Бриллиант

Синопсис

«Дело, осужденного Щуря, с пометкой; для служебного пользования колонии строгого режима УЕ № N/13», прочитал Валентин, откуда стало известно; из чистосердечного признания Петра Петровича Щуря, в котором значилось, что «…вскрыв ларец, алмаза там я не обнаружил, кто-то наверняка до нас его изъял, а символический ларец водрузил на место без содержимого! – и далее на вопрос следователя, почему убили подельника? – Щурь отвечал; что подельник набросился хотел завладеть сокровищем в одиночку: – Я защищался и убил по случайности самообороны!» Бриллиант, который я извлек из внутреннего кармана пиджака, погибшего в башне Щуря, носил всегда с собой вшив кисет с бриллиантом под подкладку моего рабочего пиджака костюма в котором ходил в последствии на работу. Я работал, инженером конструктором Киевского завода, который расположен вблизи исторического и таинственного места, под названием Замковая Гора, случайно попал в открывшейся портал времени во время прогулки по заброшенному старинному кладбищу, расположенному на этой горе и оказался в 1953 году в сентябрь месяц. Панический страх охватил все мое существо; – вернутся в современное время нет никакой возможности. Отчаяние вернуло холодный рассудок, возвращаться в свое родное село в родительский дом? Встреча с бывшими односельчанами на Подольском рынке, помогает мне в этом. Там в своем материнском доме я встречаюсь с самим собой в пятилетнем возрасте, и понимаю, что долго оставаться в доме, в котором прошло детство мне нельзя. С тяжелым сердцем возвращаюсь в Киев к Замковой Горе. В полном отчаянии неожиданно на помощь приходит хранительница портала Лыбедь, легендарная героиня былин о возникновении Киева. Девушка проводит меня через портал времени в современный мир. Повествование ведется от первого лица …

Глава 1. Федось Кузьмович

История начинается с загородного дома. Дом этот принадлежал моей матери, женщине шестидесяти лет. Она жила одна в занимаемой ею комнатке с двумя окнами, а две других были пусты, если не считать мебели. Одна из комнат служила кухней. Там, стояла газовая плита. Старый, покосившейся стол, устланный клеенкой. И добротная русская печь. В печи, когда была жива моя бабушка, готовилась бабушкой вкусные блюда, а теперь, когда бабушки не стало, мать изредка пекла пироги, или тушила, что ни будь в печи на тлеющем жару от сгоревших дров. Жизнь матери была малоинтересной. В тридцать лет она вышла замуж за не любимого человека и, забеременев, развелась. При этом Ольга Андреевна, моя мать, часто слышала от моей бабушки, упреки на этот счет:

«Была бы утопила дитя в нужныку, то й не мучилась бы!»

Я рос тихим замкнутым и застенчивым, пытливыми глазами, смотрящими на мир добрым приветливым взглядом. Друзей у меня не было. Целыми днями я пропадал на колхозной пасеке, которая находилась напротив нашего дома, где жил и водил дружбу с дьячком сельской церкви, который работал одновременно пасечником и отличался мягким добрым характером. Пасечник часто рассказывал о разных далеких странах, о тропиках и таинственных островах, и о пиратах, и ни слова не говорил о Боге. А мне было любопытно и интересно, хотелось узнать, почему же он такой, не похожий на других сельских жителей, особенно, в роли пасечника на колхозной пасеке совсем не похож на набожного дьячка, все же добросовестно всегда служил в церкви свою церковную службу в сопровождении хора певчих старушек, читал проповеди по поручению священника. Это любопытство и побудило меня, однажды спросить об этом:

– Федось Кузьмич, – так пасечника звали, – скажите, пожалуйста, почему вы работаете в церкви?

– Сынок, я уже стар, и мне нужно чем-то заниматься. – уклончиво отвечал старик.

– А моя бабушка говорит, что вы святой человек?

