По следам Палленальере. Том III. Пяст Перволюдей

Информация

Хоть древняя война с драконами уже давным-давно закончилась, человек не перестал разрушать. История циклична, и кровопролитная бойня началась вновь. Два могущественных альянса, схлестнувшись, начали очередное глобальное противостояние. Третья Олафсианская империя, – жестокое авторитарное государство, и Восточная Коалиция, – объединившая всех желающих свергнуть тиранию запада, обеспечив «мир во всем мире». Времена не меняются, короли и придворные крысы до сих пор вонзают друг другу кинжалы в спину и подливают в вино яд, а низшие сословия находятся в очень ужасном, нищенском положении. Вместе со всем этим начинает пробуждаться древнее и могущественное зло…

Данная книга является продолжением истории первой книги цикла. Варатрасс Валирно’орда, встретившись с храбрым Джерумом фар’Алионом, держит свой путь на север, по следам Палленальере.

Все совпадения с реальностью случайны и не несут какого-либо скрытого смысла. Автор опирался на другие произведения и вселенные, поэтому похожие вещи и отсылки уместны.

Нити судьбы множества героев поневоле переплетаются воедино вокруг алого камня Палленарьере. Камня, чей свет и блеск затмевает собой Суур в безоблачный полдень.

Стоило разобраться со своими проблемами, как появляются новые. Объединившись, герои путешествуют по следам утерянного осколка Ока Архаэля, что бесследно пропал после смерти правителя Империи нордов. Держась за тоненькую нить, они идут дальше, ещё не зная, что одних ждут осуществлённые амбиции, а других полнейший крах, падение и смерть.

1. «Кинжал во тьме»

2. «Ночь Грёз»

3. «По следам Палленальере»:

Том I: Тишь Заземелья

Том II: Град Саринтен

Том III: Пяст Перволюдей

4. «Блик разбитого меча»

Введение в повествование

Обрушился тяжёлый удар по неогранённому камню… Удар, дрогнувший земную кору нестабильной на те времена Лофариан, обрушивший волнение на всех, кого она держала нерушимой хваткой. Подобное – немыслимо. Подобное – не было предсказано, а уж тем более, – не было ожидаемо. Сама идея воздействия на него – апогей безумия и самодурства Мастера. Но Тифаринтор-тзарк Ара-Абаль не верил в страх, рука Первоэльфа не дрогла. Камень, треснув в центре, раскололся на четыре равные доли.

Каждое касание голыми руками поднимало дыбом все волоски на его смертном теле. Но Величайший кузнец непоколебим. Каждая грань, отлетевшая от осколка Ока Архаэля на пыльный стол – шипела, показывала своё сопротивление. Искры, вымещаемые из-под зубила, озаряли ночное небо, создавая иллюзию секундного дня. Волшебный драгоценный камень потихоньку начинал принимать задуманную форму, начинал отблёскивать сотней уже сотворённых острейших и идеально ровных граней. Пять самых больших отслоённых камней, а также шестнадцать, что в разы меньше, отложены в стекларову колбу.

Двадцать лет кропотливой работы, тысячи сломанных ювелирских инструментов и сотня лопнувших от воли Алого Камня квадрантов, приближали рождения самого главного творения в жизни Мастера, что уже нарёк оное на родном языке воистину выдуманным словом – Палленальере.

Алой заговорённой пыли, настоящего хрустального стекла, становилось всё больше и больше. По желанию Мастера колющие гранулы станут нерушимой закалкой его будущих произведений кузнечной мысли.

Шло время, работа подходила к заветному окончанию. Была скована покоряющая чрез глаз душу цепь и крупный стекларовый, покрытый чистейшим золотом кулон с сотнями инкрустированных частиц Ока Архаэля и иных изумительных глубинных камней. Выгравированная надпись на тыльной стороне отражалась под тусклым, по сравнению с лежащим под рукой Палленальере, магическим свечением. Гласила она: „Сильнейшая воля очарует Небесное Величие“.

С каждым движением работа давалась труднее. Положив огранённый самоцвет в ложу, кузнец навсегда закрепил его семью равномерно расположенными крапанами. Гений магии Фауканора скрепил и закалил Амулет материей и хаосом. Любой, кто увидел бы подобное, тут же провалился в состояние неопределённости, удовлетворения и экстаза.

Работа была окончена, но не всё так просто. Тифаринтора мучил вопрос, на который не мог дать ответ ни он, ни его уважаемые кровные братья. Кому же даровать Амулет Власти? Кто достоин, и кто нуждается?

Сначала выбор эльфа-кузнеца пал на славного потомка его старшего брата. Но Тифаринтор недолго проносил эту мысль в голове, покуда тот и не имея Амулета Власти был любимым в народе и неоспоримым всеми правителем.

Младший брат Мастера, Фауканори-Илäн Ара-Абаль, сам отказался от дара, то ему неинтересно, да и без того тот велик.

Сам кузнец не имел права брать подобное, то ему не нужно. В тот момент взгляд его устремился за свирепые волны Великоэльфийского моря, за могучие горы Водамина… Устремился к Северу, к варварам-налётчикам, что не способны существовать в мире между собой… К земле волевых северных нордов…

Ступив на их землю в одиночестве, укатанный тёплым мехом, Первоэльф нашёл самое большое их селение, центр объединённого государства, зарождающееся королевство. И прибыл он на пир, ставший аудиенцией, хоть слово это и не было знакомо варварам. Северяне изумились, ибо не видывали их глаза раньше подобных эшау, но приняли щедрый дар. Алиронт Юстиан взял из его рук невиданное ранее по красоте творение и преклонил колено, что не зрил ни один из его соплеменников до этого момента. И при всех поклялся Алиронт беречь наречённый им Амулетом Перволюдей златой камень, неосознанно запустив цепь несомненно значимых для всех обитателей Лофариан событий, не зная истинную природу и назначение инкрустированного вовнутрь Палленальере. Началась вечная история божественного Кровавого осколка…

Том Третий

Убивающий холод чужих и оставленных земель. По следам Палленальере.

Глава I: Вечнольдинье… холодное и вечное

Я задаюсь вопросом… зачем? Ради чего мы остановились здесь, на забытой богами пустоте посреди зыбкой, выжженной равнины, где даже ветер звучит как стоны павших? Место без названия, без смысла… только пыль, затоптанная тысячью бесполезных шагов, да жестокое небо, замирающее над головами, как запоздалая кара. Это не поле битвы, не священный круг, не тропа к спасению – это ничто. Чёрная дыра в пространстве. Незаурядная бессмыслица. Полнейший, леденящий душу вздор.

И он… тот, кто всё это время стоял впереди, кто хриплым голосом поднимал нас после поражений, кто собирал по кускам эту изломанную, но когда-то славную Банду… Он поднимает к дрожащим небесам двуручный меч чужестранца. Меч, покрытый знаками, что словно горят даже без пламени. Меч, не принадлежащий этому миру. Ни ему. Ни нам.

Я понимаю… нельзя вечно быть первым, нельзя всё выигрывать. Жизнь – зыбкий лёд, а не трон. Всё неоднозначно, всё сменяемо… но разве это повод падать на колени? Разве это причина стирать себя из памяти истории?

А в его глазах… в его глазах только жгучая боль. Великое отчаяние. Обломки всего, что мы когда-то называли мечтой. Рассыпанные принципы, потрескавшиеся идеалы. Отголоски воли, затянутые пеплом. Он – уже не вождь, не лидер. Он – изгнанник собственных решений.

Грационалири… если бы ты был здесь, если бы видел это своими глазами… ты бы не колебался. Прирезал бы его первым. Без страха. Без слов. Без сожаления. И своего братца – того, что толкнул его на эту бездну. И Изумруда, возомнившего себя избранником судьбы. Прирезал бы. Хладнокровно. Молча.

Я… я не понял его замысел сразу. Всё было слишком быстро. Я уже бежал, уже ломал плечами воздух, но…

Сука, будь он проклят!

– Силой тех, кто сковал Аоракс и Таранус во извечность…

Он молвил это, не моргнув, глядя в мутную, непостоянную гладь небес. Тот голос… он будто звенел над равниной, ломая воздух. А мне – не успеть. Хоть я и отрицаю это всей плотью.

Фариец… как же презрительно он взглянул на меня. Словно был выше боли, выше поражения. Одним только движением – рука в противовес моему натиску. Но ухмылка исчезла в одно мгновение. Его лицо, тщеславное и горделивое, осело.

УДАР!

Нтурхар взревел, рванулся с порывом, будто сам ветер поднялся в клинке. Перчатка разлетелась, рукав треснул – и лезвие разорвало его руку на несколько неровных, пульсирующих кровью, как из открытой вены, частей. Кожа трещала, как пергамент, сухожилия звенели. Он заорал. Или это я заорал?

Я, закусив губу до железного привкуса, сокрыл архкатану в саи, сорвал Тариль с ножен, и в диком молчании, не ощущая ни рук, ни ног, вогнал клинок подлецу в шею. Глубоко. Рывком. С хрустом.

Я чувствовал, как его боль переливается в мою. Скулы ныли от ярости. Голова звенела. И я, стиснув зубы до хруста, проворачивал меч, пока не хрустнул позвоночник, и только потом выдрал клинок наружу. Кровь… тёмная, горячая, плотная… хлестнула, обдавая мне лицо, как исповедание. Я не остановился. Я не мог.

Всё это в один удар сердца.

Но я уже поворачиваюсь. Уже готов броситься. К истинной угрозе.

– Я взываю к сокрытой божественной силе по праву сильнейшего!

– Сука!

Я кричу, но голос тонет в ревущем ветре.

Мне не успеть. Чёрт, мне не успеть!

Почему все стоят?! ПОЧЕМУ ВСЕ, БЛЯТЬ, СТОЯТ?! Эти идиоты, эта масса тел и брони! ПРЕДАТЕЛИ! Почему никто не бросается, не кричит, не швыряет копья?!

Из толпы, прорвав ряды, одиноко летит Сантор. Мой друг. Мой брат по крови… Он орёт, захлёбываясь, мчит, как зверь, но…

– Я ВЗЫВАЮ К СОКРЫТОЙ БОЖЕСТВЕННОЙ СИЛЕ ПО ПРАВУ СЛОМЛЕННОГО!

Ударяет не меч… Молния. Яркая, как сама смерть. Она бьёт в его проклятый меч, и тот, как стекло, обращается в пыль. Нас всех разносит по равнине. Фэрны прочь. Грохот. Пламя. Пыль…

А он… он стоит.

Один. Не сожжённый. Не раненный.

Он возвышается над нами всеми, когда небо, ещё недавно безмятежное, чернеет багрянцем, словно из него вытекла сама суть.

Изумруд…

Светает.

Тонкий, болезненный свет сочится сквозь стекло, пробивается сквозь туман и иней, обрисовывая резкие контуры мира, едва выныривающего из сновидений. Варатрасс вновь проснулся, едва не задохнувшись в вязком, липком поту, будто не тело его проснулось, но разум, всё ещё захлёбываясь в волнах сна, вынырнул в этот мир слишком резко – без позволения, без перехода, без жалости.

Он лежал в полумраке каюты, сердце стучало так, будто пыталось пробить грудную клетку и вырваться на волю. Что это было? Что вообще ему только что привиделось?

Бред? Безумие? Или… сакральное откровение?

Он прищурился, вглядываясь в потолок, в затейливо вырезанные деревянные балки, колышущиеся в такт качке. Его мысли были спутаны, как свитки, уроненные в очаг – всё обугливается, но что-то всё ещё мерцает огнём смысла.

Какой в этом всём был посыл? Откуда там появился… Асад, правильно? Почему он назвал того человека именно этим именем? Лицо – чужое, а имя – обжигающе знакомое, будто выдранное из глубин памяти. И остальные… все те, кто никогда не пересекал его дорогу… почему они были там, словно давно умершие актёры, вернувшиеся на сцену, которой не существует?

И… какая, к чёрту, Банда?

Он тяжело выдохнул, медленно протёр лицо ладонью, будто пытаясь стереть не просто сон, но и остатки чужого прикосновения. Повернув голову, он невольно задержал взгляд на стене – там, на гвозде для картины, висел Тариль. Меч, что не спал даже тогда, когда спал сам его владелец. Ручка была чуть наклонена, словно склонённая в молитве, а алый камень на навершии поблёскивал в утренней тьме. Он будто подмигивал… или страдал.

Варатрассу на миг показалось: меч хочет говорить. Что-то передать. Слово. Предупреждение. Тайну.

Или, что куда прозаичнее, это просто проклятые сны. Или место. Эти воды, эта бесконечная северная равнина, эти звёзды, что движутся слишком медленно и слишком ярко – всё это сжимает душу, взывает к необъяснимому, тянет за скрытые нити сознания. Такие сны приходят не просто так. Такие сны оставляют привкус железа.

Медленно встал. Потянулся, хрустнув в спине. Каждый сустав отзывался будто льдом, будто внутри него уже начал застывать север.

Варатрасс подошёл к окну и осторожно отодвинул запотевшее стекло.

Снаружи был всё тот же застывший мир. Белые равнины. Скалистые образования, похожие на плечи спящих великанов. Безмолвие, от которого звенит в ушах. Лишь далёкий скрип мачт, глухой вой ветра в снастях, и тяжёлое, медлительное дыхание корабля. Вечнольдинье1 – королева льда – расстилалась вокруг, словно бездонный саван, словно забытый материк, что поглотил целые эпохи.

«Пожинатель Дасантия» сбавлял ход, пробивая хрупкий панцирь мёрзлости, уходя в разворот. Массивное судно, подобно древнему зверю, неохотно вгрызалось в кромку льда, проталкивая себя сквозь враждебное молчание. Всё вокруг – белое, мертвенно-бескрайнее, без признаков жизни. Лишь изредка на горизонте проступали очертания ледников, как замершие волны на пороге иной реальности.

«Будь прокляты эти сны… – тихо выдохнул Варатрасс, протирая ладонью стекло. – И-и-и… И сколько мы уже в море?..»

Он провёл рукой по инею, оставляя на стекле дрожащие узоры, будто шрамы времени.

– Больше трёх недель осталось позади…

– Третье число. Первого Мороза, Варатрасс. – откликнулась спокойным голосом Амори Дарт.

Он обернулся. Мгновенно, почти настороженно, будто вздрогнул.

Амори.

Она стояла у стены, невозмутимая, будто скульптура из ночи. Прямая осанка, лицо, выточенное ветром и кровью, и странное, хищное спокойствие в глазах. На ней не было ни меха, ни плаща – лишь облегающее тёмное одеяние, слишком тонкое для здешних широт. Из-под воротника предательски выглядывало плечо и нежная линия груди, как вызов холоду, как напоминание, что она иная.

Варатрасс знал: ей не холодно. Никогда. Холод для неё – как дым для камня. Она – вампир, и Смерть когда-то поцеловала её лоб, оставив вместо дыхания вечную мерзлоту, что не жжёт, а гасит.

– Ты считаешь дни или же, что в моём понимании проще, читаешь мысли? – буркнул он, с лёгкой усмешкой, натянуто. – Удивлён…

– Я не дура, пирожок. – усмехнулась она, шагнув мягко, почти бесшумно, и с ленью кошки облокотилась о стену, позволяя сукну одежды чуть сползти с плеча, словно случайно.

Свет скользнул по обнажившейся коже, заиграв нежным холодом на изгибе ключицы, и Варатрасс на миг отвёл взгляд, будто бы случайно.

Её глаза были пронзительны, как ножи из чёрного стекла. Спокойные, но наблюдающие. Словно за гранью её улыбки сидела целая стая мыслей, ни одна из которых не принадлежала утру.

– Там, внизу, – проговорила она, лениво поводя пальцем вдоль стены. – матросы дни считают. Ведут свой счёт. Знаешь, как бывает. Кто-то нацарапал зарубки прямо на балке, кто-то шепчет по утрам числа, будто молитву. Люди любят верить, что счёт времени что-то значит. Что он якобы даёт им власть. Иллюзия порядка в хаосе пути.

– Вот как. – он кивнул рассеянно, на секунду задержав взгляд в её глазах, и отвёл – не потому, что испугался, а потому что было в этом взгляде что-то излишне личное.

Что-то, чего не хотелось раскрывать.

– Ты ведь только на лодке плавал, не так ли? – продолжила она, чуть склонив голову. – И то… чуть не утонул, как дурак. Оттого и не знаешь многого. Море – другое. Оно учит иначе. Оно… выбирает, кого оставит.

– Не каждый раз, плавая на лодке, можно встретить по реке водопад, ведущий в самую жопу мира. – усмехнулся он, искривив губы, будто удивляясь самому себе. – Хах. Ну если ты скажешь, что и к такому нужно быть готовым, – я без раздумий прыгну в холодную воду с концами.

Сказал и замолчал. На губах ещё дрожала усмешка, но в голосе прозвучала искра чего-то настоящего. Не бравады, не упрямства – веры. Веры в то, что если и прыгать, то лишь с тем, кому доверяешь.

Амори смотрела, не моргая. Оценивающе. Глубоко. Так, как смотрят не на человека, а в него.

И затем, моргнув, провела языком по клыкам. Медленно. Нагло. Почти торжественно.

Она улыбнулась, и улыбка была тонкой, как лезвие.

– Холодно? – спросила она тихо, будто играя голосом, будто нажимая на струнку, которая вот-вот лопнет.

«Нет, сука, тепло!» Надо привыкнуть. – хотелось рявкнуть, закатить глаза и заорать в пустоту.

Но он лишь тяжело выдохнул, рывком натянул шубу на плечи, и, будто сдерживая ругательство, пробормотал в пространство:

– Если, конечно же, возможно привыкнуть к такому.

Амори снова провела языком по зубам, как будто смаковала воздух или ждала вкуса крови на губах. Было в этом движении что-то тревожное. Что-то бесстыдно-страстное. Варатрасс чувствовал: ещё шаг – и её прикосновение снова станет реальным.

– Нет, своим вампирёнышем меня – делать не стоит. – с притворной серьёзностью покачал пальцем, отступив на полшага. – Повремени пока. Не созрел.

– Какой ты дурак, Варатрасс. – тихо прошептала она.

Без насмешки. Почти ласково. И больше ничего не сказала, но в её голосе осталась нотка чего-то непроизнесённого. Будто „дурак“ – это было ласковее, чем „любимый“.

И тут…

Кто-то заскользил по полу. Спешно, неуклюже. В следующее мгновение дверь в каюту распахнулась с хриплым стоном древней петли, словно сама древесина возмутилась происходящим. Потоком ворвался холод – пронизывающий, как нож из соли. Ветер налетел, будто обиженный зверь, сорвав с полок свитки и подбросив край одеяла.

В проёме была фигура. Небольшая, взъерошенная, странно громоздкая.

– Зара… – начал было Транг Мрангброн, переводя дыхание и вглядываясь в полумрак, словно заблудился в собственном корабле.

Варатрасс даже не обернулся.

– Ты заблудился, Транг? – спокойно спросил он, устремив взгляд в плывущие за окном хлопья.

Через приоткрытую дверь вполз первый язык холода – столь тонкий, словно ножик с серебряным лезвием, скользнувший по спинам, по полу, по стенам. Ветер, как дрожащий дух давно утонувшего моряка, втёк в комнату с протяжным воем, с запахом соли, снега, ржавого железа и чьей-то мёртвой памяти. Сухие занавеси дрогнули, как крылья подстреленной птицы, а в уголке потолка замерцала искра инея, будто звезда.

Транг, ощутив этот зов льда, моментально хлопнул дверью, будто отгородился от самого конца света. Скрип петель прозвучал, как жалоба старого дерева. Дварф вжался в гнилую древесину всем телом, будто пытался собственными костями остановить сквозняк, как будто мог, как будто хоть что-то ещё мог.

– Ага! Вот вы где, любовнички! Хе-хе! – выдал он, прищурившись, а затем с трудом поправил меховой воротник, съехавший почти на глаза. В его голосе звучало что-то комично-наивное, но дрожь в нём выдавала усталость. – Сиськи повергли больше мужчин, чем мечи и стрелы! Все уже спустились, вас ищут…

Тишина в ответ казалась гуще, чем следовало бы. Варатрасс молчал, будто взвешивая правду на кончике дыхания, и только спустя миг медленно, очень медленно повернул голову. Его взгляд скользнул по запотевшему окну, за которым танцевали в воздухе тяжёлые снежные хлопья, оседая в вязкой, чёрной, как сажа, тьме.

– Все? – спросил он тихо, почти равнодушно. – Что-то никого не видно.

– Ну… почти все. – пробормотал дварф, поёживаясь.

Плечи его приподнялись, словно он хотел втянуть в себя шею, скрыться в меху, как черепаха в панцире.

За его спиной неуклюже выпирал нелепый рюкзак. Настоящее чудовище из меха, мешков, перевязей, жёстких обручей и банок. Он был огромен, громоздок, будто Транг собрался на северный край мира один, без провизии, но с множеством лишнего. Под тяжестью этой конструкции дварф шатался, как подвыпивший медведь, шаг от шага теряя равновесие, будто каждое движение – акт воли, а не привычки.

Любая неверная ступень могла повалить его навзничь, прямо в этот дверной проём, в обморок или смешной конец.

– Ты спустился один, Транг. – произнесла Амори, в голосе её – бархатная насмешка, будто коготь, мягко скользнувший по стеклу.

Она стояла, скрестив руки на груди, и её глаза сверкнули в полумраке.

– Спустился, не нашёл никого, поднялся вновь. Так ведь?

Транг замер. Его подбородок пошевелился. Он почесал его театрально, будто старый философ, обдумывающий судьбы народов. Щёки надул, фыркнул.

– Ну… – протянул он, как будто проталкивал мысль сквозь лёд. – Можно и так сказать, отчасти. Отчасти. Но-о-о-о! – и тут же торжественно поднял палец, будто учёный в момент открытия. – Ежель прибыли, то над спускаться. И ноги начинать мо… мо-мо… – он запнулся, словно язык отказался подчиняться. – морозить.

Вместо завершения фразы провёл рукой под носом, криво усмехнулся, будто простил себе неудачу.

– Чего уж там… – отозвался Варатрасс, в голосе которого поселился прежний усталый холод. – Что правда, то правда. Пойдём, Амори. – пробормотал Варатрасс, делая шаг к двери.

Он двинулся к двери, не торопясь. Его шаги по скрипучему полу отдавались глухим эхом. Он протянул руку к ручке, и та оказалась ледяной, как металл, пролежавший тысячу лет под снегом. Он открыл дверь – и реальность снова разорвалась.

Снаружи бушевал ветер. Это был не просто порыв, а живое существо. Оно влетело в каюту с рёвом, как стая призраков: с солью, с криком далёких чаек, с запахом портовой гнили и простуженного моря. Оно било в лицо, как плетью, скребло по щекам и глазам, заглядывало в рот. Это был не воздух – это был голос неизбежности.

Варатрасс прикрыл глаза и медленно выдохнул. Пар от его дыхания взлетел, рассыпаясь белыми клочьями, и исчез, как мысль, которую не успел закончить.

Он стоял в дверях, как человек, решившийся. Как человек, принявший. Ветер хлопал полами его плаща, волосы метались по лицу, снег впивался в щёки.

– Ну-ну. Пойдём, говоришь? – тихо прошептал Амори, и в голосе её не было вопроса.