Такси за линию фронта

1. Позывной

– Куда ехать?

– Горловка.

Она добралась до меня черт-те откуда, с другого конца Славянска, договориться о вывозе. А я все не мог припомнить, откуда мне знакомо и почему так несимпатично ее лицо. Тянул время, доедая поданную теткой окрошку и думая, как поступить.

Не нравилась мне эта немолодая женщина с огрубевшими ладонями, одеждой мешком, нелепыми мослами локтей и коленей, запахом свежей выпивки и лицом, покрытым мелкой сеткой лопающихся сосудиков.

Передачку родне я уже сбросил – продукты, шмотки, лекарства: и дядька «онко», и отец у меня «онко», хотя таблетки там всякие, но если просят, что я, своим не достану? – разгрузился, машинка теперь пустая, и салон, и багажник. Задерживаться в Славянске я не собирался. Постоянные ночные обстрелы угрожают не только моей бестолковой жизни, но и кормильцу семьи – машинке, – да и сидеть в тесном сыром подвале с родней… Люди, конечно, хорошие, но знать, что воздуха и так немного, а ты его своей тушей в полтора центнера потребляешь, как они вдвоем, за них дышишь…

С другой стороны, на завтра ко мне просились теткины соседи через два дома, у них магазин и кафе с большим подвалом, там переночевать труда не составит, но под их запросы, чтобы вывозить, лучше бы не мой древний «Сеат Панда» 1982 года выпуска, похожий на обрезанные жигули в миниатюре, а газельку или какой другой микроавтобус…

Кстати, подшаманить машинку пора: начались «сопли» по системе охлаждения, тросики лохматятся, визжит и хрипит левый наконечник рулевой тяги, скоро и правому черед придет, сайлентблоки просятся на замену, а это всё деньги.

– Сколько вас?

– Двое, я и муж. Он инвалид, но не бойтесь, он сам ходит, он с головой инвалид!

Ложка застыла в тарелке – я вспомнил. Дней пять-девять назад, предыдущая поездка или перед ней, когда фашистская «градина» влетела в больницу, осколками посекло окна в доме напротив, где сплошные магазинчики. И вот там «взяли мародера»: из магазина детских товаров вытащили небритого кучерявого детину не меньше меня размерами, у которого по карманам был рассован всякий яркий ширпотреб. Фломастеры, линейки, мягкие игрушки, альбомы-раскраски, даже детские шапочки и балетные тапочки, а из заднего кармана свисал красно-люрексный подростковый комплект мини-бикини. И когда это всё из него извлекали, он стринги с блестяшками схватил и с радостным мычаньем надел себе на голову.

И стояла толпа, уговаривала ополченцев отпустить задержанного, мол, дурачок он и есть дурачок. И стоял патруль, и его командир, молодой, но напрочь войной замотивированный, пламенно вещал про «война», про «приказ», про «защита», про «безжалостно расстреливать мародеров и прочий асоциальный элемент». И бегала эта самая женщина от толпы до патруля, кидаясь на всех: на патруль – «отдайте моего», на толпу, обижаясь на «дурачка» или «безмозглое дитя великовозрастное» и оскорбляя в ответ метко, злобно, точно и безжалостно. Она на всю улицу пахла спиртным и угрожала патрульным: «Не отпустите – до Стрелка дойду, все про всех расскажу, как вы у меня самогонку брали, каждый шаг записан!»

И витали над скандалом оторопь и страх: и нового обстрела, и сухого закона… Как же в толпе называли эту женщину, кличкой какой-то… Нет, не вспомню…

Медленно поднял глаза – и отвел, не смог смотреть в ее, напряженные.

– Деньги-то у вас есть? Смотрите, расклад такой: бензина потребуется в один конец на второй передаче столько литров, я беру за туда и обратно. Амортизация машины – столько. Мой заработок – ну, пусть столько же. Сможете заплатить?

