Такси за линию фронта

Хоть мои документы бойцу не отдали, но зато мы поехали, и поехали гораздо быстрей, чем прочие, пересекающие блокпост. Уже при въезде в Горловку – поворот, триста метров вихляющей грунтовкой (тут, как бы ни спешил, не больше двадцати скорость) – и мы возле палаточного городка санчасти. Или госпиталя. Или больнички, вдруг ставшей чем-то бо́льшим. А может быть, возле сортировочного эвакопункта – не знаю, как это называется, и вообще, не мое дело.

Того, который из салона, достали и унесли сразу. Я не физиономист, но отчего-то подумалось, что, только осмотрев, все в медицинском решили одно и то же: не жилец. Его дочка – таки оказалась дочка – убежала следом. А из багажника доставать бойца пришлось этому, который с РПК. Открыл крышку – а тот уже в невменяемом состоянии, и на свет, хлынувший в багажник, сорвал кольцо с РГДшки. И если бы не худой-цыганистый, что буквально прыгнул внутрь багажника на его руки, назвал его по имени, уговаривал его… возможно, написать это было бы некому.

Минут через пять унесли и его. А пулеметчик, обмотав РГДшку изолентой (потому что кольцо так и не нашли), пытался трясущимися руками прикурить и рассказывал, что это в прошлом его командир и как они вместе служили, в каких передрягах были.

Я ему:

– Садись, подвезу, мы ж обратно едем, за моими документами, в проверке в очереди стоять.

Он глянул на меня как на полоумного:

– Зачем? Ты сам нам всем проверочку устроил этой парой трехсотых! Стой уже спокойно, сейчас твои документы привезут!

Я киваю на пассажирку, мол, ее бы тоже проверить, а в ответ такая горькая улыбка:

– Ну, возьмем мы одну гамарджобу, а толку? Она к вечеру все равно на свободе будет, и все деньги ее опять при ней, а так она хоть какую-то пользу сделает, тебя да бойцов прикроет. Стой, жди, должны были уже выехать!

И трех минут не прошло – УАЗик, и в нем известная в ополчении личность. Сам документы мне отдал, мол, свободно следуйте, желаю счастливого пути. И тут же:

– А попутчиков не возьмете?

А я ему в ответ:

– А Мухе хоть какую-нибудь технику не поставите? А то у него вообще ничего нету, даже велосипеда гнутого, сначала хотел у меня отжать, потом про раненых вспомнил.

– А я никогда не думал, что сказочный пионер Волька торгуется, как еврей на базаре!

– Вай-вей, восточный базар он такой базарный базар даже на востоке, в Донецкой области! Да и я ж по-пионерски, я ж не себе, я ж для Мухи!

– Ну, если для Мухи, то лады! Пятый! – пулеметчику, – вот эту УАЗку с шофером – к Мухе! И сам там с ними останься, у него с пулеметчиками плохо. Научишь кого найдешь, кого сможешь! А мы – поехали?

– Поехали!

И вот уже сзади расположились трое с оружием и рюкзаками, и опять моя «пандочка» рвет капотом пространство, проглатывая колесами километры дороги. Наскоро объяснил пассажирке, мол, с такими попутчиками нам теперь сам черт не брат, потому едем до Донецка, не до Горловки. Смело и за те же деньги. Хотя могу высадить и в Горловке, как уговаривались. Иначе – звоните, согласовывайте, где вас в Донецке подберут.

Она тогда долго смотрела на меня очень задумчивым, недоверчивым взглядом. Видно, искала, где же и в чем же я ее использую. Или кидаю. Или не я, но и меня, и ее. И ушла «в кустики», но с телефоном. И когда вернулась, сказала одно слово: «хорошо». А где – это уже потом, в Донецке.

Еще разок нас обстреляли между Пантелеймоновкой и Ясиноватой, но я-то если и ждал гадости, так именно тут: укропы очень близко. Все пристегнулись, всех покачало змейкой, на скорости сто двадцать это, конечно, опасно, но… но вероятность, что мы опрокинемся сами, была гораздо выше, чем та, что в нас попадут.

Первыми машину покинули ополченцы. Как только проскочили Ветку (очень трудно, психологически почти невозможно, так долго и опасно гнав за сотку, сбросить в городе скорость ниже сотни… вот и у меня это в реальности получилось лишь на трамвайных путях на Ветке), попросили «не гони и прижмись вправо», потом «вот сюда, на Экономическую», и внутри промзоны все трое и вышли.

Смотрю на пассажирку – мол, куда теперь? А она, видно, вконец задрессированная этой нашей поездочкой, без слов понимает:

– Я точно не знаю, но можно по Артема в сторону ДМЗ?

По Артема так по Артема, не вопрос. Вернулись на Киевский проспект, нырнули под мост, вырулили на Артема, идем даже в каком-то потоке машин, потому, кажется, вообще не спешу, всего семьдесят. Правда, как-то так получается, что всегда успеваю самым первым.

Ей звонок.

– Вас просят не спешить. За нами не успевают.

О как, думаю, на семидесяти – и не успевают! А хрена ли тогда такие машины заводить, чтоб на семидесяти не успевать? Но сам еще больше сбрасываю. И уже после НИИ травмы, не доезжая Мира, вижу громадный черный фордовский внедорожник, конечно, с грузинскими номерами. И эти ребята как-то очень осторожно и аккуратно пристраиваются вслед за нами, отдавливая весь остальной поток машин, и просительно начинают мигать правым.

Я, конечно, матюкнулся в голос, мол, остановка и стоянка запрещены, на знаки им плевать, что ли? – но как-то сразу и парковочный карман нашел свободный. Карман на две машины, а на нем «Ниссан x-trail», и тоже с грузинскими номерами.

Тут ей звонят, а я в голос:

– Да понял я уже весь развод, пусть из ниссана все выйдут и двери открытыми оставят, а форд дальше проедет, там еще карман должен быть. Ну или за поворотом направо встанет, там парковочных мест много.

А она в телефон:

– Вы все услышали? Вы все поняли?

А из телефона, который на громкой, с непередаваемым донецко-макеевским акцентом:

– Йез, май коммандер!

И тут же из ниссана вышли трое. И, паркуясь, я успел внимательно осмотреть девственно-пустой салон японца.

Запарковался. Двери свои открыл – а чувствую, что внутри бурлит, бьется, мается и не отпускает. Прямо сил никаких, не то что выйти из машины, просто оторваться от руля. А пассажирка из салона выпорхнула, и на шею одному из них, и, кажется, плачет – с фига ли? Ведь нормально же доехали, еще и с каким ветерком.

Тут другой из троицы, тоже толстый, кажется, толще меня, только низкий и квадратный, как-то вдруг пафосно и очень всерьез мне:

– Огромное спасибо! Вы не поверите, наблюдать за работой профессионала само по себе удовольствие, но наблюдать за филигранной работой на грани возможности… Когда профессионал формирует возможность самой своей деятельностью – это высший пилотаж! Мое почтение и бесконечное уважение! Спасибо!

– Да не за что, не перехвалите, мы же договорились! А уговор дороже денег, как известно.

– Да, вот ваши деньги! Тут чуть больше, не столько, сколько надо бы, но чем могу.

– Эй, – чуть не кричу, – а свои деньги из моего салона вы забрать не хотите? Все разбежались, все разнюнились и рассиропились, а то, что барышнины клунки остались, под пассажирскую сидушку наполовину засунутые – так и надо? Смотрите, я деньги получил, значит, что, могу спокойно ехать?

Не, «громом пораженные», это сильней, чем «утро стрелецкой казни», плюс немая сцена из «Ревизора». Как они сначала застыли, потом как они дернулись, как они те пакеты, которые пассажирка нервно ногами пинала, а ополченец берцами топтал, извлекали бережно из-под сидушки и разглаживали!

Я любовался и в голос ржал, и вот в эту-то минуту и понял, что все, что закончилось, что отпускает. Что я приехал, и этой поездке конец.

На этот раз всё…

Потом я встретил их, пассажиров той поездочки, каждого.

Первым – которого в багажнике вез. Встретил в Москве, на площадке досмотра при входе в некое общественное здание, то ли торговый, то ли развлекательный центр. Я только вышел из метро, где меня тоже проверяли и ничего не звенело (ну, кроме предъявленного к досмотру), а тут – на тебе! Уже в пятый раз я проходил через рамку металлодетектора и ума не мог приложить, чему же там звенеть, когда прибыл вызванный еще после второго прохода командир, капитан Росгвардии. И вместо того, чтобы организовывать личный досмотр в присутствии двух понятых, кинулся мне на шею. И вместо магазина отправились мы в их кубрик.

Оказалось, что я тогда «только-только успел», потому что «еще пять минут, и от потери крови». Оказалось, что «а если бы остался там, то ногу бы не сберегли», но главные запасы крови были в Донецке, поэтому он уже на следующий день оказался там, и один из докторов НИИ травмы буквально из ничего, из осколков от обломков, собрал ему новые кости. И теперь разве что на погоду колено плохо гнется, а в остальном…

Оказалось, что ему ногу раздробило еще на старом блокпосту, а потому бой за новый, только строящийся блокпост – как в тумане, но вот лицо мое, когда я багажник закрывал, – да!

И я напомнил про гранату. И под радостный хохот мне было вручено то самое кольцо – «только на третий день с пальца сняли, вообще думали, что срезать придется», – которое я после той поездочки тоже дней пять искал по всему салону. А в придачу к кольцу – раскладной нож, вроде как обычный перочинник, со стилизацией под Китай или зэковскую работу. Только лезвие у «раскладушки» из очень хорошей стали. И «колечко» как стопор, мешающий дешевому китайскому механизму самораскрываться.

Я это кольцо при первой же возможности отдал пулеметчику Пятому, уже через Муху. У них своя иерархия, и Пятый теперь в немаленьких должностях, но под командованием Мухи. Пятый, как говорят, сделал из колечка медальон, который на цепочке носит. Вспоминает часто и само кольцо, историю с ним, и ту РГДшку, которую замотал изолентой. А потом – уже зимой четырнадцатого-пятнадцатого – она пошла в «стаканную растяжку» на задних подступах к располаге и спасла жизнь и Пятого, и всех его бойцов. Забрав в закрытом помещении жизни ДРГ врага.

Следующей встретил я сакартвело. И было это в Крыму, году, кажется, в восемнадцатом. Мы с женой отдыхали, отпуск у нас был. И поехали на модный тогда пляж севастопольский, на «Омегу». И именно там к нам подошла супружеская пара – та самая пассажирка и ее муж. Нет, не тот, которому тогда на шею бросилась, много моложе, и ее моложе, и спортивнее.

Зовут даму Елизаветой. И волосы у нее естественно рыжие, не крашеные. Происхождением она из Керчи, но живет в Севастополе. Известная джазовая певица, выступает в элитных заведениях, график плотный, расписан на полгода вперед. Муж ее тоже музыкант, саксофонист, и здорово комплексует оттого, что на фоне жены все их индивидуальные таланты теряются. А без жены чистой музыкой, конечно, тоже можно заниматься, но и доход, и известность, увы, далеко не те.

Я тогда спросил ее: почему я? Почему ко мне так часто?.. И получил в ответ: клиент банка с хорошей финансово-кредитной историей и долгим опытом безаварийной езды. К тому же через ленточку регулярно.

Мы с женой были приглашены и на обед, и на послеобеденный коктейль в двухъярусную квартиру на Адмирала Юмашева, и на вечерний концерт в клубе, и даже со сцены Елизавета благодарила за жизненные уроки. А в разговоре двое на двое сказала жене открытым текстом: за те самые «двести гривень каждое слово», за то, как важно в этой жизни не вовремя не открывать рта. Ну и за жизнь со здоровьем в ту поездочку, естественно…

Последними я встретил тех двоих, старика и его дочку.

Зима двадцать первого, день рождения покойной матушки. Еще мороз, хотя уже и сыплет снег. И в рабочий день я не на работе, так сложилось. Заскакиваю на рынок, покупаю две гвоздики, беру кулек каких-то карамелек, пачку печенья. И еду на кладбище.

В одиннадцать утра на кладбище я оказался вообще в одиночестве. Нет, где-то слышались вздохи оркестра, кого-то хоронили, где-то, наверняка, были и другие посетители, просто не так многолюдно, как обычно. Запарковался на боковом въезде, достал цветы, добрался до родимых могилок.

Смахнул снег, положил цветы, разложил конфеты с печеньем. Конечно же, съел и сам – символический ритуал погребальной тризны. Собрал остатки печенья и карамели, иду обратно, рассматривая могилы, ищу посетителей или бомжей, раздать конфеты. И натыкаюсь взглядом на свежепоставленный обелиск.

Памятник – мраморный, один на две могилы. Старик, Павел Семенович – декабря четырнадцатого. Декабря, значит, тогда еще пожил, хоть чуть-чуть, может, даже из госпиталя выписался. А дочка его, Эльвира Павловна, лейтенант МЧС, двухтысячного года рождения, – в девятнадцатом. То есть было ей в четырнадцатом всего четырнадцать. И нужно было еще пять лет воевать и учиться, становиться лейтенантом МЧС, чтобы в девятнадцатом погибнуть. Чтоб только зимой двадцатого – двадцать первого кто-то поставил стелу черного мрамора.

Кто? Муж? Брат? Мать безутешная? Родня? Сослуживцы? – я не знаю. Просто они два года лежали рядом с моей родней, и сколько раз за это время я мимо ходил… А правда, сколько?

Да не меньше четырех раз в год, на день рождения да день смерти и папы, и мамы, а потом еще на Пасху, на Покрова…

В общем и целом, оставил на их могиле я остатки от тризны своей. Даже если никаких бомжей или посетителей не встретил, пусть и их помянут добрым словом те, кто конфеты и печенье на кладбищах собирает.

Мы ведь и вправду, даже проносясь мимо событий испанским галеоном, как тот самый легендарный Ной, каждый день своей жизни собираем «всякой твари по паре». Собираем вокруг себя, чтобы помочь или получить помощь. Чтобы научить или научиться. И никаких случайных встреч, случайных людей нет и быть не может – каждый может или научить, или научиться, или помочь, или получить помощь.

Трудно это? А кто его знает, уже привычно!

И только потом, вспоминая или встречая прошлых «попутчиков жизни», вдруг задумаешься и поймешь – а ведь могло бы быть гораздо хуже, страшнее, кошмарнее!

Но ведь не стало? А что теперь зря языком молоть, если и тогда не вопил. Ведь у тебя машинка маленькая, куда там океанскому лайнеру Ноя, в нем много больше попутчиков поместилось, а потом многократно хуже приходилось! Ан нет, «Ной не ныл, и ты не ной, ведь и ты не Ной».