По следам Палленальере. Том III. Пяст Перволюдей

Энлиссарин молчал. В его взгляде была чистая инженерная тоска: как люди проломили в горе такую пасть, как вбили кирпич в вечно холодный камень, как удержали эту площадку, к которой они поднимались по лестнице, оставшейся уже ниже? Слишком многое не складывалось в привычную картинку мира.

– Хм-м-м… – Кварнийский тихо задумался, будто подбирал отсутствующий пазл.

– Теперь всё отчасти сходиться. – добавил Джерум.

– Верно… – промолвил Торальд, попутно этому удивляясь, как Таро быстро сообразил. – Теперь всё отчасти и сходиться.

– Всё это всё равно кажется очень странным… – протараторил следопыт.

Варатрасс, смахнув большим пальцем случайную слезу из уголка глаза – ветер ударил в лицо относительно тёплой волной со стороны зелёного „миража“, и глаза ответили сами – вновь смотрел в даль перевала. Тот зелёный рез уже не казался случайностью: в нём было обещание, тревога и зов. Они двинулись дальше, ступни искали надёжную кромку на каждом камне, дыхание выравнивалось, руки ложились на ремни. Суур играл бликами на ребристых гранях, а тишина держала их шаги в ладони, не роняя ни звука попусту.

Перевал остался позади и словно захлопнул за ними каменную дверь. Ландшафт переменился почти внезапно: ветер притих, отступил в складки холмов, а небо стало глубже, нежели над Нараком, как будто кто-то протёр стекло. Древняя дорога положила под ноги ровные плиты, гладкие на ощупь и тёплые на вид, с лёгким налётом тысячелетней пыли, собранной в самые крошечные выбоины. Шаги на такой дороге звучали иначе, упруго и мягко, и этот звук принимался за знак благополучия, хотя разум продолжал держать настороженность.

Несколько десятков тарр остались позади, и мир открылся зеленью. Поля шли волнами, травы в них стояли густо, местами до колена, перемигивались тонкими золотыми метёлками. Цветы не по сезону раскрывались, как будто лето заблудилось и вышло сюда раньше срока: алые чашечки, жёлтые лучики, синие колокольчики, белые звёзды. В воздухе держался лёгкий медовый запах, на таком холод не задерживается в груди, а растворяется, уступая тепло. Это была именно отречённая горами красота: как остров внутри зимы, который позволил себе не знать её законов.

Сани оставили на спуске перевала, бечёвки аккуратно смотали и припрятали под козырёк камня; тянуть их дальше не было смысла. Меха сняли тоже. Плащи приняли на себя роль защиты, и без тяжёлых шуб тело вдруг ощутило гибкость, которой не хватало в последние дни. Варатрасс накинул кольчужно-прошитый плащ – металл звякнул коротко, затем стих – и зашагал свободнее, чувствуя, как воздух наполняет лёгкие иначе: чисто, ярко, почти с привкусом железа и травы. Он глубоко вдохнул, задержал дыхание, словно убеждаясь, что не снится.

Дорога впереди разошлась вилкой. Небольшой холм поднимался равномерно, и каменные плиты, разделяясь, обходили его левее и правее, снова сходясь где-то за спиной возвышенности. Фар’Алион отстал на пару шагов, шёл последним, скользя взглядом по кромкам травы и следам мелких зверей.

«Хм-м-м…» – Варатрасс не удержался от внутреннего звука. В нём было и недоверие, и удовольствие от неожиданной тёплой долины, и тугая, давно привычная осторожность.

Живность попадалась часто. Засеверные бараньи скари31 смотрели издалека, вытягивая шеи и втягивая воздух ноздрями; коричнево-серые пятна их шкур мелькали на фоне зелени. Равнинные кабаны нру32, тёмные, плотные, будто вылепленные из мокрой земли, обнюхивали корни кустов и исчезали за каменными гребнями. Рыжие лисы проскальзывали между трав, словно огоньки. Ни одна тварь не подходила близко: люди пахли чужим, и это чужое все здесь уважали.

– Дорога, развилка, холм… – сказал Торальдус, остановившись у самой вилки.

Он оглянулся через плечо и кивнул, будто сверяясь с чьей-то пометкой на полях.

– Как и говорил Эйстеннерус.

Они встали на распутье вместе, не толкаясь. Юстиан смотрел поверх холма, туда, где из-под зелёного выплывало бело-голубое небо, чистое до прозрачности. Взгляд у него был аккуратный, как у мастера, читающего старый чертёж.

– Он уже был здесь? – Варатрасс спросил негромко, но в словах звякнула тонкая настороженность.

Следопыту не нравилась точность, когда она приходит из ниоткуда. Какой-то зуб в механизме не становился на место.

– Эйстенн Сиренсен? – Торальдус на миг задержал дыхание, словно примеряясь к ответу, и сам задумался. – Навряд ли. Но в любом случае он доподлинно знает, как выглядит это место.

Сантор сделал шаг вперёд, разглядывая левую и правую тропы, как будто трогая их глазами.

– Он, как я понимаю, – архимаг, Варатрасс. – сказал он. – Библиотека Коллегии располагает самой разной информацией. Это является главнейшей ячейкой памяти нашего мира, помимо Библиотеки Авортура и Тимерийской летописной хроники.

– Где, кстати, он? – Валирно’орда легко подхватил линию мысли, но внёс в неё скепсис. – Его, как знающего природу Камня лучше всех нас, в первую очередь должно волновать развитие событий, если тот попадёт не в те руки.

Амори усмехнулась и отбросила локон за ухо. В улыбке было меньше иронии, чем обычно, больше усталости.

– Мирское это дело, землю топтать. – произнесла она, как бы ставя точку, но не грубо.

– Уж что-то поздно ты об этом начал голову тревожить. – сказал сир Равенхей, глядя на Варатрасса открыто. – Это сейчас не имеет значения. Мы практически достигли цели.

– Да, но тем не менее. – отозвался Варатрасс, и слово прозвучало сухо. – С самого начала волшебник шёл бок о бок с тобой, Торальдус Юстиан, а сейчас, когда его помощь не помешала бы, – он не посчитал нужным присутствовать. Его не было в Ильтур вар Саринтене, не так ли?

– Не было. – Юстиан ответил, не оглядываясь. Голос держался ровно. – Но он сделал всё возможное, чтобы мы зашли в поисках Палленальере так далеко.

– Сделал? – Варатрасс фыркнул, но без смеха. – Он спас сира Равенхея из тюремной камеры Кворака, что позволило нам так хорошо начать это приключение, или, быть может, это он с сиром Равенхеем едва не штурмом брал ту проклятую карту, которая мерзопакостно обрывается именно здесь, на Пясте Перволюдей? И да… – он перевёл взгляд на эльфа. – практически какой цели мы достигли, по твоим словам, Антаро?

Антариус промолчал. Плечи его слегка качнулись, как у того, кто уже знал: прежний план привёл в тупик, и это признание придётся проглотить.

– Варатрасс, ты чего взъелся-то? – вмешалась Амори. – Давай-ка остынь.

Следопыт вышел на полшага вперёд и уставился в центр развилки, будто там, в стыке камней, прятался ответ.

– И теперь, Торальдус, нам приходится думать, куда повернуть, да? – сказал он. – Налево, или, может быть, направо? – прожестикулировал. – Или звёзды нам подскажут, где лежит этот Камень? Предназначение ведёт судьбу одного только нэ’элу-товирского33 артефакта, а не нашу.

Лёгкий тёплый ветер прошёл полосой, тронул края плащей и забрал какую-то часть напряжения у тех, кто стоял сзади. Валирно’орда, сам того не замечая, говорил уже о вещах, в которых неделю назад путался бы. Фар’Алион не без лёгкой гордости отметил это про себя.

– Сейчас, глядишь, будет мордобой, Энлисс… – Транг прошептал дарнату почти с удовольствием, шутливо, но с готовностью держать щит.

Энлиссарин пожал плечами и кивнул, признавая возможность.

Обернувшись, Торальдус сделал два неторопливых шага навстречу Валирно’орда, и по тому, как он поставил стопу, как выпрямил спину, сразу стало ясно – король собирается говорить без обходных троп. Ярость, поднявшаяся в нём не вспышкой, а тяжёлой волной, уже искала выход. Он хотел выложить всё, что копилось: от давнего, до сих пор не остывшего обвинения в адрес ловкача, чьими руками была выдернута подпорка из-под Кворака, и с того дня полыхнуло Второе Междуцарствие, до холодной трезвости о том, что присутствие Эйстеннеруса Сиренсена на этом этапе не стало бы панацеей. Архимаг привык смотреть на магию как на отвлечённую силу и сводил её к своим принципам. Их путь не стал бы короче от его шагов.

Транг, стоявший чуть в стороне, по привычке перевёл тяжесть на другую ногу и обернулся, уже примеряясь, не подхватить ли. Но вырываться из строя не пришлось. Джерум фар’Алион, догнав их ровным, упругим шагом, прошёл между дварфом и дарнатом, вклинился меж Торальдом и Варатрассом и, вставая лицом к следопыту, поднял ладонь, как ставят меж двух клинков спокойную дощечку.

– И в чём я, по-твоему, не прав?

– Я этого не говорил.

Воздух под холмом потяжелел от несказанного, но раскалённая нитка спора явно остыла, когда стало ясно, что ни один не шагнёт через другого. Дорога звала вперёд, и она, как любая честная дорога, не терпела пустой брани.

…

– Палленальере поможет найти нам отнюдь не какая-то там карта. – сказал Джерум уже спокойнее, глядя не на лица, а в самую середину развилки, словно там была поставлена точка, с которой удобно отмерять путь.

– А что тогда нам маяком образумится? – спросил сир Равенхей. В голосе у него не было ни насмешки, ни раздражения, лишь требуемая вождём ясность. – Я знаю, что у вас есть план, но вы так и не посвятили нас во все тонкости и детали, Джерум.

– Как и сказал на корабле Адультар, – мы должны найти кеварийские руины.

– Опять? – буркнул Мрангброн одними губами Энлиссарину, с тем самым дварфским недовольством, которое выдаёт в человеке не труса, а прагматика.

Лезть в кеварийский лабиринт ещё раз ему совсем не улыбалось.

– Карта привела нас сюда для этого, – продолжил фариец. – ибо Инженерии Нтарк-Кевари находятся в пределах этих земель.

– Их здесь могут быть десятки, Джерум. – Торальдус не выводил голосом эмоцию, говорил ровно и по делу. – Предлагаете посетить каждые?

Джерум оглянулся через плечо. Убедился, что взгляды короля и следопыта уже не сталкиваются лбами, и отступил на полшага, оставаясь между ними боком, словно удерживая равновесие на узком мосту.

– Если и так, то придётся.

Антариус помрачнел. Мысль эта не нравилась ему не из нежелания идти, а из простой арифметики дороги.

– Мы посетим каждые, пока не найдём необходимые нам.

– Это займёт слишком много времени. – сделал вывод сир Равенхей. Он не спорил ради спора, он считал день за днём, как считают зерно в закромах перед долгой зимой. – Мы не можем так безрассудно и нерационально им распорядиться.

– Нежели это и даст точный ответ, – почесал за ухом Сантор, прикидывая уже не эмоции, а выгоду. – где находится Палленальере – это самое рациональное решение.

– Даст. – отозвался Таро без тени сомнения. – После того, что уже миновало в тех стенах, это покажется мелочью.

Слова его легли просто и тяжело, как мешки на телегу, и ни один из присутствующих не стал спорить дальше. Спор был исчерпан не потому, что всем понравилась перспектива, а потому, что ясность всегда легче, чем неопределённость.

Они стояли в полукруге, и само место будто поджимало к груди ладони, прося молчания. Камни не просто торчали из земли, они росли, как растут вековые корни, прорываясь через толщи времени. На каждом лежал отпечаток чьих-то рук, чьей-то воли, чьей-то давней молитвы. Свет не бил в глаза, он расползался мягким налётом по ребристым граням, задерживался в углублениях рун, растекался по краям, словно тёплое молоко в кромке глиняной чаши.

Трава в центре полукруга была гуще, чем вокруг. Если нагнуться и провести пальцами, чувствовалась пружина живой подпочвы, тёплая и влажная. Пахло мокрой зеленью, нагретым камнем, корой, чуть-чуть пылью старых свитков. Иногда запах менялся, будто кто-то невидимый шевелил воздух. То слышался медовый отлив Нату’ур, то тень железа от Киринфа, то терпкий дымок древних костров Джегги.

Шор смотрел строго. Не глазами, а всей плоскостью. Его руны были на редкость чисты. Линии ровные, уверенные, без дрожи, без излишней витиеватости. В каждом витке чувствовалась мысль, доведённая до конца. Если провести взглядом от начала орнамента к его завершению, внутри становилось тише, как после правильного ответа. Ветер, задевая камень, отзывался лёгким шёпотом, будто кто-то подсказал слово, которого не хватало.

Арх стоял рядом и держал равновесие всему полукругу. Камень у него грубее, глубина реза больше. Нож резчика будто шёл по камню так уверенно, как меч по лезвию врага, и каждый срез сохранял в себе упрямство замысла. Золотистый отблеск вверху не слепил, он собирал луч в тонкую полоску и возвращал его миру, как возвращают долг. Корзина с паслёном стояла, как простая благодарность. Ягоды были будто только что сорваны, кожура матовая, на паре ягод тонкая трещинка, из которой пахло сууровой горечью.

У Нату’ур резьба теснилась цветами. Не было хаоса, но было изобилие. Каждый лепесток просматривался, на краях виднелись едва заметные насечки, словно мастеру хотелось передать даже хрупкость. Чар-дубы на резьбе держали над всем этим тенью-накидкой. Корзинка с корешками и веточками выглядела почти детской, но забота в ней была настоящая. Кто-то пришёл с мыслью дать, а не взять.

Киринф был немногословен. Лицо строгим контуром, молот рядом, без украшений, без лишних завитков. Чаша перед камнем пустая, но пустота её была не нищетой, а ожиданием. На карминовой поверхности засохшая полоска крови, тонкая и тёмная. Её было достаточно, чтобы вспомнить о цене обета. Земля перед чашей чуть влажнее. Кто-то склонялся, кто-то дышал, кто-то шептал.

Джегга дышал тишиной. Лунные диски плавали в плоскости, как два круглых камня в чистой воде. Фигурки людей между ними были не подробны, но узнаваемы. У одних руки подняты, у других сложены на груди, у третьих вытянуты к бокам. Корзина с письмами пахла чернилами, чуть-чуть плесенью, старым деревом. На одном свёртке была крошечная восковая печать, треснувшая по краю. Внутри могло быть всё: исповедь, завещание, простая записка о том, что помнят.

Архри был суров. Знаки угловатые, местами как зарубки, будто не высекались, а выбивались в торопях, когда время жгло под ребром. В этой грубости не было бедности. Была ясность. Корзина с крупой стояла полная. Зёрна чистые, одинаковые, рука, что пересыпала их, очевидно, знала меру. Одной пригоршни хватит для проверки, всей корзины – на сезон.

Нил’э держал на себе эхо битвы. Тонкие линии следов, борозды, наметённые струи. По краю угадывалась кромка щита. Внутренний рисунок не рассказывал сказку, он напоминал: схватка была, и это не декоративный лоск, а память. В корзине лежали наконечники. Их можно было взять и использовать. Они были не для показа.

Варх смотрел водой. Плоскость разрезала изображение пополам, и одна половина отражалась в другой не зеркалом, а смыслом. Рассвет на поверхности был лёгким и далёким. Камешки в корзине были гладкие, обкатанные. Белые впитывали свет, чёрные углубляли тень. Их можно было пересыпать, раскладывать, переводить с одной стороны на другую, как делают судьи, когда взвешивают.

Чем дольше они стояли, тем яснее становилось, что свет у рун не ярче, а плотнее. Он не резал глаз, он накапливался внутри, будто кость становилась полнее, теплее. Уши привыкали к тишине. В этой тишине пульс складывался с невидимым ритмом камней. Кто-то был готов уже коснуться поверхности, кто-то лишь держал на расстоянии ладонь, чувствуя от камня ровное тепло, как от печного кирпича летом.

Холмы, что обрамляли священное место, были округлые, мягкие, хранили на себе древнюю траву. Ни один куст не рос слишком близко. Пространство словно само расчистило себе дыхание. Чуть поодаль струилась узкая нитка воды, то ли ручей, то ли дренаж древней террасы. Вода шла тихо. Мелкий гравий на её дне казался живым. На поверхности иногда проступали крошечные кружки, как от невидимых дождевых точек. Пахло влажной глиной.

Ни один из пришедших не счёл нужным нарушить эту паузу. Речь здесь казалась лишней, как лишней бывает лишняя петля в упряжи. Даже шёпот не просился. Взгляды скользили от знака к знаку, от корзины к корзине. Где-то вдох становился глубже. Где-то пальцы расслаблялись. Где-то поднималось в памяти то, что давно было охладело.

Суур вышел чуть выше, и узкие золотые нити легли вдоль острых граней. Камни словно ответили на этот жест тихим внутренним погоданием. Ветер, пришедший с перевала, не рискнул ворваться в полукруг, он обтёк его по внешним кромкам и ушёл дальше, по склонам. Воздух внутри стал густым, как мёд в сотах, и прозрачным, как стекло. В этой двойственности не было противоречия. В ней было равновесие.

Герои стояли, и каждый стоял по-своему. Торальдус ровно, как стоит человек, который несёт не только себя, но и имя. Варатрасс свободней, но с внутренней собранностью, как стоит следопыт, который привык считать шаги и приметы. Амори мягко, почти незаметно наклонившись вперёд, как прислушиваются к тонкой струне. Сантор сдержанно, взглядом отмечая связи, узоры, равновесия. Джерум спокойно, будто уже видел подобное раньше, но не переставал уважать момент. Транг неуютно, пряча в шутку внутреннее благоговение, хотя и держал подбородок выше обычного. Энлиссарин тихо, с той практической сосредоточенностью, которая свойственна людям, умеющим соединять камень с камнем без лишних слов.

Никто в этот миг не обронил и слова.