Семья мадам Тюссо

– А в чем тогда дело?

– Я думаю, он тетину квартиру решил к рукам прибрать.

– Да ну…

– Точно, точно! Так сказать, в порядке небольшой материальной компенсации. Квартира ведь полностью принадлежит мамаше, вы с братом от своей доли отказались, когда приватизировали?

– Да, квартира оформлена на маму… Она потребовала, чтобы мы отказались. Объяснила, что ей так спокойнее будет. Чтобы жена Юлика не претендовала, ну, и мой будущий муж.

– О как! Я прямо не устаю восхищаться вашей мамашей! Показала деточкам фигушку ради своего спокойствия, молодец! А деточки под козырек взяли – служу мамаше! Это ж как надо было воспитать таких деточек, а? В каком вареве замариновать и сожрать с потрохами? Не мамаша, а Фредди Крюгер какой-то!

– Погоди, Макс… А у тебя с твоей мамой разве не такая же ситуация? Ты ведь тоже не захотел забирать свою долю в общей собственности, когда в ипотеку залез? Не заставил свою маму квадратными метрами делиться?

– Ну, ты не сравнивай. Во-первых, мама меня ни за что бы не заставила отказаться от доли. Во-вторых, если бы я поставил вопрос о дележе, она бы не отказалась. Просто я сам не стал. И вообще, при чем тут моя мама? Не надо даже сравнивать!

– Хорошо. Тогда и про мою маму давай не будем.

– Хочешь сказать, не мое дело? Хорошо, пусть будет не мое дело. И вообще, мы сейчас о другом говорим… Понимаешь, не нравится мне этот Марк. Вот чует мое сердце – есть в этой ситуации какая-то подстава. В самом деле, чего он вдруг явился, да еще и так покладисто согласился в одной квартире с мамашей пожить?

– Потому, наверное, что я его очень просила.

– Ага, добрый братец пожалел сестренку, на волю отпустил. Да не смеши! Я думаю, он твою просьбу тоже в своих целях использует.

– Как?!

– Да так! Ты ушла, а он в тетушке чувство обиды взбодрит! Смотрите, мол, детки-то ваши разбежались, как тараканы, кинули вас в трудностях, а я вот он, верный племянник. Хотя вы, тетушка, и страшно виноваты передо мной, и в правую щеку меня ударили, а я такой, я все вам прощаю и даже левую щеку подставить готов. Думаешь, тетушка не захочет вам с братом по щам дать? Да запросто! Возьмет и оформит на Марика завещание и двух зайцев убьет! И вы локти кусать будете, и от греха своего квартирой откупится! А вы пойдете не солоно хлебавши, как два бомжа…

– Да ну тебя, Макс! – неуверенно засмеялась Жанна, отодвигая пустую тарелку. – Прямо настоящий сценарий придумал! Фильм ужасов. Триллер. Даже не предполагала, что ты такой фантазер.

Макс ничего не ответил, долго смотрел на нее исподлобья. Потом спросил тихо, с ласковой угрозой в голосе:

– Значит, без квартиры хочешь остаться, да? Я так понимаю, квартира хорошая, в историческом центре города, денег приличных стоит. Сколько у вас квадратных метров? Около сотни?

– Да…

– Что ж, метраж хороший. Трехкомнатная?

– Да.

– Отлично. И матушка твоя в солидном возрасте. А племянничек – из уголовной среды. И вариантов прибрать лакомый кусок множество, даже исключая варианты фантазийные, как ты говоришь. Я бы на твоем месте задумался, Жанна. Очень сильно задумался.

– Не пугай меня, Макс… Я так устала, и голова болит, совсем ничего не соображаю. Между прочим, я сегодня отца похоронила…

– Так я ж не говорю, чтобы ты сегодня задумалась. Я вообще… Можешь и завтра об этом подумать, как Скарлетт О’Хара.

Он усмехнулся, довольный удачным сравнением, подмигнул ей ободряюще. И тут же уточнил деловито:

– А Юлик твой знает, что подстава по его душу заявилась? Ты говорила ему про Марка?

– Нет, не говорила. Я домой торопилась, хотела с ужином тебя встретить. Как-то не хотелось ему звонить на ходу… Тем более мы поссорились.

– Ну, ты даешь! Я бы не утерпел на твоем месте, сразу бы новость преподнес.

– А я не могу. Мне жалко Юлика.

– А чего его жалеть, не понимаю? Это Марка надо жалеть, а его-то за что?

– Как – за что? Представляешь, как он жил все эти годы – с таким камнем на душе?

– Ну, не знаю… По-моему, твой братец не из таких, чтобы лишние камни в душе таскать. Я бы все равно ему сообщил новость, не утерпел. Может, сейчас это сделаешь? А я послушаю, как он отреагирует. Очень даже интересно!

– Нет, сейчас не буду, лучше завтра. Пусть хотя бы эту ночь спит спокойно. И ты не прав насчет камней… Нет, не прав. По-моему, для него появление Марика будет настоящим потрясением, если все это правда, что папа рассказывал. История темная про старушку-соседку, и только Юлик всю правду знает, как на самом деле все было. Может, и в самом деле он ее толкнул, и про деньги сын старушки не врет. А может, все было так, как говорит Юлик. В любом случае, я думаю, мой брат жил все эти годы с огромным чувством вины. От него ж никуда не денешься, как ни старайся.

– Да брось… Какое чувство вины! Ты что, и впрямь его так сильно жалеешь?

– Но он же мне брат.

– А Марик? Он ведь тоже брат, хоть и двоюродный?

– Ой, Макс… Не мучай меня, а? Я без тебя вконец запуталась.

– Тебя не поймешь. Сначала на Юлика бочку катишь, потом начинаешь его жалеть. И вообще… От ваших семейных историй заболеть можно. Что-то я ослаб совсем, даже голова закружилась.

– У тебя и впрямь вид больной… Ты не простудился, часом? – заботливо потянулась к нему через стол Жанна, ощупала лоб рукой. – Горячий вроде… А горло не болит?

– Болит… И глотать больно…

– Ну, я ж говорю, простудился! Надо было теплую куртку надевать!

– Да я же в машине…

– И тем не менее! Горе ты мое луковое! Иди ложись в постель, я тебе чаю с малиной принесу!

Макс ушел так быстро, будто был рад отвязаться от неприятного разговора. Жанна автоматически нажала на кнопку чайника, открыла холодильник, достала банку с вареньем. Вздохнула…

Неприятное ощущение от разговора засело в голове и никак не уходило. Наверное, зря она Максу обо всем рассказала. Кто за язык-то тянул?

А с другой стороны… вдруг Макс окажется прав, и Марик приберет квартиру к рукам? Что она знает о нем вообще? Как жил все эти годы, чем занимался? Да, она запомнила его добрым и покладистым, и глаза были хорошие, чистые такие, будто промытые изнутри… Но любой человек меняется со временем. Невозможно предугадать, что с ним стало, больше двадцати лет прошло!

А главное, Макс с такой злой интонацией говорил про эту квартиру… Будто напоминал, что здесь она на птичьих правах живет и что не мешало бы ей активнее наблюдать за потенциальным наследством. Хотя и неприятно об этом думать, но тут он прав, полностью прав. Надо держать руку на пульсе, наблюдать…

Да, зря она тогда маму послушалась и отказалась от своей доли. И в данном случае Максим прав. Теперь и думай, и бойся… А вдруг?!.

Не верилось до конца, что Жанна уедет. Не верилось, что оставит ее с Марком в квартире. Не должна была Жанна так поступить. По всем канонам и правилам не должна была. Потому что родная дочь, потому что воспитана по тем самым канонам и правилам, исключающим подобную эскападу. То, что можно простить сыну, нельзя простить дочери, потому что у дочери особые обязанности перед матерью. И Юлик был прав, когда пытался ей про эти обязанности объяснить.

Когда услышала из прихожей звук хлопнувшей за Жанной двери, с трудом проглотила ком, застрявший в горле. Уехала-таки. К этому, своему. Совсем голову потеряла! Бросила беспомощную мать ради этого своего! Променяла мать – на кого? На полное мужское ничтожество? Да и не в самом ничтожестве дело, если уж на то пошло. Как Жанна посмела, вот что досадно! Не обидно, а именно досадно! Никогда такой досады не испытывала, разъедающей внутренности, как серная кислота.

Наверное, в такие минуты матери проклинают своих детей. Или не проклинают, но еще надеются на что-то, вдруг дитя опомнится, устыдится, схватится за голову… Вспомнит, что мать – это святое. Та самая мать, которая всю жизнь положила, чтобы из дитя человека вылепить.

Ей показалось, что звонок, прозвучавший в прихожей через пятнадцать минут, был спасением. Жанна, дочь! Елена Максимовна опомнилась, устыдилась. Вернулась-таки!

Приподнялась на подушках, вслушалась в голоса, звучавшие в прихожей.

Это была не Жанна. Голос из прихожей был Валечкин – всего лишь. Наверное, ей Марк открыл.

Было слышно, как они курлыкают удивленными возгласами – Валечка на высокой ноте, а Марк бубнит сдержанно и, как ей показалось, весьма осторожно. Наверное, ему не понравилось, что Валечка зашла. Зачем ему присутствие Валечки? Лишний свидетель.

И сама испугалась своей мысли – свидетель чего? Не думает же она, что Марк и в самом деле хочет ее убить? Если бы хотел, не приволок бы всю семью, по-другому бы как-то рассчитался. Но кто его знает, чего он хочет! Зачем-то же остался в квартире, внял Жанниным просьбам! Ох, Жанна… Уму материнскому непостижимо, что ты делаешь.

В дверях показалась Валечка – лицо розовое от неожиданности, глаза горят огнем удивления. И такая радостная улыбка на губах, что неловко даже. Чему радуешься, дурища?

– А я Марка совсем не узнала, Елена Максимовна… Так изменился! А он меня сразу узнал. Здравствуй, говорит, Валюша, сколько лет, сколько зим. Надо же, какая встреча! Мы же с Марком в одной школе учились, в параллельных классах.

И, повернувшись к Марку, спросила быстро:

– Помнишь?

– Конечно, помню, Валюш. Ты с Аркашкой Леоновым из нашего класса дружила. Помню, как вы ходили все время взявшись за руки. Он смешной такой был, добрый и неуклюжий, а ты, наоборот, девушка боевая, чуть ли не в драку лезла, когда его обижали. Кстати, где он сейчас, не знаешь?

– Отчего же не знать? Знаю! Я за него замуж вышла, Марк! Аркашка ко мне переехал, так что скоро его увидишь. Он все такой же, добрый и неуклюжий, и я ужасно с ним счастлива.

– Ух ты… Молодец! Значит, все успела! Я рад за тебя, Валечка.

– Да, я все успела. И замуж выйти, и наш медицинский закончить. Правда, карьеры особой не сделала, работаю терапевтом в нашей районной поликлинике. Вот, Елена Максимовна моя пациентка, забегаю к ней по-соседски. Кстати, несчастье с дядей Колей на моих глазах произошло, так жалко его, просто ужас. И вообще, последние дни такие горестные выдались. Как-то все сразу случилось, в одно время. Наверное, чаще всего так и бывает. И дядю Колю похоронили, и у Елены Максимовны со здоровьем большая неприятность. Замкнутый круг. А где Жанна, Марк? Она вышла куда-то? Мне бы с ней надо поговорить.

– Жанна уехала, Валечка.

– Как уехала? Куда?

– К себе домой. У нее там срочные обстоятельства какие-то.

– Но она вернется сегодня?

– Нет.

– Ой, ну как же так?.. А как же Елена Максимовна? Как же она одна?

– Она не одна. Я сделаю все, что нужно. Жанна мне все объяснила, все показала, все рассказала. Так что не волнуйся, пожалуйста.

– Ты?! Сам все сделаешь?

– Да, я. Или моя жена. Она сейчас дочку спать укладывает, я вас потом познакомлю.

– Да? Ну, что ж… – раздумчиво кивнула Валечка. – Просто я полагала, что Жанна будет с Еленой Максимовной. Это же так естественно, по-моему. А ты… Ну, не знаю… Хотя не мое дело, конечно.

Эта Валечкина заторможенность стала последней каплей для Елены Максимовны, вынужденной прослушать их диалог. И сам по себе прозвучал с ее стороны ехидный вопрос:

– Это ничего, что я здесь присутствую, уважаемые? Я вам не мешаю, нет?

Оба, и Марк, и Валечка, глянули на нее с удивлением. У Валечки удивление было неловкое, а у Марка слегка озабоченное, будто она не возмущалась, а просила о помощи.

– Я что, неодушевленный предмет, по-вашему? Я сама не могу решить, кто будет находиться со мной рядом? Что это вы себе позволяете? Я не настолько немощна, чтобы…

В горле у нее вдруг запершило, будто его перехватили жесткой веревкой, и вся гневливая интонация потонула в надсадном кашле.

Валечка бросилась к тумбочке, где стояла коробка с лекарствами, приказала коротко:

– Марк, принеси воды!

Потом – уже ему в спину:

– Не надо воды, здесь есть вода. Сделай лучше чаю, крепкого и сладкого!

Кашель отпустил, и Елена Максимовна с досадой оттолкнула Валечкину руку со стаканом воды. Провела рукой по груди, выдохнула хрипло:

– Не надо мне ничего. И чаю не надо. Уходите отсюда все… Все…

– Зря вы так, Елена Максимовна, – осуждающе произнесла Валечка, стряхивая с подола платья пролившуюся из стакана воду. – В вашем положении подобное поведение… Как бы помягче сказать… Нецелесообразно. Нет, я могу вас понять, конечно, и обиду на Юлиана и Жанну понять могу. Но я тут при чем? И Марк? Он остался с вами, он хочет вам помочь, а вы… Нехорошо, Елена Максимовна, нецелесообразно!

– А что мне целесообразно? Сдохнуть поскорее? Так научи, как мне правильно сдохнуть! Чтобы я родным детям руки развязала! Ты тоже этого хочешь, да?

– Перестаньте. Перестаньте, пожалуйста. Нельзя так. Возьмите себя в руки, не надо мне свой характер демонстрировать. Я и без того знаю, какой у вас характер, – сказала Валечка.

– Да не твоего ума дело, какой у меня характер! Твое дело – лечить, а не в душу лезть! А если не можешь вылечить… Зачем тогда пришла?

– Да, действительно, я вовсе не обязана. Я просто хотела с Жанной поговорить. Советы дать, подсказать что-то… – залепетала обиженно Валечка. Потом взяла себя в руки, проговорила уже более спокойным и ровным голосом: – Да я сейчас уйду, Елена Максимовна. Я понимаю, какой день был тяжелый, нервы у вас на пределе. И все же послушайтесь моего совета: будьте помягче с теми, кто хочет вам помочь. Ну что вы на Марка волком смотрите? Ну нельзя же так, Елена Максимовна.

– Ты не знаешь всего, к сожалению, – вяло махнула та рукой и замолчала, поджав губы, всем своим видом давая понять, что разговор окончен.

Валечка грустно пожала плечами, вышла из комнаты. По всей видимости, на кухню отправилась, и было слышно, как она дает указания Марку обиженным голосом. Потом на кухню пришла жена Марка, и говорили уже втроем – обсуждали ее проблему. Марк с женой задавали вопросы, Валечка отвечала.

– Неужели все так трагично, Валь, и ничего сделать нельзя? Я слышал, делают замену суставов, вместо изношенного вставляют искусственный?

– Это называется «эндопротезирование», Марк. Во-первых, это очень дорогое хирургическое вмешательство, и не всегда оно дает ожидаемый результат. А во-вторых, не везде его делают, надо еще клинику найти. У нас в городе точно не делают.

– А если все-таки найти клинику?

– Нет, Марк. Елене Максимовне такая операция вряд ли поможет, не тот случай. У нее полностью разрушен суставный хрящ, да плюс возраст. И вообще, мне странно, что именно ты задаешь эти вопросы. Я полагала, что Жанна с Юлианом должны… Как бы там ни было…

Потом голосов не стало слышно, видимо, закрыли кухонную дверь. Потом голоса прошелестели уже из прихожей, тихо захлопнулась дверь. Валечка, стало быть, исполнила свою врачебную миссию, ушла домой.

По карнизу опять начал выстукивать дождь. В комнате стало совсем темно, но света зажигать не хотелось. Можно было включить телевизор, но посторонних раздражающих звуков тоже не хотелось. Организм протестовал против любых признаков жизни, скукожился и затих, и даже всплакнуть не было сил. А может, он просто не хотел принимать новых обстоятельств, хотел обстоятельства старые и привычные. Чтобы в квартире был Коля, чтобы можно было позвать его в любую минуту, неважно, для чего. Для очередного поручения или просто так, чтобы дать волю капризу, выплеснуть накопившееся раздражение. Да, Коля… Он всегда был рядом, только позови. Что ж ты со мной сделал, Коля?

Она вдруг поняла, что даже особого горя не чувствует, будто оно растворилось в ощущении жгучей обиды – да как он мог? Как мог оставить ее одну, в таких невозможных обстоятельствах? Никчемный угодливый муж Коля, тихий послушный алкоголик, второй человеческий сорт. Он словно и создан был для того, чтобы исполнять незаметную и привычную функцию и не требовать любви и награды. Как рука, например. Или нога. Рука ведь не требует к себе любви, она просто есть, и все. И нога тоже.

Но примешивалось к обиде на Колю еще что-то, довольно странное чувство, похожее на крайнюю степень изумления. Даже в голове не укладывалось это обстоятельство, что Коля и Марк, оказывается, общались все эти годы! У нее за спиной! И ведь ни словом, ни полсловом Коля не обмолвился.

Будто подслушав ее мысли, в дверях появился Марк, спросил тихо:

– Вам чаю принести?

– Нет! – бросила Елена Максимовна резко, будто он предлагал что-то нехорошее.

– Может, что-нибудь еще нужно? Вы говорите.

– Нет! – повторила с тем же злым напряжением в голосе.

– Хорошо, хорошо… Отдыхайте, тетя. Я позже зайду.

Повернулся, ушел, оставив после себя странную энергию этого «позже зайду». Показалось даже, зловещую энергию.

А что, все может быть. Никто помешать не сможет, он вправе сделать с ней все, что угодно. Как Жанна могла уехать, оставить ее одну? Ее, свою мать, беспомощную и беззащитную? И Юлик… Но тот хоть не знал, что Марк заявится. Если б даже и знал. Но каким потрясением для него будет, когда узнает! Привык, наверное, думать, что постыдное обстоятельство из его юности мхом поросло, успокоился. А оно взяло и вынырнуло из небытия, как черт из табакерки.

Мысли вдруг спутались в клубок, укатились в спасительную дремоту. Теплая уютная темнота поволокла за собой, укачала, успокоила. И вот уже все хорошо, и все привычно в доме. И Коля копошится на кухне, готовит ужин. Вот послышалось, как скрипнула половица в коридоре – знакомые шаги.

– Коля… Коля?! Ты здесь?

– Да, я здесь, Леночка. Я присяду вот тут, на кресло, на самый краешек… Ты спи, спи, я тихо посижу…

– Марик приехал, Коля. Такая вот неожиданность. Ты знал, а мне не сказал.

– Да, не сказал. Но ты Марика не обижай, Леночка. Он хороший.

– Да какое там – не обижай! Я его боюсь, Коля! И дети меня предали. И Юлик предал, и Жанна. Разве я заслужила, Коля? Ты же знаешь, я всю себя им отдала! Все на твоих глазах было! И не я виновата, что ничего путного из них не получилось! Я ж не требую благодарности, но пусть хотя бы свой долг исполнят. А они меня предали, Коля… Как же так, а?

– Это все правильно, Леночка, ты просто пока не понимаешь. Но ты обязательно поймешь со временем и не станешь на них обижаться, Марик тебе все объяснит. Он не зря приехал, Лена. Ты слушай его, он все тебе объяснит.

С шумом забарабанил дождь по карнизу, порывом ветра снесло нараспашку плохо прикрытую форточку. Елена Максимовна открыла глаза, дремота ушла, как не было. Она глянула на кресло – никого. И десяти минут не проспала, по всей видимости.

Воздух из форточки шел сырой и холодный, но вкусный. Даже голова прояснилась немного. Надо будет обдумать потом этот странный короткий сон.

Прислушалась – из кухни доносились голоса. Ужинают, наверное. Устроились, как у себя дома! Но, между прочим, она никого к себе не звала! И Жанна здесь не хозяйка, чтобы пускать кого-то без ее разрешения!

Новая волна гнева вспыхнула и тут же угасла. Елена Максимовна давно уже ощущала, что не мешало бы сходить в туалет. Никак не отменишь эту настоятельную потребность организма. И чужую помощь не отменишь… Хоть плачь, хоть волком вой!

Вдруг она услышала шаги по коридору – Марк заглянул с вопросом:

– Ужинать будете?

– Нет! Нет… Но мне нужно…

– Что, тетя?

– Мне нужно…

– А, понял! Понял… Сейчас принесу.

Ушел и тут же вернулся, держа в руках судно. Включил свет, подошел к ее кровати. А на нее такой вдруг ужас напал, горло перехватило, жаркая испарина пошла по телу. Протянула вперед ладони, будто защищаясь, проговорила хрипло:

– Нет, Марк, нет… Я не могу… Из твоих рук не могу… Нет! Нет!

– Хорошо, хорошо. Не волнуйтесь. Я Марусю сейчас позову.

– Да, лучше Марусю!

Потом, когда физиологическая потребность была успешно удовлетворена и Маруся унесла судно, Елена Максимовна вздохнула и задним числом отметила про себя, что не увидела на лице молодой женщины ни капли брезгливости. Нормальное у нее было лицо, без лишних эмоций. Жанна бы точно так не смогла. Может, брезгливости Жанна и не позволила бы себе, но смиренного страдания – сколько угодно. Но хрен редьки, как говорится, не слаще, просто у смиренного страдания и брезгливости эмоциональный окрас разный, вот и вся разница.

Позже пришел Марк, принес на подносе ужин. Сел в кресло, проговорил вполне дружелюбно, будто пригласил улыбнуться:

– А еду из моих рук принять можете, тетя? Отсутствие мышьяка и сулемы в твороге и салате гарантирую. Или нынче другим способом тетушек травят, не таким обыденно классическим?

Она не улыбнулась. Она вдруг заплакала, чего от самой себя меньше всего ожидала. Наверное, это были слезы бессилия, и надо было их объяснить как-то, расставить все по своим местам. Чтобы Марк не подумал, будто она прониклась его самоотверженностью и расчувствовалась.

– Ты зря не уехал в гостиницу, Марк. Если бы ты уехал, Жанна осталась бы со мной. Никуда бы не делась, это ее долг, в конце концов. А так… Зря ты остался. Я не смогу принять твою помощь. Я лучше умру.

– Почему, тетя?

– А сам не понимаешь?

– Нет… Объясните, пожалуйста.

– Да что тут объяснять, это же и так ясно. Это же самое худшее наказание для человека – оказаться в зависимости от того, кого обидел. Двойное наказание, двойное унижение! Я же из ума не выжила и прошлые грехи не забыла. И ты не забыл.

– Нет, тетя, относительно меня вы ошибаетесь, прошлое для меня не имеет значения.

– Нет. Так не бывает. Я тебе не верю.

– Бывает, тетя, бывает. Хотя… Я, наверное, неправильно выразился, я хотел сказать, что человек способен сам трансформировать свое прошлое и даже из плохого прошлого может извлечь выгоду. Это такой закон своеобразный, что ли. Тяжелое прошлое либо засасывает в себя, как в болото, либо поднимает над собой вверх до облаков. Все зависит от человека, чего он хочет от прошлого. Вниз или вверх. Благодарен он прошлому или проклинает его.

– Ты хочешь сказать, что тебя оно вверх подняло? И ты благодарен?

– Да, меня вверх подняло. И я благодарен.

– Чему, Марк? Пяти годам колонии строгого режима? Трем годам поселения?

– Да, тетя, как бы странно это ни звучало.

– Но я не понимаю.

– Да и не надо, просто примите как факт. В моей жизни все хорошо, я ею доволен.

– И как ты живешь? Чем занимаешься?

– Да живу… Работаю много. После поселения перебрался в городок на Иртыше, там и обосновался, дом хороший построил. Места там красивые, дух захватывает. Дом стоит на горе, на речной излучине. Утром глянешь в окно, и кажется, что летишь над берегом… А вдали храм с колокольней видно.

– Женился давно? Маруся… она сибирячка?

– Нет, Маруся из других мест. И женаты мы всего два года.

– Два года? Значит, девочка не твоя дочь?

– Теперь уже моя, и фамилию мою носит. А с Марусей я в той самой деревне познакомился, где срок поселения отбывал. Два года назад зазвал меня в гости деревенский батюшка, мы с ним дружим. Вот я ее в церкви и увидел. И отчаяние в ней увидел. За дочку она перед Богом просила, об исцелении. Знаете, тетя, иногда бывает такое, когда ангелы толкают человека в спину – помоги, мол, возьми на себя божью функцию. Не робей – счастлив будешь. Вот и я теперь счастлив, любим и люблю.

– Погоди… А Маруся твоя, она что… Жила в той деревне?

– Ну да. Тоже поселение отбывала, после колонии. Она мужа убила.

– Ой…

– Да вы не пугайтесь, Маруся вас не обидит. Добрее женщины, чем она, я не встречал.

– А за что она мужа убила?

– Это долгая история, тетя. Поверьте, иногда жизнь ставит человека перед выбором, как у Шекспира – быть или не быть… И выбора без преступления не бывает. Или ты убьешь, или ребенка в тебе убьют. Маруся выбрала жизнь для ребенка. Девочка родилась уже в колонии. Сначала ее родственники мужа забрали, а потом, когда Маруся вышла на поселение, то написала им, попросила, чтобы ребенка ей привезли. Ну, они не отказали… Наоборот, с удовольствием даже… Объяснили, что тяжело им дочь убийцы воспитывать. Тем более девочка больна… Так и оказалась Маруся в безвыходном положении – с больным ребенком в глухой сибирской деревне. Но повторюсь, это долгая история… В двух словах не расскажешь.

– А что с девочкой, Марк?

– У нее серьезный сердечный порок, но раньше операцию нельзя было делать. Врачи сказали – если доживет до девяти лет, тогда имеет смысл. Мы все обследования прошли в Москве, сюда приехали оперироваться. Здесь, в центре, есть хирург очень известный, с мировым именем, к нему огромная очередь, но нас взяли… Пришлось всех влиятельных знакомых поднять…

– И много у тебя этих… влиятельных знакомых?

– Много, тетя.

– Кто ты, Марк?

– Я человек, счастливый гомо сапиенс. Очень счастливый.

– Ну, ладно… Не хочешь, не говори. По крайней мере, на бандита ты не похож. Ни один бандит не скажет о себе, что он очень счастливый.