– Да, для бабушки я может и святой, а для тебя самый обыкновенный. Ну, да, впрочем, когда ты немного подрастешь, я тебе скажу, почему служу в церкви. А сейчас расти. – И с этими словами он отрезал кусок сочных сот из ровных шестигранных окошек, которых, сочился мед. Ставил большую тяжелую медную кружку с прохладной родниковой водой, и я принимался с аппетитом откусывать медовые ломтики сот жевать во рту, добывая из восковых пчелиных кладовочок сладкий и вкусный мед, и запивал водой из медной кружки. Школьные каникулы. Я, уже перешел в шестой класс, и, как всегда, проводил время со своим единственным другом Федосем Кузьмичом, здорово постаревшим. В домике для зимовки ульев, сидел на табурете седой пасечник. Его морщинистое лицо говорило о преклонных годах. Рядом стоял с ним уже школьник шестого класса в моем лице. У меня от рождения был прямой нос, черные волосы, темные брови и серые любопытные глаза, внимательно смотрели на Федося Кузьмича.

– Я стар уже. Проклятый ревматизм и сахарная болезнь, вконец измучили меня. Я чувствую, что скоро умру.

– Что Вы Федор Кузьмич, нельзя так говорить. Мне бабушка сказала, что Вы еще не старый. Что Вам всего шестьдесят семь лет.

– Нет, сынок, уже скоро конец. Я уже не пою в церкви. И с трудом хожу на работу. Ну, да ладно об этом. Хочу открыть тебе свою тайну, которая заставила меня петь в церковном хоре. Слушай Валик внимательно и запоминай. Это случилось еще до революции. Я учился в Киевской духовной семинарии и за вольнодумство был исключен с последнего курса. Без средств, голодный, без куска хлеба я уехал в Одессу с целью наняться на какое-нибудь судно. В Одессе мне повезло. Я был зачислен на рыбачий барк «Святой Владимир». Команда судна состояла из разного люда сомнительной репутации, но капитан не очень интересовался прошлым подчиненных и набрал быстро команду на свой выигранный в карты барк. И как только людей стало достаточно, судно вышло в море. Выдался ясный день. Крик чаек да всплески воды о борта, вот и все, пожалуй, голоса мирного моря. Капитан, отплыв на десять миль от порта приказал сбросить сети. Сети расставили. Все трудились не покладая рук, помня о том, что удача принесет сытую еду и одежду, и теплый кров на берегу, о котором мечтал каждый из нас. Спустя несколько часов, стали поднимать старые сети на барк. Сети шли тяжело и медленно. По всему чувствовалась богатая удача. Но, каково было наше разочарование, когда вместо рыбы показались, какие-то покрыты ракушечником, бревна. Капитан выругался и приказал поднять сети, отремонтировать и немедленно сбросить снова, и добавил:

«Без улова не вернемся, шаланды вам в рыло!». Когда подняли сети и вывалили на палубу содержимое, я заметил в куче хлама и ила, горлышко, заплывшей грязью бутылки. Никто не заметил ее. Все были заняты сетями. Не заметно от команды я взял бутылку спрятал за пазуху. Уже в двенадцатом часу ночи сети потащили во второй раз. Тяжелый серебристый шар полных рыбой сетей, вывалился на палубу. Улова хватило на всех. Я, наконец, смог купить себе рыбацкую одежду, выходные брюки. А капитан купил новые хорошие сети. Уже на берегу, убедившись, что нет никого по близости я открыл бутылку. Там с почерневшей от времени бумаги, смотрел еле различимый женский портрет. А на другой стороне был изображен план какой-то церкви с плохо различимой надписью на славянском языке. Все же в каюте, под свет свечи, я различил надпись. Там значилось: «Храм сей Божий, заложен лета тысяча семисотого года в честь избранницы моей жены и матери детей моих Елены». Граф Пичугов Сергей Данилович обладатель алмазного рудника в земле Якутской. И еще следовала приписка: «В месте, указанном крестом, покоится на вечные времена алмаз «Елена» величиною с грецкий орех помещен в день основания храма Божьего».

– А, где находиться этот храм? – спросил Валик.

– Я и сам не знал долгое время. Много времени я потратил на поиски. И вот остановился на нашей церкви. Графом Пичуговым, инженером строителем и обладателем алмазных копей, дарованных ему царем, за хорошую работу, было построено по его же проекту около ста церквей. В которой из них спрятан алмаз я и пытался выяснить, и только здесь на семидесятой церкви мне удалось увидеть символический крестик, изображенный точно, таким как на чертеже. Но богатства мне уже были не к чему, поэтому я и остался жить здесь и служить церковным дьячком. Заявлять властям мне не хотелось, не хотелось расставаться со своей когда-то бывшей такой заманчивой целью, вдруг разбогатеть. – Федось Кузьмович, задумчиво посмотрел в окно, затем сказал со вздохом, – Ну вот и все. А вот и этот портрет жены инженера, и чертеж. – Старик, кряхтя достал из металлического ящика сверток завернутый в тряпицу. Развернул и расправил женский портрет, изображенный масляными красками. Необычайно красивое лицо с большими зелеными глазами и золотистыми кудрями, ниспадающими до плеч, так удачно обрамлявших правильный овал лица.

– Смотри сюда! – указывая пальцем на еле различимый крест на плане церкви, сказал Федось Кузьмович, – Вот это место. Крест указывает на фундамент, он выложен на стене при входе в церковь из другого сорта кирпича еле различимого по цвету от основной кладки. А стрелка, нарисованная синей краской, указывает вниз.

– Да, вижу.

– Ты возьми этот план. А, алмаз пускай станет твоим, когда я умру. А пока не говори никому о его существовании.

– Хорошо, это будет нашей с вами тайной! – взволнованно ответил.

Прошло время. Я, Колесников Валентин Альбертович, окончив школу уехал на учебу в другой город. А матери оставил старинный портрет женщины, вставленный в рамку и прикреплен на стену в моей комнате, где все это время жил. Перед отъездом, зашел проститься со своим старым другом Федосем Кузьмовичем. Старик был уже совсем слаб, лежал в кровати у себя в доме, состоящем из одной единственной комнаты, она же и кухня, и спальня с печкой. Возле печки постоянно копошилась крохотная старушонка, жена Федося Кузьмовича, Елизавета Петровна. Под потолком комнаты по всему ее периметру в два ряда висели красивые иконы, изображавшие разных святых и эпизоды с их святой жизни.

– Здравствуйте. – Поздоровался, – Как Ваше здоровье? Как здоровье Федося Кузьмовича? – спросил, сказал обращаясь к Елизавете Петровне.

– Здравствуй, милый, – ответила старушонка, – проходи, присаживайся вот! – засуетилась она, подавая табурет гостю.

– Спасибо, спасибо Елизавета Петровна, я поближе к Федосю Кузьмовичу.

Взяв табурет из рук Елизаветы Петровны, присел около кровати лежащего, тихо поздоровался.

– Здравствуйте, вот решил вас навестить, и попрощаться.

– Елизавета, кто это пришел, что-то не могу никак припомнить? Да дай же мне поскорее очки?

Старушка подала очки. Больной торопливо надел их и уже осмысленным голосом продолжал.

– Да, как летит время? Ты ведь совсем маленький был, сынок. А сейчас вот какой, да- а- а! – пропел он шепотом.

– Уезжаю я Федось Кузьмович. На долго уезжаю учиться в город.

– Да, да! Учиться это хорошо. И, куда поступил?

– В институт. Вот остается теперь одна мама.

– Ну что ж, сынок, счастливо тебе. Вспоминай о нас и пиши, а то без тебя нам одиноко живется. Ты нам, как сын. – При этом глаза старика увлажнились.

