Такси за линию фронта

2. Поездочка

Выскочили из-за поворота, глядь – в лесу люди голосуют. Вроде как в туристов одеты, штормовки, кеды, рюкзаки, но все равно разные мелочи в глаза лезут: тут кеды плюс ситцевое платье и модная городская женская сумка через плечо, там рюкзак вместе с чемоданом. Беженцы. Через поле и через лес из Славянска выходили. Мигнул фарами, мол, «увидел, кого надо направлю», – и погнал дальше. В этот раз уже не смогу помочь, со мной пассажир из тех, кто профессионально не любит попутчиков.

Смотрю в зеркало заднего вида – а все-таки мой «Сеат Панда», такой маленький снаружи, но такой просторный изнутри, чем-то напоминает испанский галеон. Нет, по размеру, конечно, он поместится в капитанской каюте, зато как он проносится мимо стоящих на обочине, как пассажирка гордо восседает на алькантаре из кожи молодого дерматина… Там местами до ниток вытерлось, а все равно кажется – простор и богатство. Да и я сам за рулем «Сеата» – явно не за рулем «Фиата». Нет, не гидальго, конечно, но при моем лишнем весе и размерах склонился над рулем, как падре над молитвенником.

Вообще-то для перевозчика такой пассажир, как эта – ей разве что мантильи на макушку да веера в руку не хватает, – золото. Едет один, вещей везет мало, платит исправно, не торгуясь. Но то, что посреди горя и разрухи кто-то «варит свои дела», и потому вроде как и ты оказался хоть чуть-чуть, но таким же «деловаром» – напрягает. Как-то грязно на душе становится, если вдруг перевозчик сродни «сакартвело».

Я уж и не вспомню, где и кто впервые назвал их «сакартвело», хотя и по-другому называли, «гамарджоба» и «генацвале». Но точно знаю за что. За то, что перевозчик вроде меня нужен этим шустреньким сухоньким старушкам с матерчатыми сумками или толще-чем-полным миловидным дамам «вокруг сорокета» с пакетами, в которых вроде как свертки ткани, лишь для одного: пересечь линию фронта. И до посадки к перевозчику, и после высадки такие дамы передвигаются на крутых тонированных джипах с грузинскими номерами. И, как правило, эти же джипы незаметно сопровождают перевозчика до линии фронта и встречают после нее. Иногда и помочь могут, вмешаться в непредвиденность. Вот за номера грузинские и за то, что при таком уровне доходности, которая позволяет все это сотворить, они сами через ленточку не ездят, и прозвали этих, наличку в больших объемах перевозящих, – гамарджоба, генацвале или сакартвело.

А почему именно наличку – да были случаи, не со мной, врать не буду, но вроде как у каждой из таких дамочек от двухсот-трехсот тысяч до нескольких миллионов… И не факт, что в гривнях. И случись чего – те, чьи это деньги, сразу и найдутся, и «впишутся», хоть с той стороны фронта, хоть с этой. И свидетелей, как ты понимаешь, в живых не оставляют.

Вот сидит сзади, смотрит горделиво, выглядит моложаво, правда, лишнего весу как бы не поболее, чем у меня. Ярко-рыжий волос густой, не факт, что не крашеный, но пышный и ниже плеч. Голос хороший, оперный, вкус как подбор репертуара тоже присутствует, когда до посадки меня ожидала, не знала, что на нее смотрю, пела, да так, что за душу брало. Может, поэтому сразу ее и огорошил, наученный прежним опытом:

– Под руку водителю ничего не говорить и ни о чем не спрашивать! Или молчать всю дорогу, или говорить только тогда, когда я спрошу: «Вопросы? Что-то сказать хотите?» Иначе штраф двести гривень за каждое слово – и машина останавливается просто в голом поле до уплаты штрафа. Согласны с такой постановкой вопроса? Нам через кучу блокпостов ехать, обстановка иногда по несколько раз на дню меняется, где закончится одна власть и начнется другая, никто не знает, в пути тратить время не буду. Если согласны – едем, нет – ищите другого перевозчика.

Обиделась. Надулась, как ячмень под глазом на ветреную погоду, но поехала. Видно, своих денег нету, но до такой степени нету, чтобы за слово по двести гривень платить? Или деваться совсем некуда, вот и с таким грязным делом, как чужие деньги возить, связалась?

