слышу именно ночью, когда весь дом спит.

Тоненький, булькающий звук; так смеются грудные младенцы.

Я лежу с открытыми глазами, но не могу пошевелиться. У меня перехватило горло.

– Беккет? – Звук шагов в коридоре; это мама, она подходит к двери в мою комнату. – Ты не спишь?

А в такие моменты я никогда не знаю – сплю или бодрствую.

– Ты снова потревожила отца, Беккет. – В дверном проеме появляется ее силуэт. – Ты издаешь очень неприятные звуки.

Мама садится на край кровати, и одеяло на мне натягивается. Я пытаюсь заговорить, но голос мне изменяет, и вместо слов из горла вырывается действительно очень противный на слух стон.

– Тише-тише. Успокойся, это все твое воображение.

Голос мамы звучит странно, он приглушенный, как из могилы.

– Ну же, брось свои глупости, – говорит она откуда-то издалека. – Посмотри на меня. Ты в своей постели, ничего страшного не происходит, ты в безопасности, тебе ничто не угрожает.

Но я смотрю не на маму, а в угол у нее за плечом, где вижу два светящихся в темноте глаза.

2023

Сколько себя помню, всегда не переносила, когда за мной кто-нибудь наблюдал.

Думаю, это из-за того, что в такие моменты чувствуешь себя беспомощной. Мы ведь не позволяем, чтобы кто-то прикоснулся к нам без нашего на то согласия, верно? А вот запретить смотреть не можем.

Как, например, этот парень. Сидит, развалившись на трех сиденьях в вагоне поезда, попивает «Ред булл» и смотрит на меня из-под слегка опущенных век.

– Поезд идет на Эштон-Бэй, – говорит голос из динамика. – Следующая станция Хэвипорт…

Я игнорирую парня с «Ред буллом» и смотрю в окно на проплывающие мимо скалы цвета ржавчины. Оказывается, я уже совсем позабыла этот последний отрезок пути; здесь железная дорога, извиваясь, словно цепляется за край берега, в то время как внизу, прямо под тобой бурлит море. Если посмотреть вниз, вполне можно почувствовать себя плывущей по воде, а не пассажиркой поезда. То есть такое ощущение, будто ты прибываешь на край света.

– Если заметите посторонние предметы, пожалуйста, сообщите об этом машинисту или любому сотруднику…

Бросаю взгляд вправо. Он все еще на меня смотрит.

«Глупышка, – сказала бы мама, – это все твое воображение».

И отец бы покачал головой: «Не все в этом мире вертится вокруг тебя, Беккет».

Они вполне могли бы так сказать, если бы оба не умерли на прошлой неделе.

– Мы знакомы?

Видишь, мама, он со мной заговорил.

– Эй… девушка!

Я притворяюсь, будто увлечена своим телефоном, но этот парень явно не собирается играть по правилам, поэтому я смотрю на него.

– Я вас где-то уже видел? – не унимается он.

– Нет, не видели.

– Нет, видел, – говорит парень, кивая, как голубь перед голубкой. – Та статья в газете. Видел вашу фотографию, ну и статью почитал.

Я морщу лоб. Статья – это ладно, но фото… Мне не кажется, что это было необходимо.

– В реальности вы гораздо симпатичнее.

– Хэвипорт, – оповещает голос из динамика, и я встаю со своего места.

– Прям даже не верится, – продолжает парень, пока я качу свой чемодан к дверям. Поезд постепенно останавливается. – Вы та писательница, Беккет, как там, Беккет Райан. А правда… Эй, погодите…

Я нажимаю на кнопку на дверях, и они с шипением открываются.

– Это все правда, да? – спрашивает мне в спину тот парень, пока я выхожу из вагона на холод. – Вы убили своих родителей?

Хэвипорт, южное побережье, ворота на Английскую Ривьеру.

Колесики моего чемодана скрипят по асфальту, пока я качу его с автостоянки у железнодорожной станции в сторону городской площади и дальше по небольшому кварталу с маленькими заведениями кафе-мороженого и сувенирными лавками. Накрапывает мелкий дождик, воздух насыщен запахами водорослей и соленой морской воды с легкими оттенками фритюрного масла. От ряда пустующих залов игровых автоматов доносится какофония разных режущих слух мелодий. Чайки чертят круги в небе.

Вот это почти на сто процентов соотносится с моими воспоминаниями, и это далеко меня не радует, скорее погружает в депрессию.

– Эй, девчуша, куда это ты бредешь?..

Через дорогу от меня какой-то тощий старикан с пинтой пива в костлявой руке, покачиваясь, стоит у облицованной галькой стены паба «Рекерс армс». Он указывает в мою сторону и, улыбаясь беззубым ртом, снова вопрошает:

– Эй, куда бредешь, девчуша?

Потом поднимает свою пинту в приветствии, да так, что пена переливается через край бокала. Я ускоряю шаг и, просто потому, что не могу положиться на свою память, достаю телефон и набираю нужный адрес. На стене общественного туалета можно прочесть граффити, приветствующие мое возвращение домой, начертанные с помощью пульверизатора.

Ад пуст. Все бесы здесь[1].

Дальше дорога круто уходит вверх и, петляя, ведет мимо банка, почты и целой череды заколоченных зданий. На улице тихо, но тихо – это не значит безлюдно. Я чувствую на себе взгляды… Невысокая дородная женщина с распухшими продуктовыми пакетами, судя по лицу, явно не в духе; парочка тинейджеров хрустит чипсами и о чем-то переговаривается, прикрывая рот ладонью.

Ты убила своих родителей.

Что ж, будем надеяться, здесь у них это не общепринятая линия партии.

Ближе к вершине холма ряды кафешек и лавок постепенно уступают место однотипным домам с террасами. Приземистые, потемневшие от дыма и выхлопных газов, они жмутся друг к другу и наблюдают за тем, как я сворачиваю с главной улицы и направляюсь в восточную часть Хэвипорта, в этот кроличий садок из муниципальных домов и промышленных зон. Каждая улица похожа на предыдущую, но некоторые кажутся мне знакомыми, и по мере продвижения к цели моя карта в телефоне словно бы обновляется. Когда в поле зрения появляется поворот на Умбра-лейн, я убираю телефон в карман.

До поворота остается всего несколько метров, и тут я кое-что замечаю. Высокая каменная арка в стороне от дороги стоит на страже нескольких бетонных зданий и явно измученного жаждой поля для спортивных игр. Я сбавляю шаг и останавливаюсь.

Средняя школа Хэвипорта.

В центре арки на красном камне вытравлен герб школы – увитый канатом корабельный якорь. На гербе девиз: «Лучшее будущее для всех».

В школе еще идут занятия, так что ограждение по периметру закрыто, но перелезть через него для меня не проблема. Я хватаюсь за верхнюю перекладину, подтягиваюсь и, перевалившись через нее, спрыгиваю на мокрый асфальт. Потом уверенно шагаю к главному входу, но, немного не доходя, сворачиваю направо, туда, где в угловой части здания находится просторный кабинет директора школы. Там, заглянув в окно, можно увидеть его стол. Я бью кулаком по стеклу и сразу вскрикиваю от боли; стекло разбивается, и я отдергиваю руку, а на осколках остаются следы крови.

Господи, Беккет.

Хватит.

Делаю выдох, смотрю через дорогу в сторону минимаркета «Паундпушер» и вижу бесконечные полки с бутылками вина.

У меня першит в горле; определенно, надо выпить.

Линн

Я уже двадцать лет мечтала о том, когда это наконец случится.

Беккет Райан в моем городке, она так близко, что я вижу телефон у нее в заднем кармане.

Когда Беккет доходит до конца улицы, какой-то фургон останавливается на светофоре и перекрывает мне вид. Я смещаюсь в сторону по скамейке на автобусной остановке, пока снова не вижу ее, а она тем временем открывает дверь «Паундпушера» и заходит внутрь, закатывая за собой чемодан. Чемодан очень маленький, так что ясно: надолго она в городе не задержится. У меня сжимается сердце; я думала, что времени будет больше.

Что ж, надо по максимуму использовать то, что есть.

Беккет идет по магазину, глядя то вправо, то влево. У нее короткая стрижка, наверняка стриглась в одном из этих модных салонов, где клиентам предлагают шампанское. Стрижка «пикси»: сзади коротко, а рваная челка с филировкой длинная, такая, что падает на один глаз. Она то и дело откидывает челку, а я смотрю на нее и представляю ее на лондонских книжных вечеринках в окружении поклонников. И там она в длинном черном вечернем платье.

Отрывисто рычит двигатель притормаживающего автобуса. Я от неожиданности подпрыгиваю на месте и теряю из виду Беккет. Автобус подъезжает к остановке, я смотрю под ноги и считаю комочки жевательной резинки на тротуаре.

– Едешь сегодня, милая? – спрашивает водитель.

Я, продолжая смотреть под ноги, отрицательно мотаю головой. Водитель бормочет что-то нечленораздельное, и двери закрываются.

Когда автобус отъезжает, снова смотрю в сторону магазина. Беккет стоит у кассы с бутылкой вина в руке. В винах я не разбираюсь, но уверена, что она-то уж точно знает в них толк. Готова поспорить: Беккет даже различает по качеству сорта винограда и, покупая вино, совсем не смотрит на ценник.

Беккет Диана Райан пьет только лучшее красное вино.

Беккет

Это самое дешевое вино в магазине, знаю, потому что просмотрела все ценники на полках.

– Итого девять семьдесят пять, – говорит кассир, отставляя бутылку к пяти выбранным мной пакетам лапши быстрого приготовления.

– Карточка?

Кассир отрицательно качает головой.

– Только после десяти фунтов, минимум.

Открываю кошелек и, пока он складывает мои покупки в синий полиэтиленовый пакет, достаю наличку. И в процессе этих действий случайно замечаю приклеенное к стеклу объявление, напечатанное на листе формата А4.

Понедельник, 20 ноября, 19:00, Ратуша Хэвипорта.

Открытое собрание, посвященное обсуждению наследия Гарольда Беккета Райана, всеми любимого директора средней школы Хэвипорта и высоко уважаемого члена общества…

– Мисс?

Я тяжело сглатываю.

– …мисс?

Кассир смотрит на меня, удивленно изогнув брови. Достаю из кошелька пригоршню мелочи, но рука меня не слушается, и монеты рассыпаются по прилавку, некоторые даже скатываются на пол.

Выйдя из минимаркета, ставлю чемодан и пакет с покупками у стены, а сама, зажмурившись, давлю на глаза кончиками пальцев.

Просто дыши.

Надо на чем-то сосредоточиться, хотя бы на этой пустой автобусной остановке через дорогу.

Наследие Гарольда Беккета Райана.

Только не испорти мне все, девочка.

Я смотрю в сторону остановки так напряженно, что начинает резать в глазах. Смотрю, пока не начинает казаться, будто все вокруг плывет. Считаю до десяти.

Пульс постепенно приходит в норму, и мир вокруг тоже: продавец в магазине отвечает на звонок по телефону, в небе противно кричат чайки.

Беру свой пакет с покупками, указатель на Умбра-лейн зовет меня продолжить движение к цели.

Нельзя вечно это откладывать.

И вот я стою и смотрю на Чарнел-хаус, на его темные окна, а они смотрят на меня в ответ. Все дома на Умбра-лейн превосходят любые здания Хэвипорта, но дом моего детства, он превосходит их всех: в нем свободно может проживать семейство из шести человек, и стоит он отдельно от соседних – отгорожен от них проржавевшим забором. Массивный, как танк, он доминирует над всеми жилищами вокруг: громада из серого камня словно возносится к самому небу.

Я крепко сжимаю ручку чемодана и какое-то время просто смотрю и принимаю или, точнее сказать, вбираю в себя эту картину.

В тени портика с колоннами широкие парадные двери из массива красного дерева. Каменная кладка возрастом в два века минимум уже начинает дряхлеть. Три окна на первом этаже достаточно высокие, чтобы разглядеть через них человека в полный рост.

С тех пор как я в последний раз стояла на этой садовой дорожке, прошло уже больше десяти лет; ничего не изменилось, только в окне хозяйской спальни занавеску никто ожидаемо не отодвигает.

Я подхожу к парадному входу.

В доме холодно до мурашек. Дышу в сложенные горстью ладони и оглядываю холл. Картина мрачная: пустая вешалка для одежды, под потолком – темная люстра, справа – массивная дверь, за дверью – кабинет отца (но это если мне память не изменяет). Сама того не желая, но не в силах побороть любопытство, тянусь к латунной дверной ручке. Замечаю на ней странный, напоминающий выброшенную на берег медузу, ребристый узор и тут же отдергиваю руку.

Потом нащупываю на стене выключатель. Люстра оживает, холл заливает тусклый свет, и я невольно вскидываю брови.

Да, дом далеко не в лучшем состоянии: мебель покрыта слоем пыли, плинтусы все в пятнах плесени. А в одном углу под потолком зияет маленькая, похожая на открытый рот ребенка дыра; я смотрю туда и гадаю, что же может скрываться за этими стенами.

Черные точечки плесени и мурашки по коже.

Пронзительный телефонный звонок бьет по ушам с эффектом старого пожарного колокола. Обернувшись, замечаю на покрытом салфеткой столике древний дисковый телефон родителей. Смотрю на него и не уверена, стоит ли отвечать на звонок; ощущение такое, как будто кто-то пытается дозвониться из моего прошлого.

В итоге поднимаю трубку, она холодит щеку.

– Э-э… алло?

– Мисс Райан? – спрашивает женский голос с легким, возможно азиатским, акцентом.

– Слушаю вас.

– Это баронесса Джавери из Анкора-парк. – Звонившая выдерживает паузу, чтобы ее титул как-то улегся в моем сознании, и продолжает: – Друг ваших родителей.

Последняя фраза звучит как-то странно, неправильно, что ли. Для меня родители никогда не ассоциировались с парой, у которой могут быть друзья.

– Их смерть для меня настоящая, невосполнимая потеря, мисс Райан.

– Вы… зовите меня Беккет.

– Вряд ли вы меня помните, Беккет, но я была знакома, то есть знала Гарольда и Диану много лет. Прекрасные были люди.

– Могу ли я чем-то вам помочь? – спрашиваю я, слегка подергивая телефонный провод.

– Просто хотелось убедиться в том, что мы увидим вас на городском собрании в следующий понедельник. Это собрание будет устроено в память о вашем отце.

– О… понимаю. Боюсь, что…

– Как председатель собрания, я выступлю с предложением, которое может вас заинтересовать.

– Но я должна вернуться в Лондон.

Повисает долгая пауза, наконец баронесса откашливается и продолжает:

– Возможно, вы не совсем сознаете, как много сделал ваш отец для нашего города. Его уход опечалил многих и многих людей.

Я сжимаю кулак, подношу его вплотную к губам и наконец отвечаю:

– Баронесса… Дело в том… Я здесь не с визитом, а просто приехала, чтобы уладить кое-какие дела моих родителей.

– То, о чем я говорю, касается их дел в том числе.

Снова повисает пауза.

Баронесса Джавери понижает голос:

– Не хочу показаться неделикатной, но в ваш адрес, в связи со смертью ваших родителей, выдвигаются довольно резкие и при этом, я бы сказала, голословные обвинения. А теперь, когда вы вернулись, это все может очень плохо на вас отразиться… Если вы не придете на собрание.

Оглядываюсь по сторонам. Парадная дверь все еще открыта, мой чемодан стоит у порога… Я даже еще не сняла пальто.

Толкаю входную дверь ногой, дверь с сухим щелчком закрывается.

– Как вы узнали, где я?

– Это Хэвипорт, люди болтают, от них ничего не скроешь.

Невольно вспоминаю продавца и то, как он вполголоса переговаривался с кем-то по телефону.

Баронесса делает резкий вдох и спрашивает:

– Беккет?

– Послушайте, – говорю я, – а вы не могли бы просто по телефону ввести меня в курс дела?

– Боюсь, это не представляется возможным. Мне на выходных надо еще до мелочей все выяснить, разобраться что и как. – Баронесса умолкает, и я слышу, как где-то там, откуда она мне звонит, тикают напольные часы. – Мы можем рассчитывать на то, что вы придете на собрание?

Прислоняюсь спиной к стене и запускаю пальцы в волосы.

– Хорошо, я приду.

– Вот и славно. – Интонация баронессы смягчается, не очень, но все-таки. – Значит, договорились – в понедельник, в семь вечера. Городская ратуша. До свидания.

Она прекращает разговор, а я смотрю на трубку и слушаю монотонные, как жужжание насекомых, гудки.

Стоя у подножия лестницы, наливаю в бокал остатки вина. Дело ближе к часу ночи, и я впервые за время пребывания в доме оказалась именно в этом месте на первом этаже.

Я просто не могла прийти сюда трезвой.

Воздух влажный и неподвижный. Смотрю вверх на лестничную площадку и буквально чувствую, как мне на плечи давит влажная тишина. В этом состоянии и в этой атмосфере даже трудно понять – одна я здесь или вдруг вот прямо сейчас смогу увидеть маленькую девочку – себя маленькую, – которая выглядывает из-за приоткрытой двери, улыбается и сразу исчезает.

Закрываю глаза.

Мама была права.

От воображения никакой пользы, одни неприятности.

Поднимаюсь по лестнице, пальцы тихо скользят по перилам, вино приятно согревает горло. Поднимаясь, чувствую тяжесть дома – вес его арматуры и цементного раствора, – тяжесть комнат, которые едва ли захочу вспомнить.

Добравшись до лестничной площадки, останавливаюсь и жду, пока глаза привыкнут к полумраку. Прямо напротив меня у стены – зеленый комод, а на нем – ваза с длинными засохшими цветами. В зеркале, испещренном ржавого цвета пятнами, отражается мой размытый силуэт. Слева – ванная комната с той самой персикового цвета ванной. Когда-то я все это видела. Я помню.

А дальше – их спальня.

Обстановка похожа на декорации съемочной площадки: просторное, погруженное в полумрак помещение ждет, когда вернутся актеры. Мамины тапочки все еще под туалетным столиком с зеркалом, один лежит на боку. На спинке стула висит кожаный ремень. Высокая кровать с балдахином не прибрана, покрывала на матрасе сбились в складки.

В больнице мне сказали, что именно здесь они и умерли.

Я на родительской кровати никогда не спала и спать не собираюсь.

В этом доме много комнат, но в свои солидные тридцать два года я не желаю спать все ночи уик-энда на полу, так что выход у меня один.

Прекрасно это осознавая, я разворачиваюсь и направляюсь в детскую. Ту, что была когда-то моей.

От вина все немного плывет перед глазами, и дверной проем словно превращается в загадочное зеркало, из тех, за которыми тебя ждет неизвестность: возможно, шагнув в нее, окажешься в воронке смерти.

Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять…

Вхожу в комнату. У дальней стены – односпальная кровать, застелена так, будто ждала меня со дня моего отъезда. Прижимаю холодную ладонь ко лбу и крепко зажмуриваюсь.

Просто засыпай, Беккет.

Ты уже тысячу раз так засыпала.

Открываю глаза.

Надо мной нависает полумрак. Лежу неподвижно, руки и ноги как будто бетоном налились; чувство такое, будто я в течение нескольких часов не двинула ни на дюйм ни рукой, ни ногой.

В голове гудит, как в колоколе, во рту пересохло; облизнув губы, чувствую привкус железа. Переворачиваюсь на бок и обнаруживаю на прикроватном столике винный бокал, весь в красных капельках, как в брызгах после кровавого преступления.

А потом сквозь призму этого бокала вижу через холл нечто в спальне моих родителей, и от этой картины кровь стынет у меня в жилах.

Вдавленные в кровать силуэты.

Силуэты людей.

Нет-нет, перестань.

Я в полусне, еще немного пьяна, и разное может примерещиться. Делаю глубокий вдох, несколько раз моргаю и стискиваю зубы. В памяти оживают события прошлого вечера. Ну вот, все в порядке. Вспоминаю, что, перед тем как пойти спать, заглянула в родительскую спальню и там на кровати увидела эти собранные в складки покрывала. Теперь я снова смотрю на них, и мой мозг стартует раньше сигнального выстрела.

На постели никого нет.

Но тогда почему под покрывалом шевелится чья-то ступня?

Нет.

– Нет!

Это уже я. Кричу громко, хрипло, даже закашливаюсь от выпитого накануне вина. Сажусь и спускаю ноги с кровати.

Да, это глупо, но, если не сделаю этого сейчас, всю ночь не засну. Медленно, словно какой-то ржавый дроид, встаю и, неслышно ступая, выхожу из спальни. Не поднимая глаз, прохожу мимо зеленого комода с вазой с высохшими цветами. В зеркале скользит моя тень.

На пороге хозяйской спальни останавливаюсь и опираюсь рукой о стену. Пульс учащается.

Ты уже рядом, малышка Беккет. Просто подними голову и посмотри. Мы ждали тебя.

Я поднимаю голову и сразу расслабляюсь. Кровать пуста. Она пуста уже почти неделю, и с тех пор ничего не изменилось.

Теперь, подойдя ближе, я отчетливо вижу, где лежала моя мать те несколько часов до своей смерти: на потерявших белизну простынях вырисовывается неглубокая вмятина. Да, картина печальная.

А чего ты ожидала? Естественно, их здесь нет.

Да и откуда им здесь взяться, если меньше чем через семь часов я буду сидеть в зале, полном незнакомцев, которые составят мне компанию на кремации родителей?

Линн

Я беру прядь волос и прикладываю к одному глазу, как пиратскую повязку, просто чтобы посмотреть, стану ли похожа на нее, если отращу длинную челку.

Представляю себя героиней телешоу или пресс-конференции.

Репортеры засыпают меня вопросами. Например: «У вас новая стрижка?» или «Вы начали работать над новым романом?».

Смотрю на свое отражение и недовольно хмурюсь. Глупости все это, даже воображать не стоит. Волосы у меня слишком светлые, даже хуже чем светлые: они тусклые… скучно-светлые, не такие темные и загадочные, как у Беккет. Да и я сама недостаточно хороша для такой стильной стрижки, и меня уж точно не будут засыпать вопросами журналисты на какой-нибудь там конференции.

Я бы там совсем растерялась, вообще не нашлась бы с ответами, сидела бы дура дурой.

Поворачиваюсь к своей кровати, где небрежно разложена моя черная одежда. Я – эгоистка и сегодня очень хорошо это понимаю. Беккет сейчас плохо, она убита горем, а рядом нет никого, кто бы ей посочувствовал. Она совсем одна в этом большом доме, ей предстоят похороны родителей, а я тут перед зеркалом, словно какая-то школьница, изображаю разные прически. В итоге разглаживаю морщинки на платье карандаш и делаю глубокий вдох. Может, я и не смогу ей сегодня особо помочь, но попробовать в любом случае стоит. Я могу быть другом, не приятельницей, а действительно хорошим другом.

Потом думаю о своих родителях, так и вижу, как они сидят на старом диване, сидят вместе, но не разговаривают. Я родителей не очень люблю, но, если они умрут, все равно буду горевать. А Беккет предстоит попрощаться и с отцом, и с матерью в один день. Даже не представляю, что у нее сейчас на душе.

Беккет

Быстро вышагиваю в черных кроссовках через автостоянку к крематорию Хэвипорта; на лбу выступил пот, на часах над входом – одиннадцать десять, я опаздываю.

Зазевавшись, ступаю в лужу и забрызгиваю себе брюки. В голове с похмелья гудит, да еще не выспалась и поэтому не сообразила перед выходом из дома подзарядить телефон, он по дороге сдох, и мне пришлось блуждать по улицам и переулкам.

Крематорий находится на другом конце города, еще западнее школы, так что почти всю дорогу я, хоть и было худо, практически пробежала трусцой. В душе теплилась надежда, что мое позднее прибытие останется незамеченным, так как не все придут ровно в назначенный час, но, увы, у входа в крематорий нет ни души.

Прижимаю ладонь к двери и явственно слышу в голове голос отца: «Веди себя должным образом, Беккет. Не заставляй повторять дважды».

В зале прощаний народу битком, но при этом все из уважения к усопшим хранят молчание. Я иду по проходу, и все собравшиеся смотрят в мою сторону, совсем как стебли кукурузы клонятся на ветру в одном направлении.

– А вот и дочь явилась, – шепчет кто-то справа от меня.

– Удивительно, как она набралась смелости сюда к нам заявиться.

– Она что, в джинсах?

Я хмуро оглядываю скамьи и наконец замечаю свободное местечко в ближайшем ряду. Жестом прошу даму на крайнем месте подвинуться, она жестом просит пару секунд подождать, пока все сидящие один за другим не сдвинутся. Наконец я сажусь и благодарно ей киваю, она же просто без выражения смотрит на меня, потом поворачивается к своему, как я понимаю, супругу и что-то тихо бурчит ему на ухо.