Поговорив еще немного о разном, попрощавшись, я ушел поздно вечером, а утром поезд умчал меня в другой город, далеко от дома, от детства, от матери и друга Федося Кузьмовича. Пасечник умер осенью на восьмидесятом году жизни.

Я, студент третьего курса Уфимсккого авиационного института, имени Серьго Орджоникидзе, слушал лекцию по высшей математике, когда прямо с лекции меня вызвал почтальон, принесший срочную телеграмму от матери, сообщавшей о смерти друга. О старинном портрете, я почти не вспоминал, и совсем позабыл о существовании старинного портрета неизвестного художника. И только лишь телеграмма напомнила мне о сокровище. Матери я не сообщил о тайне, которую хранил портрет, да мать и не спрашивала ни о портрете, ни о том чье это изображение на стенке в комнате сына. Теперь я стал полноправным обладателем сокровища. Рой мыслей носились в моей голове. Мне часто думалось, как поступить? Заявить о существовании алмаза властям немедленно, или подождать? И раздумывая, решил подождать до каникул, а летом, когда приеду домой, вот тогда и открою тайну старинного портрета. Дом моей матери Ольги Андреевны приглянулся учителю пения местной школы. Он несколько раз приходил и упрашивал мою мать пустить его на квартиру. Но мама, помня наказ сына, никого не пускать на квартиру, твердо стояла на своем. Всякий раз отказывая. Однажды в воскресенье Петр Петрович, так звали учителя пения, пришел в четвертый раз в наш дом. Из рассказов моей матери; сел на кухне за стол и голосом полным мольбы сказал:

«Меня хотят на ней женить. – То есть, на дочери квартиросъемщика, капризной и некрасивой девушке. – Вы женщина мудрая, и должны меня понять. Если Вы меня не пустите я все равно не уйду отсюда!» В ультимативной форме заявил учитель пения. С этими словами он еще поудобнее уселся на табурете и с уверенным в своих силах взглядом принялся буравить мою бедную мать. И мама не выдержала, сдалась, ответив:

«Только до лета. А приедет мой сын на каникулы вы уйдете?!»

«Хорошо, спасибо Вам большое!» – сказал радостно учитель, подумав; «Ну с ним-то я уж улажу». Вещи Петро Петрович перенес вмиг в мою комнату. И учитель пения стал жить в нашем доме, при этом пользуясь всем, и газом, и светом, и продуктами питания, платя за квартиру всего-то пятнадцать рублей в месяц. Обжившись немного, Петр Петрович, купил у заведующего сельским клубом за сто рублей старое пианино и притащил в дом, установив его перед старинным портретом. Импровизируя по вечерам романсы и песни, он не замечал сам, как взглядом ловил черты лица, изображенного на портрете. Однажды он, как обычно сел играть. Играл «Лунную сонату» Бетховена. Мелодия завладела им с такой силой, что, забыв все на свете он слился, как бы со звуками, мелодии и играл, заколдованно глядя на старинный портрет. Осознавая то, что он играет для себя и в то же время, как бы для постореннего человека. Да, да, для нее. Он играл для женщины давно ушедшей. Для женщины прошлого времени. Глаза ее, как живые смотрели с седой древности, приковывая к себе все внимание учителя. Так продолжалось до тех пор, пока он не понял, что уже не играет. Холодный пот испариной выступил на его лице, спине. Мелкая дрожь заставила очнуться. Он ощутил невероятно жуткий страх. Как будто увидел перед собой призрак, шествующий во главе погребальной процессии.

– Петро Петрович, идите кушать. – Нарушила гробовое молчание Ольга Андреевна. Вздрогнув от оцепенения и придя в себя, учитель поднялся и сел за стол.

– Скажите, Ольга Андреевна, что это у Вас за старинный портрет, там, в комнате на стенке висит?

– Это Валик принес от покойного Федося Кузьмовича, сказал, что это подлинник неизвестного художника конца семнадцатого века.

– Да, уникальная вещь, особенно глаза. Прошли века, а она, как живая смотрит на нас.

– Валик еще сказал, что Федось Кузьмович прочистил масляные краски портрета спиртовым специальным раствором, смыв пылевой налет времени, и что портрет засиял новизной.

Поблагодарив Ольгу Андреевну, Петро Петрович уединился в комнате и стал рассматривать внимательно, изучая портрет, заинтересованный старинным портретом неизвестного художника. Затем встал на стул. Снял со стены рамку с портретом и принялся вынимать картонную заставку. Когда заставка была извлечена, взгляд уловил старинную надпись на обратной стороне, разобрать, которую, он не смог. План церкви привлек его внимание:

«Да это, очевидно, какой-то древний документ, или семейная реликвия. Надпись во что бы то ни стало нужно разобрать, тем более такой старинной работы. Да ему цены нет?» – догадкой мелькнула мысль.

В эту ночь Петро Петрович спал плохо. Ворочался с боку на бок. Уснул только под утро. А утром, сославшись на школьные дела, сказал директору школы, что уедет в город и будет только завтра… Знакомый художник, увлекающийся старинными рукописями без труда, прочел надпись:

– Послушай Петро, а случайно это не ваша церковь здесь изображена?

– Да, Сергей, так оно и есть. Это наша церковь.

– Кто знает об этом портрете?

– Три человека. Ты, я и Валентин, сын женщины, у которой я снимаю комнату. Но не волнуйся, он появится только летом на каникулах.

– А мать ничего не заподозрит?

– Сегодня нет. Перед отъездом я запер комнату. Она сегодня туда не войдет.

– Я перерисую план. А портрет такой же точно я сделаю, и ты повесишь на место этого портрета.

– А этот? – спросил учитель.

– А этот захватим с собой в Штаты.

– Ну, кажется все в порядке. Мы самостоятельные люди. Капитал поделим поровну. Процент дадим дипломату за паспорт и доставку нас за рубеж.

– Хорошо. Идет. Теперь, как будем добывать клад? – спросил художник. – Зимой в церкви службы нет. Мы проникнем ночью в храм Божий и откопаем сокровище.

– Когда начнем? – спросил художник.

– Да хоть завтра ночью.

– Тогда за дело. – С этими словами художник принялся за работу над копией портрета. А учитель уехал в отель к дипломату улаживать дела по отъезду за границу.

Вечером, Петр Петрович был уже в мастерского художника.

– Все в порядке. За десять тысяч долларов обещал сделать два иностранных паспорта с дипломатическими визами в Соединенные Штаты.

На следующее утро учитель был уже в доме Ольги Андреевны. В комнате тщательно, закрыв за собою дверь, он вставил подделку в рамку и повесил на месте портрета.

– Да, чистая работа. – Проговорил он вслух. Портрет нельзя было отличить от подлинника, так мастерски была нарисована подделка, и это радовало учителя, что не сразу сможет определить подмену Валентин. И Петро Петрович, собрав школьные тетради, взял толстую нотную тетрадь под мышку, и ушел в школу. А уже вечером, художник прибыл к учителю. Ночью, когда Ольга Андреевна уже спала, около 23-30, они вышли из дома и направились к церкви. Темными призраками, купола церкви, выделяющиеся на фоне звездного неба, указывали место церкви. Ключ бесшумно вошел в скважину массивной двери, и повернутый два раза проворной рукой учителя, открыл замок. Дверь медленно открылась под натиском вороватых посетителей. Подсвечивая фонариками, учитель и художник принялись за работу. Немые свидетели святых глядели на возню этих двоих прихожан, нарушивших в столь поздний час их покой. Копали долго, до четырех часов утра. В церкви было холодно. Пар, исходивший от дыхания людей, обозначал путь луча фонарика. Свет падал на дно ямы, от этого яма казалась бесконечно глубокой. От интенсивной работы, становилось жарко, и друзья сняли теплые кожаные куртки на меху, и продолжали по очереди копать, часто сменяя, друг друга. Почва была твердой и глинистой, работа продвигалась медленно, а фундамент все уходил в глубину земли. По меркам на глаз прокопали с метра два в глубину, еще необходимо прорыть с пол метра, так как в плане указывалась точная глубина, потом под фундаментом, была сложена специальная ниша, где был алмаз. Из ямы послышался голос Сергея:

– Петро, уже конец фундамента.

– Давай скорей, нам нужно еще успеть забросать яму.

Углубившись ниже фундамента, сантиметров на двадцать, Сергей лихорадочно стал подкапываться под свод, предвкушая удачу. Неожиданно послышался скрежет лопаты о металл.

– Есть! – простонал из ямы голос художника.

Петро Петрович посветил фонариком, в то место где подрыт фундамент. Сергей, интенсивно лопатой, расширял подкоп.

– Нащупал вот, вот, сейчас еще чуть, чуть. Пошел! А, черт, надо еще подкопать, очень тяжелый ящик.

Кряхтя, он, наконец, подал учителю, дрожащими руками, покрывшийся зеленью старинный ларец, облепленный со всех сторон глиной. Учитель, плохо скрывая волнение, схватил свою лопату и со всего размаха ударил ею по голове художника. Раздался хруст проломленной кости черепа. Тело художника обмякло и свалилось на дно ямы. Учитель, дрожа всем телом, принялся лихорадочно забрасывать яму лопатой. Когда все было кончено, часы показывали пять часов поутру. Спрятав лопату в углу ниши, которую Петро Петрович обнаружил в стене церкви, выскользнул тенью наружу. Незаметно от Ольги Андреевны, которая крепко спала, он прошел в свою комнату и там в предутренних сумерках вскрыл топориком ларец. ослепительным блеском, даже в тусклом предутреннем свете сверкнул крупный округлой формы алмаз на минуту приковав своим блеском убийцу к себе. Когда рассвело к восьми часам утра, учитель ушел на занятия в школу. Только Ольга Андреевна заметила странную бледность на его лице и покрасневшие усталые глаза.

– Вы не больны? – спросила она, когда Петро Петрович вышел из своей комнаты.

– Нет, нет. Я здоров, спасибо Вам за завтрак.

– А где же Ваш друг?

– Да уехал вчера поздно ночью, сказал, что девушка его там ждет.

– Ну, это дело молодое. – С пониманием ответила Ольга Андреевна.

В школе, Петро Петрович попросил отпуск за свой счет, сославшись на плохое самочувствие. Директор школы не особенно противился этому отпуску, решив, что учителя пения с успехом может заменить учитель физкультуры. Получив отпуск, он быстро вернулся со школы. Ольге Андреевне сказал, что едет подлечиться. Попрощался с ней, уплатил деньги за месяц проживания на перед и, собрав вещи, ушел. Прошло два месяца. Учитель не давал о себе знать. Директор школы вынужден был заявить правоохранительные органы о странном исчезновении учителя пения. Государственный розыск не дал результата. Пропавшего учителя не нашли. Валентин получил письмо от матери в период весенней сессии. Мать писала, что Петр Петрович исчез и о том, что он интересовался старинным портретом и что портрет, как висел, так и висит на месте. Мать писала еще, что следователь, который занимался исчезновением учителя, сказал, что портрет никакой ценности не представляет, что это скорей всего плохо сработанная копия, состаренная искусственным путем, что очевидно подлинник забрал с собой пропавший. Я мгновенно догадался обо всем. Попросив отложить сессию у декана факультета, вылетел домой. В кабинете дознавателя рассказал следователю о тайне портрета. Нарисовал план церковного тайника и место предполагаемого клада. После проверки данных было найдено место преступления. Допросы знакомых художника помогли установить его связи с дипломатом и то, что не робким гостем в их компании был учитель пения. Собрав все данные, органы государственной безопасности сделали заявление в Интерпол об опасном преступнике, похитившем исторические ценности и скрывающимся сейчас за рубежом. Вскоре Петро Петрович был задержан в Чикаго и выдан властями Соединенных Штатов. Предстал перед судом справедливости. Алмаз так и не был найден. Преступник сказал, что при переходе Польской границы, он испугался досмотра пограничников и сбросил алмаз в реку… Петра Петровича я неожиданно встретил в колонии строгого режима УЕ № N, где учитель отбывал 15 летний срок наказания, как имеющий гражданство СССР, поэтому из США его депортировали сразу же, получив запрос от Интерпола. Я случайно столкнулся с ним, так как работал старшим инженером-технологом производства в технологическом отделе колонии по распределению после окончания Уфимского авиационного института. В колонии Петро Петрович развил свою музыкальную самодеятельность, участвуя в свободное от работы время. Нам вольнонаемным запрещалось общаться с осужденными отбывающими наказание, но в производственных целях приходилось решать с ним производственные вопросы. И в эти минуты он рассказал мне однажды:

