По следам Палленальере. Том III. Пяст Перволюдей

Ветер завыл сквозь проём, как живое существо.

Тишина внутри была иной, как будто за гранью входа начинался иной мир, и уже сам воздух менял свой состав, свою волю.

Торальдус, не колеблясь, вошёл первым.

За ним, медленно, с почти почтительной поступью, шагнул Джерум фар’Алион.

Остальные, обменявшись взглядами, последовали вслед. Внутри – словно внутри костяного рёбра древнего кита – вытянутое помещение.

Его освещало слабое, зыбкое пламя жаровен, стоящих вдоль стен. Некоторые ещё тлели, источая багрово-оранжевый свет, как если бы кто-то только что подул на уголья из самой глубины времени.

Это были драконьи угли4, подпитанные особым пеплом, извлечённым, как говорили легенды, из чешуи драконов.

Даже столько веков спустя пламя не угасло.

Оно выживало, как дух этого места, как напоминание, что смерть не всегда гасит свет.

Холод, всё ещё пытавшийся пробраться внутрь, застывал у самых порогов. Пол, стены, своды… всё покрывал лёд, но он не трескался, не скользил. Он был частью архитектуры, как стекло в витражах собора. Искусно подчинённая стихия.

– Драконий пепел? – с шёпотом спросил Транг, подходя ближе.

Голос его глухо отразился в пустоте зала.

– Он самый. – тихо ответил Сантор, не отрывая взгляда от дальнего конца помещения.

Тусклое дыхание жаровен дрожало в углах зала, едва удерживаясь на грани угасания. Пламя, медленно сжимаясь в кулаки света, отбрасывало длинные зыбкие тени, делая стены живыми, словно древние камни ещё помнили битвы, принесённые сюда с севера ветрами и кровью.

Таро вытащил из рюкзака промасленную факельную палку, шершавую, наскоро обмотанную ветошью, пропитанной старым жиром. Она хрустнула в его ладони, когда он склонился к ближайшей жаровне. Языки пламени нехотя лизнули тряпицу и вспыхнули. Свет сорвался, как выдох из легенды.

Джерум замер, словно вгрызся взглядом в пространство впереди. Огненная дрожь, отразившись от древних плит, высветила впереди трон. Каменный, грубо вытесанный, с литыми металлическими ободами и шипами, покрытыми налётом времени и инея. На нём сидел анайраг.

– Ме-ме-мертвяк? – раздался сдавленный, почти скулящий шёпот Транга. Он заикался, то ли от холода, то ли от чего пострашнее. – Нордский склеп?!

– Анайраг. – глухо произнёс Варатрасс.

Его голос прозвучал словно из самой земли, холодный, но уверенный. Он осторожно подошёл ближе к Джеруму, напряжённый, как хищник в засаде.

Фар’Алион стоял, едва дыша, вглядываясь в фигуру воина, будто ждал, что тот вот-вот откроет глаза. Тело, вмёрзшее в трон, было заковано в слои прозрачного, слоистого льда, искрящегося при малейшем движении света. У ног его, словно упавший и оставшийся навеки на страже, покоился меч. Лезвие, когда-то яркое и страшное, теперь было поглощено толщей старинного камня. Его заковал аморипф5. Его невозможно добыть ни киркой, не разрушить огненной магией, а те, кто когда-то его и добывал – сами покрылись им же.

– Аморипф. – произнёс Сантор, подойдя ближе, как учёный, пересказывающий древнее заклятие. – Нерушимый лёд.

– Ну… норлёд – это понятно, а аморипф? – обернувшись, спросил Варатрасс. Он выгнул бровь, будто усомнившись. – Ты где, знаток, о таком услышал? Более правильное название, смотрите-ка, даже знает!

– В одной книге. Название уже не вспомню… – признался Сантор. Голос его был унесён эхом вверх, в высокие, почти невидимые в темноте своды.

Валирно’орда, ухмыльнувшись, провёл ладонью по запорошенной кромке щита древнего воина.

– Я самую малость подготовился к путешествию на Мёртвый Север, друг. Немного. Хоть и не так, как следовало бы… – голос Сантора на миг стал задумчивым, почти рассеянным. Словно что-то в этом зале звало его к себе.

– Значит, они для нас не представляют опасности?.. – прошептал Транг, с трудом заставляя себя осмотреть мёртвую стражу. Его глаза метались по залу, стараясь не задерживаться ни на одном троне дольше, чем на удар сердца. – Это хорошо… хо-хо, очень хорошо…

Дварф стоял посреди забытой усыпальницы, где воздух был плотным, как смола, а стены – будто из другого мира. Глубокие трещины в камне говорили о времени, но не о забвении. Анайраги восседали по кругу – шесть неподвижных силуэтов, каждый в своей позе: один держал обе руки на коленях, другой – будто в последний миг схватился за грудь, третий уставился в потолок, как будто и после смерти взирал на небо. Их тронные спинки были изрезаны письменами, но льды, сотканные из веков и ветра, затёрли строки в абстрактные шрамы.

– Не будут, если только мы не станем пытаться забрать то, что не принадлежит нам. – негромко, но ясно проговорил Антариус, подойдя к одному из тронов.

Он наклонился, и свет факела дрогнул в его волосах. Сквозь лёд проступали черты – полузамёрзшее лицо с орлиным носом, впалыми глазами и бородой, заплетённой в два застывших жгута. Магический лёд, аморипф, как стекло, но глубже, холоднее и древнее. Он не просто сохранял, он запрещал распад.

Сир Равенхей обошёл круг, морщась, будто чувствовал во льде силу, что не умирала вместе с плотью. Лёд покрыл только воинов – больше нигде он не возрождался. Ни стены, ни колонны, ни купол над головами – только шесть тел, шесть тронов, шесть жизней, законсервированных в проклятом мгновении.

Джерум, ведомый тревожной тишиной, прошёл вперёд, и следопыт пошёл за ним. Они остановились у дальней двери – гигантской, в два раза выше входной, с краями, словно выточенными из звёздного железа. Поверхность покрывали узоры – волны битвы, смятые тела, силуэты, вонзающие копья в таких же, как они сами.

– Они… убивали друг друга? – нахмурившись, спросил Варатрасс. Его голос звучал глухо, будто поглощённый толщей стен. – Что за анархия здесь изображена?

Он провёл пальцами по выгравированной линии, и мороз обжёг кожу. Изображения были грубыми, но в них витала невыносимая сила. Битва. Но не с врагами. Лица на панно были одинаковыми, как близнецы: те же шлемы, те же доспехи, те же символы. Бой словно был междоусобицей, самоистреблением, страшным решением, пришедшим в безумии.

– Сомневаюсь. – отозвался Джерум, глядя, не отрываясь на фигуры, застылые у тронов. Его голос прозвучал тихо, почти отрешённо, словно он говорил не другим, а самому себе. – Всё не столь просто, как кажется на первый взгляд. Ни одно из таких мест не бывает простым.

Медленно, беззвучно ступая, Амори Дарт приблизилась к двери. Высилась она словно сама Вечность, выгравированная в чёрном камне и затянутом инеем металле. Казалось, дверь не просто отделяла залы – она отсеивала мир живых от чего-то иного, глубинного. Над ней – витиеватый полукруг рун, из которых не исходил свет, но каждый взор всё равно их читал.

Амори подняла руку. Кончиками пальцев она коснулась двери – и её тонкое, едва слышное постукивание отозвалось мрачным, глухим эхом, как если бы она ударила по каменному черепу исполина, давно ушедшего в забытье.

Скривив брови, она замерла, ладонью прижавшись к металлу. На мгновение она закрыла глаза. Напряжение скользнуло по её плечам, губы дрогнули, будто что-то холодное и древнее проникло внутрь, пытаясь коснуться её сути.

Резко отшатнувшись, Амори отступила на шаг, прикусив губу. Её зрачки сузились, дыхание сбилось.

– Что такое? – напрягся Валирно’орда, шагнув ближе. Его взгляд стал настороженным, лицо потемнело. – Почему ты так себя ведёшь? Это, бля… жутко.

– Ничего. – произнесла она едва слышно, качнув головой. Голос её был сух, словно снег в горах перед бурей. – Энергия этого места… она слишком… вязкая. Слишком старая. Она меня не подпускает. Это не просто замок. Это печать. Её можно открыть только…

– Только специальным ключом. – негромко подхватил Сантор.

Он сделал шаг вперёд и указал пальцем.

– Сорокагранной чешуёй 6 . Смотрите. Здесь – жёлоб.

Все взглянули. Примерно в центре двери, посреди древних узоров, между расходящихся спиралей и архаических письмен, действительно угадывалось углубление. Оно было крошечным, но необычайно аккуратным. Ни время, ни пыль, ни иней не смогли изгладить его очертаний. Оно мерцало, словно дыша.

Камень там был иным. Глубже, как будто выточен из чего-то, не принадлежащего этой горе. Не металлический и не каменный – а похожий на осколок чего-то живого, кристаллического, древнего.

Джерум, не отрывая взгляда от двери, прищурился и пробормотал:

– Торальдус…

Он медленно обернулся. За его спиной, выгравированная в металле двери, почти утопая в снежной патине и ледяных наростах, раскинулась сцена – панорама древней битвы. Битвы, разыгравшейся не на равнине, а среди гор, над которыми летали крылатые тени. Рыцари в тяжёлых латах сражались друг с другом, и в этой какофонии щитов и мечей, копий и рогатых шлемов, сквозь пламенеющий металл и рунический вихрь, угадывалось… отчаяние. Не героизм. Не победа. А трагедия.

– Ты драконий язык сможешь перевести? На всеобщенордский.

– Да. – просто ответил Юстиан. – Думаю, что да.

Он подошёл ближе. Его шаги звучали тяжело, как шаги прошлого, возвращающегося с севера. Подойдя к холодной, почти недоступной двери, он опустил взгляд на скрижаль – вытянутую полосу текста, уходящую вверх и теряющуюся в полуразрушенном фризе.

Слова были изъедены временем, но всё ещё сохраняли дух. Они не кричали, не пугали. Они молчали. И это молчание было громче криков.

Он прочитал первую строку про себя. Потом вторую. Прислушался. Убедился: это не проклятие. Это – хроника.

Простая, сухая, сдержанная… и оттого вдвойне страшная.

– Снег древнего холодного простора вечным стражем тебе давнишне стал. А ты, город милости и воли Шора, в безмолвии живых пропал. Бураном огранён и заметаем ветром, не вспомнит больше о тебе ушедший люд. Коль ты, сокрытые печати внимая к сердцу даром, дольменом-стражем обернулся волею своей. А ведь когда-то здесь жил воин, сразитесь всех свирепых зол и разрушитель бед, но оказалось даже он не остался волен… печать с собой нести, не оставляя след. Печать та блестела пламенем дракона, но хроники протёртой сожжённые слова… Не смогут пронести в столетья последнее желание норда… И не поймёт люд, почём она во льдах лежать должна… Заметаемая ветром… и стёртая бураном… Сгорая в умах тех, кто прочитал эти слова… Когда-нибудь да примешь ты воина заточенье домом…

Все замерли, погружённые в тишину, что последовала за голосом Торальдуса. Его слова, как будто высеченные в воздухе, медленно оседали, растворяясь в стылом дыхании подземелья. Каждый из присутствующих, застыл в раздумье, будто это сама дверь заставила их сомкнуться в молчании, испытывая: достоин ли кто-то услышать то, что за ней скрыто.

Что это за печать? Кто и зачем оставил здесь такие слова, так вычеканенные, сдержанные, словно выдохи обречённых?

Никто не ответил. Мысли текли, как подземная река подо льдом – бесшумные, тяжёлые, и в каждом – тень тревоги. Не было ни прорицателя, ни мага, ни мудреца, кто бы мог уверенно сказать: зачем замёрзшие анайраги когда-то выбрали путь самозапирания в аморипфе, позволив себе исчезнуть из времени… или остаться в нём навечно. И какая сила потребовала от них такой цены?

А за дверью, казалось, кто-то слушал.

Джерум, углублённо прочёсывая заросшую бороду, не отрываясь, смотрел на камень, всё ещё горячий от прикосновений мысли. В глубине глаз его плыл отблеск факела. Он чувствовал нутром, чувствовал, что будь здесь Адультар – он бы многое понял, многое зафиксировал, многое сравнил с обрывками манускриптов, хранимых в Коллегии или у границ запретных архивов Севера. Но теперь поздно. Здесь нельзя оставить даже след чернил: ни магия, ни бумага не переживут этих чар.

Это место – как сновидение, в которое они вошли без права на повтор. Только один раз. Только один путь.

И всё же у них была цель. Палленальере.

Слово, имя, идея, образ, что горел под кожей. Оно обжигало сильней, чем холодный воздух подземелий, сильней, чем страх перед тронными замираниями анайрагов. Они не могли задерживаться. Не могли устроить лишний привал, как бы не жаждали тепла или отдыха. Место – как гнойник времени, не позволяло дышать свободно. Оно должно было остаться позади. Навсегда.

Ни один из них не обернулся, когда ступили прочь от врат, застывших в ледяной агонии истории. Ни один не сказал ни слова, будто разговоры тут могли бы разбудить нечто спящее. Звон шагов по камню стих, и вскоре вся группа вновь оказалась среди ослепительно-белой пустоты, в которой не было ни суурового света, ни звука ветра – только дрожащая, хрустальная тишина, и надломленный горизонт ледника.

Сам ледник встретил их гулко, словно издавал слабый подземный вой – старую песню расколотых пород и стылых глубин. Он был велик, как если бы целый город был воздвигнут из одного сплошного куска кости мёртвого бога, раздавленного под весом времени. Герои двигались по нему медленно, обходя глубокие трещины, заросшие инеем и покрытые хрупким узором, напоминающим осколки живого стекла.

С каждым новым шагом ощущалось: здесь когда-то был дом. Дом для тех, кто давно исчез. И тишина, что царила тут, была не просто отсутствием звука – это было отречение. Присутствие прежней жизни, выветрившейся до уровня призраков, что прятались в форме ветра, в рябях подо льдом, в неразборчивых резьбах на обломках колонн, выглядывающих из-под ледяных завалов.

Отряд Равенхея молчал. Ни один из не проронил ни слова. Их плащи развевались в унисон, будто они плыли по ледяному морю. Транг глядел вперёд, губы плотно сжаты. Сантор, идя чуть позади, опустил капюшон, но даже он, болтливый и насмешливый, держал молчание. Энлиссарин просто молчал. Амори то и дело смотрела в небо, но не за светом – за знаком. Джерум шагал первым, храня в себе тишину, что он слышал внутри, как вторую кровь.

А Варатрасс…

Он ступал последним. И каждый его шаг отзывался в пространстве, будто за ним запечатывалась дорога.

Так они покинули чертоги анайрагов. Так шагнули дальше – к тайне, к холоду, к неизведанному.

И ледник дышал под ними. Массивный, спящий. Как сердце мёртвого мира.

Дальний север… место, чей кеварийский меридиан на суше, где-то вдали за суровой Двуликой Стеной, величествует расхождением на Просторы Вечных и на вечно губящие хладом сотни тарр Драконьей Мерзлоты, среди которых имеют место быть лишь изредка умиротворяющие вне бурана забытые долины меж гор. Но меридиан тот был пересечён ещё по морю, отчего Дальний север ощущается более дальним, около бесконечным в протяжённости и неизведанности.

Лёд Вечномёрзлого моря Дракон-призраков, так именуемого Вечнольдинья, отступил во благо обмёрзшей земли Побережья Булав, что под ногами ощущается равносильно первому, – окоченелой, как камень. Не без исключения у каждого из героев было разбито восприятие ранней Драконьей Мерзлоты, как места мёртвого, всецело заснеженного и сплошь ледяного. Здесь были деревья… Эти высокие и строгие ели, превышающие самые большие деревья Йотунара вдвое, удерживали многотонный осыпающий снег на своих мощных ветках, что представляли собой настоящие полчища вечнозелёных иголок размером аж с палец руки нтурлинга. Они едва ли не вечные, эти деревья. Их неопавшие колючки застали восхождение драконов, рождение человечества, огромного Творца, парящего над выстраиваемой по крупицам Лофариан.

– Сколько же на вас килограмм снежного бархата опало… – восхищённо произнёс Сантор, запрокидывая голову к кронам исполинских елей, тяжелеющих от нескончаемых осадков. – Но вы его держите испокон веков…

Слова, словно пепел с ладони, рассыпались в холодном воздухе. Снег хрустел под сапогами, медленно оседая в сгибы и складки плащей, на мех воротников и ресницы. На фоне гигантских деревьев, укрытых вековыми пластами инея, они казались крошечными, как муравьи в забытом зимою лесу.

– Килограмм? – переспросил Транг, выпуская изо рта клуб пара, тяжёлого, как вздох шахтёра на глубине. Воздух был таким плотным, что, казалось, его можно было разрезать лезвием. – Кто эти ваши „килограмм“?

Он произнёс это слово с таким недоверием, будто Сантор только что предложил ему измерять доблесть кружками воды. Ему и в голову не могло прийти, что масса, столь материальная и очевидная для его мира, может быть выражена в чём-то настолько безликом и чуждом, как некая единица, названная по неведомому обычаю.

Сантор усмехнулся, опустив взгляд в снег. Покачал головой, как человек, слышащий одну и ту же шутку в сотый раз и всё ещё не решивший, смеяться ли или плакать.

– Кеварийский килограмм, Транг, – начал Варатрасс, стараясь, чтобы его голос звучал мягко, почти ласково, будто объяснял не воину, а упрямому ребёнку. Он говорил, как учитель, запоздало желающий вложить в уши хоть часть забытого знания. – это такая вот штука, издавна вымеренная, как ты можешь догадаться, кеварийцами. Она предназначена для точного измерения массы чего-то либо, – вообразил рукой. – понимаешь?

Он провёл ладонью в воздухе, будто нащупывая невидимые границы смыслов. Речь его текла медленно, как вода по льду, осторожно лавируя меж острых углов невежества и усталости.

– Ну, допустим. – пробурчал Транг, косо глядя на него из-под мохнатых бровей. – И чему жъ равны… эть ваши килграмы?

– Смотря с чем сравнивать. – отозвался Варатрасс. – Тебе это сейчас не объяснить. Я не знаю, сколько тысяч в килограмме зёрен пшеницы, или сколько миллиграмм весит одно взятое зёрнышко.

– Мили… кого, бляха-муха? – вновь повторил Транг, нахмурив лоб.

В его голосе звучала такая искренняя неприязнь к чужому понятию, что даже ветер в кроне ёлок будто бы замер в ожидании конфликта.

– Потом, – выдохнув, промолвил следопыт. – об этом поговорим потом, Транг.

Он больше не смотрел на дварфа. Его взгляд был устремлён вперёд, туда, где под серыми небесами медленно, как в танце титанов, смыкались пики северных хребтов. Их ломаные контуры на фоне жемчужного горизонта напоминали исписанный пергамент – неравномерный, рваный, как строки пророчеств, переданных отголосками первых времён. Эти горы сходились лишь в одном месте – за и под твердыней Шорветрин, где лёд уже не был льдом, но сутью холода.

Северный воздух, влажный, тяжёлый, как дыхание старого бога, проникал под одежду, касался кожи, мысли, сердца. Он не звал, но вёл.

Как когда-то Кширса-Апаль в своём яростном безмолвии расколол землю и поднял бастионы, так и здесь – мир, мёртвый, но не покорённый, взывал к древнему внутри каждого из них.

И вот… они достигли первых врат.

Монументы. Огромные, покрытые чернеющей коркой льда, испещрённые забытым письмом, они стояли в молчаливой очереди вдоль бывшей дороги, соединённые через одного скошенными арками, будто великан, потеряв рассудок, попытался выстроить из камня песню. Камень дышал холодом, и под его дыханием таяли слова.

Прошло более получаса, прежде чем эти ворота, тянувшиеся ввысь, как клыки покинутого зверя, сменились широкими уступами, ведущими к телу мёртвого города.

Нараксортракс.

– Так вот ты какой, Нарак-град… – проговорил Варатрасс. Его голос дрожал едва уловимо, как пламя в закопчённом свете. – „И проложит рукою древнею… он путь к несметному богатству, кое варвары сокрыли внутри…“. Арин Такрон видел тебя всецело другим.

Перед ними простирались остатки великого. Каменные стены, вросшие в склон холма, будто кора в сердце дерева. Башни, некогда смотревшие на запад, теперь были слепы. Карнизы, увенчанные ликами героев, обвалились, став полками для осевшего снега.

– Твой Арин Такрон не был ни в одном государстве или крае, о которых так красочно излагал на бумаге. – произнесла Амори, останавливаясь рядом. Её лицо, обрамлённое мехом капюшона, оставалось спокойным, но глаза, как всегда, видели дальше. – Не может быть всё настолько красочно.

– Я знаю, Амори. Он был сказочником. Писателем для детей. Но, может, именно в этом его сила – он видел чудо там, где мы видим пыль и лёд.

Ветер спокойствовал, но не исчезал. Он таился где-то в вышине, обтекал склоны, полз по ребристым уступам древней каменной гряды, словно огромный зверь, дышащий холодом в лицо и под капюшон. Казалось, всё вокруг застыло в прозрачной скорлупе старой тишины – той, что бывает только в землях, где ничто живое не смеет говорить вслух. С каждым шагом, с каждым скрипом меховых сапог по жёсткому насту, мороз незаметно, но упорно пробирался глубже. Пробирался под слои ткани, под кожу, в суставы и даже в мысли. Север будто испытывал путников: молча, хищно, безжалостно. Каждый фэрн приближал их к невидимой черте – к тем вратам, за которыми начиналась совсем иная география. Здесь всё было иначе, особенно с приближением к Нараксортраксу.

– Это был… город? – почти прошептал Транг, замедляя шаг.

– Huni ru, fead'shu jbarreaa, Trang.7 – отозвался дарнат мягко, почти ласково, будто разговаривал с ребёнком, задавшим слишком очевидный, но всё же важный вопрос.

– Что?! – вскинулся дварф, выпуская клуб пара. – Этот вопрос был риторичен, и на него не нужно было отвечать, идиот! Дураку ясно, что это был город!

Дарнат, не обидевшись, рассмеялся. Его смех прозвучал, как кристальный звон – не насмешливый, но лёгкий, как ветер в сталактитовых колоннадах. Он обернулся, оглядывая объятые снегом руины. Взгляд его блуждал по обломкам былой гордости: между щербатых лестниц, под колоннами, полуутонувшими в белом ковре, сквозь арки, ведущие в заледеневшую пустоту.

Энлиссарин провёл рукой по воздуху, будто рисуя воображаемые линии и очертания зданий, которых уже нет. Его движения были медленны, почти театральны, но в них читалась память, будто он сам когда-то видел, как над этим местом вились стяги, горели фонари, звучали песни. Но всё это было стёрто временем, снегом и забвением. Теперь белый бархат лежал на остатках каменных зданий, будто укрывал мёртвое тело, чью душу уже давно унесли ветры Северного Столпа.

Снег, чуждый, как сама мысль о вечности, покрыл некогда живую плоть Нараксортракса. Он накрыл её не как смерть, но как тишина – равнодушная, беспристрастная, не ведающая жалости. Тонкие снежные перья ложились на остатки кладки, проникая в трещины, что вели в подземелья, давно забытые даже корнями деревьев. В этом городе, если его всё ещё можно было назвать городом, не осталось ни света, ни тепла, ни звука. Всё казалось вырезанным из ледяного мифа, замершего между страниц старого манускрипта. Здесь не жили. Здесь было лишь место, где когда-то дышали, говорили, воевали, умирали – и всё это давно прошло, осело в белизне, как пепел в снегу.

– Сarrish fu unradi? I’ bareaid du dashhi dunifeari. 8

– Без проблем. – ответил Мрангброн.

Т’Диалиэль кивнул.

– Varatrass… – негромко и почти нараспев произнёс он, вложив в имя вопрос, сдержанную тревогу, и почти… упрёк.

– М-м-м? – отозвался следопыт, не сразу осознав, что вопрос касается его.

Дарнат жестом очертил руины вокруг и затем, аккуратно, как будто боясь потревожить чью-то память, начал спрашивать. Его пальцы танцевали в воздухе, а губы беззвучно шевелились:

– Wzari harrinriridd du dfeash nrindra?9 – прожестикулировал. – Whaea waj fead zarnariridd, arri huari shurii anuy?10

Варатрасс, не сразу найдя ответ, почесал затылок под капюшоном. Он смотрел вперёд, но словно видел сквозь стены, вглубь времён, когда в этих домах ещё играли дети, когда по мощёным улицам катили повозки, а храмовые колокола отзывались эхом в морозном воздухе.

– А-а-а… угу. – ответил следопыт.

Рядом Транг зевнул, оторвав взгляд от нависшего над ним карниза. Энлиссарин вздохнул и, слегка раздражённый, пнул снег – белое облачко взметнулось, рассыпаясь на штаны дварфа.

– Dfad'shu urr?11 – переспросил Транг, недоверчиво прищурив глаз.

– Ksua, dfad'shu urr. Unradi fead. 12

– Ога… – плавно перевёл взгляд на следопыта. – Варатрасс, он это… Спрашивает тебя, когда этот город оставили на произвол снегам?

Следопыт, ощутив тишину и пустоту, обволакивающую их со всех сторон, медленно выдохнул. Слова давались ему с трудом, как будто приходилось переводить не с языка на язык, но с мёртвого времени на живое.

– Когда происходила Миграция Перволюдей, – медленно начал Варатрасс, будто вынимая слова из глубокой памяти, затянутой инеем. – этот город оставили, как и те, что северней него.