Бриллиант

Глава 3. Учитель пения

Федось Кузьмович умер в октябре месяце на восьмидесятом году жизни. Я слушал лекцию по высшей математике, когда прямо с лекции меня вызвал почтальон и вручил под роспись срочную телеграмму от матери. Телеграмма напомнила мне о добром, и отзывчивом друге пасечнике, и о портрете, содержащем план хранения клада, который всецело теперь принадлежал мне. Я почти не вспоминал о портрете и забыл о его существовании, матери я ничего не сказал о ценности женского портрета. Мысли сменяя одна одну хаотично неслись в мозгу; «Как лучше, как поступить? – вспомнилась оценка клада Федосем Кузьмовичем, – клад он оценивал в тридцать миллионов долларов» Владея таким кладом накладывало на меня, молодого человека, огромную ответственность:

«Что-же делать, заявить сейчас? Достанут без него! Заявить летом, да, конечно летом, когда приеду на каникулы, тогда я смогу увидеть все своими глазами!» И решив ждать, за заботами учебы, за учебниками и расчетами время медленно плыло, отвлекая от мыслей о доме. А дом уже давно привернул внимание учителя пения. Несколько раз приходил он к Ольге Андреевной, моей матери, уговаривая ее пустить на квартиру. Но женщина, помня наказ сына, твердо стояла на своем, все время отказывая. Однажды в воскресенье Петро Петрович Щурь пришел в четвертый раз, сел на кухне за стол и голосом наигранного отчаяния сказал: – Ольга Андреевна, меня хотят женить на ней! – то есть на дочери квартиросдатчика, капризной и некрасивой девушке, – Вы женщина и должны меня понять. Если вы меня не пустите я все равно не уйду отсюда!

С этими словами он еще сильнее уселся на стуле и с уверенным в своей силе взглядом стал сверлить бедную женщину. И мама Валентине не выдержала сдалась и сказала:

– Только до лета, а летом, когда приедет мой сын на каникулы.

– Добро, спасибо вам большое! – про себя подумал; «Ну с ним я договорюсь!»

Вещи в одно мгновение были перемещены в комнату Валентина, и Петр Петрович стал временным квартирантом. Прожив некоторое время, он купил у заведующего клубом за 100 рублей расстроенное пианино, на школьной ручной тележке, со школьниками, которые помогли ему в транспортировке музыкального инструмента, доставил пианино в дом Ольги Андреевны, и под старинным портретом установил. Обладая идеальным музыкальным слухом, настроил инструмент, провозившись с ним несколько вечеров и в дальнейшем, импровизируя пьесы и романсы, не замечая, того, что его взгляд ловит черты женского лица, изображенного на портрете. Однажды он, как всегда учитель пения сел играть «Лунную сонату» Бетховена. Мелодия овладела им с такой силой, что, забыв все на свете он играл и играл, в магнетизме магии звучания мелодии, заколдовано смотрел на старинный портрет, ощущая магическую силу глаз женщины, смотрящей на него с картины. И ощущение усиливалось с игрою все сильнее и сильнее как будто он играет для нее, для женщины с ушедшей эпохи, для красавицы из прошлого времени. Глаза ее, как живые смотрели с седой древности приковывая к себе все естество учителя. Так продолжалось до того времени пока Петро не понял, что он уже не играет. Холодный пот испариной укрыл его лицо и спину. Мелкая дрожь заставила его спохватиться, он ощущал невероятный страх, словно увидел перед собой приведение, шедшее во главе погребальной процессии. В его голове промелькнули картины тех страшных минут гибели его отца. В тот вечер отец разбудил его поздно ночью; «Вставай Петр, пойдем по зерно». Он нехотя поднялся надел одежду, и не спрашивая ни о чем поплелся за отцом. Скоро они подъехали на возе до крытой соломою засеки. Отец открыл замок и открыл дверь в засеку, где хранилось колхозное зерно. Потом скомандовал; «Ану давай мешки, быстрее!» Петро сбросил с воза мешки отцу и отец спеша исчез в темени засеки. Отец спешно наполнял мешки зерном под светом керосиновой лампы. Петро помнил, что они успели погрузить один мешок зерна, отец пошел набирать в еще один мешок зерна, когда послышались быстрые шаги и пистолетные выстрелы. Петро, как ошпаренный соскочил с воза и вбежал в засеки. Около отца стоял на коленях Иван Очколяс и осматривал бездыханное залитое кровью тело. Петро не раздумывая, схватил с напольных весов гирю и со всего размаха ударил Очколяса по голове. Два тела лежали на зерне, еще текла кровь, плескала ручьями с ран красным покрывалом устилала золотистые зерна хлеба. Петро, утирая слезы, и всхлипывая, теряя рассудок лихорадочно обливая керосином зерно и трупы. Потом разбил лампу и поджог засеку. Он вспоминал, как очутился в лесах Западной Украины, как попал до Бендеровцев. Как потом убежал за границу, как учился в диверсионной школе. И вот уже девятый год живет в своем родном селе под чужим именем, под страхом мщения:

«Бежать, бежать ото всех за границу», – неслось в его голове, но, когда, каждый раз узнавал знакомые с детства места; тропинки, пруды, широкие поля, и луга, заталкивал навязчивую мысль в темные закоулки души, стараясь не поддаваться ее назойливому нашептыванию.

– Петро Петровичу, что вы там так тихо сидите? – спросила Ольга Андреевна, – Я вам тут еду поставила, идите покушайте.

Щурь вздрогнул, его помутнелые глаза посветлели. Достав с кармана носовой платок, он смахнул с лица холодный пот, и придя в себя, поднялся и сел за обеденный стол. Петро Петрович стал молча есть борщ. Когда тарелка опустела он спросил:

– Ольга Андреевна, скажите, что это у вас за старинный портрет?

– Э-э, это сын принес от покойного Федося Кузьмовича, и сказал, что это оригинал неизвестного художника семнадцатого века.

– Да, да! Это неимоверно интересно, Ольга Андреевна, особенно глаза, прошли века, а она как живая красавица, смотрит на нас!

Поблагодарив хозяйку, учитель остался один в комнате сына Ольги Андреевны и принялся с новой заинтересованностью рассматривать портрет. Но любоваться портретом наскучило ему, и он решил обсмотреть бесценную работу неизвестного художника древности более тщательно. Став на стул, снял с гвоздя рамку с портретом. С обратной стороны аккуратно вынул гвоздики с рамки и снял фанерную заставку. Взгляд на обратной стороне портрета различил надпись славянской буквицей. Прочитать и перевести он не мог, но план церкви привлек внимание. «Так это-же, пожалуй, какой-то старинный документ, либо старинная семейная реликвия, надпись необходимо обязательно разобрать, тем более такой старины?» Этой ночью, Петро Петрович спал плохо. Вертелся с бока на бок и уснул только где-то под утро. А утром сославшись на школьные дела, сказал директору школы, что едет в город и будет только завтра. Знакомый художник без особого труда прочел надпись, но понять с трех прочитанных слов ничего не смог. Но Щурь, имея опыт шпионской деятельности и знания в этом направлении понял, что речь идет о бриллианте величиной с грецкий орех.

– Послушай Петро Петрович, а случайно это не ваша Церьков здесь изображена?

– Да Серж, да так и есть, и речь тут идется…, – на мгновение Щурь задумался; «говорить ему про клад или нет?» Эта мысль пронеслась в его мозгу мгновенно, и он понял, что добыть драгоценность одному ему не под силу…, – речь тут идет про бриллиант величиной с грецкий орех.

– А, кто знает об этом, кроме тебя Петр?

– Трое, ты, я и Валентин.

– Кто такой Валентин?

– Сын хозяйки, но можешь не волноваться он появится только летом на каникулах.

– А матерь его ничего не заподозрит?

– Сегодня нет, перед отъездом я закрыл комнату, она сегодня не войдет.

– Так значит, я сделаю точно такой же портрет?

– А этот? – спросил Петр.

– Ха, ты, что-же решил?! – восторженно спросил Сергей.

– Да с таким капиталом нам можно соваться хоть к черту в зубы! – поспешно ответил Щурь, – Ну хорошо, согласен, капитал поделим, ну пускай, кое какой процент дадим дипломату за иностранный паспорт и доставку нас за рубеж.

– Как будем добывать клад? – по-деловому спросил художник.