Это, к слову, меньше, чем берут другие перевозчики: я «тройной тариф за риск» не беру. Конечно, чуток приврал, и на второй передаче у меня расход меньше, и не собираюсь я до Горловки ползти на второй, будет нормальный асфальт – и на пятой полечу. Но как посчитать амортизацию, если не знаю, какой дорогой поеду? В позапрошлый раз пришлось вместо пятнадцати километров по трассе накрутить целых пятьдесят восемь на первой передаче по лесам, причем и по колеям, и по сущему бездорожью, как здесь говорят, «навпростэць». Клиренс у «Панды» маленький, всего одиннадцать сантиметров, не на каждый буерак въедешь, пенек в траве не заметишь – прощай и бампер, и радиатор… И очень хочется машинку подлечить, она у меня пусть и маленькая, а такая шустрая, с места до сотни быстрее десяти секунд разгоняется; по трассе, естественно.

– Смогу! – как в холодный омут с головой выдохнула посетительница и тут же полезла за пазуху, в лифчик, наверное, за деньгами. Платье съехало на сторону, из выреза наружу вывалилось нечто такое длинное, сморщенное, неаппетитное, что я не смог не отвернуться, не прервать злобно:

– Стоять! Нельзя! Не сейчас, вы что, примет не знаете, не верите? Половину – при посадке в машину, вторую половину – в Горловке.

– Смотрите, я везу только до Горловки. Точнее, до конечной троллейбуса. Даже если поеду через Горловку в другое место и нам будет по пути, это будет другой разговор и другая оплата. Даже если возьму пять копеек – все равно это другой разговор.

Дальше. Вещи. Берите только самое ценное и мягкое. Что не бьется и не ломается. Вот, запишите размеры сумок, нет, лучше я сам… Не больше этих размеров по любому измерению. Максимум восемь сумок, больше не влезет. Картины и фотографии только без рам. Сразу предупреждаю: посуду, телевизоры, зеркала – ни в коем случае! Никаких «на коленки в салон». Если начнут стрелять и нужно будет быстро на ходу в двери выпрыгивать, из-за этого «на коленки в салон» с жизнью попрощаетесь. Документы только с собой. Одеваться немарко, неброско и неприметно, но только в гражданское: ничего рыбачьего, охотничьего, железнодорожного или какой другой формы. Это и обуви касается: лучше кроссовки или кеды, ни в коем случае не берцы и не сапоги. Укропы остановят – не отбрешетесь. Лучше, если одежда и обувь потеплей: ночами бывает прохладно, хоть и конец мая.

Где живете?.. Жукова. Ладно. Я за вами заеду. В шестнадцать тридцать плюс-минус пятнадцать минут. Когда? Или сегодня, или завтра, или третьего дня. Не хочу загадывать, ждите к шестнадцати тридцати трое суток, считая с сегодняшних.

В тот раз с самого начала не заладилось, только я поздно обратил на это внимание: при подъезде к городу еле успел перепрыгнуть через кювет, спрятаться от колонны бандеровской техники; потом уже в городе полчаса стоял, ждал, пока погасят пожар, разберут завалы. Вот и на выезде сначала артобстрел, потом вдруг (хотя какой это вдруг – давно ожидалось) потек заливной патрубок радиатора, пришлось сливать тосол, срезать патрубок, вставлять переходную трубку, прихватывать хомутами, заливать тосол по новой, потерял не меньше получаса. И хоть гнал потом быстрей, чем разумно, до адреса добрался уже почти в семнадцать, в без пяти пять вечера.

А дома на Жукова уже не было. На огороде пожарные сворачивают шланги, от руин – вонь, жар и густой пар к небу. Вон, простынями прикрытые, лежат мои несостоявшиеся клиенты: ее коленка торчит из дырки в трикотажных спортивках, рядом отдельно ступня в носке и галоше, его жирная ладонь с широким браслетом-панкушей из разноцветных шерстяных ниток сжимает розовыми пальцами-сосисками такую неуместную здесь желтую резиновую уточку.

