Сердце помнит дорогу. Сказки для тех, кто ищет себя!

Крылья вдохновения

У ежика были крылья.

Начали они расти, когда он был маленький и ходил в детский сад. Едва заметные трогательные крылышки проглядывали сквозь иголки. Они трепетали, когда ежик пел и танцевал. Но особенно они набирали силу, когда ежик выступал перед зрителями.

Однажды мама заметила крылышки ежика.

– Какой ужас! – Воскликнула она и хлопнулась в обморок. – У нас в роду никогда не было никаких крыльев, – продолжила мама, придя в себя и глотая валерьянку, которой тут же поперхнулась. В ее голове пронесся образ отца Ежика: вот у кого были крылья! Они вырастали, когда он мечтательно рассказывал ей про далекие страны, в которых он хотел побывать.

«Видимо крылья окрепли», – со злостью и тоской подумала мама, которая была без крыльев и вынуждена была сидеть дома, пока ее муж скрылся за горизонтом в неизвестном направлении много лет назад. Поэтому мама не любила крылья, никакие, особенно те, которые могли унести от нее прочь единственную радость и гордость – сына.

– А мне они нравятся, – покраснев, робко возразил ежик. – Смотри, какие они красивые! Фигурные, как у бабочки, и прозрачно-переливающиеся, как у стрекозы.

– Глупости! – Воскликнула мама. – У ежика не может быть крыльев.

– Но, мама, в нашем лесу у многих есть крылья. У всех, кто поет, рисует, сочиняет или вышивает.

– Ежику нужны крепкие лапки, острый нюх и упругие иголки, чтобы твердо стоять на ногах и добывать себе пропитание, – сказала как отрезала мама.

Про песни и танцы, которые радуют душу и дают силу крыльям, мама ничего не хотела знать.

Ежик рос послушным ребенком, и ему очень не хотелось расстраивать маму. После такого разговора он старался прятать свои крылья. Для этого ему приходилось меньше петь и почти не танцевать. Мама помогала ему изо всех сил – она так качественно комментировала выступления ежика, что от ее критики его крылья вяли. Ежик перестал показывать ей свои умения, и крылья скукожились. Но не исчезли до конца.

Длительное время Ежик старательно жил как положено ежам – собирал по лесу грибы, ягоды. Очень в этом пригодились ножки, нюх и иголки – все то, что так усердно взращивала в нем дальновидная мама.

Ежик жил свою обычную ежовую жизнь на одном месте, взрослел и, может, даже скучно состарился бы, но однажды лес закончился. Да, вот так бывает, вырубили его, чтобы построить дома.

Пришлось Ежику переезжать в другой лес, обустраивать свое жилье и заново находить свое место под солнцем. Днем он усердно трудился, как все лесные жители, а по вечерам позволял себе немного распустить свои крылья: на крылечке своей норки он пел красивые песни и танцевал зажигательные танцы. В новом месте ему казалось, что его таланты могут быть приняты публикой. Мама жила далеко и не могла запретить взрослому ежику делать то, что нравится.

Мало-помалу у его норки начали собираться соседи, которым было любопытно посмотреть выступления Ежика. Они весело подпевали, пританцовывали, и все чудесно проводили время. Крылья Ежика росли, крепли и поднимали его над землей, когда он был в особенном творческом полете. Вечеринки у Ежика становились все более популярны, и слухи о талантливом Ежике разбегались по всему лесу.

Однажды Ежик услышал разговор двух лисичек, которые пришли на его концерт с другой стороны леса.

– Ой, и правда у него крылья. Но у меня крылья лучше!

– Да и поет он средненько. А танцую я лучше.

Две кумушки закатывали глаза и ехидничали весь вечер.

Ежик многое услышал и сильно расстроился. После этого он стал замечать каждое слово критики, сказанное в его адрес. Ежик сильно обиделся и перестал показывать крылья.

Через некоторое время он прекратил давать вечерние концерты и стал петь только для себя – тихо, чтобы никто не слышал. Его крылышки теряли силу и блеск, становясь все меньше и прозрачнее.

Поклонники таланта Ежика очень удивились, осыпали его восторженными отзывами, но он слышал только замечания в свой адрес. Сила единичных слов критики была гораздо больше шквала похвалы.

Как-то раз Ежик пел себе под нос на крыльце своей норки и пританцовывал сам с собой.

Его услышала пролетающая мимо Сова. Она незаметно приземлилась на ветку и долго слушала.

– Ты хорошо поешь и танцуешь. Я видела твои выступления раньше и слышала восторженные отзывы. Почему ты перестал выступать?

– Мои выступления не нравятся никому, – едва сдерживая слезы, прошептал Ежик.

– А я слышала много добрых слов про твои концерты, – недоуменно взмахнула крыльями Сова.

– Да, я тоже слышал. Но еще я слышал, как обсуждают мои крылья и как не нравится мой голос.

– Нет ничего странного в том, что не всем нравится твое творчество, – Сова распушилась, готовясь изречь мудрую мысль. – Но глупо слышать одну каплю критики, не замечая водопада восторга. Твои крылья должны звучать сильнее!

– Вот и я говорю, не нужно никого слушать! Особенно этих вертихвосток-лисичек! – Это мама Ежика приехала проведать сына и была согласна с мудрой Совой, услышав ее слова.

– Но, мама, ты была всегда против моих крыльев, – удивился Ежик.

– А я поняла, что ошибалась! – неожиданно заявила мама. – Теперь я точно знаю, у тебя отлично получается петь и танцевать. Да и крылышки тебе идут. Делай, что тебе нравится, а я тебя поддержу!

Ежик расплылся в счастливой улыбке.

– Как здорово, когда тебя понимают и поддерживают. Особенно если это делает мама!

Сказание о Тяп Тяпыче

Обычным сумеречным вечером, когда опытные остывают, а молодые только разогреваются, топор со стажем по имени Тяпыч прилег в сенцах перевести дух от дневных забот.

Во дворе юные топорики, нетерпеливо позванивая, готовились в очередной раз наломать дров. Тяпыч хорошо понимал их суетную живость, сам еще вчера увлекался такими же ночными приключениями.

– Железь, – окликнул он самого шустрого, с длинным топорищем, – поди-ка.

Пытаясь сохранить неокрепшее достоинство, молодой топорик как бы нехотя придвинулся к Тяпычу, деревяшку при этом провокационно выставив вперед.

– Так, – начал уважаемый топор, – с тебя спрошу, если утром опоздаете на построение. Звякайте аккуратно и знайте меру.

«Все-таки опыт – большое дело», – удовлетворенно подумалось ему, когда небольшая стайка топориков, увлекаемая Железем, растворилась в темноте.

Довольный своим весом, Тяпыч подстелил соломки под голову и задумался. Он был хорош собой, даже когда отдыхал на боку. Производил впечатление. Строгие стальные линии лезвия смягчались нежным отсветом ножки топорища. Его инструмент работал исправно, хотя уже и не с молодецким задором. Пришло, однако, время подвести предварительные итоги, да и призадуматься о вечном.

Сквозь щель в крыше просочилась лунная дорожка и медленно, как воспоминания топора, поползла по соломе.

Вот он – совсем молодой топорик, недавно уговоривший прекрасную березовую Хватку. Теперь Тяп без нее никуда, ни одного шага, и работает только с ее поддержкой. Он и стал-то полноценным топором, когда встретил Ее. Хватка сразу почувствовала надежность мощной груди Тяпа и решительно протиснулась в самую его душу, скрепив их союз свадебным клином. Жизнь у них потекла по давным-давно заведенным мудрым правилам. Одна судьба на двоих.

Несмотря на серьезный семейный статус, Тяп еще витал в облаках, особенно когда к ним приходила двуручная пила Дзыня, высокая худая местная певичка из самодеятельности, живущая мечтами о подиумах, славе и богемной жизни. Помогали ей в этом горячие настойки на травах от Кошелки Бабовны – узкопрофильного специалиста и большой мастерицы вязать ажурные интриги.

При Дзыне всегда прицепом вертелась Ножовка Шуха – скромная, компактная девица без притязаний, довольная только тем, что приобщена к великим планам подруги.

– Тяп, ты еще здесь? – пискляво врезáлась в семейное гнездышко Дзыня. – А я думала уже там, – и она кивала куда-то вверх, туда, откуда нисходили только ей слышные райские переливы мировой известности.

– Иду, – откликался топор, – только Хватку прихвачу.

И они снова и снова порхали в вечерний кабак веселить местных работяг повизгиваниями и звяками с небольшого пандуса у стойки.

В какой-то счастливый момент ему все это надоело, точнее – его половинке, и они тихонько слились, не успев зависнуть на настойках Бабовны. Дзыня же, потеряв зуб на вечерних скрежетаниях, не успокоилась, и при случае на пару с Кошелкой подначивала Тяпа, намекая на его мягкотелость и предательство мечты. Это было больно, но терпимо. И все-таки, если хотите знать всю правду, Тяп все равно временами возвращался в это трио, а Хватке оставалось просто смириться и найти в своем повиновении особый смысл.

Не сказать, что Тяп жил несчастливо, но что-то его-таки беспокоило, время от времени толкало в пятку, и тогда он ударялся обухом то в одно увлечение, то в другое. Что это? Мечты, идеи или блажь? Не суть. Ну, пусть будут мечты. Вот, например, Тяп буквально нагревался от мысли о сокровищах, зарытых где-то неподалеку и дожидавшихся его, как уверяла Лопата Ковыря, дальняя родственница топора, близкая ему по духу искательства. Разве ж плохо – выкопать их и разом вылечить все финансовые недомогания? Но даже если удача не улыбнется прямо сразу, то сама мысль об этом могла годами согревать их души и не хоронить надежды.

– Ну, скоро ты? – Подгоняла Ковыря Тяпыча и кивала куда-то вниз, туда, где, очевидно, мерцали в тесной темноте золотые бриллианты, – а то я сама все откопаю и заберу себе.

– Иду, – откликался топор, – только Хватку прихвачу.

Компания нечасто выбиралась на поиски сокровищ, только по выходным. Чтобы не проголодаться на земляных работах, друзья брали с собой провиант: и твердое, и крепкое для поддержания сил и настроения. С ними всегда увязывалась и Шуха, бессменная напарница любых начинаний. Можно было и без нее обойтись, чтобы не делиться, но на троих работалось лучше, да и лишние руки всегда могли пригодиться тащить тяжелый сундук, полный счастья.

Годы шли, но топор так и не дождался ни славы, ни беззаботной богатой жизни. Постепенно истощались резервы молодой наивности, и он все больше прислушивался к двоюродному брату Уху, колуну с тяжелым характером и узким профилем, ни на что не претендующему, кроме умиротворения и дивана. Лежал Ух в чулане, прикрываясь пылью и почитывая старые журналы. Обратимся к физическим понятиям. У колунов много потенциальной лежачей энергии и мало кинетической, подвижной, ну-ка поди раскрути эту болванку, но как раз это его качество и помогало в важной работе. Тут топор сам задумался о своем потенциале и его реализации, но к однозначному выводу не пришел.

– Брось ты это, – говаривал Ух Тяпу, незаметно превратившемуся в Тяпыча, кивая куда-то в сторону, туда, где можно было прилечь и тихо себе поживать свой век, – давай лучше к нам, на сезонные работы, отýхаем вахту по заготовке дров и будем отдыхать до следующего раза. Красота!

Идти было некуда, разве что на диван к Уху планировать летние работы да обсуждать романы из журналов. Так он и поступал, составляя компанию брату, однако его то и дело тревожили, доставали, правили и пускали в ход.

– Иду, – грустно откликался топор, – только Хватку прихвачу.

Хватка у топора была хоть и красивая, но березовая, сомнительная, поистрепалась за годы, даже подгнила в одном месте. Но Тяпыч и не думал ее менять на другую, помоложе. Это постоянство его было во всем, в своих мечтах тоже. Ни от одной он не отказывался, в том числе и от мечты научиться плавать. Да-да. Просто плавать. Уговаривали Тяпыча, что это не его вариант, что наверняка он утонет. Но куда там. Он продолжал мечтать, как поплывет по волнам мимо целого мира, мимо удивленных глаз друзей и знакомых, и все будут восхищаться им и хлопать в ладоши. И наконец, однажды Тяпыч все-таки рискнул подойти к реке на опасное расстояние, без тренировок, без спасательных средств, на одной вере. Тут же собралось все общество утвердиться в своей правоте и пособолезновать.