А кто я такой, чтобы чужую жизнь судить? Она честно выполняет свои обещания, вот и ты будь до предела честен и скрупулезен! Да и что греха таить, из четырех поездок одна у меня выпадает на «сакартвело», а это чаще, чем у других перевозчиков. Везет, или это они меня ценят и любят? А не в гробу ли окажемся с такой любовью?..

Впрочем, в одном деле нам уже повезло, мы уже на стороне ДНР, из сети укропских блокпостов выскочили. Не все знают окрестности пионерлагерей вокруг Брусино, вот и я не знал бы, если бы в далекой юности здесь не пионервожатил…

Сбросил скорость до семидесяти, открыл окно, закуриваю. Смотрю в зеркало заднего вида – в глазах вопрос. Ладно, я не гордый, более того, мы ведь специально не оговаривали про «курить в машине», должен дать не только себе минутку поблажки, но и болтушке выговориться:

– Хотите закурить? Угостить сигаретой? Что-то спросить хотите? Где-то километров пять проблем не предвидится, можно.

– А почему вы тех людей не подобрали? – а сама тонкие длинные ароматизированные вытащила и на ходу прикурить пытается, но машину подбрасывает, и руки у нее явно сами зажигалку держать научены меньше, чем у мужчин прикуривать.

– Давайте сделаем так. Я сейчас остановлюсь, а вы аккуратно пересядете вперед. Тут и пепельница ближе, и в форточку курить можно, и пакеты ваши у вас под ногами разместить много удобнее, идет?

– Почему не взял? Сколько их было? Четверо. У каждого по два предмета багажа. Нас в машине двое, мест максимум пять – кого-то одного не взять? Кого? Не было там здорового мощного и нестарого, чтобы оставить его посреди дороги. Дальше. Вот представьте себе, что я бы взял двоих, бабульку и молоденькую девицу. Даже не говоря про оставшихся старика и зрелую матрону с излишним весом, отпустили бы? Сколько багажа они бы в машину пытались загрузить? Думаете, четыре предмета, двоих? Если они идут вместе, то уезжающие пытались бы забить всю машину своим барахлом, чтобы оставшимся идти налегке, так?

Докурила. Окурок затушила и в пепельницу, не за окно – хорошо.

– А я вас обещал доставить максимально быстро и с минимальными задержками. А каждый предмет багажа – это отдельный досмотр на блокпосту. И если еще багаж есть, а хозяина его нету… Размеры задержек представили? А теперь представьте, что вдруг мы попадем под обстрел. И уходить нужно будет вот так…

И раскачал маятник змейки от правой обочины до левой. На скорости около семидесяти оно от обстрела и не спасет, но для пассажирки, вперед пересевшей, а на ремень безопасности снова плюнувшей (а я специально напоминать не стал, ибо задолбало их сакартвельское наплевательское бездумие), стало неожиданным шоком стремление верха и низа, а также права и лева поменяться местами… Да, как и предполагал, расперлась руками и ногами «за всюду», выпучила глаза и задавила дыхание в горле застрявшим всхлипом. А я не преминул:

– Ай-яй-яй, ну нельзя же быть такой невнимательной, снова не пристегнулись! И впредь не забывайте, что пристегиваться нужно раньше и обязательней, чем дышать! – и уже в прямолинейном движении резкое торможение с семидесяти до двадцати, и вся дорогая косметика с тщательно выстроенного макияжем лица качественно отпечаталась на лобовом стекле.

Ну, ничего не скажу, оторвался. За все те случаи, когда разное их сакартвело меня строило, спорило и вообще всячески раздражало, оторвался. Хотя вроде бы этой и не за что пока, ну не виновата она, что в сакартвело отбирают таких вот не очень умных куриц, но…

И пока она, отлипнув от стекла, обламывая заманикюренные ногти, трясущимися руками пристегивалась, я, разгоняясь до восьмидесяти, уточнил:

– Так, значит, вы не против, если я кого-нибудь подвезу, кому-нибудь помогу? Конечно, если это не помешает исполнению нашей основной цели, «максимально быстро и с минимальными задержками»?

– Нет. Вы знаете, я, наверное, теперь уже вообще не смогу быть против чего-то.

Интересно, «теперь» – это про войну, то есть вообще, или конкретно про меня, про мои хулиганства в этой поездке?

– Ну, как скажете! А теперь… а теперь выходим на уровень, где раньше был блокпост ополчения. Прошу полного внимания, молчания и подчинения!