Не успел?..

Или, наоборот, Бог уберег?

Но почему не их?

Ладно, солнце начинает клониться к закату. Развернулся, бросил на пассажирское телефон, на торпеду раскрытую пачку сигарет, долил в бак из канистры того, что плескалось, литров пять-семь, порожняком до первой мирной заправки хватит.

И – на выезд. Проезд через Краматорск перекрыт: воюют, через Семёновку на Харьков-Ростов и подавно. Въезжал через Николаевку, значит, выезжать нужно другим путем. Пойдем-ка мы внагляк, через Райгородок…

Блокпосты, очереди, проверки, блокпосты… Можно и дальше тянуться в этой общей колонне, обрекая себя на унижения и подозрение – и последнее опаснее всего, потому что выезжающий один, в пустой машине и без груза, подозрительнее всех в потоке беженцев.

Но я сделаю по-другому.

Только прошел Райгородок, прямо перед следующим блокпостом очередного красно-черного[1] тербата свернул направо, на Брюсовку. Меня внимательно проводили глазами, поморщились, но ничего не сказали: нормальный асфальт есть только до Брюсовки, если под вечер еду туда, значит, местный, а не местный – никуда не денусь, там и найдут.

Ага, найдут, щаз-з-з! И видали, и вертели мы таких «найдунов» неоднократно: перед Брюсовкой грунтовка влево, в лес, по ней местные и ходят, и ездят, и за грибами, и за ягодами, и за сухостоем на дрова. А там – просека-лесосека, всего-то километров на пять, но выводит как раз под ЛЭП. А под ЛЭП, согласно правилам эксплуатации электрических сетей, ни деревьев, ни пеньков, ни мощных кустарников. И тянется эта ЛЭП почти до самой Дубравы, деревеньки с богатыми дачами, до колей самосвальных, что таскали с песчаных карьеров ворованный песок, а по ним до первых полей, вдоль которых – что? Правильно, посадка, лесозащитная полоса, и по краю ее грунтовка, чтобы колхозников на поля возить. Сколько в этих местах и езжено, и хожено, и на машине, и на велосипеде, и просто пешком, с палаткой и рюкзаком: и грибы, и ягоды, и туризм, и просто отдохнуть, от людей сныкаться… И не факт, что два с половиной или три часа по лесному бездорожью окажутся медленнее, чем вот этот старт-стоповый тяни-толкай по блокпостам, напханным укропскими оккупантами под каждым столбом.

Только мне в Дубраву не надо – там с позавчерашнего дня укропы; встретил в Славянске знакомцев-беженцев. Мне надо будет иначе…

Чуток газок – сцепление – тормоз, газок – сцепление – тормоз, ползу-переваливаюсь, тащусь не спеша на первой-второй, морщусь от залетающих в окно комаров и ошметьев зелени, дорогу и карту вспоминаю: если свернуть по полям на Озеряновку, а потом в молодых посадках хвойных незадолго до полигона донецкого ВНИИКа взять круто налево, в сторону Чернецкого озера, то как раз и выскочу на трассу на Северск, на мост, на правый берег Северского Донца, который пока еще наш. Вот где бы повернуть, как бы в полях не блудануть…

Выскочил на трассу, чтобы встать в хвост очереди уже на нашем блокпосту. И сразу же попал под подозрение: забрали документы, отогнали машину в сторону, побежали с документами вниз от трассы, в какую-то будку белую, рекламой заляпанную, навроде хлебного ларька, видно, созваниваться-узнавать про меня. Одного бойца с РПК оставили рядом присматривать, сами пока проверяют другие, битком набитые, беженские машинки.

Ладно, курю, осматриваюсь.

Стоит блокпост метрах в ста пятидесяти от моста. Мост внешне неказистый, вроде низкий, весной в полную воду и в лодке весельной пригибаться надо, чтоб под ним пройти. Но широкий, двухполосный, и крепкий, быки толстенные, на моей памяти по нему из гусеничного тяжелого не только тракторы колоннами в обе стороны гоняли.

Трасса сама идет довольно круто под спуск, профиль имеет выгнутый, края резко уходят в кюветы, солидные такие двухметровой глубины дождевальные канавы. И метров за пятьдесят-семьдесят выше блокпоста – крутой поворот. То есть бронетехника, вздумай она примчаться сюда на всех парах, имеет все шансы влететь в нагромождение бетонных фундаментных блоков и ежей, понаделанных из бордюров. Не бог весть что, но без строительных кранов это все не разобрать. Встанут непрошеные гости надолго.

За фундаментными блоками – что-то типа стрелковых ячеек. Только дурь это: по бетону будут бить снарядом, и пойдет он крошками-осколками с другой стороны, которые посекут стрелков не хуже крупного калибра. Но в кюветах вроде бы как случайно и незаметно – то камень, то ящик, то мешок, то земляной холм… на абсолютно равных расстояниях друг от друга. А с боков к кюветам придвинулись кустики – или тут заранее почистили «зеленку» неравномерно – и что-то мне подсказывает: это не случайно. Что ж, неглупо, если так.

Стоит пулеметчик молодой, светловолосый, на две головы выше меня, худющий – мое бедро как его грудная клетка. Форма одежды: тюбетейка татарская, футболка черная с рекламой баскетбольного клуба «Донецкие тигры», штаны-галифе от хэбэ солдатского, а на ногах даже не берцы – тапочки резиновые. Стоит, головой крутит, вроде на меня не смотрит, но глазом косит, я ведь даже если не вижу, все равно чувствую.

Плотный, вальяжный, улыбчивый такой армянин в охотничьем камуфляже и панаме-афганке, скалит зубы, документы проверяет, заигрывает с водилой «Лачетти»-универсала, тоже перевозчицей, если память не изменяет, Маринкой с Мушкетовки. Ничего не скажу, умеет деваха богатеев выбирать, вот и сейчас загружен «Шевроле» под завязку, колесные арки почти до дисков опустились, а на накрышнике – плазма с диагональю метра под три.

Заигрывает армянин, зубоскалит, но кобура с наганом древним расстегнута, и у АКС под мышкой предохранитель сдвинут на одиночные.

И бегает по блокпосту некто маленький, писклявенький, черная кучерявая шевелюра гуроном или чертом, а бородка рыжеватая взъерошенная ежиком вперед торчит, – небось, командир. Рация у него, Kenwood стандартный, на пятнадцать-двадцать километров, такой, как у ментов, пожарных и спасателей; он в рацию фальцетом орет, та ему в ответ хрипло шепелявит…

И вдруг такое зло меня взяло: и весь день непруха, и машина старая, уже сыпется, и родители болеют, и работы нет, и зарплаты нет, запасы прожираем – все, накопленное на новое авто, на домик на даче, на вузы детям… И клиентов несостоявшихся вспомнил, конечно. А тут все бегут, и ты вроде как вместе с ними драпаешь. И ведь обороняемся, держимся, но с каждым днем что-то свое отдаем, отступаем… И вдруг от своих же, и такое недоверие!

Тут наконец появился боец из будки, документы держит в руке, отдать хочет, но не отдает, видно, что-то спросит.

– Все нормально?

– Нормально. Вопрос можно?..

– Давай.

– А почему сегодня один?

– Клиенты не дожили.

– Откуда клиенты? Из Славянска?

– С Былбасовки.

Он аж с лица спал.

– А куда там?

– Сегодня на Жукова прилетело.

Смотрю, полегчало ему, но все равно как-то грустно-тоскливо: пальцы разжал, документы выронил мне в руку, кивнул: «Можете ехать», – сам будто в воду опущенный.

Пока я на трассу выруливал, очередь беженцев передо мной рассосалась. Только начал к бетонным блокам подъезжать – там между ними змейка на шесть или восемь поворотов, – вдруг, как черт из табакерки, командир:

– Все, закрывай блокпост! Дед, куда прешь, убирай машину!

«Дед» – это он мне. И поди возрази: седой как лунь, бородатый, телосложение далеко не юношеское… Спасибо, не «дедуля».

– Куда хочешь убирай, вон, хоть в лес отгони, тут через пять минут укропы будут!

И сразу после этого всем:

– Внимание! Движутся тремя колоннами! Основной удар в другом месте, на нашем направлении по двум трассам два вспомогательных. Но все равно пропустить нельзя, иначе на основном ударят в спину! Так что держаться до последнего! Я с Абдуллой, Змеем и Орлом на лесное направление, там нужно усилить! За старшего – Ару. Ара, командуй!

И – разъехались. Я сдал назад и налево, за кювет, в лес, там действительно метрах в пятидесяти что-то типа стоянки нашлось. Вытоптанная полянка, как место для шашлыка на три-четыре десятка машин с палатками. А командир с той стороны блокпоста – на «копейку» (и как она в кустах стояла, что никому видна не была?) вместе с пулеметчиком, еще одним и тем бойцом, который в будку бегал – и на другую сторону трассы в лес.

Загнал машину, а самому неспокойно как-то. И злость еще не прошла, и скорбь по погибшим клиентам, и муторно перед боем, да и стыдно мужику бой в кустах пересиживать, ведь не баба и не дите беспомощное… И мысли про «все бегут, и я бегу» – так, может, найдется один, кто скажет: «Всё, стоп, хватит, я дальше не бегу»? Кто? Почему не ты?

Задвинул машину еще подальше, в самую чащобу (поцарапал краску, ну и хрен с ним, зато даже с поляны не видно, пока случайно в лоб не наткнутся – хоть до осени простоит). И осторожненько, тихохонько прокрался обратно на блокпост.

А там как раз началось. Не успел из кустов выглянуть – сверху из-за поворота БМП, БТР и что-то мелкоброневое, четырехколесное, БРДМ, БМД или КШМ какая-то. Вывалились, оттормозились – и встали метрах в тридцати перед блокпостом, прямо на виду у всех, как три тополя на Плющихе.

Они стоят – и тут сидят, как мыши под веником. Они молчат, не стреляют – и наши не стреляют, тихарятся.

И тут встал Ара – тот самый армянин, который у Маринки с Мушкетовки документы проверял. Картинно отложил АКС, опер его стволом о бетонный блок, перекинул за спину один РПГ, а второй изготовил к стрельбе. И медленно-медленно, как-то равномерно и монотонно, будто Онегин на дуэли в театре, пошел в сторону укропов.

Первым не выдержал стрелок БРДМ, дал очередь, которая от башни своей же БМП срикошетила. И тут понеслось: Ара первым же выстрелом «разул» БМП, что дернулась к нему навстречу, и та завертелась ужом или юлой прямо посреди трассы.

Дальше происходит все одновременно: я хватаю оставленный Арой АКС и приседаю за бетонными блоками, чтобы, чертыхнувшись и вспомнив, что по ним-то непременно влепят, побежать на четырех костях и свалиться в кювет… Ара красиво так, рыбкой, ныряет в кювет с другой стороны дороги… БМП все крутится – и пихает в борт объезжающий ее БТР… бьет так, что бэтр сползает всеми своими восемью колесами в тот кювет, куда я упал… а из кустов наша ЗУшка шьет очередями навылет БРДМ, как самую последнюю в колонне, по всем правилам тактики.

Дальше – отдельные клочки или пятна, которые сознание складывает в последовательность, но уже хорошо потом.

Я стою на четвереньках в кювете на камне, а чуть сбоку над моей головой крупнокалиберные из БТР колошматят по бетонным блокам, прямо по тем самым фальшивым стрелковым ячейкам. Бэтр сполз в кювет почти целиком, накренился, только башня торчит над уровнем дороги, очевидно, от удара заглох; а у меня от ужаса становится сухо и ватно внутри: прямо перед бэтром, метрах в пятнадцати, на виду у всех перископов, смотровых щелей и стрелковых амбразур, стоит на карачках моя жирная пижонская туша, в светло-серых брюках с белым ремнем, серо-голубой футболке RILA с якорями и яхтами, голубых вельветовых туфельках – и с автоматом в руках!

И других врагов им просто не видно.

Страх рождает действие: я как-то по-обезьяньи с толчка четырьмя костями сразу прыгаю животом и мордой вперед, в канаву, в грязь, в лужу. Загребаю ногами и скребу локтями, толкая автоматом снарядный ящик перед собой, буквально вжимаюсь, вползаю в глубь канавы, проползаю метра четыре, выталкиваю ящик на мешок с землей, получаю какую-то призрачную защиту и опору.

Стрелок бэтра перестал лупить по бетонным блокам, довернул и опустил ствол вниз; очередь проходит у меня над головой, выбивает крошево из камня, где я стоял на карачках миг назад, но ниже не опускается, я в мертвой зоне. И тут начинают подниматься передние люки, водительский и командирский – а оттуда меня и обычной стрелковкой достанут!

Страх и ужас переходят в какой-то внутренний, спинномозговой-кишечный вой, и одним движением, памятью Советской Армии, проклюнувшейся через тридцатилетнее забытье, я правой рукой – не модно, зато привычно! – взвожу затвор, досылая патрон, и откидываю приклад АКС, у меня был такой же. И в этот момент сверху, далеко за БТР – взрыв, рванул БРДМ или что там от него осталось.

Первым открылся командирский люк – я вдруг с десяти-двенадцати метров увидел очень ясно красную, яростно что-то орущую рожу с длинными вислыми огненно-рыжими усами; на голове черная бандана с белым черепом и костями, на груди красная футболка с перевернутой пентаграммой, в которую вписаны перевернутые же серп и молот. Он почему-то не стрелял, а пытался выбраться на броню, цепляясь то ремнем, то стволом своего ксюхи-укорота за что-то внутри. Вот эта перевернутая звезда с советской символикой меня взбеленила больше всего, и я с каким-то отчаяньем «ты сейчас, а я потом» дождался, пока голова урода вползла на мушку, вдавил посильнее рамку приклада в плечо и тем же движением – неправильно, но привычно! – нажал на спуск. Одиночный. Ах да, он же у Ары стоял на одиночном… Водительский люк пока открылся не больше чем наполовину, но начали распахиваться боковые, и, испугавшись, что не успею, не видя цели, я положил в глубь водительского два или три раза, положил и перевел прицел налево, на люки между бэтром и трассой.

Справа сверху, из посадки, по бэтру тоже стреляли, я это понял, когда башня повернулась и широкой дугой прошла по зеленке. Сверху прямо передо мной скатилось тело в камуфлевой майке и парадных милицейских брюках, с одним глазом и ухом – полчерепа нету. Скатилось и затряслось от попаданий: в меня тоже стреляли. Из карманов брюк торчали магазины, я вытащил один из заднего, а из ближнего бокового не смог – за что-то зацепилось. И тут же начал бить по частям тел, выглядывавшим в левый профиль из корпуса: если эти выберутся, то корпус им будет достаточной защитой, чтобы сделать много гадостей нам всем.

Затарахтела ЗУшка, но доставала только по башне БТР, спрятавшегося в кювете. Да и доставала так себе, наклон велик, большинство рикошетят. Но, видно, стрелку в башне и от звука мало не показалось. Скорострелка замолчала, кто-то опять попробовал выскочить слева, со стороны командирского люка попытались тело втащить внутрь – тоже хотели выбраться через этот люк? – но тот гад и при жизни цеплялся, и после смерти зацепился за бульдозерный нож плотно. На всякий случай я положил в каждый люк по паре одиночных – и после второго в водительский кто-то там страшно завыл, смертно, на пределе возможностей глотки.

Всё, сдохла ЗУшка, заработала басовитая скорострелка, наверное, бэхи: БМП-то хоть и обездвижен, но вооружен. Кто-то, очевидно, раненый, умудрился забраться под бэтр, и теперь бьет из-под колес круто вверх, по посадке: я вижу его ствол, время от времени руки на цевье автомата, но самого врага скрывают колеса. Пытаюсь отстреливать тех, кто лезет через левый борт, и поймать-уловить его цевье справа. Почему они не пытаются завести БТР? Заглох – это ведь не обязательно поврежден!

Сверху слева всё очень громко – видно, дела худо. И да, накаркал: они завели бэтр и по чуть-чуть сдают назад, а неведомый стрелок был как раз между колес – и поорать долго не успел. Какой-то смельчак за кормой БТР перебежал со стороны посадки на шоссейную сторону кювета, а в посадке никого, кроме наших, нет. Дай бог ему удачи!

Ох, как же неловко – видно, обувь была в грязи – он поскользнулся на плитах кювета, покатился вниз, взмахивая руками… Кто-то высунулся из люка, я нажал на спуск – щелчок! Патроны кончились… Я расстрелял все тридцать?! Подожди, как же тридцать, я, кажется, уже полдня здесь стреляю… – потянул АКС к себе, положил на бок, попытался отщелкнуть магазин – тугой, зараза! – привстал на локтях, чтоб удобнее, – что-то спереди громыхнуло, рвануло! Значит, смельчак успел-таки закинуть в открытый люк гранату!

Бэтр – всё.

И слева на трассе рвануло, и за спиной, и над головой тоже: пригнулся, коснулся ствола щекой, аж взвыл от боли ожога. Непроизвольно откинулся назад, а на спину, на излете, как песок или щебенка с лопаты, просыпались мелкие осколки, и тоже горячие, зараза! Моя полусинтетическая майка сразу слиплась, скипелась, обожгла – ужом завертелся, охлаждая спину в липкой канавной грязи.

И – тишина! То есть вообще тишина, ни выстрела, ни крика, аж навалилась, как пустым мешком накрыла. Оторопью, недоверием, липким ожиданием гадости наполнены секунда, две, десять… Нет, хватит тут в грязи валяться, не свинья же, – встаю, со скрипом и ноющей болью сгибаю и разгибаю суставы, еле шевелюсь, из пересохшей глотки дыхание такое хриплое, что самого себя стыдно.

Слышу – стонет кто-то, спереди, возле чадящего бэтра. На негнущихся ногах медленно чапаю на стон – слева, со стороны трассы, голос. Хрипло, но мелодично вполголоса ворчат: «Кузем мечкис кангнац лини им ахперс… Аствац лини кез пагапан, джан ахперс…»[2] В одной руке автомат, в другой полный магазин, как-то очень легко выщелкиваю пустой магазин, вставляю новый, досылаю патрон, три шага наискось вверх по бетонным плитам, выглядываю – а тут мне в лицо ствол нагана, что держит в руке Ара. Грязный, закопченный, из уха струйка крови, другой рукой тянет по асфальту пустую трубу РПГ. Я смотрю на него, он на меня. Вспоминаю, что взял его АКС, ставлю на предохранитель, складываю приклад, беру за цевье, протягиваю ствольной коробкой вперед: «Спасибо за ствол, Ара! Пригодился!» Наган уже в кобуре, Ара берет калаш двумя руками, чуть ли не с поклоном: