Сложные люди. Все время кто-нибудь подросток
- -
- 100%
- +
В сентябре Берта еще читала Кларе сказки на ночь при электрическом свете, в октябре уже при керосиновой лампе. Как согреться? В комнате была печка, но где взять дрова? А где взять керосин? Керосин в октябре уже не продавали, да и как его купить? Печку не обязательно топить дровами, можно кидать бумагу, щепки, книги, на ней только и можно согреть чай или сварить суп. Буржуйку надо достать. А как достать буржуйку? А как вообще выжить? А что, если Клара не начнёт разговаривать?
Берта думала: как странно, мама умерла, у нее больше никогда не будет счастья и покоя, но однажды целый день оказался невероятно счастливым. День, когда они заклеивали окна. Нужно было заклеить окна бумажными полосками крест-накрест, чтобы во время обстрела взрывной волной не выбило стекла. Окна были огромные, потолки четыре метра, но имелась стремянка, невысокая, но такая тяжёлая, что папа с трудом приволакивал ее в комнату, чтобы поменять лампочки или закрепить ёлку. Берта уронила стремянку, стремянка задела дверцу антресолей, дверца открылась, оттуда вывалилась коробка с ёлочными игрушками, и по звонкому «бум!» было ясно, что игрушки разбились. Разбились игрушки: золочёные шишки, красно-зелёные морковки, балерины на прищепках… В коробке обнаружилась корзинка, в которой были фольга и грецкие орехи, которые мама припрятала до Нового года, чтобы обернуть в фольгу и украсить ёлку.
Сначала Берта резала бумагу на полоски, а Клара обмазывала полоски клеем, потом Берта на простыне привезла из прихожей стремянку, а Клара пока вся измазалась клеем, – слава богу, Клара понемногу начала говорить и даже баловаться, – потом Берта забралась на самую высокую ступеньку стремянки, а Клара завернулась в бумажные полоски и спрашивала «я красивая?», потом Берта скомандовала «подавай!» и левой частью тела устремилась вверх, а правой вниз, к Кларе, а Клара замешкалась и протянула ей полоску как раз в тот момент, когда Берта свалилась со стремянки. Потом Берта плакала, а Клара в это время удачно приклеилась к дивану, потом Клара отклеилась, и они плакали вдвоём… И тут, когда казалось, что всё в клею и всё пропало, пришёл мальчик. Тот, что появлялся у окна напротив. Наверное, это была любовь, потому что только тот, кто любит по-настоящему, появляется настолько вовремя. Это был огромный прорыв в отношениях, они были друг для друга как персонажи кино про первую любовь, а теперь персонажи кино сошли с экрана… и заклеили окна. И в соседских комнатах, и на кухне, и на лестнице, так бы и клеили весь день или вечность, но мальчика позвала домой мама.
Очевидно, первой блокадной зимой Берте помогал мальчик, тот, ради которого стоило жить и выжить. Мы не знаем его имени, пусть будет Мальчик. А в марте Берта сто тысяч раз, сто миллионов раз подходила к окну, вглядывалась в темноту, чуть отодвинув одеяло, которым было завешено окно, и смотрела, смотрела… Дырку проглядела в окне, расстраивалась, что Мальчик ее разлюбил, пока не поняла: Мальчик умер. Одеяла они еще осенью вместе повесили на окна для светомаскировки.
Как девочки выжили? Голод и холод начались уже в октябре. Новогодняя корзинка с орехами их спасла, Берта каждый день засовывала руку в корзинку, ощупывая свой запас, – остались ли еще, на сколько хватит. Как будет правильно – один себе, один Кларе или один орех Кларе? У нее уже сформировалось совершенно материнское отношение «всё ребёнку», – всё ей, Кларусе. Берта не знала современную фразу «сначала наденьте спасательный жилет на себя, потом на ребёнка», она подумала… слава богу, что она вовремя подумала: у нее хватит сил удержаться от орехов, но для Клары это будет неправильно. Если умрёт она, за ней тут же умрёт Кларуся.
Голод, холод, бомбёжки, очереди за хлебом, и все, что мы знаем о блокаде… Опустим завесу над ужасом блокадных зим, над немыслимым, нам не представить, не понять, как Бебочка одна, без взрослых, прожила с Кларусей две блокадные зимы, – первую блокадную зиму и вторую блокадную зиму. Во вторую зиму 1942 года, когда уже более восьмидесяти процентов всех ленинградцев страдали от дистрофии, а погибли более миллиона… как Бебочка с Кларусей не попали в «более восьмидесяти процентов», как миновали «более миллиона»? В эту же зиму 1942 года в городе вышли из строя водоснабжение и канализация. Берта ходила за водой на Фонтанку, и Клара с ней. До Аничкова моста, затем направо на Фонтанку, по набережной… и обратно домой. У Берты изящные, в Сонечку, маленькие руки, а Клара несла детский бидончик, и тот по дороге расплёскивала.
