Симулятор бога

Как жаль, что людям периодически приходится спать, и против этого не пойти. Бодрствовать с утра до вечера, всю ночь и потом до самого обеда… В том, что сон нашел ко мне дорогу, не было ничего удивительного. Правда, я думала, что смогу выбраться отсюда гораздо раньше и как следует отосплюсь в своей кровати. Некстати я вспомнила, как оставила на кухонном столе свежие булочки, которые уже наверняка превратились в булыжники, половинку наисладчайшего манго, которым к моему приходу как следует успеют полакомиться мухи и мошкара, и недоеденное яйцо всмятку. Какие запахи встретят меня по приходу домой, я даже не представляла. От этого вернуться домой захотелось еще больше, чем прежде.

Я стояла напротив бассейна, пока в моей голове медлительно крутились шестеренки, и смотрела на блестящую водную гладь, вид которой с каждой секундой становился все привлекательнее. Какой была эта вода? Ледяной, как в колодце? Чуть прохладной, как в типичном бассейне? Тогда пахла ли она хлоркой? А может, она была похожа на парное молоко? Тогда можно ли было ее пить?

В усталых натертых глазах вода расплывалась на длинные блики, которые можно было поймать и будто бы намотать себе на пальцы, как волосы или паутину. Хотелось раздеться, побросать здесь одежду и опустить себя в эту бездонную купель. Пусть бы вода расступалась вокруг моего тела, пусть бы я почувствовала хоть что-то, кроме пассивной тревоги и ожидания неожидаемого.

Но я развернулась и пошла в обратном направлении по своим же следам – едва заметным вмятинам на ковре, оставленным каблучками, – зная, что вернусь сюда позже. Вероятно, это был путь в другое измерение ламинальных пространств, и я ни за что не должна была его потерять. Не лабиринты из стен и арок, так помещения, заполненные водой. Может, именно там меня поджидала разгадка. Старые пути не приведут к новым дверям. Когда-то я очень любила эту цитату.

Я зашла в темный зал ожидания и подошла к первому попавшемуся креслу. Это был третий предмет после компьютерного стола и стула, к которому я здесь прикоснулась. На ощупь кресло было жестким. Оно царапало кожу и больно билось о кости. Его поверхность чем-то напоминала мне пластмассовую имитацию газона, которую используют в детских игровых комнатах. Жесткий ворс и такой же жесткий наполнитель, будто бы под натянутой тканью не было никакой мягкой прослойки, и стоило ее снять, как под ней, как под человеческой кожей, сразу бы проглянул хребет – не что иное, как дерево.

Неловко поджав под себя ноги, я положила подбородок на подлокотник, и заморозив уставший взгляд на очередной ярко-горящей точке, что принадлежала какой-то работающей аппаратуре, провалилась в тревожный прерывистый сон.

Я куда-то далеко уходила, а потом оттуда бежала и внезапно возвращалась в свою кожу и плоть, широко растопырив глаза. Это чувство ожидания опасности или подвоха преследовало меня даже в небытие, как фоновая музыка в кино. Столько раз я вздрагивала, стоило мне начать засыпать, столько раз я раскрывала глаза на ровном месте, будто прогремел гром или выстрел.

Перед глазами вырастали длиннющие однотипные коридоры, на которые я насмотрелась. Они мельтешили и раскрывались передо мной сами. Уже знакомая желтизна, знакомые выпуклые лампы, узкие и широкие проходы, из которых мне не приходилось выбирать. Я плыла по ним, как безмолвный призрак, ведомая своим же одичавшим сознанием. Оно само выбирало для меня направление, мне же оставалось только смотреть, как удивительно увиденное мною за целый день отпечаталось в памяти и воспроизводилось по-новой, как если бы у меня совсем не было выбора где находиться – что во сне, что в жизни я была пленником этих пространств. Они не отпускали меня.

Во сне я контролировала окружающую обстановку и свою безопасность. Из раза в раз я насильно доставала себя из сна, чтобы только проверить, там ли я нахожусь, сижу ли я в позе эмбриона на этом жестком кресле, одна ли я, так ли темно вокруг, как было по приходу сюда, и наконец, нет ли каких-нибудь посторонних звуков и шорохов? На время моя бдительность усыпала, и стоило мне пробыть в невесомости еще сколько-то времени, как она просыпалась опять.

В общей сложности я промучилась так пять или шесть часов. Был вечер, но в этих комнатах время суток было всегда одно, не понятно, конечно, какое. Я встала с кресла и немного размялась. От сна в неудобной позе ломило все тело. Сев в то же кресло, я позавтракала батончиком, который хранила у себя в сумке на случай внезапного голода, и запила несколькими глотками воды. На вкус она была слегка горьковата, будто минералка, из которой выпарился весь газ, но привкус его присутствия все же остался. Несколько минут мое сознание просыпалось, а пока я пыталась осознать для себя заново где находилась и что тут делала, и самое главное, во второй раз принять одну очень важную вещь. Что бы там ни было, а выход отсюда мне придется искать положившись на удачу и только.

Как ни странно, следы от моих каблучков все еще оставались на ковре. Пусть не такие отчетливые, но они были. Было немного странно следовать по ним по уже знакомому мне розовому коридору, так что я обходила их стороной, стараясь смотреть либо перед собой, либо по сторонам. Но что бы я ни делала, эти крохотные вмятинки у меня под ногами не выходили из головы.

Чисто в теории могло быть такое, что это место могло обладать феноменальной физической памятью? Иными словами, все, что сюда попадало, здесь же и оставалось? Любой человеческий след, случайно оставленный здесь, был бы записан и вживлен в эти стены, потолки и ковролины. Может, у этих стен и вовсе был интеллект? Это бы сполна объяснило их странность и отчужденность, как если бы я, подсознательно зная об этом, вполне сознательно отвергала всю эту обстановку, но не могла ответить на вопрос «почему?».

Я встряхнулась, когда по затылку пополз уже знакомый мне могильный холодок. В моем случае подобные мысли стоило гнать от себя куда подальше. На нетвердых ногах я передвигалась дальше, превозмогая желания все это прекратить.

Бассейн был таким же, каким я его и оставила, но теперь он выглядел куда более зловеще, чем тогда. Может, так сказывалась «утренняя» тревога после пробуждения, когда и мозг, и тело, все еще верящие в то, что все это могло оказаться лишь сном, обманулись. И теперь привыкать стоило заново. Не знаю, что это было.

Я уже собиралась снять с себя пиджак, чтобы со всем этим покончить, как мой слух пронзил внезапный грохот. Я замерла, почувствовав, как от испуга свело мышцы лица. Сердце завелось, стуча громко и быстро, того гляди вывалится из груди, а я не успею его поймать. Я стояла, схватившись за внутренний карман пиджака, и не могла сдвинуться с места. Казалось, в этот момент вся моя внутренняя жизнь остановилась. И тогда я оцепенела, словно человек, внезапно осознавший, что он не более, чем восковая кукла на железных шарнирах.

Тело оставалось неподвижным. Только глаза судорожно осматривали коридор, пытаясь, не поворачивая головы, захватить его конец, в котором мне еще не довелось побывать.

Этот звук повторился еще и еще на разные лады, то приглушеннее, то громче. Послышалась неотчетливая возня, будто по ковру волокли что-то тяжелое, переходящая в тихие шуршащие звуки, которым я уже не могла найти описания. Мой слух навострился сам по себе. Могу сказать, что я никогда в жизни не слышала так остро и так отчетливо. Страх превращает человека в настоящего робота.

Тем временем пульс ошалело бился в висках, отбивая замедленную барабанную дробь. В глазах расплывались темные круги, а по бокам картинку разъедали белесые разводы. В ушах стоял жалобный звон – должно быть, подскочило давление. Рябая картинка в моих глазах пульсировала и подпрыгивала, словно живая.

Обессиленная от страха, я плечом навалилась на стену, пытаясь выровнять дыхание. Все тело разом отяжелело. Я сжала и разжала правый кулак, почувствовав, как обмякли и затекли мышцы. Я была готова рухнуть на пол, но нужно было во что бы то ни стало держать себя на ногах, чтобы затаится прямо за этой стеной, где плитка встречалась с розовыми обоями. Никаких сил уже не оставалось, но я, будто бы у меня в резерве оставались их последние крохи, наперекор задуманному на ватных и подкашивающихся ногах пошла точно вперед, что есть мочи цепляясь мокрыми руками за стены.

Звуки приближались, а следом за ними пришла очередь голоса или даже голосов. Наверное, так мне только казалось. Я знала, что в стрессовых ситуациях мозг мог искажать услышанное или увиденное.

Мозги как отшибло, словно в них кто-то поковырялся столовой ложкой. Парализованная, но отупевшая от потрясения и ничего не смыслящая, я дышала ртом, как собака, и плелась точно на эти звуки, ощущая, как все тело сжимается до немыслимо крохотных размеров. Я уже миллион раз пожалела и передумала, но почему-то не сумела себя остановить. Сил хватало только на то, чтобы машинально идти, даже не думая о том, что последует дальше.

Показался конец коридора. От каждого удара сердца я покачивалась, будто по мне проходила электрическая волна. И вся картинка дрожала вместе со мной: остаток коридора и арка, из которой выглядывала чужая обстановка, мои ноги и этот палас, впитывающий в себя каждый мой след.

Пригвоздив себя к стене и распластав по ней руки, я вытягивала шею, чувствуя, как холодные капли пота катятся по груди и прячутся в складках ткани. Оказывается, вся моя одежда им пропиталась. И стоило мне это заметить, как меня забило в ознобе. Я тряслась, остервенело расчесывая раздраженные солью участки кожи.

Даже не знаю, что произошло. Не знаю, откуда взялась эта решимость и смелость, но я подползла еще ближе, вздрагивая всем своим телом. Не тратя времени на размышления и торг с самой собой и своим страхом, который, я теперь знала не понаслышке, был самым главным врагом человека, я бросилась в эту арку, будто мне предоставился долгожданный выход, а не очередная угроза.

Звуки внезапно стихли. Я встала точно посредине комнаты, которая напоминала простенькую молельню католического типа. Спиной ко мне стояла женщина. Услышав меня, а точнее, мое шумное дыхание, она замерла в ответ в той же позе, в которой была до моего вторжения, согнувшись в три погибели и выгнув передо мной самое уязвимое место – свою спину. Ее рука так и осталась занесенной над письменным шкафчиком.

Когда мое дыхание почти выровнялось, ее мизинец на приподнятой руке слегка дрогнул. Мои плечи облегченно опустились, вмиг ощутив все былое напряжение. Женщина медленно вернула руку себе на колено, и должно быть, прямо сейчас чего-нибудь выжидала. Наверное, она готовилась повернуть ко мне голову, но когда это сделать, и самое главное, как, чтобы не спугнуть меня и не испугаться самой, был большой вопрос. Наверняка она сама боялась меня. Того неопределенного существа, стоящего прямо у нее за спиной. С оружием или без оружия? С миром или готовностью напасть?

В эту паузу у меня получилось как следует ее рассмотреть. Тонкая шея, узкая спина. Фигурка очень и очень небольшого веса. Под тонкой бирюзовой туникой проступала вереница похожих друг на друга позвонков, что напомнили мне цепь маленьких, еще не сформированных гор. Русые волосы, как ни странно, подобранные в высокую прическу всякими подручными предметами вроде канцелярской линейки, ножниц, разогнутых скрепок, простых карандашей и ручек. Это говорило о ней лишь то, что она, как и я, была заложницей этих помещений, но ею она пробыла куда дольше, чем я. Возможно, она бродила по ним уже несколько месяцев и научилась кое-как в них выживать.

О том, что она вот-вот повернется, мне сообщили ее пальцы. Они поспешно дрогнули, будто бы ее тело готовилось шевельнуться, но все-таки оставалось неподвижным. И когда женщина наконец обернулась, я уже была к этому готова, но все равно инстинктивно отпрянула и попятилась, с усилием всматриваясь в ее лицо.

– Спокойно! – сиплый, довольно низкий, но все же гармоничный голос.

Женщина оказалась совсем молодой девушкой с боевыми чертами лица. Тонкие изогнутые брови, прищуренные глаза цвета асфальта и губы, совсем тонкие, будто шнурки, они были воинственно напряжены и поджаты. Ее руки оставались на коленях. Челка, каскадом упавшая на глаза, казалось, нисколько ей не мешала. А может, она боялась меня спугнуть и потому не делала никаких резких движений.

Позволив мне привыкнуть к ее лицу, которое в эту минуту нисколько не дрогнуло, она смотрела мне точно в глаза, попутно полезая рукой в свой карман джинс. Она с усилием извлекла из него какую-то помятую карточку и неуверенно поползла в мою сторону.

Когда наши взволнованные дыхания встретились в одном метре, она дрожащей рукой протянула мне этот прямоугольник, при этом внешне оставаясь все такой же непоколебимой. Я была сверху, а она была снизу. Я смотрела на нее сверху вниз, а она на меня снизу вверх. Больше она не сказала ни слова, кажется, рассчитывая на то, что эта карточка расскажет мне о ней куда больше. Пока мои глаза бегло пробегались по буквам, иногда перескакивая через одну, девушка в ожидании наблюдала за моим лицом.

У меня в руках оказалась глянцевая визитка мятного цвета, окантованная карандашными набросками витиеватых цветов. В самом верху подчеркнутым черным курсивом было выведено имя – Эмма Аникина. Под ними серыми прописными буквами значилось вот что: Южный писатель из Владикавказа. Написание научных и курсовых работ, писем, составление свадебной и похоронной речи, книги для близких и родных. На заказ. Почта для коммерческого сотрудничества emmapishet@list.ru, писать с пометкой «важно».

Я озадаченно посмотрела на девушку, которая прямо сейчас, сидя на коленях, изнутри прикусывала свои щеки, гоняя туда-сюда по лицу свои губы. Мне вдруг подумалась, что она была эмоциональным и нервным человеком, но пряталась под маской железной леди. Как правило, у подобных людей привычка ненамеренно истязать себя было на уровне ДНК. Для них это было все равно что похрустеть чипсами или посмотреть телевизор.

Сохраняя спокойствие, я так же медленно извлекла из потайного кармашка сумки свою визитку – что-то, но я всегда знала, где мне ее искать – и в ответ протянула ее девушке.

Эти визитки нам оптом заказывало начальство издательства, чтобы при любом удобном случае мы могли грациозно протянуть ее собеседнику или заказчику. На ней было указано мое имя и место работы, а еще был жирно подчеркнут тот факт, что я являлась заместителем главного редактора. Рядышком, как бы невзначай, выведен внутренний номер и личная рабочая почта. В самом низу розовела небольшая полупрозрачная печатка и красивым каллиграфическим почерком выведено словосочетание «The Silence» с силуэтом трехлистного клевера чуть позади самих букв.

Приподняв одну бровь, девушка подцепила ногтем один уголок визитки, проведя им по коже под ним, и повела плечами. Какое-то время она поочередно смотрела мне в оба глаза. Я же пыталась рассмотреть обстановку комнаты. На стене прибит белый крест, а под ним была подставка для книги, вероятно, под Библию. Рядом стоял комод. В нем девушка Эмма пыталась что-то найти, выдвигая ящик за ящиком, но мне было видно, что в каждом из них было пусто.

– Так, значит, ты тут работаешь? Теперь мне понятно.

Сначала я не поняла, что ей было понятно. Я долго изучала ее лицо, что оставалось без всякого выражения, будто кирпич или стена, на которой все хотели писать ругательства, но не писали. Когда она шумно вдохнула и поднялась с колен, чтобы оказаться со мной в одной плоскости, до меня вдруг дошло – если мы обе были здесь, значит, мы обе на момент пропажи были в издательстве. И никого не волнует по какой причине. Но мы оказались здесь по его воле.

– А вы, значит, писатель? Выходит, наш клиент?

Каждое мое слово получилось каким-то далеким, словно я только двигала губами, а говорил за меня кто-то совсем другой, голосом, всего-то похожий на мой.

– Где-то полгода назад я написала свою четвертую книгу.

– Выходит, вы здесь уже полгода? В смысле, в этом месте?

Она отвернулась от меня, собирая по столу какие-то бумажки. Заглянув ей под руку, я обнаружила на столе телефон старого образца с колесиком, цифрами и трубкой на длинном закрученном проводе, положенной динамиком вверх, будто говоривший по ней человек вдруг куда-нибудь отлучился и незаметно для себя куда-то исчез. Рядом с ним покоился древний справочник, кажется, когда-то побывавший в воде или в чьих-то слезах. Поверх всех листов, освобожденных от обложки, было нацарапано и обведено несколько раз только одно слово – «God». В общем, сплошная недосказанность. Чтобы изучить это место и хотя бы догадываться о том, что вообще здесь происходит, потребовалась бы целая вечность.

– Я не знаю. У меня нет часов. Сначала я пыталась вести счет дням. Рисовала крестики или палочки, а потом поняла, что мой способ провальный. Я измеряла дни сном. Проснулась – утро, засыпаю – вечер, а что-нибудь между этим – ночь. Сколько раз поспала, столько прожила дней. Но я могла проспать как три часа, так и двенадцать. Могла потом очень долго не спать, и это время, равное двум, а то и трем дням, сжималось в один. Потом я перестала это делать. Все же, в таком месте время перестает иметь значение. Тебе не нужно ходить на работу, не нужно покупать билеты в кинотеатр и приходить на сеанс вовремя, тебе не нужно отслеживать расписание электричек и тому подобное. Может, это и хорошо.

Девушка смотрела на меня. Наверное, ей нужно было вдоволь наговориться. А может, это действительно было ценно – встретить кого-то вроде себя, товарища по бедствию. А может, она здесь уже намолчалась. Что-что, а разговоры с самим с собой, пусть даже и вслух, где у каждого «я», второго, третьего, четвертого и пятого появлялись свои роли, было неплохо. Но ничто не заменит другого такого же человека, живого, и вроде как, точно так же напуганного. Вот Эмма и говорила, пока я безучастно стояла в углу, напрочь забыв о том, что не в гостях. Это место ровно так же ничье, как небо или трава. По крайней мере, пока никому не довелось предъявить на него свои права.

– Лично я очень устала от времени и пространства там, наверху.

Она сказала «наверху»?

– Что нужно за чем-то следить, нужно куда-то успевать, в конце-концов, нужно этого времени бояться. Так или иначе, эти оковы на каждом из нас. Кто бы что ни говорил, пока ты сам не стар, стары все остальные. И что есть жизнь, если все равно пытаешься то или иное догнать? И неважно что, собственную мать или минуты, оставшиеся до того, как прозвенит будильник? А здесь нет ничего, что можно вставить, как фотографию, во временные рамки. Это место само по себе ему не поддается. Вот я и перестала за ним следить. Это все равно не важно. Подумаешь, состаришься. Все равно этого не заметишь. Здесь почти нет зеркал. А внутри человек не шибко как-то меняется. Есть маленький ребенок в теле маленького ребенка, а есть маленький ребенок, запертый в теле взрослого.

Мы встретились глазами. Она поджала губы. Мне показалось, что ей хочется извиниться. Вместо этого она повела плечами и достала из волос карандаш.

– Как ты можешь заметить, здесь полно времени о чем-нибудь размышлять. Слышишь? Опять все сводится к этому чертому времени. Безусловно, мы его дети.

Я выждала паузу, не желая перебивать, а еще в тайне я не желала слышать звук своего голоса. Если бы и я бродила по этим местам так же долго, как и она, я бы может и говорила со стенами и всякими странными вещицами, но пока мне хотелось говорить только с людьми. Да и казалось, что если я начну говорить, моя речь покажется какой-то нескладной. Мыслей было целое море, но с чего начать, что спросить и о чем сказать я не знала. Сама мысль об этом заставляла меня теряться.

Примечания