– Зимой в Церкви не ведется служба, мы проникаем в внутрь ночью в храм и откапываем клад.

– Когда начнем?

– Ха, так это можно даже завтра!

– Тогда за дело, – с этими словами художник стал за работу над копией портрета.

А учитель, подгоняемый легким заработком, поехал до условного дипломата по заграничные паспорта. Он взволновано ходил по набережной Днепра, сидел в ресторане. Мысли переплетаясь в голове рисовали невероятные картины богатства; «Наконец я покончу с диверсионной работой. Капитал даст возможность послать к черту всех моих шефов разведки, и я буду жить спокойно где-то на побережье! Ха-ха-ха, как просто!» Вечером, Щурь был уже в мастерской художника. Молодой человек стоял у мольберта старательно выводил красками копию, Щурь подошел к нему, и стал сравнивать его работу с оригиналом, но копия была с очень яркими красками и смотрелась как-то вызывающе ново. Но, чтобы не прерывать работу над копией, Щурь сказал:

– Все в порядке, за десять тысяч долларов дипломат сделает два зарубежные паспорта.

– Очень хорошо, – оторвавшись от мольберта, Сергей взглянул на Петра, – ну, что скажешь о работе?

– Подделку видно сразу не вооруженным взглядом, так не годится! – забраковал учитель.

– Это делается по установленной технологии старения, я покажу тебе прямо сейчас, а потом спрошу отличить от оригинала, ну как пари? – смеясь весело сказал художник. После технических манипуляций так и вышло, как сказал художник. После тщательного обсуждения операции по добыче клада, Щурь, переночевал в художника, и рано утром, забрал портреты и попрощался. Он первым утренним автобусом приехал в дом Ольги Андреевны с двумя портретами, которые невозможно было отличить от оригинала. Тщательно закрыв дверь комнаты, он вставил на место оригинала копию портрета и повесил на место. С восхищением посмотрел на портрет работы Сергея:

– Да, чистая работа, – сказал удовлетворенно в голос, собрал школьные тетрадки с нотами ушел в школу. Вечером художник был уже у Щуря. Ночью в 23:30 они вышли из дома и направились к церкви. Громадиной строения Церковь выделялась куполами на фоне морозного звездного неба. Ключ, заранее изготовил по слепку Щурь, бесшумно вошел в скважину массивных дверей и повернулся два раза. Дверь медленно отворились впустили две фигуры людей. Просвечивая фонариками учитель и художник взялись за работу. Немые свидетели святых мрачно смотрели с икон на возню этих двух ночных прихожан, которые нарушили так беззаботно святое их пристанище в этот поздний час ночи. Копали по очереди до четырех часов утра. В Церкви было холодно. Пар от дыхания в лучах фонарика отображал путь свечения. Свет падал на дно выкопанной ямы, которая казалась бесконечно глубокой от интенсивной работы, однако на самом деле было выкопано только два метра. Еще до заповедной цели оставалось пол метра, потом под фундамент с пол метра к кладу.

– Петро уже конец фундамента!

– Давай быстрее, нам надо еще забросать яму.

Углубившись ниже фундамента на сантиметрах двадцать, художник лихорадочно стал покапывать под свод, ощущая быструю удачу. Лопата скоро издала металлический стук., потом послышался скрежет о металл.

– Есть! – простонал художник, и стал трясущими руками разгребать землю, стараясь достать до заповедной шкатулки, – Вот, вот, сейчас еще, чуть, чуть, пошел! А, черт, надо еще подрыть очень тяжелый ящик.

Подкопал еще немного, покряхтев он наконец подал трясущими руками укрытую зеленным налетом стародавнюю шкатулку. Щурь плохо скрывая волнение взял с рук шкатулку, поставил на землю.

– Подай быстрее руку, – стоя в яме сказал художник.

Но вместо этого Щурь схватил лопату и с всего размаха ударил ребром лопаты по голове художника. Послышался хряст проломленных костей черепа. Тело художника обмякло, и осело на дно ямы. Трясясь всем телом, учитель стал лихорадочно закапывать труп в яме… Скоро все было окончено. Спрятав лопату в углу ниши в стене, учитель тенью выпорхнул на улицу. Стараясь не делать шума, он прошел в свою комнату. Ольга Андреевна крепко спала.

