Семья мадам Тюссо

Жанна не успела закончить фразу – отвлеклась на дверной звонок. И странным чутьем поняла – случилось что-то. Слишком тревожным он был, слишком заполошным. Наверное, дверные звонки несут в себе энергию человека, нажимающего на кнопку с той стороны двери… Тем более если человек этот пришел в дом с горестной вестью.

Жанна повернулась, пошла по коридору на ватных ногах. С трудом справилась с замком, открыла дверь.

В прихожую ворвалась очень бледная Валечка, врачиха из поликлиники, соседка по лестничной клетке. Затараторила испуганным шепотом, проглатывая концы фраз:

– Ой, Жанночка, как хорошо, что ты здесь… А я звоню и думаю – вдруг никого… Хотела уже за слесарем бежать, чтобы дверь взломал! Думаю, Елена Максимовна встать не сможет, если одна в квартире.

– Да что случилось, Валя?! – перебила ее Жанна, чувствуя, как дрожит внутри ужасная догадка. – Говори, не молчи! С папой что-то случилось, да?

– Ой, Жанночка… Все на моих глазах… Я в супермаркет пошла, дорогу переходила… То есть не перешла еще, светофор красный горел… А он с той стороны стоял… Я его сразу узнала. А потом… Я не знаю, почему он шагнул на красный! Может, не видел! Какой ужас, Жанночка! Нет, я не могу, не могу… Все на моих глазах…

– Папу сбила машина, да? Он… жив?

– Нет, Жанночка… Удар был очень сильным, я сама видела… Как это страшно, господи, до сих пор в себя прийти не могу! Нет, у него не было шансов…

Жанна ухватилась за дверную ручку, не в силах вымолвить ни слова, она лишь глядела на дрожащие Валины губы, накрашенные розовой помадой. В ушах зашумело, сердце передвинулось к самому горлу и заколотилось в бешеном ритме. Надо было что-то делать, бежать куда-то… Или хотя бы спросить у Валечки, куда бежать и что делать. Что, что она говорит?..

– …Документов у него при себе не было, я опознала… Полиция быстро приехала, «Скорая» тоже… А я, как назло, телефон с собой не взяла! Но я ваш домашний наизусть помню, я им продиктовала… Сейчас будут звонить, Жанна, слышишь? Надо приготовить Елену Максимовну, она же может сама трубку взять, аппарат на тумбочке около кровати стоит, я видела. Иди к ней, Жанна.

– А папа… Он где? Он… До сих пор там лежит, на дороге?

– Да нет, говорю же тебе, его сразу увезли! Полиция и «Скорая» быстро приехали. Вам из морга будут звонить. Я ваш телефон домашний оставила. Ты слышишь меня, Жанна? Тебе плохо, что ли? О господи… Где у вас нашатырь? Погоди, я из дома свой принесу.

– Не надо… Я все слышу, Валечка. Я все поняла. Только принять пока не могу. Как же так-то, а? Папа же в магазин пошел… За сахаром… – ответила Жанна.

– Да, дядя Коля с пакетом был. Там пачка сахара, да, я заглянула. И бутылка водки была, она разбилась… Пахло кровью и водкой… Может, и хорошо, что ты этого не увидела, Жанночка. Он очень сильно ударился, головой о бордюр… Мгновенная смерть. Жалко дядю Колю, столько лет бок о бок… Уже как родной человек. Иди к маме, ее подготовить надо.

Вместе они вошли в комнату Елены Максимовны, встали у кровати. Жанну трясло, как в лихорадке, Валечке пришлось крепко ухватить ее за плечи.

– Мам… Там папа… Он там… – едва слышно заговорила Жанна и сглотнула, остановилась на полуслове, пытаясь вытолкнуть нужные слова через окаменевшее горло.

Вытолкнуть не получилось. Вместо слов пошло из горла рыдание, отрывистое, похожее на истерику. Валечка испуганно шагнула вместе с Жанной назад и ловко усадила ее в кресло, слегка похлопала по щекам:

– Сиди, я сейчас принесу что-нибудь успокаивающее… Домой сбегаю…

Потом развернулась к Елене Максимовне, произнесла с извинительным вздохом:

– Придется мне вам это сказать, простите… Дядя Коля погиб, только что. На моих глазах. Машиной сбило.

– Я поняла, Валечка. Я слышала, как вы разговаривали в коридоре. Отсюда все прекрасно слышно. Я поняла.

Казалось, голос ее был на удивление спокойным. И спокойными казались пальцы, перебирающие круглые турмалиновые бусины на шее. Лишь на лице отразилось что-то вроде оскорбленного недоумения, и непонятно было, в чей адрес оно направлено. Скорее всего, в адрес мужа – он просто не мог так с ней поступить, права не имел.

Валечка застыла с горько удивленным лицом, глядя на Елену Максимовну. И все трое одинаково вздрогнули, когда зазвонил телефон.

– Жанна, возьми трубку! – коротко приказала Елена Максимовна.

Жанна моргнула, села в кресле, прямо держа спину, – материнский окрик действовал сильнее, чем самое хорошее успокоительное. Протянула руку, тихо зашелестела в трубку:

– Да, это квартира Тюриных… Да, здесь проживает… Это его дочь, Жанна Николаевна Тюрина. Нам уже сказали, да. В какой морг? Да, я поняла, вы представитель похоронного агентства… Наверное, нужны ваши услуги, да…

– Скажи, пусть приезжают! – снова скомандовала Елена Максимовна, продолжая перебирать в пальцах турмалиновые бусины. – Все равно вы с Юлианом сами не справитесь!

– Да, приезжайте, пожалуйста, – снова зашелестела в трубку Жанна, с испугом глянув на мать. – Что? Не поняла, простите? Какие деньги? Ах да, деньги… Да, лучше на месте поговорим, приезжайте. Адрес? Чей адрес? Ах, наш… Да, записывайте…

Продиктовав адрес и положив трубку, Жанна помолчала, растерянно глядя на мать, потом сообщила робко:

– Сейчас похоронный агент приедет, мам. Он спрашивал, есть ли у нас наличные деньги.

– Ну, я пойду, пожалуй, – тихо вздохнув, проговорила Валечка. – Жанна, проводи меня до двери.

В прихожей она еще раз внимательно глянула Жанне в лицо, спросила тревожно:

– Может, все-таки принести успокоительное, а?

– Нет, Валечка, не надо. Спасибо тебе.

– А маме? Хотя она, я смотрю, довольно хорошо держится. Как ей это удается, не понимаю! Может, она так и не осознала до конца, что случилось?

– Да все она осознала и все поняла, Валечка. Мама у нас такая, умеет держать себя в любых обстоятельствах.

– Зато на тебе лица нет! Давай все-таки укол сделаю, вдруг свалишься!

– Не надо… Сейчас Юлику позвоню, он приедет, мы уж вместе как-нибудь.

– Ну, смотри. Если что, обращайся, у меня сегодня выходной, целый день буду дома. Если только до супермаркета добегу… Так и не добежала, сразу к вам с горестной вестью пошла.

– Спасибо тебе, Валечка.

– Да бог с тобой! Разве за такое благодарят?

– И все равно, спасибо тебе за участие.

– Да не за что. Я ж говорю – обращайся в любое время. И не только насчет успокоительного, а по любой надобности. Я и с похоронами помогу по-соседски, и вообще… Может, денег надо, а?

– Не знаю, Валечка. Я думаю, деньги у мамы есть.

– И насчет мамы, Жан… Придется тебе после похорон к ней переехать, сама понимаешь. Она абсолютно беспомощна, постоянный уход нужен. И постоянное присутствие. С родителями всегда бывают проблемы, ничего не поделаешь, это наш долг. Да что я объясняю прописные истины, ты и сама все знаешь! Так что решайте с Юликом…

– Да, Валечка, мы решим. Спасибо.

Жанна так торопливо закрыла за ней дверь, будто боялась еще раз повторить это ужасное слово «решим». Так и стояла в прихожей, прижав ладони к лицу. Что «решим», как «решим», каким таким способом? Что они с Юликом вообще могут решить?

Папа, что же ты с нами наделал?! Как ты мог…

Организацию похоронной процедуры взяла на себя Ольга. Со вздохом, конечно, взяла, глянув на потерянную суету Юлиана и Жанны. Впрочем, Елена Максимовна по-своему прокомментировала старания невестки: пронырливая, мол, как всегда. И замуж за Юлика «пронырнула», и с похоронами не просто так старается – у каждого плута свой расчет. Правда, какой расчет был у Ольги в таком печальном деле, не уточнила. Да никто и не требовал уточнений. Как-то так получилось, что в суете про Елену Максимовну все забыли.

Спохватились, когда в крематорий надо было ехать – а с мамой-то как? На себе до машины нести?

На помощь пришла верная и добрая Валечка, договорилась в больнице, чтобы дали на один день инвалидную коляску. Опыта обращения с коляской ни у кого не было, кое-как спустили по лестнице, переместили Елену Максимовну в машину, коляску взгромоздили на багажник… Хорошо, что одна из машин в похоронном кортеже оказалась из тех, допотопных, которые с багажником на крыше. Повезло, можно сказать.

Народу на прощальной процедуре было немного. И вообще, как-то быстро и гладко все произошло, по-деловому нелепо. Зазвучала траурная музыка, гроб уехал вниз, и надо было уходить, освобождать помещение для следующей печальной процессии.

Поминки устроили дома. И опять были все свои, узкий семейный круг, не водилось у покойного отца ни друзей, ни родственников. Валечка была на дежурстве, других соседей звать не стали – мама не захотела. Решили позже поминальный пирог по квартирам разнести. Выпили за упокой души, как полагается. Отхлебнув куриной лапши, Елена Максимовна отодвинула тарелку, проговорила гневным дрожащим голосом:

– Даже нормального поминального стола не могли накрыть. Трудно салатов настрогать, что ли? Колбасы приличной купить. Он ведь отец вам был. Скомкали все, словно не отца, а бродягу похоронили. Интересно, меня так же скупо хоронить будете?

Ольга уронила ложку, и она со звоном упала на пол. Наклонилась, подняла, с трудом сдерживая в себе возмущение. Глянула в ожидании сначала на Юлиана, потом на Жанну. Вздохнула, прикрыла глаза, смирившись с молчанием Юлиана и Жанны, – какие уж есть, недотыки. Что с них возьмешь, даже ответить не могут. Молчание ягнят, да и только. И так называемая свекровь тоже хороша – разве можно в такой ситуации демонстрировать свой характер?

Долго Ольга сидеть не стала, ушла первой, сославшись на необходимость быть при своей больной маме. Когда в прихожей хлопнула дверь, Елена Максимовна проговорила горестно, утирая пальцами красные слезные глаза:

– Вот не люблю я твою жену, Юлик, но надо отдать ей должное. Она хорошая дочь, да. Она знает свой долг, она к маме пошла. А ты, Юлик… Ты лишь бы подальше…

– Мам… Не начинай, пожалуйста. Не время сейчас.

– И когда же найдется для меня время, интересно? Что со мной-то решать будете? Завтра Валечка кресло заберет, меня и на свалку вывезти не на чем будет. Неужели на себе понесешь, сынок?

Юлик застонал, в изнеможении откинув назад голову. Елена Максимовна и сама поняла, что со «свалкой» хватила лишнего, проговорила тихо:

– Ладно, устала я… Сил больше нет. Везите меня в спальню, лечь хочу. А вы уж тут сами… Без меня как-нибудь… Со стола не забудьте убрать!

Потом, когда посуда была перемыта и убрана по шкафам, они сели на кухне, вздохнули в унисон, глядя друг другу в глаза.

– Ну и что будем делать? – озвучила главную проблему Жанна. – Давай решать, Юлик. Из нас двоих кто-то должен переехать к маме. Набегами тут не обойдешься. Денег на сиделку нет ни у меня, ни у тебя. Да мама и близко не подпустит ни одну сиделку, это исключено.

– По-моему, и без вопросов ясно, кто должен переехать к маме… – пожал плечами Юлик и глянул на Жанну с нарочитым удивлением.

– И кто же?

– Ты, конечно.

– Почему я, а не ты?

– Хм… Потому что ты ей дочь, причем родная. Роднее некуда.

– А ты – сын! И тоже родной! Роднее некуда!

– Да, я сын… А кто из нас женщина, интересно? Не соображаешь, что мужику в этих делах, как бы это сказать… Несподручно? Как я буду… Ну, весь этот обиход…

– Нормально будешь. Как все. Деление по гендерному признаку в данном случае неуместно. Если не можешь, то сам себя заставишь. Если не умеешь, научишься. Потому что так надо, потому что другого выхода нет. Да мама и не настолько беспомощна, как ты себе представляешь. Тем более ты же сейчас почти безработный, Юлик! У вас в редакции третий месяц зарплату не платят!

– Откуда ты знаешь?

– Мне Ольга сказала.

– Ну, не платят, и что… Сейчас не платят, позже заплатят… И вообще не проблема – новую работу найду.

– Ты сначала найди, потом рассуждай.

– Да как, как я ее найду, если за мамой горшки выносить буду? А мне семью кормить надо, между прочим!

– Ты? Семью кормить? И когда ты ее кормил? Да если б не Ольга…

– Все, хватит! Это уже не твоего ума дело! Не лезь в мою семейную жизнь! Сначала свою семью заведи, потом чужие отношения комментируй, кто кого кормит!

– Я ничего не комментирую, я просто хочу прояснить нашу с тобой ситуацию, вот и все.

– А я тебе говорю – нечего выяснять. Не буду я за мамой горшки выносить, поняла? Сама выноси! А мне этого добра не надо… Мне его дома хватает, уже вот где стоит…

Он чиркнул ребром ладони по горлу. Потом опустил руку, подумал немного и поднял руку еще выше, до уровня глаз. Потом еще выше… И глянул на Жанну из-под козырька ладони совсем уж отчаянно:

– Вот оно где у меня, поняла? С головой накрыло! Как Ольга тещу перевезла, я ничего, кроме горшков, и не вижу! Вся личная жизнь – один сплошной горшок!

– Не ори, мама услышит! – с досадой махнула рукой Жанна.

– Я не ору… Тут ори, не ори, а переезжать все равно тебе придется, Жанка.

– Я не могу, Юлик. Не могу. Понимаешь, сейчас у меня такое положение…

– Да знаю я твое положение. Максим жениться не хочет, да?

– Нет, не в этом дело…

– Одного его не хочешь оставлять? Боишься, место займут?

– Да нет же! Хотя ты прав, да… Но все равно – не в этом дело. Просто я сама не могу… Не выдержу… Не знаю, как тебе объяснить, чтобы ты понял…

Она не успела ничего объяснить – оба вздрогнули от голоса Елены Максимовны, тяжелым эхом просочившегося на кухню:

– Жанна! Юлиан! Подойдите ко мне, слышите?

И оба подскочили со стульев, как школьники, затолклись у двери. Юлик успел прошипеть злобно, когда гуськом шли по коридору в сторону спальни:

– Почему дверь на кухню неплотно закрыла? Слышно же все, наверное.

– А кто тебя заставлял орать? – таким же злым шепотом ответила Жанна. – Я нормально говорила, а ты орал как резаный… Конечно, мама все слышала.

Вошли в спальню с виноватыми лицами, Юлик спросил первым, стараясь придать голосу интонацию деловой озабоченности:

– Ты нас звала, мам? Тебе что-нибудь нужно?

Елена Максимовна, не моргнув, потрясенно смотрела на сына. Потрясение было явно преувеличенным, скорее для острастки, чтобы сын глубже нырнул в пучину осознания собственного ничтожества. Еще к потрясению прилагалась пауза – довольно длительная. В паузе предлагалось гореть стыдом и корчиться совестью, и снова нырять в пучину. В детстве, помнится, во время такой материнской паузы они с успехом все это и проделывали.

– Значит, не надо тебе такого добра, да, Юлик? С головой накрыло, по самое ничего? Не можешь за матерью горшки выносить?

– Мам… Ну ты же знаешь мою семейную ситуацию, зачем к словам придираешься… – вяло проговорил Юлик, усаживаясь на подлокотник пухлого кресла. – Ну, сказал неправильно, да… Не обижайся…

– Я не придираюсь к словам, Юлиан, и я прекрасно знаю твою семейную ситуацию, в которой ты сам виноват, между прочим. Никто не заставлял тебя жениться на этой хабалке, сам в петлю влез. Ты ведь даже со мной не посоветовался, помнишь? Объявил о женитьбе постфактум… Просто сбежал… Ты даже вещи собрал, когда меня дома не было, Юлик. Я прекрасно помню, как все это было. А теперь кричишь и жалуешься, и пеплом голову посыпаешь. Что, разве не так все было?

– Да. Было, мам. Потому что ты бы меня не пустила. Потому и сбежал.

– Ну, так и радуйся, что сбежал! Чего теперь-то не радуешься? Сидишь на моей кухне и жалуешься, что тебя чужое дерьмо с головой накрыло!

– А я не жалуюсь! Я… Не в том контексте…

– Да, я все слышала. Я все поняла, Юлик. Ты не можешь переехать к матери, тебе противно выносить горшки. Другое дело – каково мне все это слышать. Мне, твоей матери. Я видеть тебя не могу после этого, понимаешь? Ужасно горько видеть и осознавать, кого я вырастила! Сына-предателя, сына-подлеца!

– Ну, если так… Я вообще могу уйти… – пробурчал под нос Юлик, разглаживая ладонью штанину на пухлой ляжке.

Видимо, ему очень понравилась эта мысль – обидеться и уйти. Главное – не терять времени, не дать маме опомниться. Надо встать и уйти, и чем быстрее, тем лучше! С обиженным лицом! И дверью не забыть хлопнуть! И решить разом проблему!

Все это он и проделал – довольно резво. Жанна стояла в прихожей, лепетала что-то и нервно заламывала руки, пока он искал куртку и одновременно старался всунуть ноги в ботинки. Он не стал ее слушать. Даже прощаться не стал. Зато хлопнул дверью – от всей души. Осознай до конца, мама, какого подлеца вырастила! Успехов тебе в осознании! А подлец пошел дальше жить свою подлую никчемную жизнь!

Жанна всхлипнула, закрыла глаза, устало прислонилась к стене. Постояла так несколько секунд, сдерживая слезы и соображая, что делать дальше. Потом шагнула к своей сумке, нашарила в ее недрах телефон, кликнула номер Макса. Когда он ответил, заговорила тихо:

– Привет… Это я. Ну как ты? С работы едешь, наверное?

– Да, еду. В пробке стою. А ты как? Устала?

– Да как я могу быть, сам все понимаешь. Да, устала, конечно.

– Ночевать у мамы останешься или приедешь?

– Нет, нет, ночевать не останусь! Я приеду, но поздно, наверное. Сделаю все дела, подожду, когда мама уснет… Нет, нет, я обязательно приеду!

– Значит, весь вечер тебя не будет… Понятно…

– Да, придется тебе самому себе ужин организовать, Макс. Я все сейчас расскажу, слушай… В холодильнике кастрюлька есть, красненькая такая, с голубыми цветочками, там котлеты. Сам разогрей, ладно? И салатик порежь… Посуду можешь не мыть, просто в мойку забрось, я приеду и вымою. Ну, давай… Я приеду… Целую, пока.

Поговорила, прижала тельце телефона к горячей щеке. Закрыла глаза, улыбнулась через дрожание губ.

Сунув телефон в сумку, развернулась, шагнула по коридору в комнату матери. Елена Максимовна встретила ее печальным сарказмом, и Жанна вздохнула, догадавшись, о чем пойдет сейчас речь. Слух у Елены Максимовны был отличный.

– Что, доченька, с любовником по телефону шепталась, да? Я так поняла, у любовника ужина нет? Надо же, незадача какая.

– Он не любовник, мама.

– Да? А кто же? Очередной Карандышев?

– Нет. Не Карандышев.

– Стало быть, кандидат в мужья? Правильно я понимаю?

– Да, мам. Правильно.

– А он в курсе, что ты его назначила кандидатом в мужья? Сдается мне, доченька, что он об этом даже не подозревает.

– Мам, ну зачем ты так?..

– А затем. Ты что, совсем голову потеряла, не соображаешь ничего? Если ты в людях не разбираешься, так меня послушай. Он не женится на тебе никогда, это же очевидно. И не возражай. Нечего тебе возразить! Хорош потенциальный зять, если даже на похороны не явился! Неужели тебе это обстоятельство ни о чем не говорит?

– Он не мог, мама. У него были причины.

– Запомни раз и навсегда эту истину, дочь… Не бывает причин, чтобы на похороны не прийти. На свадьбу можно не ходить, а на похороны… У его женщины отец умер, а он… Дома сидит и слушает по телефону, в какой кастрюльке котлетки. Да неужели ты после всего этого к нему побежишь?

Елена Максимовна выдохнула на гневной ноте и снова с шумом вдохнула, ожидая от дочери ответа. Хотя ответить Жанне было нечего. Мама была права, что ж. Во всем права. Но правда эта была сродни секрету Полишинеля, и потому ценности из себя никакой не представляла. Более того, она была ужасно неуместной, как алмазная брошь на старой телогрейке.

– Чего молчишь? Я не права? Или тебе возразить нечего? – требовала ответа мама, учуяв ее смятение.

– Я не знаю, что тебе ответить, мама. Я лучше помолчу, можно?

– Ну-ну… Давай, помолчи. Хотя твое молчание – тоже ответ. Что, очень замуж хочется, да? Именно за этого?.. Который тебя не хочет? Но ведь это так стыдно, дочь.

Жанна мотнула головой, с трудом сглотнула слюну через окаменевшее горло. Хотела ответить, но не смогла, закрыла лицо нервно подрагивающими ладонями. Елена Максимовна глядела на нее с победной жалостью, грустно качая головой. И вздрогнула, когда дочь неожиданно отняла руки от лица, заговорила торопливо и слезно, проглатывая концы слов:

– Да, мама, я очень хочу за Максима замуж! Да, я очень хочу нормальной женской судьбы! Детей хочу, дом… Неужели я не вправе всего этого хотеть, а? Несмотря на правду, кривду и другие очевидные обстоятельства? Ведь они всегда есть, эти обстоятельства, и не одни, так другие, никуда от них не денешься! Я очень, очень хочу за него замуж. Я не могу взять и уйти от него.

– А как же я, доченька? Что будет со мной? Ты обо мне подумала? Неужели ты можешь выбирать между родной матерью и каким-то?.. Не знаю его имени и знать не хочу.

– Я не делаю выбора, мама. Я ищу выход. Я хочу остаться с Максом, но и тебя оставить без помощи я не могу, ты же это прекрасно понимаешь. И я не оставлю тебя. Кроме меня – некому… Но я что-нибудь придумаю, как нам быть. Я обязательно придумаю. Можно я окно приоткрою? Ужасно душно в комнате.

Жанна шагнула к окну, приоткрыла фрамугу, начала жадно вдыхать сырой холодный воздух. Елена Максимовна слегка поежилась, натянула до подбородка мягкий шерстяной плед, заговорила недовольно:

– Ага, придумаешь ты… Вон, Юлиан уже придумал, как ему быть. Ушел и дверью хлопнул. Интересно, какой выход придумаешь ты. Учти, в дом старчества я не пойду. Ни при каких обстоятельствах, учти! Да и не возьмут, у меня дети есть! А у детей есть обязанности, в конце концов! Ты моя дочь, и ты обязана обо мне заботиться. Ты должна жить рядом со мной, ты моя дочь! Должна, слышишь?

Если бы Елена Максимовна видела в этот момент лицо Жанны, она бы не распалялась эмоциями. Она бы очень удивилась, обнаружив на лице дочери непотребное количество явного и злого отчаяния, очень злого и неуправляемого, готового – впервые в жизни! – облечься в жесткую отповедь под названием «я тебе ничего не должна».

Наверное, получилась бы достойная отповедь с необходимыми доказательствами и всякого рода обоснованиями. Много их накопилось, только память ковырни, встряхни ее, как пыльный мешок, и они посыплются из «недетского» детства, из потной, надрывной до изнеможения юности, дальнейшей постылой жизни. Сколько больших и мелких обид хранит память! Сколько унижения, недовольства, насмешливого пренебрежения. И как хочется повернуться и выбросить из себя хотя бы это – «я тебе ничего не должна»! Нет, не объявленной войной, но хотя бы знаком протеста! И как обидно, что духу не хватит. А у кого его хватит – сказать такое матери, не встающей с постели?

В дверь позвонили, и Жанна бросилась на звонок, будто в нем было ее спасение. Самый проверенный метод спасения – это бегство. Всегда ведь можно сбежать, хотя она и сама не поняла, от чего бежит – от искушения, от отчаяния или от собственного трусливого духа.

Открыла дверь, улыбнулась дежурно, глядя в незнакомое мужское лицо – ошибся дверью, наверное.

– Здравствуйте… – задумчиво проговорил мужчина и замолчал, со странной улыбкой ее разглядывая.

– Вы кого-то ищете, наверное? – вежливо уточнила она.

– Вы Жанна? Или… Я ошибаюсь? – неуверенно переспросил мужчина.

– Да, я Жанна. А вы?..

– А я Марк. Ты меня не узнала, конечно же. Столько лет прошло.

– Марк?! Вы – Марк? Нет, нет… Этого не может быть.

– Да отчего же? – вдруг развеселился мужчина, видя ее смятение. – Отчего же не может быть? Вот он я, Марк Сосницкий, могу паспорт показать! Хотя я тоже бы тебя не узнал, Жанна… Никогда бы не узнал.

Она уже пятилась от двери, мотая головой и прижимая ладони к горлу. Проснулся внутри и дал о себе знать установленный с детства запрет на произнесение этого имени – Марк Сосницкий. А к запретам она привыкла. Если нельзя, значит, нельзя. Значит, никакого Марка Сосницкого в природе не существует.

Хотя тут же встряхнулась, взяла себя в руки. То есть переместила их от горла под грудь, сплела нервной кралькой, выдавила из себя первое, что пришло в голову:

– Какими судьбами, Марк? Проездом? Да вы заходите… Ой! То есть… Ты заходи, Марк…

– Нет, я не проездом, Жанна. Я целенаправленно и по делу. И я не один, я с семьей.

– У тебя есть семья?

– Да… Почему ты так удивляешься?

– Нет, что ты… А где твоя семья?

– На скамеечке, у подъезда. Я решил один зайти… Мало ли, как наша встреча может сложиться.

– Да… Мало ли… – эхом повторила за ним Жанна.

– Вообще, мы в гостинице планировали остановиться, у нас и номер забронирован… А в субботу дядя Коля позвонил и сказал, что тетя больна… Вот я и решил…

– Какой дядя Коля? Папа, что ли? – в ужасе уставилась на него Жанна.

– Ну да… Твой папа.

– Ты что, разве общался с папой? Все эти годы?

– Да… Где он, кстати? Он дома?

– Папа умер, Марк.

– Как – умер? Когда?

– Вчера… Он под машину попал. Сегодня мы его похоронили.

Марк молча смотрел на нее, пытаясь принять горестное известие. Потом кивнул головой, хотел сказать что-то… В эту неловкую секунду ворвался прилетевший в прихожую голос Елены Максимовны: