Симулятор бога

За одной из таких стен я обнаружила другой проход, более широкий и светлый. Подойдя к нему вплотную, мне открылась нескончаемая цепь подобных проходов. Оптическая иллюзия позволяла увидеть повторяющиеся проемы. Они стояли друг за другом бесконечное количество раз, напоминая внутренности матрешки. Это место и вправду было матрешкой, начиненной точно такими же комнатами с пластмассовым нежилым запахом. Все они помещались здесь в друг друге так просто и предсказуемо, словно так должно было быть. И неизвестно, сколько таких повторений ждало меня впереди. Миллион? Два миллиона?

И это то, что могли увидеть мои глаза из этой начальной точки, но стоит мне пойти дальше, как я увижу все больше и больше обманчивых нагромождений из стен, колонн и проемов, и тогда уже не смогу выбраться. Стану чем-то вроде этой матрешки, посаженной в другую матрешку, чуть больше ее размером. И тогда вечность помножится на саму вечность. Такие ощущения у меня были внутри. Но я еще даже не сдвинулась с места. Только глазела и удивлялась.

Самое последнее помещение было настолько крошечным, что сразу становилось понятно – очевидно, это не конец. Внутри прохода было точно такое же помещение, а внутри другого прохода это помещение повторилось бы во второй раз, потом в третий, четвертый, и так бесконечно.

Я помедлила и отступила. Странно, очень странно. По этим коридорам, казалось бы, можно блуждать целую вечность, пока не умрешь от голода или, что было более реально, не сойдешь с ума.

Постепенно вся одежда ко мне прилипла. Пришлось снять пиджак и расстегнуть на рубашке несколько пуговиц. Тревога подбиралась ко мне все ближе и ближе, и я чувствовала – еще чуть-чуть, и она ко мне прикоснется. Но я медлительно поправляла волосы, трогала бумажные стены, задирала голову к потолку и нервно пила остатки воды, что случайно оказалась в моей маленькой сумочке, попутно глядя на свою дрожащую руку. Никого и ничего. Только я одна и этот электрический звук, который мой слух все больше и больше от себя отвергал.

Лампы звучали все агрессивнее, все громче, все невыносимее, но от этого звука я никуда не могла ни спрятаться, ни уйти. Он был повсюду. В моменты, когда тревога накатывала на меня вновь, я чувствовала, как что-то начинает жужжать и внутри меня. Когда тревога отступала и я успокаивалась, приходя к мысли, что отсюда можно найти какой-никакой выход, как этот звук куда-нибудь прятался и я переставала его замечать. Наверное, в эти моменты он становился частью меня и частью этого места. Тогда он сливался с тишиной, как какие-нибудь пятна сливались с узором на желтых обоях. Он становился самой тишиной. Единственной, что могла бы здесь быть.

Я предприняла еще пару попыток вызвать лифт, но все они были тщетны. Он не приезжал, ободок вокруг кнопки не загорался красным. Было ясно, что лифт не починят до самого утра, и потому мне стоило поискать другой выход. Я в смятении смотрела на створки лифта, которые никак не хотели передо мной раскрываться, на эту обманчивую щель, в которую нельзя было просунуть даже монетку.

Тогда я собрала все свои разрозненные мысли в охапку, по привычке отряхнула сорочку и повязяла пиджак вокруг бедер. Вздохнув, я вновь пошла туда, откуда ушла, и тогда передо мной встал выбор. Несколько проемов, ведущих незнамо куда, из которых я должна была выбрать только один. Я наугад шагнула в самый узкий из них. Идя вперед, я прислушивалась к собственным шагам и задавалась вопросом о том, что вообще было бы легче и лучше – если бы здесь никого не было или чисто теоретически где-то по этому лабиринту наравне со мной мог кто-то точно так же бродить? Оба эти варианта никак не придавали мне мужества. В них обоих было что-то не так.

Если я была здесь одна, едва ли бы я смогла выбраться. Я знала об этом изначально, направляясь к кусочку этой маленькой бездны. Коридор расступался вокруг меня. Все пространство вмиг раскинулась на такие же затемненные углы, в которых что-то и могло быть, но я не хотела об этом знать; на другие лишние стены, которые только запутывали мой взгляд; на колонны, что прятали за собой выходы. И в прочем-то, все. Однако, если здесь был кто-то еще, от него стоило ожидать чего угодно. И эта мысль не успокаивала меня.

Какое-то время тревога внутри меня нарастала. Она нарастала от жужжания ламп, и в этой беспомощной тишине, в которой никто не мог произнести даже слова, в которой никто не клацал по клавиатуре, никто не наливал себе кофе, не зевал, не стучал каблуками, она становилось только невыносимее. Так я больше ощущала свое одиночество. Свою безоружность, с пиджаком на бедрах и сумочкой, которую я перекинула через плечо.

Я с опаской заглядывала за неосвещенные участки и вздрагивала, пугаясь более громкого, чем обычно, электрического жужжания ламп. Они звучали неравномерно: иногда практически замолкали, иногда настраивали одну и ту же громкость, но потом все равно вскрикивали, словно ужаленные. Некоторые фрагменты помещений, обычно ведущие в какие-то другие комнаты, могли быть совсем черными от перегоревших ламп, и по ним я не просто не решалась идти, я туда даже не заглядывала, стараясь следовать только по освещенным участкам. Так, мне казалось, было куда безопаснее, хотя понятно, что только казалось. Если бы что-то, сидящее в этих потемках, захотело до меня дотянуться, оно бесспорно дотянется.

Я часто оборачивалась назад, даже не на конкретный звук, ощущение или предчувствие, а чаще просто так. Следила, чтобы за мной везде было чисто. Но никаких звуков, кроме биения одно и того же сердца и собственных шагов по желтому ковролину, я не слышала. Должно быть, пока что я и правда была здесь одна.

Коридор сменялся другим коридором. Здесь не было никаких дверей, только широкие или узкие проходы, сквозь которые было видно другие подобные помещения с желтыми обоями. Но все они были разными по ширине и по форме. Иногда мне встречались пустые и просторные комнаты, а иногда те были нагромождены лишними стенами и арками, которые никуда не вели.

Сначала я шла, стараясь не потерять собственный след, а потом наступил тот момент, когда я его упустила и поняла, что теперь ни за что не найду дорогу обратно. Мне придется блудиться, натыкаться на похожие помещения, которые были уже совершенно другими, и выведут они меня уж точно не к выходу. Все, что они делали, так это уводили меня от него все дальше и дальше.

Постепенно гнетущая атмосфера от меня отступила, пришло не то привыкание, не то смирение. Тогда я продолжала блудиться в бесконечных желтых комнатах уже без надежды запомнить каждый свой шаг. Я шла и шла, озираясь назад и заглядывая вперед, иногда останавливаясь и приваливаясь к стене, иногда садясь на пол. Но потом все продолжалось. Стены, арки, проемы, помаргивающие мне в след лампы, и запах, который я все больше и больше переставала ощущать. Должно быть, я привыкала к нему так же, как привыкала к свету и его электрическому звучанию.

Вскоре мне встретилось что-то по-настоящему интересное. Мой путь клонился все ниже и ниже, как в подземной парковке, а стены все раздвигались и раздвигались, формируя низкий, но достаточно широкий проход, все так же идущий к низу. Повинуясь выработавшемуся здесь инстинкту во что бы то ни стало переставлять ноги, но только не останавливаться, иначе могу растерять весь свой бесстрашный запал, я, словно ведомая чьей-то невидимой рукой, шла по этому уклону, надеясь, что он куда-нибудь меня выведет. Стоило остановиться и о чем-то задуматься, как меня тут же одолевали мрачные параноидальные мысли, и чтобы от них отвязаться, стоило непрерывно куда-то идти, что я и делала.

В один момент уклон подошел к концу и я вышла на широченную площадку, гораздо шире любого помещения, в котором мне довелось здесь бывать. Пол накрыт другим ковром: грязно-зеленым, пошарпанным, в оранжевый уродливый цветок с темно-зелеными деталями – наверняка они подразумевались как лепестки и стебельки этих самых цветов. Стежок был настолько неаккуратным и крупным, что казалось, это была не лицевая сторона ковра, а его изнанка. Но для разнообразия очень даже пойдет. Обои приглушенного зеленого цвета без малейшего намека на рисунок. Обыкновенные бумажные обои, которые наверняка было легко отдирать от стены, словно газеты, приклеенные простым канцелярским клеем.

В этом холле – было ли это помещение холлом? – мне впервые попалось что-то, что не было похоже ни на стену, ни на офисные лампы и ковролин. Посередине помещения пылился громоздкий эскалатор, какие бывают в торговых центрах. На вид устаревший и совершенно дешевый. По бокам обделанный лакированным деревом, которое казалось обычной наклейкой «под дерево», которую так же легко можно было отодрать и под ней увидеть какой-то другой материал – предполагаю, железо.

Как я и думала, этот эскалатор был в нерабочем состоянии, но его по-прежнему можно было использовать как обычную лестницу, чтобы подняться выше. Вступив на проржавелые зубчатые ступеньки, я схватилась за черные резиновые перила и начала подниматься, пытаясь высмотреть что-нибудь наверху, что еще было скрыто от глаз потолком. Пока я могла видеть лишь лампы, те, что были и здесь, и там, откуда я начала. Они были везде. И я уже начала к этому привыкать. В конце концов, это было не самое важное.

От перил на руках осел невидимый неприятный налет, как после поездки на общественном транспорте. Мои каблучки то и дело застревали в узких отверстиях и то и дело по нему лязгали. Эти гулкие шаги, более громкие, чем я могла себе здесь позволить, заставили меня на время снять свои туфли на маленьком каблучке и пока что понести их в свободной руке. Прикасаясь к железу практически голыми ступнями, обтянутыми, словно бахилами, тонкими шершавыми следками в цвет человеческой кожи, мне казалось, что я шагала по льду, хотя в помещении было даже тепло.

Когда я поднялась до конца, я остановилась, чтобы отдышаться и надеть свою обувь, попутно разглядывая место, в которое меня привел старенький заброшенный эскалатор, который на первый взгляд был даже новым. Наверное, он и был новым, просто им за бесконечное количество лет так никто и не воспользовался, и даже не изношенный, не поцарапанный и не сломанный, он все равно выглядел старым. Так человек, всю жизнь проведя в своих четырех стенах, как и все вынужден однажды состариться.

В этом помещении меня ожидал очередной сюрприз. Посередине такого же широченного зала с тем же ковром и с теми же стенами стоял круглый обеденный стол с белой скатертью, похожей на тюлевую занавеску или фату невесты. В окружении округлых стульев с мягкими спинками, стоящих с равным расстоянием друг от друга, эта скатерть обводила собой столешницу и спускалась к полу, чуть ли не путаясь меж ножек стульев. На столе не было еды, посуды и вообще никаких следов трапезы. И стол, и стулья, и скатерть были такими же новыми, как и все остальные предметы, но уже довольно устаревшими. Мне в голову закралась мысль, что за этим столом никто и никогда не сидел, и возможно, сев за этот стол, я буду первым человеком, кто к нему вообще прикоснется.

Когда я подняла голову вверх, я подумала, что никогда в жизни так сильно не удивлялась и не пугалась одновременно. Над моей головой была целая вереница ничем не огражденных этажей, поднимающихся до самого верха. Каждый этаж, словно отрезанный ножницами, внезапно разрывался и вел в пропасть – туда, где стояла я и этот стол. Всего таких кругов вокруг потолка я насчитала пятнадцать штук. Пока я считала, моя голова все дальше и дальше откидывалась назад, а мои ноги инстинктивно отступали, будто бы было куда отступать.

Отсюда мне было видно, что на каждый этаж вел точно такой же эскалатор, что привел меня сюда. На каждом из этажей стоял точно такой же стол. На нем была точно такая же скатерть, а вокруг стола стояли точно такие же стулья с круглой спинкой и мягким сидением.

Я оглянулась вокруг, ощущая, как ускоренное сердцебиение начинает прощупываться через одежду. Казалось, у моего бюстгальтера, у рубашки, волос и ремешка сумки, что лежал точно между моих грудей, было по своему крошечному сердцу, и все они бились вразнобой, как несвободные птицы бились о клетку.

Что-то нужно было решать. Либо остаться здесь, точнее, пойти назад по своим же следам, и может тогда мне удастся найти другие выходы – я уж не говорю о том, чтобы вернуться в начальную точку к неработающем у лифту. Либо я могла пойти дальше. Ведь и этим этажам когда-то тоже должен прийти конец. Его я могла видеть в самом верху – бежевый потолок, по цвету отличающийся от всех потолков, что я видела здесь, к тому же, краска на нем отчего-то потрескалась и местами становились видны черные заплесневелые уголки. Наверное, это и был потолок под самой крышей. Если я могла видеть крышу, значит, я была близка к выходу из этого лабиринта. Но это было не точно. Это еще стоило проверить.

Единственная мысль, что свербила мне мозг после увиденного, словно дрелью, была о том, что то место, в котором я оказалась, не имело никакого отношения к издательству «The Silence». Это было какое-то совершенно другое место, местоположение которого было мне неизвестно, как неизвестно и любому другому. К тому же, эти помещения все вместе взятые были настолько огромны, что само белокаменное здание издательства было бы куда меньше него. Но здесь не было ни одного окна, чтобы мои догадки подтвердились.

Тревога распирала меня. Все потому, что я все больше понимала и принимала тот факт, что не знала где нахожусь, и скорее всего, об этом не знал никто. От подобной пугающей и даже жуткой неизвестности, когда не знаешь, что последует дальше и последует ли вообще, человеческий мозг взрывается, словно звезда, без шансов стать прежним. Он уже знает каково это – чувствовать подобные глобальные вещи. Не знаю, как описать это как-то иначе. Пару раз в книгах, что попадали мне в руки на редактуру, я находила описание похожего чувства пустоты и обреченности, когда пытаешься осознать явление такой величины, что неосознанно пятишься от него назад, сдаешься и размякаешь. Но никогда оно не было настолько точным, как в этот момент. Вот только описать его все же было мне не под силу. Лишь в голове это чувство оставалось верным и неподдельным. Наверное, лишь от того, что я еще не пыталась как следует одеть его в слова. Так можно было сказать о любом чувстве. Чувство и есть чувство, а не набор букв. Именно поэтому из меня бы ни за что не получился писатель. Слова для меня были чем-то второстепенным, если не третьестепенным. Были вещи, над которыми они не властны.

Я что есть мочи вдохнула и выдохнула, несколько раз ударила себя по щекам, чтобы прийти в себя, потом мысленно сосчитала до десяти, рисуя в голове каждую цифру. Следом, словно набрав в легкие как можно больше воздуха перед заплывом, напрягла живот, ноги, шею и спину, сжала пальцы рук и ног. Так я обычно справлялась с напряжением, раздражением, обидой, злостью или даже со страхом. Если внезапно сильно-сильно сжаться всем телом, остаться какое-то время в этом напряжении, а потом резко расслабиться, наступает ощутимое облегчение. Сначала это чувство касается только тела, а потом оно проникает вовнутрь. Умиротворение касается твой души и тебя отпускает. Эмоция бесследно исчезает. Будто ты берешь весь свой груз, кладешь его на фантомную тележку, а потом что есть силы пинаешь ее с высокой-высокой горы. Когда я открыла глаза, все пришло в равновесие. Все мои внутренние субстанции встали на свои весовые чаши.

Страх перемешивался с чувством неизвестности и психологического напряжения. Весь этот коктейль оседал, а потом поднимался вверх подобием изжоги. Что-что, а отсутствие хоть кого бы то ни было поблизости, вид одинаковых обоев и потолков, жужжание ламп, звучащих точно над ухом, словно надоедливое насекомое, вот так – дзззззззззз, – все это не могло не пугать. Формально здесь не было страшно. Ну комнаты как комнаты, залы как залы и столы как столы, пусть и одинаковые. Но эта одинаковость, эта пустота и отчуждение не позволяли расслабиться. Что-то настораживало и держало в тревожном напряжении, заставляло бояться, пусть и непроизвольно. Это место превращало любого здравомыслящего человека в параноика, оборачивающегося назад на каждом шагу – вдруг из-за угла покажется чудовище или человек с топором? Эта предсказуемость рождала ожидание непредсказуемости и мысли типа «ну не может так продолжаться и дальше», но в этом еще следовало убедиться.

Я расстегнула на себе блузку, коснувшись неприятно вспотевшей липкой кожи. Она была словно смазана медом. Я поморщилась и пошарила в своей сумке. В ней еще пряталась бутылочка с водой размером со стакан и этот ее размер не на шутку меня тревожил – этой воды не хватило бы и на пару часов, но то, что она вообще у меня была, как были завалявшиеся козинаки и какой-то старый шоколадный батончик, уже внушало надежду. Ближайшие полдня я могла спокойно бродить по этим помещениям и я была уверена, что за это время у меня уж точно получится что-нибудь придумать. Не найти выход, так найти немного воды и еды. Эти мысли я держала в своей голове на коротком поводке, не давая сгустить передо мной темноту.

Я вновь огляделась. Зеленые обои и палас, стол и стулья, квадратные лампы, как в поликлиниках. Отсутствие сквозняков и звуков. Только я одна и мой белый шум в ушах, напоминающий телевизионные помехи. Вместо того, чтобы подниматься выше, я решила для начала исследовать только этот этаж и по мере возможности проделывать это с каждым из этажей, если получится из раза в раз находить дорогу назад.

С левой и с правой стороны от места, где я стояла, ощущая потребность прикоснуться к скатерти на столе, но почему-то снова и снова одергивая себя, были такие же лабиринты из кусочков зеленых стен, нагроможденных одна за другой. Иногда они по-всякому примыкали друг другу, иногда образовывали собой подобие комнат, до которых свет от ламп не дотягивался и скапливал треугольники мрака. Иногда стены соединялись друг с другом перпендикулярно, а иногда стояли по одиночке. Но за каждым из таких лабиринтов пряталась неочевидная стена, плотно примыкающая к потолку, что уже делало их небесконечными.

Эти стены лишь устрашали. И стоило на них посмотреть, как предчувствие того, что потеряешься в них и уже не вернешься, саднило горло. Во всяком случае, на этот раз это была лишь видимость. А может, ошибка проектировки. Все равно по правую сторону четко обозначился контур выхода, сочащийся светом таких же искусственных ламп. Этот выход был загорожен зелеными стенами чуть выше моего роста, но я все равно его заметила. Заметила и отпила из бутылки, прижимая руку к колотящемуся виску.

Переведя дух, я пошла навстречу свету, шурша тканевым ворсом цветастого паласа. На какой-то момент этот звук был единственным, что я вообще могла слышать. Огибая стену за стеной и стараясь не заглядывать в темные углы, нагоняющие на меня жути, я преодолела порог и остановилась. Тогда шум ковра стих вместе с моими шагами.

То, что было дальше, было похоже на коридор в типичном отеле, владелец которого не знал значения слова «ремнот». Прямо подо мной пролегла граница, соединяющая цветастый ковер с мелкой квадратной плиткой, что была привычна в бассейнах и туалетах. Я была уверена, что она когда-то могла быть белой, а теперь стала серой, и в швах между ее квадратиками лежала утрамбованная временем пыль и грязь. Коридор был узким и каким-то неровным, словно его от руки нарисовали на бумаге, а потом старались проложить стены точно так же, как на рисунке.

На желтоватом потолке с одинаковым расстоянием были воткнуты плоские лампы, светящие теплым желтым. С одинаковой периодичностью на стенах образовывались темные круги и полукруги – там, где заканчивалась одна лампа, но еще не начиналась другая. Коридор петлял с отклонением влево, и только продвинувшись немного вперед, я могла увидеть его продолжение.

Я неуверенно зашагала, чувствуя, как скольжу каблучками по этой плитке. Квадратики были проложены неаккуратно. То и дело встречались пустоты, куда проваливался каблук, а так же были и наслоения кусочков друг на друга, и по этим возвышенностям мой каблук тоже скользил. Тогда мне приходилось держаться за стену, чтобы идти, а не еле волочить ноги. Прямо на повороте, там, где меня ждало продолжение коридора, а вместе с ним и огромное множество дверей, воткнутых на каждом шагу в изжелта-белые стены, я решила снять обувь и пока что пойти босиком – настолько меня привлекла перспектива как можно быстрей к ним приблизиться.

Идя по плитке, я не ощущала холода, поднимающегося от ступней к щиколоткам, от них к икрам и бедрам. Я была увлечена лишь дверями, тем, что было не похоже на то, что мне доводилось встречать в этих ламинальных пространствах.

Дверные проемы были на разных уровнях. Некоторые были близки к полу, а другие были оторваны от земли и намертво впечатаны в отштукатуренные стены. Само собой, лестницы здесь тоже были, и те напоминали мне лишние вторые и третьи ряды зубов у некоторых людей с врожденными аномалиями. Эти лестницы были словно болезненные наросты, уродующие стены, и конечно, использовать их по назначению было просто-напросто бесполезно. Так или иначе, к оторванным от пола дверям они не вели, и казалось, лишь только дразнили собой наблюдателя.

Казалось, попасть в некоторые двери можно было только повиснув на ручке и каким-то образом затолкав себя внутрь. Выбираться из таких дверей было бы куда проще, просто спрыгнув вниз. Однако, пол внизу не был защищен паласом, и при приземлении можно было разбить колени.

Преодолевая мягкую волну то ли надежды, то ли волнения, я схватилась за ручку одной из дверей, что первая попалась мне под руку, и рывком ее распахнула, чтобы с таким же энтузиазмом заглянуть внутрь. Так скоро, чтобы нетрепение и в некотором роде радость не успели уступить позиции страху, который то и дело поджидал меня на каждом углу.

В комнате с грязно-желтым освещением и точь-в-точь такими же стенами было пусто. Посередине стоял только стул, одинокий и будто бы кем-то забытый. В той комнате было тихо и странно. Казалось, эта невидимая материя, густая и какая-то резиновая, оттуда пробиралась и в коридор, заглушая стук моего сердцебиения и на этот раз не жужжание, а лишь ультратонкий звук присутствия чего-то электрического – так, безусловно, проявляли себя лампы-ночники, света которых хватало где-нибудь на полтора метра.

В комнате не было окон и чего бы то ни было еще. Был только этот деревянный стул, будто унося из комнаты все вещи, только его и забыли. Осматривая комнату, мне то и дело казалось, что стул поставлен ровно посередине комнаты, будто это кем-то было задуманно. Я бы не удивилась, если бы мои догадки чем-нибудь подтвердились.

С некоторым разочарованием я прикрыла за собой дверь и приступила к следующей, на этот раз без каких-либо ожиданий. Она была чуть выше первой двери, но проникнуть в нее было по-прежнему просто. Вторая комната была куда шире предыдущей. Свет в ней был чище и без всей этой желтизны, он почти походил на дневной. Я увидела два светло-коричневых, будто вылитых из гладкого воска, кожаных кресла. Над ними висела картина, которая напомнила мне все и ничего одновременно. Какая-то синяя мазня в духе импрессионизма, а так же в духе тех картин без водяных знаков, что висели в холле издательства «The Silence». Так уж сложилось, что все что угодно в мире могло напомнить мне что-нибудь, связанное с этим местом.

Рядом на кофейном столике стояла размытая фотография, на которой было невозможно разглядеть чье-то лицо, только силуэты и цвет. Там же лежало пустое блюдце и стояла ваза, тоже пустая. На противоположной стене на гвозде висела одинокая железная вешалка.

И все бы ничего, если бы все эти предметы не были покрыты защитной полу-прозрачной пленкой, будто в этой комнате кого-то убили, и теперь ее оцепили. И картина, и вешалка, и люстра на потолке, и даже рамочка с фотографией – все предметы были плотно обернуты этой толстой пленкой. Со стен полу-прозрачное покрытие шло рябью, словно застывшая в моменте вода, а в самой середине на потолке под силой тяжести провисало. Эта пленка была повсюду, и покрыта она была так, чтобы как можно точнее огибать контур предметов, и чтобы на кресло, к примеру, можно было бы сесть и не натянуть ее под собой.

Вид этой комнаты ввел меня в недоумение. Никакой конкретной эмоции я так и не испытала. Было не похоже, чтобы в этой комнате кто-то когда-то жил. Более того, было не похоже, чтобы в ней кто-то когда-то умирал. Все в этих пространствах призывало только похожие друг на друга мысли – эти помещения были для чего-нибудь сделаны, но почему-то так никем и не использовались. Еще больше они напоминали только странную попытку эти помещения создать, будто человек, сделавший весь этот неизвестный никому мир, не шибко понимал в каких комнатах живут обычные люди. Все это было слишком странно. Для кого были созданы эти лабиринты; слишком узкие проходы, в которые обычному человеку не доведется пролезть; бесполезные колонны; лестницы, которые никуда не вели; и этажи, ничем не огражденные на пути к пропасти? Что, в конце-концов, значила эта пленка? Не то ли, что все в помещении было новым и по какой-то причине оно береглось? Я почувствовала, что хмурилась слишком долго и от этого заболело лицо.