– Ты, что Валентин Альбертович поверил в то, что я выбросил алмаз? Конечно я его не выбросил, он полежит в Штатах в условленном месте, и когда я освобожусь, даст Бог к тому времени развалится Великий и Могучий СССР, и будет больше свободы, жаль, что на таможне забрали портрет, они думали, что я везу только его? Про алмаз никто ничего не знал тогда, так что мне есть с чем оставаться на свободе и затем легализоваться в Америке.

Я, слушая учителя, не знал еще, что Петро Петрович сочиняет эту историю, доверчивому слушателю, и поверив в его рассказ, ответил:

– И ты думаешь, что в США будет все хорошо и уютно? Я вот считаю, что их национальная валюта обезценится, и Штаты ждут не лучшие времена. Расцвет наступит у нас, поверь мне?

В цех гальваники я больше не заходил, куда спровадили Петра Петровича, когда узнали о его осквернении Божьего Храма. Его судьба мне неизвестна, после того как я с Ильей Колыбановым добровольцами ушли служить в Советскую Армию. Но это уже другая история, и не такая, как рассказывал заключенный Щурь Петро Петрович, мне, читайте по тексту ниже …

Глава 2. Диверсанты

Поздней ночью, лесной просекой по дороге из стороны поселка Шпитьки идет высокого роста мужчина. Места эти видно ему не знакомы, или полузабытые. Он часто останавливается, осматривается по сторонам, и снова идет ускоренными торопливыми шагами. Неожиданный порыв ветра над верхушками деревьев заставляет заговорить лес приглушенным шепотом. Но ветру вдавалось этого мало, и он засвистел, прячась в иглах сосен. Мужчина остановился, прислушался к порывам ветра, натянув на голову капюшон плащ-палатки он свернул на чуть приметную в лесной чащобе тропинку. Петляя среди вековых сосен, тропинка ведет до хутора Лесное, сокращая путь почти в два раза и подходит до населенного пункта со стороны отдаленной от дороги к дому лесника Митрофанова. В народе прозвали тропу «Волчья», любимое место лесного зверя, нередко подкрадывающегося с приходом темноты к ближайшим оградам хозяйских дворов. Подойдя к тонкой проволочной ограды, мужчина рукой нагнул к земле проволоку и вошел на Митрофанов огород. Около самого окна дома мужчина остановился прислушался. В соседнем дворе заливаясь брехала собака. Встревоженные диким лаем ей вторили на дальних улицах хутора дворовые псы. Внезапно лай пса стих, из-за забора послышался голос соседа усмиряющего пса. Скоро все стихло, только отдаленные дворовые собаки перекликались меж собой отголосками встревоженной тишины. Постояв немного мужчина постучал в окно. В доме не было признаков движения. Тогда пришелец постучал снова. Свет вспыхнул, осветив на мгновение чисто выбритое зажмуренное лицо и оскал белых крепких зубов из-за поднятых тонких губ…