Раскольники

– Хуже! – злобно прошипел Никанор. – Свои!

Рыбаки покачали головами и что-то тихо пробурчали про себя. Из рыбацкой ватаги вперед вышел здоровый помор с густой рыжей бородой и кудрявой шевелюрой.

– Коли так, владыка, забирай всю рыбу!

Монахи повеселели.

– Может, помочь, чем сможем? – тихо поинтересовался он.

Никанор махнул рукой.

– Куда вам против стрельцов-то царских.

Поморы, как один, согласно закивали головами. С рыбачьего коча раздался протяжный свист. Отец Макарки Силантий отделился от толпы рыбаков и бросился к кочу.

– Чего свистишь? – кричал он на ходу рыбаку, застывшему на корме.

Помор тревожно указал рукой в сторону моря.

– Ну, чего там? – справился Силантий.

– Суда чьи-то, а чьи, не вижу пока, – пробурчал помор.

Силантий забрался на нос и ухватился за деревянную переборку. Море искрило бликами солнца. Наливало свинцом проплывающие на северо-восток грузные от непогоды тучи.

– Ветер попутный, – добавил помор.

– Сам вижу! – буркнул Силантий.

Ладьи шли хорошо. На широком белом парусе уже явственно проступал царский орел. По бортам сгрудились люди в красных кафтанах. Ладей было много. Не меньше десятка.

– Грозная сила, – пробормотал Силантий.

– Неужто стрельцы, про которых владыка говорил? – заверещал помор.

– Видать, они самые, – догадался Силантий. – Беги к настоятелю, сообщи.

Помор лихо спрыгнул с кормы коча и со всех ног бросился к воротам обители. На монастырской звоннице трижды тревожно ударил колокол. Заскрипели тяжелые, обитые железом ворота. В бойницах на стенах замелькали черные рясы монахов.

Поморы высыпали с территории монастыря и бросились к своему судну.

– Успеть бы нам из бухты выйти, – тихо приговаривал Силантий, стоя у правила.

Царские ладьи были уже совсем близко у входа в бухту, и поморский коч оказался буквально запечатан ими в узком горле.

– Бросай все, ребята! – зычно выкрикнул Силантий. – Айда все на палубу, гостей встречать будем.

К кочу пришвартовалась царская ладья, с силой ударив его деревянным бортом. Поморы высыпали на палубу вдоль невысокого борта и склонили головы. Стрельцы были одеты в кафтаны красного сукна, малахаи, снаружи подбитые заячьим мехом, сабли на широких кожаных поясах, берендейки с порохом.

– Кто такие будете? – Стрелецкий старшина Михайло был дюже сейчас недобр.

Поморы зашептались промеж собой. Силантий отодвинул двух мужиков и вышел вперед:

– Местные мы. За рыбой в море идем.

– Сам вижу! – буркнул старшина. – А чего в монастыре делали, улов свезли в обитель?

Силантий кивнул и добавил:

– Вроде и не запрещал никто. Испокон веку так делали.

– Смотри мне! – старшина погрозил пальцем. – Коли чего дурное прознаю, с того берега вытащу. Вытащу и на дыбу справлю.

Стрельцы взвились хохотом.

– Отпусти их, – раздался чей-то грубый голос. На палубу вышел дородный боярин с саблей и свитком в руках.

Хмуро окинув взглядом рыбаков, он сквозь зубы процедил:

– В монастырь боле не ходите. Царев и патриарший указ в том! – Боярин вытянул перед собой свиток.

Поморы тихо зашептались меж собой.

– В осаде обитель с сего дня, – добавил боярин и безразлично отвернулся.

– Плывите отсель скорее. – Старшина махнул рукой.

Стрельцы опустили пищали. На звоннице продолжал гудеть колокол.

– Да что там монахи никак не угомонятся! – выругался стрелецкий старшина.

– Угомоним сейчас, батюшка, – усмехнулся бородатый стрелец.

– Типун тебе на язык. – Старшина в ответ скорчил страшную морду и махнул рукой.

Поморский коч начал осторожно отгребать веслами от царских ладей.

– Макарка мой в монастыре остался… – Силантий сплюнул на просоленные доски палубы. – Хотел же забрать сына с собой.

Игнатий Волохов со свитком царского указа осторожно подошел к воротам монастыря. Огляделся. Глянул вперед. Тяжелые, обитые кованым железом створки ворот были плотно заперты. По монастырскому подворью разносились встревоженные голоса монахов. Прокатили несколько бочек по булыжной мостовой. Проковыляла телега. Волохов понял, что отпирать ворота ему никто не собирается. Подойдя ближе, он со злостью пнул носком кожаного сапога по железу.

– Чего тебе? – раздался хлипкий монашеский голосок.

– Настоятеля зови! – прохрипел царский посланец.

– Болен архимандрит Никанор! – пробубнил инок и стих.

– Зови архимандрита, мать вашу! – заорал Волохов. – Штурмом возьму, коли сами не отопрете.

Сверху раздался ехидный монашеский смех. Волохов задрал голову. Какой-то инок с худосочной бороденкой, в черном колпаке, строил ему рожи, оттопыривая свои большие уши в разные стороны. Волохов сжал кулак и погрозил монаху. Монах тут же исчез.

– Архимандрит идет! – разнеслось по монастырскому подворью.

Волохов прильнул ухом к щели между створками ворот.

К воротам подбежал тот же инок с хлипким голоском и проверещал:

– Владыка велел не отпирать. Со стены поговорит с вами.

Никанор выглядел уставшим и больным.

«Еще и схиму старик надел», – отметил про себя Волохов.

– Ты чего пришел, боярин? – тяжело вздыхая, спросил архимандрит.

Волохов оглянулся. На пристани стояли стрельцы и орленые ладьи. Это придало Волохову уверенности в разговоре с владыкой мятежной обители. Была за ним сила. Сила и мощь всего государства.

– Вот указ царский привез. – Волохов поднял руку со свитком вверх.

– Мне царь, что слушает диавольского патриарха, не указ! – спокойно заметил Никанор.

Волохов повертелся на месте, недовольно крякнул и вновь задрал голову вверх.

– А кто тебе указ, отче?

– Господь наш Иисус Христос, апостолы и братия наша! – проникновенно заявил Никанор.

Монахи, затаив дыхание, слушали разговор настоятеля с царским посланником. Кто-то тяжело вздыхал, предвосхищая свою незавидную участь. Другие же, напротив, ехидно скалились, слушая, как настоятель умывает царского посланца.

– Писано царем и святейшим патриархом, ежели не подчинитесь, штурмом обитель взять.

Веки на лице Никанора дрогнули.

– Мы и пушки с собой привезли. – Волохов, довольно усмехаясь, протянул руку, указав на ладьи. – И пороху-то мы вдоволь взяли, владыка. Год по вам стрелять будем.

Никанор обернулся и с кем-то быстро переговорил.

– У нас, боярин, тоже пушки имеются и пороху не меньше вашего. Поглядим, кто кого пересидит. Не отопрем ворота, ироды. Ступайте, откуда приплыли.

– Вот мерзкий старик! – Волохов выругался и сплюнул себе под сапоги.

Обернувшись, боярин бросил взгляд на ворота монастыря и поспешил к ладьям.

«Это они сейчас такие дерзкие, пока жратвы в подвалах припасено, – размышлял Волохов. – Пока лето. А придет зима, по-другому запоют».

Волохов поймал себя на мысли, что и ему придется зимовать на этом неприветливом острове. Нет, вылазок монахов он не опасался. Куда им, Божьим овцам. Испугался царский стряпчий больше за себя и своих людей. Надобно становиться лагерем у стен монастыря. Отправить людей на заготовку дров. Леса-то вокруг обители знатные. Поговаривали, и рыба в здешних озерах водится. Опять же, рыбу ту можно и у поморов купить на том берегу.

А может, все же попробовать штурмом взять? Сколотить лестницы – и айда к стенам. Испугаются насельники, падут духом, сами ворота отопрут. Волохов не заметил, как запнулся о небольшой валун у самой пристани.

– Федька, чего расселся?! – злобно крикнул Волохов на молодого стрельца, болтающего ногами на носу ладьи.

Игнат понимал, что собственно Федька-то и не причина его злости. Не виноват он. Злили упертые в своем своеволии монахи и этот сухопарый мятежный архимандрит Никанор.

И чего им не живется в спокойствии на своем острове? Дело тьфу, пустяк, казалось бы: прими волю царскую и патриарха да книги новые богослужебные прими. Книги, правленные под присмотром патриарха Никона, лежали в трюме одной из качающихся на волнах ладей.

Получил Волохов и еще одно поручение от царя: коли примут монахи патриаршее научение, тогда вместе с ними службу править да углядывать, как крестное знамение кладут, как поклоны бьют, как крестный ход ведут – супротив солнца али по солнцу. Ну, это так, на всякий. Знал государь, что, ежели примут, так тому и быть.

Солнце стало заходить за море. Стрельцы стали палить костры и ставить палатки, иные и так улеглись, укрывшись кафтанами.

Волохов не спал. Смотрел на мятежную обитель. В кельях мерцали свечи. На крепостных стенах пробегали огоньки факелов. Не спит монастырь Соловецкий. К осаде приготовились. Вот и стражников на стены выставили.

Летняя ночь остывала. По острову, аки змей болотный, пополз холодный туман. Стрельцы заворочались в ночи. Заохали, подвигаясь ближе к огню.

«Завтра решим! – усмехнулся стряпчий. – Завтра».

Новоявленного послушника приютил у себя в келье старец Елеазар. Он был слеп на один глаз, и его уже давно не молодое лицо пересекал глубокий продольный шрам. Елеазар редко выходил из своей кельи, предпочитая затворничество. Иногда монахи видели его в монастырской трапезной, но это случалось так редко, что казалось, инок питается только святым духом и тело его поддерживают ежедневные молитвы.

Архимандрит Никанор ставил старца Елеазара примером благочестия для остальных монахов и говорил: «В сем муже живет дух Божий!» Насельники согласно кивали головами, продолжая уплетать монастырскую кашу за обе щеки.

Трудников в монастыре, расположенном на острове, не всегда хватало, потому большую часть хозяйственных работ монахам приходилось делать самим. А для этого нужны были силы, к чему вовсе не располагала монастырская еда. Рыбы в обители было достаточно, а вот с пшеницей было туго.

Старец Елеазар нового соседа принял довольно благосклонно. Первое, что спросил старец, умеет ли отрок читать. И, получив отрицательный ответ, Елеазар первым делом достал из небольшого деревянного ящика под кроватью азбуку.

– Это буква «Азм»! – назидательно произносил Елеазар, указывая пальцем в пожелтевшие от времени страницы.

«На кой черт мне эта грамота?» – засыпая, размышлял Зосим.

Его тяготило любое учение. Подрезать кошели у посадских на базаре – для того грамота не нужна. Но огорчать старого инока Зосим не хотел, потому с трудом выдавливал из себя: «Азм, буки, веди, глаголь». Его губы шевелились, и на свет Божий рождались хриплые звуки. Если не получалось прочесть и он сбивался на каком-нибудь слоге, Зосим переводил палец на этот слог и вновь его повторял. И так, пока не получалось прочесть слово целиком. Книги в те времена читали преимущественно вслух, чтобы ясно воспринимать прочитанное.

Буквы были узорчатыми, с красивыми завитками на концах. Заглавные буквы обычно отличались цветом от остального текста.

Буквы, соединенные в строки, открывали для бывшего разбойника какой-то новый, доселе невиданный смысл. Рождали новые образы, которые были запечатлены тут же на рисунках. Он никогда не видел вживую столь дивных созданий, но сейчас они были перед его глазами, возникая из этих причудливых линий.

Святых на иконах Зосим, конечно же, видел в церкви, а единорога или грифона – нет. Теперь же они ожили перед ним.

Зосим спросил у Елеазара, видел ли он сам подобных животных и вообще существуют ли они. На что Елеазар отвечал, что мир сей большой и не ограничивается Московским царством.

– Может, где и существуют, – поучительно изрекал Елеазар. – Только нам это доподлинно не известно.

Зосим соглашался со старцем и вновь погружался в обучение.

Прерывалось обучение только на молитву и еду. Монастырскую баню Зосим не посещал, предпочитая мыться из деревянной кадушки на монастырском дворе.

Поначалу иноки смущались его наготы. Зосим и впрямь был похож на ветхозаветного Голиафа, но благоволение к приблудному отроку самого архимандрита Никанора делало их негодование с каждым разом терпимее. А потом оно и вовсе сошло на нет. На него перестали обращать внимание. Он стал просто тенью, шатающейся по монастырским стенам и башням. Но Зосима не раздражал его неопределенный статус среди братии. Достаточно того, что были крыша над головой, еда и общество преподобного старца Елеазара, к которому он стал постепенно прикипать и сердцем, и душой.

Когда Елеазар долго не появлялся при монастыре, Зосима это начинало беспокоить. Он выискивал взглядом со стен мальчишку Макарку, что правил телегой с гнедой кобылой. И как ребенок радовался, когда Макарка сообщал ему, что Елеазар молится в своей хижине, жив и здоров.

Появление у стен монастыря вооруженных до зубов отрядов стрельцов поначалу не на шутку испугало беглого разбойника, но монахи быстро объяснили ему, что душа и жизнь Зосима не больно-то интересует этих людей. Так от иноков Соловецкой обители Зосим впервые услышал о церковном расколе.

В какой-то момент Зосим решил, что Никанор не просто так поселил его в келью к этому угрюмому и нелюдимому старцу Елеазару. Может быть, это и есть его, Зосима, послушание. Келья была небольшая, но довольно просторная для двух человек. Две кровати, стеленные серым сукном, из того, что завозили в Московское царство аглицкие негоцианты, проходящие мимо соловецкого острова на пути в Архангельск. Небольшой стол и деревянный резной аналой для богослужебных книг.

Вечерами при свете свечи Елеазар рассказывал Зосиму о житии святых преподобных старцев. О преподобных отцах – основателях Соловецкой обители святых Германе, Савватии и Зосиме. О деяниях святых апостолов. О кознях дьявольских. Зосим внимательно слушал ученого старца и как бы невзначай примерял на себя духовные подвиги этих святых отцов.

Повествования преподобного Елеазара настолько бередили сердце бывшего разбойника, что зачастую на впалых глазах Зосима появлялись капельки слез, и тогда он, словно стыдясь своего собственного неверия, незаметно от старца вытирал их рукавом рубахи. Зосим представлял себя богатырем Христофором, переносящим на плече через реку самого Господа. Только, в отличие от святого Христофора, лицо у Зосима было вполне человеческим, а не собачьим.

Частенько Елеазар исчезал из кельи и не появлялся в ней по несколько дней. Вернувшись, он тихо входил в свою келью. Зажигал свечи. Подвигал ближе резной аналой и с каким-то непостижимым для Зосима достоинством водружал на него Святое Писание.

Иноки тайно сказывали Зосиму, что старец Елеазар соорудил за лесом хижину и жил в ней в молитве и полном одиночестве, отрекшись от суеты монастыря.

Зосим стал забывать о той прошлой, разгульной жизни. И надеялся, что вскоре и она оставит его. Он все время чего-то ждал. Никанор предупреждал его о скорой осаде монастыря. И вот она случилась. Зосим стоял на крепостной стене и наблюдал, как царские стрельцы выгружают с больших деревянных ладей пушки. Как они отправляются в окрестные леса за жердями для постройки осадных лестниц. Толстые жерди скидывали у пристани, где стрельцы широкими плотницкими топорами обрубали со стволов остатки сучьев. Затем готовые жерди относили в сторону, где к ним прибивали перемычины.

Обтесывать сами жерди смысла не было. Все равно на один штурм. Сначала Волохов планировал просто подкатить пушку и одним выстрелом снести ворота, но слова Никанора о том, что в монастыре тоже имеются пушки и заряды, говорили, что идея штурма сомнительна, но отказаться от нее прежде не следует.

– Начнем по-старому, а там как Бог на душу положит! – наказал он стрелецкому старшине.

Черт знает, чего ожидать от монахов. Старшина согласился, и в лес потянулись цепочки стрельцов.

Утренний туман, словно огромный белый змей, растянулся вдоль монастырских стен. Заполз в рубленые деревянные часовенки напротив монастырской пристани. Перевалил через горбатый зеленый холм и пополз к косматому ельнику вдали. Луговые пташки еще не проснулись и не взмыли в холодное северное небо, оттого казалось, что все вокруг монастыря еще дремлет и не успело стряхнуть с себя оковы холодного сна.

Пушку подкатили прямо к воротам. Монастырская стража на крепостных стенах из иноков и мирян спала крепко. Никанор еще накануне послал монахов по дальним скитам собрать народ на защиту обители, и днем в монастыре сделалось непривычно шумно и людно.

Царские пушкари терпеливо молчали, угрюмо перебирая по колесам руками. Когда орудие оказалось аккурат напротив монастырских ворот, стрелецкий старшина удовлетворенно выдохнул и махнул рукой. Сзади быстро подтащили ядра и порох. Остальная сотня стрельцов молчаливо выстроилась позади пушки, выбросив пищали на изготовку. Все ждали только команды боярина Волохова.

Туман тихо таял, и с крепостных стен можно было заметить фигуру человека в боярском кафтане, направляющегося в сторону монастыря. Следом за ним семенил еще один человек, меньше ростом, с виду похожий на дьяка. Дьяк сжимал в руках толстый свиток и криво ухмылялся.

Волохов остановился и прислушался. Ответом ему были только крики морских чаек.

– Спит монастырь! – усмехнулся царский стряпчий.

– Может, и не спит, – коротко заметил его спутник.

– Это пошто так? – переспросил Волохов.

– Сам знаешь, боярин. Тишина подозрительная. Готовятся монахи.

Волохов замер.

– Неужто посмеют супротив государя встать?

Спутник боярина скривил морду.

– В монастыре не токмо иноки подвизаются, – пробурчал он.

– И то твоя правда.

Волохов стремительно зашагал к монастырю.

– Ну, тогда всех вместе и повесим.

Дьяк довольно закивал головой.

– Еретиков только так и надо, – приговаривал дьяк, семеня ножками за боярином.

В пушку забили заряд и закатили чугунное ядро. Позади Волохова возник стрелецкий старшина Михайло Кривов.

– Боярин, зачтем монахам царскую грамоту?

– Зачем это? – Волохов поморщился. – После зачтем. Как петлю на худые шеи накинем, так и зачтем.

– Боярин дело говорит, – злобно прошипел дьяк.

– Пали давай, – распорядился Волохов.

Пушкари отскочили от пушки на десять саженей, уступая место хромому пушкарю с зажженным фитилем в руках. На стенах монастыря раздались крики. Под крепостным навесом замелькали головы иноков в черных шапках.

Волохов задрал голову вверх.

– Неужто проснулись? – заверещал дьяк.

Его сухопарое морщинистое лицо исказила лютая злоба. Выхватив у хромого пушкаря тлеющий фитиль, дьяк, не дожидаясь, пока пушкари переварят приказ боярина, тут же сам бросился к пушке. Пушка гулко ухнула и откатилась на две сажени назад. Ядро, порожденное ее холодным жерлом, со свистом впилось в створки монастырских ворот. Раздался скрежет смятого металла и хруст ломаных досок.

– Заряжай еще! – с досадой завопил дьяк.

Пушкари вновь бросились к пушке. Дьяк, словно предчувствуя скорую кончину ворот, пустился в дьявольский пляс, вбивая каблуки сапог в песок.

– Да угомонись ты, змей. – Волохов ухватил дьяка рукой за ворот рясы. – Чему радуешься, пес?

Дьяк, опустив глаза в ноги, тихо заскулил. Ворота остались целы, и вслед за выстрелом пушки со стен монастыря в ответ зарядили трескучие выстрелы пищалей и мушкетов. Пушкари бросились врассыпную. Волохов, пригнувшись, попятился к телегам, за которыми укрылась сотня стрельцов.

– Вот тебе, государь мой, и побудочка от соловецких насельников! – выругался Волохов, смачно сплюнув на песок. – Палите, ребяты! – Волохов махнул рукой, давая стрельцам команду стрелять.

Стрельцы огрызнулись одним залпом пищалей, затем вторым. Ответа с монастырских стен не последовало.

– Заряды, ироды, берегут! – заверещал дьяк. – Заряды!

– Оно верно, – согласился с ним Волохов. – Сидеть им здесь еще долго. До снега.

Дьяк, услышав такое, поначалу расплылся в благостной ухмылке, но затем, неожиданно взвизгнув, как поросенок, повалился на землю, ухватившись руками за левую ногу.

– Федька! – крикнул Волохов одному из стрельцов. – Глянь-ка, что там у святого отца приключилось.

Дьяк, ухватившись за ногу, катался по песку и тихо скулил.

– Кажись, пуля скользом прошла, – пояснил стрелец. – Куда теперь этого дьяка?

– Тащите в лагерь на пристань, – отмахнулся Волохов.

Стрелецкий старшина Михайло, согнувшись по пояс, пробрался к воеводе.

– Что делать-то будем, батюшка? – Волохов бросил взгляд на монастырские стены.

Идти на настоящий штурм с приставными лестницами Волохову меньше всего хотелось. Черт знает, что там монахи удумали. Вспомнил благочинного Симону. Читал одним днем благочинный про греческий огонь. Тот, которым корабли неприятельские византийский флот палил. Может, и сейчас у монахов сей греческий огонь есть. Вера-то одна, и книги греческие всяк монах читать горазд.

– Не дам монахам такого удовольствия, – злобно буркнул Волохов. – Разор и осаду чинить буду. Корабли и ладьи, что на остров идут, разворачивать и жечь буду. Грех на себя возьму, а приказ государев выполню.

Волохов кивнул головой, словно сам с совестью своей уговор сотворил. Михайло стоял чуть поодаль от воеводы и дергал карими глазищами с монастырской стены на Волохова.

– Заберите стрельцов погибших во государеву службу и в лагерь несите, – негромко произнес Волохов.

Больше царскому стряпчему ни о чем не хотелось думать. Не ожидал боярин Игнатий Волохов столь жаркого приема от монастырской братии. Вроде дело-то пустяк. И цена ему алтын в красный день на базаре. Не пустяк, как оказалось. Монахи за свое крепко стоят, смерть лютую примут, не отступятся. Не зря патриарх так упорно царя упрашивал с мятежной обителью решить дело. Чуял патриарх, что как камень в сапог ему эта обитель станет. Оттого и поставил свое патриаршество на кон. Видано ли где, чтобы патриарх с помазанником Божиим, царем православным, в гляделки силою мерился? Ну да Бог с ним.

Волохов развернулся и широким шагом зашагал к пристани. Выстрела в спину со стены он не ждал. Да и не боялся этого. «Чарку вина бы хорошо», – мелькнуло в голове. Сапог впивался каблуком в сырой песок. Черный жук-усач впился огромными валами в несчастного муравьишку, посмевшего пересечь дорогу жуку. Волохов осторожно переставил ногу.

– Чуть не задавил, ей-богу! – с облегчением выдохнул он.

«Кто же я, боярин Игнатий Волохов: жук сей али тот муравьишка, что обитель сия сгребет и перемелет?»

Волохов остановился. Мимо тихо прошли стрельцы, неся на руках мерзкого дьяка. Катили обратно пушку с зарядами. На монастырской колокольне ударил благовест.

«Ох и службу ты задал мне, государь мой родной!» – пожаловался про себя Волохов. Но смятение его духа было больше обращено к Владыке небесному, нежели земному.

Вечерело. От лугов за монастырской пристанью несло запахом цветущих трав. Крики морских чаек смешивались с криками коршуна, что кружил над кривой рощей за монастырем. Стрельцы молча сидели у костров, подкидывая в них сучья. Пламя с треском разгоралось, освещая сложенные в ряд на сырой траве фигуры, укрытые сверху парусиной.

– Может, из монастыря попа дадут? Отпеть бы надобно и похоронить по-христиански, – с грустью заметил один из стрельцов.

– Не, не дадут монахи, – возразил его товарищ у костра. – Постреляли мы их тоже, видать, немало.

– Слышите, после штурма ни разу колокол на звоннице не ударил.

– Так, может, там и некому уже, – пояснил другой стрелец. – Звонарей-то мы всех укокошили.

– Это мы можем! – весело добавил молодой стрелец по имени Никола.

У костра заметно повеселело.

– Говорят, у попов с монастыря на службе копыта вместо ног вырастают, – ухмыльнулся стрелец, которого все почему-то называли Пыхтя.

– Это кто ж тебе такое сказал? – послышался удивленный возглас старшины.

Стрельцы все разом покосились на Пыхтю.

– Да ну вас… – Пыхтя отмахнулся рукой. – Поп один говорил, ей-богу, не вру, – важно произнес он. – Тот, что на Пречистенской в часовне малой служит.

Стрельцы подняли Пыхтю на смех.

– Ты бы подольше после службы в той часовне задержался, может, еще не то бы услышал.

– Это еще почему? – вспылил Пыхтя.

– А потому, что знаем мы того попа на Пречистенской. Он службы пьяный служит. Его матушка после службы за руки в хату ведет. Ноги еле держат.

Стрельцы у костра вновь зашлись хохотом.

Волохов поднялся.

– Ты куда, боярин? – остановил его стрелецкий старшина.

– Пойду прогуляюсь! – отозвался Волохов. – Душно что-то.

– Возьми охрану с собой.

– Не нужно. – Волохов отрицательно помотал головой. – Возвернусь скоро.

Стрельцы оторвались от своих разговоров и проводили Волохова молчаливыми взглядами.

Волохов шел знакомой изрезанной дорогой, что вела прямо к воротам монастыря. Уже достаточно стемнело, и массивные стены обители отбрасывали мрачные тени на утоптанную траву. У самой арки ворот виднелась массивная выбоина. Вот здесь стрельцы из пушки угодили в кирпичную кладку. А вот здесь попали в массивный булыжник весом пудов сто. Только след ядро оставило. Откололо ямку размером с полушку. Наверху по стене пробежал огонек. Не спят монахи. Следующего штурма ждут.