Клара боялась оставаться дома без Берты, но идти в мороз за водой было еще хуже, она не хотела идти, хитрым голосом предлагала: «Давай я посторожу дом, как собачка… буду тявкать вот так, тяф-тяф!» Однажды Берта пожалела ее и уступила, решила «сама быстро сбегаю», – и сбегала с саночками раз, и еще раз, и еще… и на переходе с Аничкова моста на Невский поскользнулась, заскользила, упала, съехала со ступенек – а встать так трудно… почему бы не полежать немного, не закрыть глаза, не отдохнуть?.. Она уже уплывала куда-то вдаль, к маме, но вовремя очнулась – у нее же ребёнок! Ребёнок дома один! Кларуся будет ждать, звать ее, слабеть… а потом и звать не будет сил. После этого случая Берта всегда брала Клару с собой: вдруг с ней случится на улице? Если случится на улице, то пусть лучше с обеими, чтобы быть вместе.
Как могли выжить две девочки, вернее, девочка и ребёнок? А уж если совсем точно – ребёнок и ребёнок. Девочка в тринадцать лет сама еще ребёнок. Как тринадцатилетняя девочка выжила сама и сохранила ребёнка? Этого просто не может быть. Это чудо. Чудо ни объяснить, ни понять невозможно.
…Ну хорошо, они выжили чудом, но как они жили? Как они жили на Владимирском под немецкими бомбами, с немецкой куклой? Мерзли, голодали, спали, прижавшись друг к другу, – девочка и ребёнок? И кукла, конечно. Что они ели? Как грелись? Уход за ребёнком требует постоянного напряжения, и всем известно, какого ухода требует четырёхлетний ребёнок и как устаёт мать. Берта должна каждый день маленькую Клару причесать, умыть, покормить, поиграть, утешить, прочитать сказку… постирать. Клара, как всякий ребёнок, иногда плачет, часто капризничает и всё время чего-то просит. У тринадцатилетней Берты была особенная сила духа? Что она, голодная, замёрзшая, шептала голодному ребёнку в темной холодной комнате на углу Владимирского и Невского? «Засыпай, Кларуся, тебе приснится мама», или «Не плачь, Кларуся, папа вернётся», или «Держись, Кларуся, мы победим»?
В конце марта 1943 года Берта встала на стул, сказала Кларе «отойди!» и поварёшкой – рукой было не достать – сдвинула стоявший на шкафу чемодан. Клара отошла на шажок, потом из чувства противоречия вернулась на место, и чемодан упал ей на ногу. Берта сказала Кларе: «Не плачь. Скоро мы поплывём на военном корабле к папе». «К папе» – был обман, но военный корабль не был обманом, людей эвакуировали на военных кораблях.
Берта и Клара были внесены в списки на эвакуацию. Через знакомых и сослуживцев отцу удалось договориться помочь вывезти девочек на Большую землю. Чемодан Берта поставила в прихожей и каждый день передвигала его на несколько сантиметров поближе к двери. Хотя это было глупо: чемодан был пустой, она соберёт его, когда дадут команду. Но так ей казалось верней, чем ближе к двери, тем вероятней, что они смогут выйти из дома в любую минуту.
– Военный корабль – это что? Такой пароходик?
– Такой пароходик, который плывёт и стреляет, – туманно ответила Берта.
Теперь, укладывая Клару спать, после положенной сказки Берта говорила: «Спокойного носа, Кларуся, пусть тебе приснится военный корабль». «Спокойного носа» – это была их привычная шутка.
«Любая минута» наступила в середине апреля после начала навигации. В каком девочки были состоянии, могли ли ходить или целыми днями лежали?.. Очевидно, они могли ходить, если смогли выйти из дома. Апрель был холодный, но если бы и тёплый? Они бы всё равно взяли с собой всю имеющуюся теплую одежду. Обе были в шубах и сверху обмотаны платками. На Кларе под платком красная панамка, она думает, раз она Красная шапочка, Волк ее не съест. У Берты в одной руке чемодан, в другой Клара Красная шапочка, на спине узел, у Клары на спине узелок, в узелке Жозефина и какие-то тряпочки, свои и Жозефинины. Шить одежду Жозефине было любимым Клариным занятием, – шила, конечно, Берта, а Клара сидела рядом. Шитье успокаивало Клару, поэтому одежды у Жозефины было немало. Берта хотела Жозефинины одёжки оставить дома, но Клара встала на цыпочки и сказала «и-ии». «И-ии» означало серьёзный конфликт, времени на конфликт не было, поэтому Жозефина отправилась в эвакуацию с полным гардеробом.
– А серый волк нас не найдёт? Не достанет? – выходя из дома, спросила Клара, и доверчиво объяснила: – Понимаешь, у него все-таки большие зубы.
– Не бойся, не достанет, если что, я ему как дам, – твёрдо сказала Берта.
На Владимирском их ждала машина. Их довезли до Финляндского вокзала, отвели на эвакопункт. Там Берта сдала их карточки и получила один килограмм хлеба в дорогу. «Мы спаслись», – подумала Берта. Она спасена, и спасена Клара. Что подумала Клара, неизвестно. У ребёнка, которого спасают, мысли короткие и конкретные. Скорей всего, она подумала: «Хлеб».
На поезде доехали до станции Борисова Грива (по дороге Берта придумала для Клары целую историю о Борисе и его волшебной гриве, которая переносит всех в безопасное место), от станции ехали на машинах до пристани. Девочкам не повезло: они не доехали до пристани, их машина сломалась, – дальше сами.
Пристань недалеко, но дорога не была лёгкой: Берта слабая, Клара слабая, Клара к тому же нервничала – «Жозефина устала», «Жозефина хочет пить», «Жозефина хочет писать», хотя это она устала, она хотела то пить, то писать. Два раза останавливались, Берта разматывала на Кларе платки, расстёгивала пуговицы, затем застёгивала пуговицы, заматывала платки… А когда Берта на секунду отвлекалась, выпустила Клару из вида, Клара вытащила Жозефину из своего узла, – «Жозефине грустно». …Клара хотела то пить, то писать, Жозефину засовывали обратно в узелок. На корабль они опоздали.
На корабль опоздали.
– Это наш военный кораблик плывёт? А почему он плывёт от нас? – спросила Клара.
Замотанные в платки, с чемоданом и узлами, стояли, смотрели, как уплывает корабль… без них.
Прежде, в мирной жизни, Берта, бывало, опаздывала на трамвай, это было досадно, но и только – ушёл этот, придёт следующий. Даже опоздать на поезд не было бы так страшно, в самом движении по земле заложена идея, что придёт следующий. Но видеть, как всё больше и больше воды между ними и кораблём, – это неотвратимость, невозможность, отчаяние: Господи, уплывает, уплывает без них!
Конечно, только Берта смотрела с ужасом, Клара смотрела бездумно или думала, какой долгий предстоит обратный путь в комнату на Владимирском. Берта сказала без упрёка, констатируя факт: «Если бы ты не захотела писать, мы бы успели». Спустя мгновенье сказала: «Стой тут, замри, никуда не отходи» – и побежала искать взрослых, просить помощи.
И вот удача: вслед за кораблём поплывёт баржа. Должно быть, кто-то взрослый Берту пожалел, уж больно она была растерянная, девочка, с узлом за спиной… кто-то взрослый сказал: «Поплывёте на барже?» Берта знала, что баржа хуже, чем военный корабль, плыть на барже опасно, баржу могут запросто потопить. Баржа – ненадёжно. Отец велел – только на корабле, и договорённость была такая – вывезти девочек на корабле.
Трудно ли было Берте принять решение – плыть или вернуться домой? Совсем не трудно. Ни минуты не думала, не сомневалась, не взвешивала риски и не вспомнила, что отец велел: «Только не на барже, только на корабле».
Девочек посадили на баржу, и они поплыли от смерти к жизни. Баржа плыла вслед за «военным корабликом», Берта с Кларусей смотрели по сторонам и вперёд, по сторонам – берег, впереди – «военный кораблик». Военный корабль разбомбили у них на глазах.
Когда раздался взрыв, запылал корабль, Берта вскрикнула «ой, мамочки!», обхватила руками Клару, уткнула себе в колени – не смотри!
– Что это? Серый волк? – из колен пискнула Клара.
Это… это… что сказать? Волшебный взрыв? Волшебный огонь? Серый волк? Это бомба.
– Это не бомба, это Серый волк рычит, Кларуся.
Военный корабль разбомбили и… И всё, баржа поплыла дальше. Тем, кто на барже, – жизнь, а тем, кто на военном кораблике, – нет.
Здесь не хочется говорить о чуде, ведь для тех, кто радовался, успел на тот корабль, это не было чудом. Но можно сказать – «судьба»: если бы Клара не захотела писать, не была бы обмотана платками, если бы Жозефине не стало грустно, девочки погибли бы. Успели бы, погрузились со своим чемоданом и узлами – и погибли бы под бомбами, и Жозефину унесло бы на дно Ладожского озера, и красную шапочку. Но судьба решила иначе: Клара захотела писать, Жозефине стало грустно, и они на ненадёжной барже уплыли к жизни.
Словарь неиспользуемых, неуместных и отчасти непонятных в то время слов и понятий
проблемы подросткового возраста
поиск идентичности
физические и эмоциональные изменения, влияющие на формирование личности
неуверенность в себе, колебания настроения от эйфории до глубокой грусти
низкая самооценка, тревожность, депрессия, агрессивное поведение
конфликты с родителями, желание автономии
помочь подростку почувствовать себя понятым и принятым, выстроить доверительные отношения со взрослыми
поддержка профессионального психолога, чтобы с оптимизмом и силой преодолевать проблемы
…Берта забыла.
Забыла? Или не хотела помнить? Или помнила, но не хотела говорить? Никогда – ни слова – о двух страшных зимах, бомбёжках, холоде, голоде, карточках. Блокада – это фигура умолчания. Но ведь не говорить, не вспоминать означает отказаться от части своей биографии, сказать себе: «Не хочу, чтобы это со мной было». Должно быть, она этого и хотела – вытеснить всё это в подсознание навсегда, чтобы перестало быть. Если помнить, как, обнимая лежащую на кровати слабеющую Клару, говорила: «Кларуся, танцуй, танцуй!», – чтобы она пошевелила пальчиками, если помнить, как лежала на снегу у Аничкова моста и думала: «Засну, умру, а Кларуся будет звать…» – то как жить?
Но вытеснить не означает уничтожить. Ничто не пропадает бесследно, прошлое прорастёт, пробьётся в нормальную жизнь, как травинка сквозь кирпичную кладку… Подросток Берта осталась одна с ребёнком… звучит, как будто она взрослая женщина, мать… На подростковое непонимание, что происходит с тобой, обрушилось непонимание, что происходит с миром, но нельзя быть подростком, нужно выжить и спасти ребёнка… Так что же, Берта никогда не была подростком? Но тогда почему ее дочка Соня с детства причёсывается сама?
Берта осталась одна с ребёнком… звучит, как будто она взрослая женщина, мать… Но она была подростком. На подростковое непонимание, что происходит с ней, обрушилось непонимание, что происходит с миром, но ей нельзя было быть подростком, нужно было выжить и спасти ребёнка…
Мнимый подросток
Мне семь лет, я самый плохой человек на свете.
Я украла резинового утёнка. Одна девочка принесла утёнка из дома. Утёнок был жёлтый, тёплый, весёлый. Я хотела, чтобы у меня дома было тепло и весело. Обещала себе назавтра утёнка вернуть. Честное слово, я хотела назавтра утёнка вернуть!
…Городок был серый… Это был даже не городок, а «посёлок городского типа» при строящемся заводе, главным в жизни городка был завод. У Сониной колыбели, как положено, собрались феи и, прежде чем одарить ее своими дарами, заспорили: как считать, Соня – из этого маленького уральского городка или из Ленинграда? Сонины родители, окончив институты, приехали из Ленинграда на Урал строить завод, папа инженер-строитель, мама с ним, врач, акушер-гинеколог, в городке ведь будут рождаться дети. Решили, что Соня хоть и появилась на свет в маленьком уральском городке, всё же немного «из Ленинграда», ведь ее мама девочкой пережила блокаду, значит, и на Соне есть этот отсвет «из Ленинграда», знак беды, гордости и почёта.
Придя к консенсусу, феи одарили Соню, – и очень щедро! Первая подарила красоту – пусть девочка ни на кого не будет похожа, ни на уральскую девочку, ни на бледную ленинградскую, пусть будет как цыганка-молдаванка, редкой для этих широт красоты: черные кудри, румянец, пухлые губы, глазищи с длинными черными ресницами… И да, ко всему этому – щеки, пока маленькая, пусть будет как… как иллюстрация из знаменитой книги «О вкусной и здоровой пище».
Вторая фея подарила ум, и не какой-то заурядный, а мощный логический ум, способный любое знание разложить по полочкам, с таким умом и сообразительностью девочка сможет преуспеть в любых науках… Тем более что третья фея подарила невероятное трудолюбие, так и сказала: «Эта девочка не остановится, пока не доделает». Феи одарили Соню как мало кого, но всё же ум и красота не оригинальный подарок, а вот четвертая фея выбрала интересный ход: девочка сама сможет сделать выбор, быть ли ей сильной, иметь ли характер твёрдый как алмаз, или быть слабой. Захочет – возьмёт силу духа, как пирожок с полки, не захочет – не возьмёт.
Папа строил завод, мама лечила, Соня росла. К семи годам Соня была уже совершенно самостоятельной личностью, отдельным человеком: сама собиралась в школу, одевалась, причёсывалась (с раннего детства Соня сама водила расчёской по черным кудрям), после школы отправлялась в музыкальную школу и вечером одна возвращалась домой.
Городок был серый, летом пыльный, зимой снежный, искрящийся снегом, но всё равно серый. В сером городке… в сером-сером городе по серой-серой улице шла девочка – красотка нездешнего вида, большеглазая, чернобровая, кудрявая, румяная, как с картинки, цыганка-молдаванка, а уж щеки у нее… румяные щеки были ее достоянием. А за ней шёл серый человек.
Вечером окраинные улицы городка темны и пусты. Когда Соня шла в музыкальную школу, было еще светло, а когда возвращалась домой, было темно, и улица, как все улочки городка, была темной и безлюдной. В темноте за каждым кустом прятался… ну, кто-то страшный… волк. Чтобы не бояться, Соня громко пела: дома петь не хотелось, мама говорила, что у нее не настолько хороший голос, чтобы петь на людях. Украденный утёнок уютно пригрелся в кармане пальто, Соня в такт нажимала на утёнка – «пик-пик», и почти кричала: «Я хату покинул, пик-пик, пошёл воевать, чтоб землю в Гренаде, пик-пик…», и на «пик-пик» ощутила чьи-то руки на шее. Она и не слышала, как он к ней подошёл, – слишком громко пела.
Поджидал ли он именно Соню, следил ли за ней? Выбрал ли он Соню заранее, выделив из стайки девочек самую яркую, самую красивую, или ему просто повезло увидеть на пустой темной улице маленькую одинокую девочку с нотной папкой?
Он схватил Соню за руку и потащил за собой по дороге. Он волок ее по дороге, а она думала – утёнок! Это наказание! Ее наказывают за кражу утёнка.
Соня не закричала, но если бы и закричала? Это ее не спасло бы: на пустой улице они были вдвоём, он и Соня. Он затащил ее в подвал. Был ли подвал присмотрен им заранее или это был случайный подвал?.. Почему вообще на улице был открытый подвал?!
Семилетняя Соня могла быть изнасилована и убита в этом подвале. Могла бы, но ее хранила судьба. Он ничего с ней не сделал, только с собой. Расстегнул свое пальто, расстегнул пальто на Соне, прижал Соню к себе… Соня не поняла, сколько времени прошло, прежде чем он отпустил ее. Когда он исчез, растворился в темноте, Соня встрепенулась – от пережитого ужаса все ее мысли слиплись в ком, но одна мысль выскочила как рефлекс – она же опоздает домой! Ей нельзя опаздывать. Мама на работе, папа на работе. Когда мама придет с работы, она должна быть дома.
Жизнь была построена на соблюдении правил. У каждого человека есть чёткие обязанности: Соня должна вовремя прийти из школы, поесть, оставить кухню идеально чистой, сделать уроки. Мама работает, слова «мама на работе» самые главные на свете. Сонина мама, Берта, – единственный акушер-гинеколог на городок и окрестные посёлки. Ее называли «наш доктор», без имени, – все знали, о ком идёт речь. Она днём в больнице и вечером в больнице, а ночью… ночью она может быть дома, а может и не быть. Ее будят звонком: «У нас сложные роды», или «Поднялась температура», или «Неправильное прилежание», «Что-то пошло не так» – и она убегает в больницу. Берта была необычным врачом. В то время с беременными и женщинами в родах, когда человек чувствует себя максимально испуганным, беззащитным, беспомощным, было принято быть грубыми: «терпи, сама виновата», такая была концепция. Хорошая слава тоже разносится быстро, не только дурная, и весь район знал, что Берта заботится о роженицах «как родная мать»… как родная мать, как родная мать.
Соня бывала в больнице, слышала, как ласково мама разговаривает со своими пациентками: «Девочка, нужно потерпеть» или «Постарайся, девочка, всё будет хорошо». Видела, как уходят домой с детьми, кулёчками в розовых или голубых лентах, и говорят ее маме: «Вы спасли нас», «Если бы не вы…», «Дай вам бог…», «Земной вам поклон». Домой тоже приходят сказать спасибо, но это чаще мужчины. Соня говорит им: «Мамы нет дома, она в больнице», они отвечают: «Дай ей бог…», или «Твоя мама – врач с большой буквы», или «Твоя мама – настоящий человек», или не знают, что сказать, молча смотрят, и из глаз льётся благодарность. Мама живёт, чтобы помогать людям: принимать роды, лечить от бесплодия, вылечить от бесплодия и принять роды. А Соня пока просто живёт. Она живёт сама, как отдельный человек. Станет настоящим человеком, когда вырастет. И еще… Когда она вырастет и будет рожать, мама скажет ей ласково: «Потерпи, девочка».
Соня была идеальным ребёнком, умным, красивым, послушным, и ужасной вруньей. Врала она не как обычно врут дети, скрывая двойку или разбитую банку варенья, она врала изобретательно, виртуозно, – и непонятно зачем, с какой для себя выгодой. Последнее Сонино вранье было такое: учительница попросила Соню узнать у папы, сможет ли он дать автобус (а Сонин папа к тому времени из молодого специалиста стал почти самым главным начальником на заводе), чтобы Сонин класс отвезли на экскурсию в соседний город. На следующий день Соня, честно смотря на учительницу своими черными глазищами, сказала: «Я спросила, папа сказал, что даст автобус». Учительница и не сомневалась – Сонин папа много помогал школе и не раз организовывал экскурсии. В назначенный день весь класс дисциплинированно стоял у школы, Соня кротко ожидала автобуса со всеми, можно сказать, стояла, где врала. Сонин папа, ответственный и обязательный, пришёл бы в ужас, узнав, что пока он, не подозревая о Сониной неблагонадёжности, руководит заводом, класс во главе с учительницей напрасно ждёт автобуса… который он якобы обещал дать.
Сейчас Соню отвели бы к психологу, психолог сказал бы: «Ребёнок выстраивает независимый тип привязанности», но в те простодушные времена и поступили простодушно – удивились. Соню уличили, добились признания, пристыдили, наказали, и в школе, и дома. Никто не задался вопросом – а, собственно, зачем? Зачем она соврала? Ну, правда Соня и не призналась бы – разве легко сказать вслух: «Хочу, чтобы папа был только мой и мама только моя, не хочу, чтобы они были всех, мне самой их мало». Резонное желание, если подумать… Никого не интересовало, почему румяная щекастая красотка Соня врала. Домашнее наказание было внушительным, состояло в том, что папа расстроился и мама расстроилась, Соня, стоя в углу, «думала над своим поведением», раскаивалась… или не раскаивалась. Родители посчитали наказание таким весомым, что больше никогда даже не подозревали Соню в том, что она что-то замышляет… а она замышляла. Боролась за себя, как могла.
…Он втащил Соню в подвал. Соня хотела закричать, но не осмелилась. Мама не то чтобы не позволяла кричать, плакать и проявлять эмоции, она никогда не говорила «не плачь, не кричи» или «ребёнок при взрослых должен молчать». Это подразумевалось: с какой стати Соня будет засорять эфир собой? Она не закричала еще по одной причине: не знала, что можно кричать. Он был взрослый, взрослых нужно слушаться и уважать.
Соня на четвереньках выползла из подвала, ползти было не так страшно, как идти: когда ползёшь, у тебя четыре точки опоры. Пыль поднималась с пола на лицо, она тёрла глаза, и в какой-то момент в горло ударил тёмный ужас – она ползла и упёрлась в стену – здесь нет выхода, он ее запер!.. Повернулась, поползла в другую сторону и – сколько времени прошло? несколько минут или вечность? – выползла на тёмную улицу. Шла как замороженная. Она, конечно, не называла своё состояние глубоким шоком или психологической травмой, шла домой как маленький оловянный солдатик, будто ничего не случилось, и солдатик просто продолжает свой путь, – никто не схватил ее за шею, не тащил, не прижимал к себе, не было жуткой темноты подвала, она не ползла, не упёрлась в стену, думая, что умрёт тут взаперти…