А блокпоста-то уже и нету! Сбросил скорость до тридцати, медленно проезжаю, рассматриваю, стараюсь запомнить. Судя по всему, сверху, авиацией работали, гады. Видно, арта, а потом вертушки. Если бы броня пошла, то фундаментные блоки точно бы растащили, а так… воронки еще дымятся. То, что когда-то было торговым ларьком, ставшим потом служебным помещением, уже только курится, где-то тела лежат, но останавливаться рассматривать не буду – не из-за себя, из-за сакартвело, они нервными истеричками, как правило, бывают. Хотя эта вдруг оказалась не против попутчиков, что для них странно. Глянул на дамочку – точно, глаза на мокром месте, губы зубами закушены, но держится. И вслух количество трупов считает.

А ведь соображает дамочка! Четыре трупа, а хлопцев наших было здесь где-то под тридцатник. Значит, остальные выжили! Выжили, но ушли. Судя по всему, не самовольно пост бросили, отступили по приказу. А что из этого следует?.. А то, что спереди могут быть и укры, и наши, и любые бандюки с мародерами, и даже остатки блокпоста вполне могут где-нибудь по обочине к нашим тащиться. Значит, максимальная внимательность, маршрут ровно по центру проезжей части, и гоним. Ну, не на тапку в пол, но не меньше сотки, а лучше сто двадцать: чтобы и еще ускориться можно было, и для стрелка навестись на нас, взять упреждение, уже составляло проблему.

И как накаркал – вдвоем накаркали! Ну, может, с десяток километров пролетели, за горбик дороги перевалили, спереди стрельба, и метрах в пятидесяти спиной к нам из-за поворота размалеванный «синяк»[3], по пояс голый, но с калашом и трубой одноразового гранатомета, как-то по-заячьи за дерево на обочине отпрыгнул, на одно колено, влупил короткой очередью туда, откуда прибежал, и давай на плечо гранатомет ладить.

Я – по тормозам, хотя бы потому, что оружия у меня ноль, а быть в таком замесе лишней подвижной мишенью… Дамочка сразу два кулака в рот засунула. А из-за поворота – «пах» из подствольника – и уже никто никуда не стреляет! Говорят, что ВОГом убить невозможно, мол, осколки мелкие, летят недалеко, но… но вот этому – точно хватило: так он, синий, на бок и прилег, не до конца взведенный гранатомет подушкой под ушко подсунув.

Остановился метров за десять, двигатель не глушу, дамочке – «сидеть, молчать, из машины не выходить, форточки не открывать», сам аккуратно так дверь прикрыл, чтоб замком не клацнуть, и к синяку.

Да, синяк совсем неправильный, в наколках вместо крестов – свастики, вместо куполов – скелеты зигуют, а погиб как им и должно: тех самых мелочных ВОГовских осколков как раз хватило, чтоб через глаза, нос и рот прямо в мозг. И, насколько мне помнится, так стрелять именно на том блокпосту умел только один человек, как раз командир поста.

– Эй, Муха, привет! Это я, Волька! – второго такого ВОГ-снайпера, хоть в форточку седьмого этажа, хоть из-за угла под дерево осколками в морду положить, рядом нету. Муха синего уделал, гарантирую. – Сто лет тебе еще жизни, бродяга, выходи, ты же знаешь, я, как всегда, безоружный!

– Тьфу, мать-перемать, в дышло, корень, двенадцать колен израилевых и по крышке гроба елдовеником, Волька, мать твою, ну нельзя же так! Ты бы хоть движком взрыкнул, мы ж тебя за его подельника приняли!

– Ну это вы совсем зря, я скорее зэков возить буду, чем таких вот разукрашенных фашей!

– Все, точно он, Волька! Выходи, братва! – и из кустов лезет с десяток ополчей.

Угостил хлопцев сигаретами. Спросил разрешения у пассажирки – на десять минут перекурить, новостями обменяться, задержкой не считается. Рассказал, что видел, спросил про блокпост. Объяснили хлопцы.

Сначала в тыл просочилась группа этих вот, разукрашенных. И пошла кошмарить и блокпосты, и просто деревенских. В связи с этим где-то там – кивок вверх – решили сократить число блокпостов, стянуть поближе друг к другу, чтобы труднее было просочиться мимо. И уже сворачивали старый, когда вдруг – артналет и вертушки.

А не успели занять позицию нового блокпоста – со спины эти вот и ударили. Их гнали, большой мобильной группой гнали, но гады завели преследование в болото, бросили свою технику и рванули налегке. А тут наши блокпост строят. И техника у наших была. Вот и возникло «между молотом и наковальней», и одному даже удалось прорваться. Правда, теперь не четверо двухсотых у наших, а полных полтора десятка только здесь, и никакой техники, даже автомобильной.

Понимая, что вот-вот Мухе придет в голову предложить Вольке поделиться автомобилем хотя бы на время, пока не найдут другой, решил ускориться:

– Трехсотых сколько? Тяжелых?

– Тяжелых двое, а всего десяток.

– Ясно. Пленка есть?

– Какая пленка?

– Ну, большой полиэтилен, скатерть там походная или рукав, что дачники на теплицы брали? Не мелочь, не кульки пакетные?

– Ну, найдем… А зачем тебе?

– Застилай вот здесь, – открываю заднюю дверь, показываю на пустую заднюю сидушку, – и вот здесь – подымаю крышку багажника, показываю место в багажнике. И грузите тяжелых трехсотых. Я – с пассажиром, пассажир нервный и спешный, быстрее скинуть дело с рук заинтересованы все. А заодно и твоих довезу, мы до Горловки идем.

– Ха, да ты жук! Нет, дорогой, да прямо золотой, прямо вовремя, но ведь жук же! Я и заикнуться не успел, а ты уже соскочил! – частил Муха, руководя погрузкой раненых.

В салон положили ополченца лет на десять старше меня, деда: осколок в бочину, пули под ребра, в ладонь и в плечо. В багажник – лет на пять-десять моложе меня, но длинноусого и напрочь бледного: колено и ниже – вообще все всмятку, да плюс потеря крови. Тот, который в багажнике, сразу РГДшку из разгрузки – и кольцо на палец, мол, я же ничего видеть не буду, так что… А тот, который в салон, оказался «с довеском», но я это не сразу заметил.

Уже тронувшись с места, объехав только сооружаемый блокпост (без фундаментных блоков, только мешки с землей, камни, кирпичи да остовы сгоревшей техники) и притопив по полной, я вдруг увидел в зеркальце какое-то шевеление у деда сзади. Присмотрелся, опешил и заорал матом:

– Да что ж ты, мать-перемать, делаешь?! У него в живот ранение, ему пить нельзя! Куда ты его поишь?!

Маленькая, какая-то бесформенная и бесфигурная девочка, вся заваленная телом старика, аккуратно приподымала ему голову и вливала в рот что-то из фляги.

– Это не вода. Это водка с ханкой. Ему обезбол нужно, так хотя бы так.

– Дура конченая, ты ему сейчас и глотку с животом и кишками сожжешь! Не смей, млять, ты же не врач, лучше спать ему не давай! – а сам гнал уже на сто пятьдесят.

Где-то в районе бывшего авторынка Майорска нас обстреляли. Красиво, грамотно, по правилам: пулеметами перекрывая курс, минометами по площадям, и, кажется, ЗУшкой пытались накрыть вслед на упреждение. Но я-то на Майорский авторынок и до войны ездил, а там, где ездил медленно, всегда есть шанс проскочить быстро. Потому, даже не особо сбрасывая скорость (ну, до сотки), спрыгнул с одной асфальтовой полосы в кусты, пролетел через кусты по грунтовке на другую, пока там сообразили-навелись – повторил тот же фокус в обратном направлении. Всего-то и было таких вихляний штук пять, когда на горизонте нарисовался знаменитый горловский блокпост. С надписями, от которых укропов корежит с четырнадцатого, а литературный язык – с момента его отделения от матерного.

И длиннющая очередь машин перед ним. Что оставалось – становиться в очередь? С ранеными? Открыл все форточки, включил аварийку и, гудя, рванул по встречке. Перед самым блокпостом уже встречают, семеро, целым отделением. Сразу выскочил из машины, документы подаю и показываю:

– Тут от Мухи тяжелые трехсотые, один в салоне и еще один в багажнике, только у того в руках граната. Скажите, где санчасть, куда сдать, если нужно будет – сразу вернусь в конец очереди.

– А ну, дамочка, подвинься! – и рядом с пассажиркой уселся некто худенький да щупленький, на первый взгляд молоденький, что вчерашний школьник, очень цыганистого вида, но глаза бешеные, много видавшие, и с РПК в руках. Сказать, что пассажирка была шокирована – это не сказать ничего. Но урок «молчать, пока не скомандую рот открывать», видно, за время пути усвоила четко, потому только пыталась вжаться в сиденье, в ручку КПП, в перфорацию алькантары под собой, в пустоту между атомами и мирами, а боец умудрился еще и плечо свое ей под пышную грудь подсунуть. И, как мне показалось, слегка приподнять.