Маленький Фишкин. Быль-небылица

Редактор Елена Полякова

© Илья Коган, 2018

ISBN 978-5-4485-9750-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

Это было давно и неправда.

– Ум-па-па… ум-па-па… ум-па-па…

Я старательно изображал оркестр. А Сюня крутил ручку шарманки. На самом деле это был обыкновенный деревянный ящик, который мы обклеили обложками журнала «Нива». Их много валялось под крыльцом у соседки, тети Марты. А вместо ручки Сюня приспособил большущий кривой гвоздь. Ну и еще он придумал подставку под ящик. Ненормальный, ненормальный, а голова у него работала.

– Ум-па-па… ум-па…

Пришлось остановить «музыку»: по площади загрохотал трамвай. Со ступенек посыпался народ. И, надо же, прямо в нашу сторону вывалились мои одноклассники. Алешка Сумароков и Сашка Атлантов. Их здесь только и не хватало.

– Ну! – повернулся ко мне Сюня, когда дребезжание трамвая стихло.

– Ум-па-па… ум-па-па… ум-па-па… – «заиграл» я, прячась за Сюнину спину.

– Громче! – приказал он.

– УМ-ПА-ПА!.. УМ-ПА-ПА!.. УМ-ПА-ПА!.. – заорала «шарманка». А Сюня запел:

Этой песне нас научил Соломон. Он говорил, что она из Одессы. А мама говорила, что все одесские песни – сплошная бульварщина. А что это значит, не объясняла.

– Вы что, с ума сошли?

Алешка таращил на меня глаза. А Сашка, – вот добрая душа, – сразу встал рядом со мной.

– УМ-ПА-ПА!.. УМ-ПА-ПА!.. УМ-ПА-ПА!.. – орала теперь «шарманка» в два голоса. А Сюня пел:

– Смотри, Зин! – услышал я из небольшой толпы. – Первый раз вижу евреев-попрошаек!

– И-и, милая, война и не такое с людями делает!

Алешка аж приплясывал вокруг нас от злости.

– Слышали, что говорят! А если в школе узнают? Не видать тебе тогда красного галстука! И нам заодно!.. Пошли, Саш!

Но Сашка упрямо распевал со мной:

– УМ-ПА-ПА!.. УМ-ПА-ПА!.. УМ-ПА-ПА!..

И жалостливый Сюнин голос растекался по площади:

А что? Мелочь сыпалась в Сюнину кепку. Слушать было приятно. Одному Алексею это не нравилось. Подумаешь фон-барон какой! Знал бы он, для чего нам нужны деньги!

– А для чего? – словно услышал мои мысли Сашка. – Для чего вы деньги-то собираете?

– Ум-па-па…

Я остановился перевести дыхание.

– Сейчас допоем, я тебе такую вещь покажу!

Но Алексей тянул друга за рукав.

– Да брось ты Фишкино вранье слушать! Парад-алле же начинается!

– Какой такой «алле»? – не понял я.

Алешка свысока смотрел на меня. Хотя мы были почти одного роста.

– Темнота! Ты что, афиш не читаешь? Цирк же приехал!

Да знал я, знал! И про афиши, и про цирк, и про знаменитого дрессировщика Гурова! И про цирковой парад слышал! И нечего этому умнику Алешке с каким-то там «алле» выставляться!

А «алле» уже было здесь.

Вот это да! Я такого никогда не видел! Прямо по площади Ленина неслись вприпрыжку веселые акробаты. Они крутились колесом, играли в чехарду, подбрасывали друг друга. Ну прямо выше крыш! А за ними бежали жонглеры, и над их головами летали шары и тарелки. И ни одна не разбилась!

Мы с Сюней скоренько-скоренько оттащили нашу шарманку в сторонку. И во время. Потому что по площади уже плыли мохнатые верблюды. Цокали копытами, мотали головами. И клоун с красным носом кричал в рупор:

– Все! Все! Все! Старые и малые! Гражданские и военные! Все на представление! Каждый вечер в цирке! Полеты под куполом! Мировые рекорды! Один на один с тигром!

Музыканты трубили. Барабан бил. Дети визжали. Сюня хлопал в ладоши. Тарарам! И посреди этого тарарама спокойнее всех выступал слон. Огромный! Толстопузый! Спина его была покрыта ковром, а на боку висела афиша.

«Цирк зверей! Знаменитая династия Гуровых!

Феерическое представление «Гитлер капут!»

с участием дрессированных животных!

Цирк и зверинец по одному билету!».

Сам Гуров ехал в тележке, похожей на катафалк с нашего кладбища. Он сидел в кресле и важно кланялся то в одну, то в другую сторону. А рядом с ним на маленькой лошадке скакала девочка. Ну не старше меня. Но вся такая рыжая и в веснушках. И отчаянная какая-то. Вдруг вскочила на ноги и давай крутиться на одной ноге. Прямо на спине лошади! Я бы так не смог! И Алешка с Сашкой, думаю, тоже. А она крутанулась раз… второй… третий… … юбочка превратилась в колокол… веснушки слились с косами в рыжее солнце…

– Во дает! – сказал я Сюне.

Но он почему-то смотрел в сторону. И я посмотрел… Вот те на! Последней в цирковом параде шла корова. Шла и мычала. И пускала слюни. Ее окружала ватага шпанят. По-моему, им хотелось прокатиться.

– Манькес! – сказал Сюня.

И правда, это была наша Манька. Но как она тут очутилась? Я же привязал ее у самого края площади, на бывшем сквере. Там еще оставались клочки не вытоптанной травы. Видно, эти шпанята ее и отвязали. И пристроили к параду.

– Маня! Манюня! – кинулся я со всех ног за нашей кормилицей. Она и ухом не повела. Топала себе за цирком, будто нашла новую семью… Ну нет! Я представил, что будет с нашей хозяйкой, тетей Катей, если мы придем без коровы.

– Манюня! – потянул я за веревку, обмотанную вокруг коровьей шеи. Манюня уперлась.

– Сюня! – позвал я на помощь. – Саш!

Даже Алешка приплелся. Вчетвером мы затолкали Маньку к дверям Горсовета. Всю дорогу она старалась подцепить кого-нибудь рогами.

– Тореадор, смелее в бой! – подзуживал меня Лешка.

Пока мы воевали, парад ушел. Не стало слышно музыки, только трамвай звенел да скрипел колесами.

– Ну давай! – сказал Саша. – Показывай свою редкую вещь!

Я накрепко привязал Маньку к крыльцу Горсовета и повел друзей через площадь.

Мы открыли дверь в магазин с вывеской «Антиквар». Звякнул колокольчик, но на него никто не вышел. Магазин был почти пуст. Исчезли старые люстры, подсвечники, картины не висели на стенах, а стояли, прислоненные к ним, маятник валялся отдельно от больших часов. Но «наш» футляр был на месте. Я осторожно поднял крышку: на черном бархате, вытянувшись во весь свой рост, лежала потемневшая от времени золотая (нет, теперь я уже знал, латунная) труба.

– Смотри! – сказал я Сашке. – Телескоп! Самый настоящий телескоп!..

Я провел пальцем по всей его длине, до самой крышечки на переднем стекле.

– О, майн гот! – послышалось за спиной. – Ви все-таки пришел! Бедный Карл думаль, что ви про него фергессен… забиль…

– Ну, что вы, Карл Иванович! – повернулся я к продавцу. – Он вот, – показал я на Сюню, – думает, где деньги взять…

– И всего-то фюнфхундерт… пятьсот… О, я би с моим удовольствием просил меньше… но я же не хозяин… Я простой завьедущи… Цванциг лет завьедущи… А теперь мне говорьят: ты – немец, ты должен ехать нах Казахстан… там твое место!.. Карл всю жизнь жить в Россия… Майн зон… мой сын Иоханн… Ванья по-русски… воюй на фронт… храбро воюй… получил медаль… А меня нах Казахстан…

– Ну что вы так, Карл Иванович! – не знал я как утешить старика. – Казахстан же рядом… Да у нас соседи казахи, к ним дед приезжает на верблюде!..

– Э!..– махнул рукой бедный немец. – Ви не понимайт, что есть хаймат… где вырос… где могилы фатер унд муттер…

Я промолчал. Я не умел сказать ему, что мы тоже живем в чужом городе, что наш настоящий дом вовсе не здесь, а из нашего нас выгнала война… И что не очень понимаю, кому мешает продавец всякого хлама…

Карл Иванович закрыл изнутри дверь магазина и аккуратно достал трубу из футляра. Он устанавливал телескоп на треногу, вытягивал ее раздвижные ноги и рассказывал:

– Это не есть простой труба… Это телескоп самого Иоханнес Кеплер! Он был великий кюнстлер… э… художник… да-да, художник всей механик… Он знал тайну мира… Он слюшал мюзик звезд и мог видеть прошлый унд цукунфт… будущий…

Алешка недоверчиво качал головой.

– Труба, конечно, забавная… Но что ты с ней делать будешь?

– Он хочет видеть Америку! – показал я на Сюню.

– Не знаю… не знаю… – задумался Карл Иванович. – Америка есть на Земле… Но свет… как это?.. гуляйт по миру… по вселенная… Все видеть… все хранить…

Сюня приложил к глазу свернутые в трубочки ладони.

– Америка! Америка! – загудел он. – Я все вижу!.. Вот она Америка! Рукой достать!

– Зейст! – похлопал Карл Иванович по телескопу. – Смотреть! Вот он – ваш Америка!

Я приложил глаз к трубе. И отшатнулся: прямо на меня глядел огромный глаз. Я выглянул в окно: на другом конце площади головой ко мне стояла привязанная корова.

– Ого-го-го! – не смог удержаться я. – Чудище какое-то!

Потом в телескоп глядели ребята.

– Ни фига себе! – удивился Сашка. – Вот бы на звезды посмотреть!

– Хо-хо-хо! – засмеялся Алешка. – Фишка-астроном! Да он ни одной звезды не знает!

– Как это не знаю! – обиделся я. – А Первая?

– Какая такая «Первая»?

– Ну, моя бабка Злата постится всегда до Первой звезды!

Один Сюня был расстроен: – Америки не видно!

– Америк на другая сторона Земля, – успокоил его Карлуша. – Может быть, смотреть на Луна и видеть отражение? Может быть, свет гуляйт над Земля и приносить вид Америк?..

Карл Иванович аккуратно сложил телескоп и треногу и закрыл футляр.

– Э, молодой человек… Я скажу: у вас есть недель! Через недель я должен ехать нах Казахстан… Приносить деньги, и труба ваш…

– Тухлый немец! – сказал Алешка, когда мы вышли из магазина. – В Казахстан ему не хочется! А сам по-русски говорить не научился!

– Ну и что! – вступился я за бедного немца. – Вон и моя бабка все время путает русский с еврейским. Что ж, ее тоже в Казахстан?

Алешка как-то нехорошо помолчал, как будто решая, что надо делать с моей бабкой. Потом вывернулся:

– Причем здесь твоя бабка!.. Ты, Фишка, что ли не понимаешь? Война у нас с немцами! Ты все Пушкина читаешь, а мой отец говорит: сейчас наш главный поэт Симонов! Знаешь, какие у него стихи!

Алешка стал в позу, выбросил руку вперед и начал, как актер на сцене:

Тут он остановился и объяснил:

– Мы с отцом вместе учили. Он в театре читать будет, а я в госпитале, раненым…

Алешка был из «театральных». Его родители вместе с театром эвакуировались из Москвы и жили в школьном здании, в классах, увешанных географическими картами. Поэтому Алексей назубок знал кучу разных рек, заливов, городов. Стоило заглянуть к нему, как он тут же принимался пытать меня: – Ну-ка, найди-ка на карте… Парамарибо!..

Я что – ненормальный! Почему я должен знать, что это за Пара… мара… рибо?..

Мы переходили площадь. И Алешка печатал шаг, как настоящий красноармеец. И мы вместе с ним. Только Сюня кряхтел, волоча свою шарманку. А корова Манька даже перестала жевать и пялилась на нас своими грустными глазами. Слушала Алешку.

Ох, как все верно было в этих стихах! Хотелось взять винтовку и идти стрелять в этих гадов! Бах! Бах! Бах! Чтоб ни одного не осталось на нашей земле!

Только я все равно не мог понять: а причем здесь Карл Иванович?

– Не видать вам этого телескопа! – сказал Лешка, когда мы собрались домой. – Это ж какая прорва – пятьсот рублей!

– А и правда, где вы возьмете столько денег? – засомневался и Сашка.

– Хвейс? – отвечал Сюня. – Я знаю?.. В Америка можно ограбить банк…

День был жаркий, и мы лениво плелись по теневой стороне. Сюня тащил шарманку, а Манька хватала на ходу редкие травинки.

Все было как всегда. Старые казашки на лавочках тетешкали кривоногих младенцев, русские старушки лузгали семечки, шелуха скрипела под ногами, на перекрестках старались перекричать друг друга костлявые еврейки.

На Ленина сошел с рельсов трамвай. Военный грузовик, прицепив канат, втаскивал его обратно. Пассажиры дружно подталкивали вагон. Командовал всеми инвалид на костылях.

– Ну-ка, все на «раз»! – хрипел он. – Навались, братцы-сталинградцы!

Мы с Сюней, конечно, тоже навалились. Вагон заскрипел, дернулся, поддался… И вдруг покатился прямо на грузовик.

– Держи! – закричали все разом. И задержали – удар получился мягким.

– Холера! – сказал Сюня. И мы побрели дальше.

Под мостом буксир тянул облезлую баржу. Сквозь дыры в брезенте проглядывали бока зеленых туш.

– Танки! – показал я Сюне. – Раз, два, три, четыре…

– Ты зачем считаешь! – остановился рядом военный с палкой и тоже заглянул за перила. – Восемь, девять… – машинально досчитал он. – Не знаешь разве: у фашиста везде уши!.. А вы почему не на фронте? – зыркнул он на Сюню.

Сюня отшпилил карман, пришитый теткой Рейзл к рубашкиной изнанке, и протянул военному обтрепанную бумажку. А я из-за его спины стал крутить пальцем у виска.

– Все вы… – буркнул военный, возвращая бумажку. – Больные на голову…

Я думал: спросить или не спросить, кто «вы», но он уже шагал по мосту, постукивая тростью.

– Ин дрерд! – пустил ему вслед Сюня.

И чего он к нам прицепился?

На следующий день мы снова были на площади. В этот раз я привязал Маньку прямо за магазином Карла Ивановича. Там начинался спуск в овраг и все было в траве. В самый раз для коровы.

Народу сегодня было меньше. Поэтому Сюня старался петь пожалостливее. Соображал.

– Ум-па-па… ум-па-па… ум-па-па…. – умпала моя «шарманка». А Сюня пел:

И вдруг мое «ум-па-па» стало в три раза громче. Оказывается, Алексей и Саша подкрались сзади и добавили «перца» в музыку «шарманки».

– УМ-ПА-ПА!.. УМ-ПА-ПА!.. УМ-ПА-ПА!..

– Слушай, Фишка! – остановил мою «шарманку» Алексей. И заглянул в Сюнину шапку. – Так вы до морковкиного заговенья собирать будете…

Я не знал, что такое это «заговненье» и когда оно наступит. Но спрашивать не стал.

– У меня для твоего дядьки работа есть.

– Да ты что! – Я решил, что он шутит.

– Не-е, я серьезно!.. Понимаешь, у нас сегодня вечером «Гамлет». А всех наших стражников и могильщиков забрали на войну.

– И Принца Датского?

– Не-е, у него бронь. И у отца, и у всех заслуженных и народных… Короче, твой дядька мог бы и театр выручить и денежку заработать.

– Ты же знаешь, он «того»… – поскреб я в затылке. – Двух слов связать не может…

– Да кто от него требует! Его дело надеть камзол, взять алебарду и молча стоять в углу!

– Ну, не знаю…

– Да и знать нечего! – поддержал друга Сашка. – Собирайтесь!

Пока Сюня собирал шарманку, я побежал за коровой. Но по дороге лишний разок заглянул к Карлу Ивановичу. И надо же, прямо в дверях столкнулся с хромым военным. Тем самым, что вчера приставал к нам на мосту. Почему-то он долго-долго рассматривал меня, будто старался запомнить.

– Шнеллер, мальшик! Скорей! – торопил меня Карл Иванович. Он прямо втащил меня в магазин и быстро запер дверь.

– Этот тшеловек надо бояться! Опасный тшеловек! Настоящий наци!

Карл Иванович был испуган. И мне стало страшно.

– Он хочет забирать телескоп… Я говорил: продан.

Он не верить… Он фрагт… спрашивать: кому? Я молчать… Тогда он грозить… Слушай, мальшик! Надо скоро забирать трубу! И кайн ворт… никому ни слова!

Алешка усадил нашу компанию рядом со сценой – там, где стояли театральные прожектора. Зал был почти полон. Особенно много было выздоравливающих из госпиталя. Бедняги, они ждали веселого представления. Но я-то знал, что, кроме сплошных убийств, ничего хорошего им не покажут. Зря что ли я смотрел этого «Гамлета» три раза!

Тут заиграла музыка, и открылся занавес. Стражники сидели у костра и пели знакомую песню:

– Во! – толкнул меня в бок Алешка. – Что наш режиссер придумал! Чтобы люди не забывали, что идет война!

Я его не слушал, я искал своего дядю.

– Да вот он! Смотри! – шепнул мне Алешка. И показал вниз.

И, правда, прямо внизу, под нами, стоял Сюня. В костюме стражника и с алебардой. Вид у него был очумелый. Видно, никак не мог понять, что тут делается и с какого он тут бока-припека…

Но вот появился и сам Гамлет. Он играл на гармошке и пел ту же песню:

И тут я понял, что Сюня внимательно следит за действием. Ему было интересно… Он крутил головой за перемещением актеров, слушал, что они говорят… И когда Гамлет задал свой вопрос: «Быть или не быть?», Сюня решил, что спрашивают у него. Он покачал головой и ответил своим любимым: Хвейс?.. Я знаю?..

А потом на его лице появилось беспокойство. Что-то ему мешало. Он скрючился. Я подумал, не прихватило ли ему живот? С ним такое бывало. И в самый неподходящий момент… Потом он стал тереться животом об алебарду… а потом откровенно скрести рукой низ живота… и даже еще ниже… Первыми заметили это артисты. Они стали незаметно подавать ему знаки. «Прекрати, мол!»… Но Сюня уже не мог остановиться. Я понял: моего бедного дядю кусает клоп! У нас дома их было полным полно.

И, самое забавное, что дядина почесуха оказалась заразной. Чесаться стал другой немой стражник… потом призрак, «тень отца Гамлета»… потом сам Гамлет… Публика выла от смеха.

– Занавес! – закричали за сценой.

Когда мы бежали из театра, Алешка, конечно, приставал ко мне:

– Это твой дядька! Ты за него и отвечаешь!..

И еще требовал, чтобы мы нашли костюм и алебарду и в тот же вечер вернули в театр.

– Меня так и так отец убьет! А если и реквизит пропадет!..

Мы прочесали весь город. Дома его не было. Рынок давно закрылся. И в магазине Карла Ивановича было темно. Сюня пропал.

И вдруг я вспомнил, что он часто затаскивал меня на корабельное кладбище. На берегу Иртыша громоздились друг на дружку развалины корабликов. Сюня любил подержаться за штурвал какого-нибудь из них, порулить. При этом губами он изображал гул корабельного мотора.

Так и оказалось. Мы нашли Сюню у руля. «Гру-у-у!» – рычал он, крутя штурвал. А иногда вглядывался в сложенные трубочкой ладони и кричал: – Америка!..

Мы так обрадовались, что стали дружно толкать ржавый катер в воду. Сюня загудел еще сильней. Катер закачался на мелкой волне …и стал тонуть… «Наверх вы, товарищи, все по местам!» – запели мы хором. А Сюня, между тем, торжественно опускался в воду. Это было красиво. Мы даже чуть-чуть расстроились, когда вода, дойдя моему дяде до пояса вдруг остановилась.

Нам пришлось снимать штаны и ботинки и силой отрывать Сюню от руля.

А он все кричал: – Америка!.. Америка!..

Как он мне надоел с этой своей Америкой! Человеку тридцать пять лет, а он ни о чем другом думать не хочет. Помешан он на этой Америке. Ну, то есть, по-настоящему помешан…

Вообще, это отдельная история… Мама мне ее столько раз повторяла, что я ее наизусть выучил…

«…Что я тебе скажу?.. Знаешь, что такое «а шлехт мазл»? Плохая судьба!.. Она твоему Сюне на роду была написана… Ну, правда, и папа, и твоя тетя Рейзл говорят, что до шести годочков он рос как все. Но тут его старший брат Миля решил ехать в Америку. Далась ему эта Америка!.. Так, мало того, что тащил жену и детей, он придумал везти с собой малолетнего Израиля, ну нашего Сюню то есть… Пока шли сборы, то да се, Сюня успел обегать весь город и прожужжать уши и ближним и дальним соседям: – Я еду в Америку! Я еду в Америку!.. Ну, старики кивали себе бородами: – Такой маленький, а уже едет в Америку!.. Так надо ж тебе! За неделю до отъезда этот мишигаст полез через дырку в заборе… Что его туда потянуло? Вот он и споткнулся, и напоролся на гвоздь. Пробил себе какую-то железу в горле… Был у них в городе старенький русский доктор. Уж чего он только не делал! Жизнь мальчишке спас, а что касается ума – извините!.. А, главное, когда рана зажила, оказалось, что старший брат давным-давно в Америке. А потом началась война, еще та, первая, и Америки как бы не стало. Она превратилась в отрезанный ломоть, отодвинутый на край стола. И далеко, и не укусишь. Таки какой смысл смотреть в ту сторону?..

Так считали все. Кроме твоего дяди. Паренек по-прежнему носился по местечку и приставал к старикам: – Вы знаете, мой брат Миля скоро выпишет меня в Америку!.. Представляешь, жара… надоедливые мухи. И тут этот цидрейтер, который вместо того, чтобы ходить в хедер, сочиняет «а пусты мансенс».

– Чепен зи мих а коп! – отбрехивались старики.

Я-то его узнала, когда все Фишкины появились в Москве, в нашем подвале на Цветном бульваре. Здоровый такой бохер и весь в прыщах, и ум, как у семилетнего. Ни читать, ни писать не умел, по-русски знал два слова: «мать» и «перемать». Зато каждому встречному тыкал в лицо: – О, Форд!.. О, Эдисон!.. Америка!..

Где он этого нахватался?.. Хвейс?.. Сначала-то он думал своей дурной головой, что Москва это и есть Америка. Но сырой подвал, куда пробирались по мосткам над лужей этого самого… карточки на хлеб… работа «подай-принеси»… И никакого брата Мили… А что он хотел?.. Потом твой дед Абрам-Мойше купил часть хибары в Кунцеве. Там и ты прожил первые четыре года. Помнишь, как ты любил кататься на счетах по полу? Дом-то стоял над оврагом. Иногда дом трещал. Счеты после этого катились шустрее. А Сюня подталкивал тебя для разгона и смеялся. Если, конечно, рядом не было тетки Рейзл.»…

Волк бежал по ночному городу. Иногда он пропадал в тени деревьев, а иногда лунный свет плавно обтекал его мускулистое стройное тело. И тогда весь он, от короткой и толстой головы до широкого крупа, казался голубым и могучим.

Было тихо. За закрытыми ставнями не дрожало ни огонька. И только из одного окна, в доме против ворот кладбища, пробивался нерешительный лучик. Почему-то именно он заставил волка остановиться. Зверь присел на задние лапы и несколько раз коротко рыкнул в сторону неплотно прикрытого окна. А потом задрал голову к небу и завыл, тоскливо и жутко.

Волчий вой разбудил спящих.

– Что это? – спросила мама. Но тут же забыла о своем страхе. – Ты почему не спишь! – накинулась она на лежащего рядом мальчика. – И другим спать не даешь! Людям с утра на работу! Гаси свет, бессовестный мальчишка!

Мальчик нехотя оторвался от книжки, сунул ее под подушку и потащился к выключателю. На обратном пути он несколько раз натыкался на чьи-то руки и ноги. И слышал раздраженное бормотание. Яснее всех проворчала тетка Фрима:

– Чтоб ты был здоров… читатель!

Волк выл, пока набежавшее облако не погасило луну. Тогда он тенью проскользнул в кладбищенские ворота и затрусил по аллее. Волк бежал, принюхиваясь к сырым запахам земли. Запахи становились острее. И вдруг они заставили волка вздыбить шерсть на загривке и оскалить зубы.

Свежий могильный холмик был завален лапником и цветами. Резкими ударами лап волк разбросал еловые ветки. В стороны полетели комья земли. Когда когти заскребли по дереву, зверь повалился в яму и стал перекатываться с боку на бок.

Где-то за оградой протарахтела машина. Волк выскочил из могилы, отряхнулся и заспешил к сторожке, притулившейся рядом с заброшенной церковью. Через пару минут в сторожке зажегся свет…

Мне было хорошо. Я сидел на могильной плите, мурлыкал что-то и щурил глаза на солнце. Желтый круг разбивался на цветные иголки, и я мог заставить их крутиться в разные стороны…