– Алло! – набрав номер телефона, кричал в трубку Стельмах, – Товарищ полковник, это старший лейтенант Стельмах, поймал соучастника преступления лесника Матвея Митрофанова!

В трубке отозвался голос:

– Допроси немедленно, я с оперотрядом выезжаю, конец связи! – раздались короткие гудки.

Виктор положил трубку, потом устало посмотрел на часы, было 23:00, потом сузив глаза посмотрел на преступника. Бородатое лицо лесника сверлило маленькими колкими глазками Виктора. Во взгляде этих глубоко посаженных мышиных глаз светилась злоба умноженная на безграничную ненависть.

– Ну! Хочешь жить, отвечай? – лесник отвернулся, – С кем убивал сторожа и потравил зверька?!

Лесник продолжал молчать. Прошла минута, вторая.

– Вы расстреляете меня? – Хрипло и безнадежно спросил.

– Поможешь следователю признанием чистосердечным, рассмотрим вопрос о смягчении приговора! Итак, кто был с тобой в первый раз?!

– Я не убивал, – внезапно прохрипел лесник.

Глаза его налились кровью, на шее от страшного напряжения надулась, пульсируя жила.

– Так кто?! – резко, повысив голос спросил Стельмах.

– Это учитель, учитель Петро Петрович!

– Доказательства?!

– Он был бендеровцем, убил Ивана Очколяса, убежал, потом разведывательная школа и вот задание доверил мне. Мы тогда вдвоем были он Фоку пырнул ножом. У него есть передатчик, он говорил, что в случае удачи я передам по рации и нас встретят там.

– За границей?

– Да, обещал золотые горы.

– Хорошо, поверим!

Прошло пять часов. В 4 часа к ферме подъехала машина. Виктор, не спал в эти часы ожидания, оперативников, когда в сторожку вошел полковник Смолов, указал на связанного лесника и сказал:

– Вот Матвей Митрофанов.

– Какой Матвей Митрофанов? Это бывший бендеровец, я проверял архив. Вот где встретились, это бывалый бандит по кличке Волк. На его совести сотни убитых мирных жителей. А в деле написано убитый при переходе границы.

– Посмотрите, товарищ полковник тут протокол допроса.

Смолов взглядом пробежал по записях, поднял голову и скомандовал:

– Немедленно на квартиру учителя!

Петро Петрович трясущими руками потушил свечу. Отблески света из окна упали на позеленелую медь шкатулки. Потом взял приготовленный топор и просунул в щель между крышкой и корпусом шкатулки, надавил держак топора, раздался треск. Крышка отскочила и упала под ноги. Ослепляющим блеском, даже при скудном освещении фонаря с уличного телеграфного столба в корпусе шкатулки сиял бриллиант, приковывая внимание убийцы. Заколдовано он смотрел и смотрел на сияние крупного бриллианта неслыша шума работающего двигателя подъехавшего автомобиля к дому Ольги Андреевной, и стука прибывших оперативников в двери комнаты квартиранта. И только тогда, когда дверь широко распахнулась он оторвал взгляд от драгоценности, и увидел строгие глаза Виктора Стельмаха …

Глава 4. Поиски клада

Из дела, осужденного Щуря для служебного пользования колонии строгого режима УЕ № N/13, которое прочитал Валентин, откуда стало известно; из чистосердечного признания Петра Петровича Щуря, в котором значилось, что «…вскрыв ларец, алмаза там я не обнаружил, кто-то наверняка до нас его изъял, а символический ларец водрузил на место без содержимого! – и далее на вопрос следователя, почему убили подельника? – Щурь отвечал; что подельник хотел завладеть сокровищем в одиночку: – Я защищался и убил по случайности… И, далее, после исчезновения Щуря в колонии, осужденные, как один твердили, что не знают и не видели Щуря в гальванике с тех пор, как осквернителя Святого места, его перевели туда на работы» …После службы в армии, Валентин возвращается к себе в родной поселок Шпитьки, в свой дом. И рано утром воскресным днем, решает осмотреть знакомые с раннего детства места, где располагался колхозный детский садик, в который водила его бабушка. Невдалеке высилась старинная водонапорная башня. Запустение и заросли растительности из разросшихся кустов встретили Валентина, у башни. Он осмотрел разоренные каретные помещения пристройки к башне, и заколоченный проем двери входа на лестничный винтовой марш, ведущий к вершине сооружения. Обратив внимание на нетронутые почерневшие доски, приколоченные ржавыми от времени гвоздями, стало понятно, что с тех памятных дней ночного бегства Петра Петровича из дома Ольги Андреевны, и его сдачи властям никто не нарушал исторический покой, царивший в недрах дорогого сердцу Валентина памятника старины. С осмотра стало ясно, что через дверь проникнуть к лестнице, никак нельзя не привлекая внимания местных жителей, случайно забредших сюда или заезжих туристов в поисках старины. Но скорее всего попасть к лестничному винту надо попробовать через окно, подойдя по крыше примыкающего к нему каретного помещения. Валентин стал присматриваться к деревянным застекленным окнам, которые кое-где чернели провалами глазниц разбитых стекол. И решение было принято само собой; – этой ночью. Присмотрев удобный подъем на крышу каретной, примыкающей к окну второго этажа башни, решает взобраться туда по приставной садовой лестнице, доставив инвентарь из дома. Осталось дождаться ночи и, как следует подумать и подготовиться. И Валентин решает пройтись по берегам прудов, заросших тиной и ряской, вдыхая чистейший озон, настоянный на сосновых запахах и травах, знакомый ароматами с раннего детства. От этого слегка закружилась голова. Он взглянул на покатый склон берега, напомнивший собою, как в далеком детстве с этой горки катились дети вниз к пруду, и как потом все в округе переворачивалось, неистово кружась в глазах. Наручные часы показывали 11:00, надо спешить домой, там старенькая мама дожидается, и наверняка волнуется, как всегда…

– О! Ты наконец явился? – мама достала горшок с борщом с печки, – Садись за стол быстрее, да вымой руки, а то хлеб будешь же брать?

Послушав мать, сын тщательно вымыл руки вытер чистым полотенцем и принялся за еду. Затем ушел в свою комнату. На стенке над пианино висела пустая рамка вместо портрета женщины, конфискованного у Щуря, как вещь доки, и подлинник, и копия. Я снял рамку со стены. Нахлынули воспоминания, связанные со всем этим. Прогоняя мысли прочь, улегся в постель и решил выспаться, чтобы чувствовать себя бодрым в ночной вылазке. Но разные мысли роились в моей голове, нагоняя дневной сон:

«Все-же, почему Щуря не выследили тогда, была зима и много следов, можно же было по следу понять, где его носило той ночью, а пес наверняка нашел бы сокровище! – подумалось ему, затем уже засыпая, – А следов здесь не было, не было же снега!» Сон навалился на меня. Я проснулся в 18:00. …Щурь утром после подъема на разводе услышал свой номер и приказ идти в гальванический цех, чему был очень нерад. Слухи среди заключенных ходили разные; и то, что в гальванике в ванную серной кислоты некоторые отчаявшиеся бросаются и растворяются там, кончая жизнь самоубийством не выдерживая заключения. Некоторых бросают сами за нарушение установленных законов понятий и ненадлежащего поведения в среде сотоварищей по отсидке, а то и заточкой могут проткнуть за грехи эти. Наслушавшись тюремных баек, Щурь начал планировать побег. Но не знал, как убежать с этого проклятого места, когда дипломатический паспорт с бессрочной визой в Штаты лежит в укромном месте с гонораром хозяев за выполненное задание на звероферме и огромным алмазом чистейшей воды, который зовет и манит его на свободу. С каждым днем, в гальванике на третьем году заключения он чувствовал, как от ядовитой атмосферы здоровье его постепенно чахнет, отчаянию не было предела. Он часто всматривался в пожелтевшие лица таких же несчастных как сам. И однажды увидел, что трое из друживших между собой заключенных особенно в ночную смену, куда-отправляли товарища, сами же выполняли норму за себя и за него, к концу смены третий приходил, слегка на веселе, и от друзей несло самогоном. Щурю стало ясно одно, эти трое знают, как попасть на волю; – эх если бы это было с ним, только бы его и видели? И он решает выяснить, куда исчезает третий. Уборная для заключенных находилась на свободной площадке и к ней был доступ по отдельной хорошо просматривающейся камерами наблюдения дорожке. Щурь, засек отлучку одного из тройки, и сказав напарнику, что в туалет, вычислив заранее, где следящие камеры, стараясь не попасть под слежение, пошел за отлучившимся с гальванического цеха. И когда он увидел замаскированный подкоп под двойную ограду колонии из колючей проволоки, куда нырнул подельник троицы, и не раздумывая быстро прошел в туалет. Определив место лаза на свободу, Щурь начал готовится к побегу. Оборудовав в своем шкафу раздевалки укромное место, стал за скудные деньги, которые выдавали заключенным на сигареты и разные сладости, что были в торговом киоске, копить турристический припас в дорогу. Покупая печенье, и консервы, он набрал минимальной еды и назначив себе время побега после смены замешкавшись на своем месте, схватив сверток с едой и сбросив у ванны с серной кислотой головной убор и резиновую обувь, бросился со всех ног к лазу. Ему удалось-таки выбраться на свободу. В цеху гальваники обнаружили в ванной несколько пластмассовых пуговиц не растворяющихся в серной кислоте, и заключив, что произошло самоубийство, закрыли делопроизводство. Тем временем Щурь на товарном поезде катил по рельсам на запад. … Тем временем, погруженный в свои мысли о Щуринском деле, я изучал рамку с портретом. Я вспомнил, как моя бабушка говорила, что у каждого тайна имеет свой конец. Но могло ли это быть правдой? Чувство, что я навсегда связан с историей Щуря, не оставляло меня. Я вдруг ощутил, что должен разгадать секрет, скрытый в стенах башни. Наступила ночь, и, собравшись с силами, отправился к водонапорной башне. Сверив часы с будильником, установив будильник на 7:00, как привык вставать в это время со школьных времен. Было уже 23 часа 30 минут. Я, стараясь не создавать шума, надев туристическую куртку, в которой ходил еще в школьные походы, спортивные брюки и кроссовки, и тихонько вышел через веранду к сараю. Садовая лестница стояла под стеной сарая, где под свисающей крышей была надежно защищена от дождя. Взял в правую руку и вышел с сумкой на плече в калитку. На улице не было ни души, свернул в парк и вскоре был уже у башни. Поставив к стене лестницу сразу определил, что выбраться по ней на крышу каретного помещения мне не удасца. Обругав себя мысленно с таким просчетом, принял решение пройти и сорвать доски с прохода к лестничному маршу. Посветив фонариком в кромешной темноте на входную дверь, вздрогнул от неожиданности; – доски сорваны и свалены у самого входа к винтовой лестнице. Мое сердце колотилось от волнения, я понимал, что этот шаг может стать решающим в жизни. Вспомнив разговоры с матерью о смелости и честности, ступил на проржавевшую ступень винтовой лестницы. Стараясь не создавать шума беззвучно шаг за шагом продвигался в кромешной тьме вверх, готовый распутать паутину загадок, которые охватывали меня и загадочную жизнь учителя пения Петра Петровича Щуря. Подвигаясь к верхнему этажу, у самого верха, внезапно воткнулся во что-то мягкое. Неприятное ощущение страха проползло по животу, заставив остановился, замереть прислушиваясь. Сердце отчаянно стучало в груди. Простояв так с минуту, превратившуюся в одно мгновение в целую вечность, в тягучей тишине, я механически включил фонарик. И застыл на месте, не шевелясь от страха. Облокотившись на обломанный поручень, на меня смотрели остекленело глаза человека, в котором я с трудом узнал Щуря распластанного на обломке ржавого центрального прута, что с обратной стороны торчал из спины трупа. Я, преодолевая страх, смотрел на знакомое лицо, покрытое отрастающей щетиной. Достав из сумки строительные перчатки, я осмелился и стал в перчатках обыскивать пиджак на мертвом. Во внутреннем кармане нашел в полиэтиленовой пленке пачки долларов США, американский дипломатический паспорт и кисет из черной материи с твердым предметом в нем. Дрожащими руками, открыв шнурованную завязку, увидел крупный огромный бриллиант. Поневоле произнес в слух: