Пересмешник на рассвете. Книга 1

Глава 3

– Ну что, господа, приступим?

В общем зале кабаре «Лошадка» было темно и душно. Свет позднего утра с трудом пробивался сквозь занавешенные окна, а внутри горела одна-единственная лампа – ее едва хватало на пару столиков. Все остальное: столы и перевернутые стулья, деревянный помост сцены и стойка бара – тонуло в зыбком полумраке. Последние гуляки покинули заведение пару часов назад, и сейчас о бурной ночи напоминал лишь запах пролитого вина да пышное боа, валявшееся на сцене. На табуретке у входной двери дремал швейцар в зеленой ливрее, не обращая внимания на компанию молодых людей, собравшихся под лампой. Он давно к ним привык и уже ничему не удивлялся. Даже тому, что происходило сейчас.

– Этьен, душка, скажи: ну зачем ты забрался на стол? К чему это… хм… дешевое позерство?

Высокая темноволосая девушка в блестящем платье зевнула, прикрыв рот кончиками пальцев, и затянулась тонкой коричневой сигаретой. Звали ее Ивонн Ванмеер, и была она певицей, звездой этого кабаре. Обращалась же она к молодому человеку, который и в самом деле вскарабкался на шаткий столик и теперь пытался удержать равновесие, размахивая руками. Лицом и прической юноша походил на средневекового пажа, однако все портил позолоченный монокль в левом глазу. Старомодный зеленый фрак лоснился в свете тусклой лампы.

– Зачем? – переспросил Этьен Арти, пританцовывая на шаткой столешнице. – Все просто, моя дорогая. Настоящей поэзии нужна трибуна. И сегодня этот стол станет той трибуной, с которой и начнется новая поэзия!

– Слова, слова, слова. – Ивонн качнула головой, и на секунду ее красивое бледное лицо скрылось за кольцами табачного дыма.

Этьен задрал нос.

– Именно! Слова! Вот здесь они все!

Он взмахнул высоким полосатым цилиндром, который держал в левой руке. На какой барахолке Этьен раздобыл этот клоунский колпак, оставалось только гадать. А вот над его содержимым он трудился два дня: ножницы, толстая пачка газет и маниакальное упорство, пока шляпу не заполнил ворох мелко нарезанной бумаги.

Кроме Этьена и Ивонн в то утро в «Лошадке» нашли приют еще четверо. Справа от столика сидел тощий молодой человек с выражением лица как у заблудившегося спаниеля и идиотскими тонкими усиками, будто бы нарисованными чернильным карандашом. Филипп Санкре, или просто Флип, – единственный поэт в Республике, за которым Этьен снисходительно признавал право на существование. Напротив, отражением в кривом зеркале, устроился Вильгельм Винкерс – невысокий толстенький художник, такой улыбчивый, что в ответ ему улыбались даже жандармы. У него на коленях ерзала Сесиль, хрупкая девушка с глазами олененка, очередная модель и любовница. На Этьена девушка смотрела с нескрываемым восхищением, хотя, похоже, вообще не понимала, что тут происходит.

Последним же в этой компании был нескладный Раймон Бальбоа. Со своим местом в искусстве он не определился и с пугающей легкостью метался от поэзии к живописи, театру или сочинению романсов. Все не срасталось, и терпели его лишь потому, что его отчим был владельцем «Лошадки». Сейчас Раймон стоял у стойки бара: в одной руке рюмка, в другой – початая бутылка черешневой водки. По-настоящему у него получалось только быть алкоголиком.

– Начнем, пожалуй, – сказал Этьен, тряхнув шляпой. Часть бумажек вылетела из цилиндра и закружилась в медленном вальсе.

– Погоди, погоди. – Раймон постучал рюмкой по стойке, чтобы привлечь внимание. – Погоди… Я так и не понял, а что ты хочешь сделать?

Этьен наградил его уничижительным взглядом, с моноклем в глазу у него это получилось крайне выразительно.

– Я? Хочу? Я хочу докопаться до сути слов. Сбить подыхающую старуху-поэзию с ног и из ее гниющих внутренностей вытащить поэзию новую и живую. Из внутренностей… Ну, или из этой вот шляпы.

– Как фокусник кролика, – фыркнула Ивонн. – Волшебство для дурачков. Нет, ты что, в самом деле думаешь, что можно писать стихи, доставая слова из шляпы?

Изящное колечко дыма устремилось к Этьену. Тот раздраженно отмахнулся.

– А почему бы и нет? Все, без исключения, сближения слов законны[3], – заметил Флип Санкре. – И если мы хотим освободить слова от мертвых связей, этот способ ничуть не хуже прочих.

– Ладно, ладно, – сдалась Ивонн. – Только двое на одного – нечестно! Давайте уже, докапывайтесь до своей сути.

Этьен скривился. Монокль блеснул желтым светом. Запустив руку в шляпу, Этьен вытащил первую бумажку, вторую и начал громко читать:

– Отель, собака, книга, саквояж. – Бумажки одна за другой летели на пол. – Луна привычно зазывает висельников. Шепот орех зари востока очень хочет Клара…[4]

Он замолчал. На некоторое время в полутемном зале кабаре воцарилась тишина. Сесиль по-прежнему смотрела на Этьена, но к восхищению во взгляде примешалась некоторая доля недоумения. И только Ивонн рассмеялась, беззвучно хлопая в ладоши.

– Браво! Браво! И что же это было? По-твоему, это стихи?

Этьен молчал, прикусив губу, и словно бы к чему-то прислушивался.

– Больше, чем многое из того, что ты считаешь стихами, – заметил Флип.

Нагнувшись, он собрал рассыпанные по полу бумажки и убрал в карман пиджака. Чуть помедлив, вытащил мятую пачку сигарет – дешевых, не в пример тем, что курила Ивонн. В голове роились образы, рожденные стихотворением Этьена. Честно говоря, Флип не ожидал подобного эффекта. Но слишком уж неслучайными выглядели строчки, сложившиеся из вслепую соединенных слов. Возможно, Ивонн была не так уж далека от истины, сравнив Этьена с фокусником, достающим кролика из шляпы. Флип закурил и закашлялся.

Ивонн не сдавалась:

– Раймон! Хоть у тебя есть голова на плечах? Скажи им!

– Что?

Раймон торопливо осушил стопку и быстро наполнил ее снова.

– Скажи, что это не стихи, а бессмыслица!

Раймон крепко задумался, не решаясь принять ту или иную сторону.

– А мне понравилось, – подала голос Сесиль. – По-моему, весело получилось. Я помню, мы так играли в детстве. Задавали вопрос и открывали книжку на первой попавшейся странице, и…

Под взглядом Ивонн она замолчала и опустила глаза. Бедняжка так смутилась, что щеки ее залились румянцем.

– Поэзия из шляпы! Дешевый эпатаж – вот что это такое. Дешевый эпатаж. – Последние слова Ивонн произнесла чуть ли не по буквам.

– О! – встрепенулся Вильгельм Винкерс. – Кажется, что-то подобное ты говорила и про мою последнюю работу.

Ивонн нахмурилась, вспоминая.

– Это ты про ту якобы картину, где на кушетке лежит скелет? Как там она у тебя называлась? Сверхобнаженная? Ту, из-за которой от тебя ушла Мидори?

Вильгельм весело закивал.

– Ну да, ну да. Ей хотелось другой портрет. Но зато эту картину я продал за двести марок.

Ивонн скорбно покачала головой.

– Знаете, кого вы мне напоминаете? Вы все? – сказала она, вставляя в мундштук новую сигарету. – Компанию клоунов, вот кого. Клоунов, которые пытаются выглядеть серьезными. А не по-лу-ча-ется. Только зря разбазариваете свои таланты.

Этьен вздрогнул, словно очнулся от транса.

– Флип, – спросил он, – я забыл, а почему мы ее терпим?

– Потому что она встречается с Хавьером? – предположил Флип.

– Потому что среди вас должен быть хоть один человек, реально смотрящий на вещи. – Ивонн глубоко затянулась. Она обиделась, судя по выражению лица, к тому же Этьен не обратил на ее слова ни малейшего внимания.

– А почему Хавьер ее терпит?

– У него и спрашивай, – сказал Флип.

Этьен задумался.

– А где он?

Он посмотрел на Ивонн, но та лишь пожала голыми плечами.

– Должен быть здесь. Стала бы я иначе слушать эту вашу новую поэзию? Но я со вчерашнего дня его не видела. И я немного беспокоюсь. Он два дня был сам не свой, прямо волосы на голове рвал, а вчера сбежал из дома, так ничего и не объяснив. Сказал только, что у него идея и вдохновение и чтобы я не путалась под ногами.

– Ой! – Сесиль захлопала длиннющими ресницами. – С ним же ничего не случилось, правда?

Ивонн наградила ее таким взглядом, что еще чуть-чуть – и девушка бы вспыхнула и сгорела бы как спичка.

– Если с ним что-то случилось, я придушу его на месте.

– И все-таки, – Этьен уставился в потолок, – почему Хавьер ее терпит?

Вопрос остался без ответа, потому что в этот момент в дверь заколотили так, что задребезжали стекла. Дремавший швейцар вскочил на ноги. Отодвинув шторку, он выглянул наружу, кивнул самому себе и открыл дверь. И в кабаре с напором урагана ворвалось нечто черно-красное.

Черно-красный смерч пронесся по залу, сбивая по пути стулья и сдвигая столы. Двигался он прямиком на Этьена, точно его истинной и единственной целью было сбросить того с импровизированной трибуны. Этьен, похоже, подумал о том же – лицо его вытянулось, он замахал руками. Бумажки со словами ворохом посыпались из шляпы. И в тот же миг смерч остановился, обратившись в высокого человека в черном пальто и красном шарфе. Взъерошив пятерней лохматые волосы, он оглядел собравшихся. Небритое лицо перекосила болезненная гримаса.

– Сидите? – процедил он. – В то время как наши товарищи сражаются и гибнут? Бездарные декадентствующие нигилисты!

Трясущимися руками Этьен вставил на место выпавший монокль.

– Хавьер… Кто бы сомневался. Стоит только вспомнить, и…

Ивонн уже вскочила с места.

– Ты где был? – обрушилась она на новоприбывшего. – Ушел, и что я должна думать? Я вся извелась, все локти искусала, я…

Хавьер только глянул на нее, и она тут же прикусила язык. Глаза его блестели, как у больного легочной лихорадкой. И трясло его ничуть не меньше.

– Выпить, – велел он. – Чтоб вас всех! Дайте мне, черт возьми, выпить! Водки.

Ивонн, невзирая на вялые протесты, выхватила бутылку из рук Раймона. Наполнив рюмку, она протянула выпивку Хавьеру, и тот осушил ее одним глотком. Затем громко крякнул, рукавом вытер губы и с вызовом оглядел всех присутствующих.

– Я сделал это! – прохрипел он. – Они гнались за мной до Алмандо, но там я вскочил на трамвай, потом спрыгнул и ушел подворотнями. Я тот квартал знаю, у меня там тетка жила… Еще!

Он хлопнул рюмкой по столу. На сей раз Ивонн расплескала водку по столу – так дрожали ее руки. А Хавьер выпил и облизал пальцы.

– Прости, – подал голос Вильгельм. – Я не ослышался? Ты сказал, что за тобой гнались?

– Сказал, сказал, – подтвердил Раймон, не спуская глаз с бутылки. – Я тоже это слышал. Можно…

– О Господи! – выдохнула Ивонн. – Гнались? Кто?

– Сигарету!

Придвинув ближайший стул, Хавьер рухнул на него так, что дерево жалобно затрещало. Флип потянулся за пачкой, однако Ивонн его опередила. Торопливо прикурив, она передала дымящуюся сигарету Хавьеру.

– Вот, держи…

На всякий случай Хавьер снова испепелил ее взглядом, но сигарету все же взял. Глубоко затянулся, выдохнул густое облако дыма и в тот же миг брезгливо скривился, словно заметил под столом половину дохлой кошки.

– Черт! Да что это такое? Сладкая буржуазная дрянь! Как можно такое курить? В стране, где одна сигарета на двух мужчин…

И он снова затянулся.

– Но все-таки я сделал это!

– Может, наконец, расскажешь, что ты там сделал?

Этьен слез со стола, стряхивая прилипшие к рукаву бумажки со словами.

Хавьер вдруг захихикал: тихо, всхлипывая, но с каждым всхлипом – все громче и громче.

– Сделал? Что я сделал? – проговорил он между приступами. – Я сделал то, что должен. То, что каждый обязан сделать. Швырнул банку краски в его лживую жирную рожу! Завидуйте и гордитесь знакомством.

– В чью рожу? – испугалась Сесиль.

Тонкие губы Хавьера сломала злая усмешка.

– В рожу нашего дорогого, всеми обожаемого и всеми любимого Президента Республики. Вот вам настоящее искусство, которое действительно нужно народу!

– О нет, – прошептала Ивонн и глотнула прямо из бутылки. И даже не вздрогнула, когда добрая порция водки выплеснулась ей в декольте. – Банку краски? В Президента?

– Погоди, погоди, – нахмурился Раймон. – Что ты такое несешь? Президента нет в Столице. Он на севере, выступает перед ветеранами. Читал в «Суаре».

– А ты веришь всему, что пишут в «Суаре»? – изумился Хавьер, но затем поморщился. – Может, его самого в городе и нет. Я начал с портрета на Южном Вокзале. Так сказать, пристреливался. А потом они погнались за мной, только куда им со мной тягаться-то?

– Жандармы? – спросил Флип.

Хавьер отмахнулся, посыпая стол сигаретным пеплом.

– Не… Этот сдался через квартал. А вот брешисты упрямые попались. Думал, будут гонять меня, пока не сдохну. Но упрямства тут маловато, еще мозги нужно иметь, чего у них отродясь не бывало.

– А у тебя они, значит, есть? – Голос Ивонн задрожал. – Они же тебя, они меня… Они землю рыть будут, пока тебя не найдут! Ты понимаешь, что с тобой сделают за такое оскорбление Президента? Слышал про парня из профсоюза ткачей, которого они три дня держали в подвале? Который сам себе разбил голову о стену?

– Тьфу! Ну что за баба? Да не дрейфь ты. Пусть только попробуют, сразу узнают, с кем связались.

– Ты… – зашипела Ивонн. – Ты… Ты идиот!

– Ну. – Хавьер поднял руки. – Закипела. Лучше плесни еще водки, и дома поговорим.

– Дома? В моей квартире? Да теперь я тебя даже на порог не пущу!

Ивонн наполнила рюмку, подержала ее на весу и выплеснула Хавьеру в лицо. Затем развернулась на каблуках и зашагала к выходу. Швейцар едва успел открыть перед ней дверь.

– Ну и катись куда подальше, трусливая буржуазная стерва! – выкрикнул ей вслед Хавьер, вытирая лицо рукавом. – Сама же завтра прибежишь!

Отшвырнув недокуренную сигарету, он откинулся на спинку стула.

– Черт, дрянь, стерва… У кого-нибудь здесь есть нормальное курево?!

Флип молча протянул ему пачку.

– Вот ведь. – Хавьер попытался прикурить, но ломал спички одну за другой. – На порог она меня не пустит! Ишь чего удумала! Но это мы еще посмотрим…

– За что вы ее так? – Сесиль шмыгнула носом. – Она же беспокоится… Она…

Огромные глаза блестели от влаги, и ясно было, что еще чуть-чуть, и девушка расплачется в голос. Утешая, Вильгельм погладил ее по плечу. Этьен насупился и нахлобучил свой дурацкий цилиндр на голову, даже не вытащив из него остатки бумажек со словами.

– Устроил здесь какой-то цирк, – буркнул он, однако никто не обратил на него внимания.

Наконец Хавьеру удалось зажечь спичку, и сигарета тихо защелкала, пока он ее раскуривал.

– М-да… – протянул он. – Ну что же. Придется мне перекантоваться у кого-нибудь из вас, пока эта стерва не перекипит. Ну? Кто не зассыт приютить террориста, за чью голову брешисты назначили награду?

Повисла неловкая пауза. Этьен отвел взгляд, Вильгельм крепко призадумался, а Раймон был так рад вернуть бутылку, что пропустил слова Хавьера мимо ушей.

– Можешь остановиться у меня, – наконец сказал Флип. – Правда, там всего одна койка. Но если ты не против спать на полу…

– Ерунда. Мне не привыкать к лишениям, друг, – бодро отозвался Хавьер. – Вот только я подзабыл, где ты живешь?

Флип поник.

– На набережной Святого Мартина. В отеле «Луна». Слышал про такой?

Глава 4

Крошечный моторчик жужжал, как сердитый шмель. Биплан летел низко, почти касаясь колесами зеленого моря, раскинувшегося на краю сарацинского ковра. До земли – изогнутой полоски коричневого ворса – оставалось совсем чуть-чуть. Главное, чтобы пилот продержался.

– Крепись, братец, недолго осталось. Земля на горизонте!

Биплан задрожал и рванулся вправо, в сторону от приближавшейся земли. Описав кривую дугу, самолет врезался в стену, опрокинулся и рухнул на пол. Мотор продолжал жужжать, но маленький пропеллер лишь впустую цеплял ворс ковра.

– Буль-буль. Ну что же… Ты утонул, братец. Сначала разбился о воду, а потом утонул.

Из кабины пилота выбралась белая мышка и с невозмутимым видом принялась умывать мордочку. Глазки-бусинки влажно блестели. Впрочем, самым удивительным оказалось вовсе не то, что белая мышь летала по комнате на крошечном биплане, а то, что зверек был одет в ярко-красную курточку с золотыми галунами.

К мышке подошел тощий старик с клочковатой бородой и взял зверька в руки. Та дернулась, но особо не вырывалась. Старик аккуратно стянул с нее курточку и перенес зверька к высокой клетке, стоявшей на столе.

– Воздайте ему почести. Ваш товарищ погиб смертью героя.

Из деревянного домика с обгрызенными стенками показались еще две мышиные мордочки. С некоторым подозрением зверьки оглядели своего «погибшего товарища» и тут же спрятались обратно. А мышь-пилот откопала среди опилок кубик вялой морковки и, сев на задние лапки, принялась увлеченно его грызть.

– Знаешь, чего тебе не хватает, братец? – Старик прижался к прутьям. – Уверенности в своих силах. В небе без этого никак. Небо не терпит слабаков.

Мышь даже не повернулась, сосредоточенно вгрызаясь в морковку. Старик хмыкнул.

– И запомни, – сказал он, повышая голос. – Не будешь относиться к этому серьезно – ничего у нас не получится. Ничегошеньки!

Мотор биплана вдруг зажужжал громче. Опрокинувшийся самолет забился на ковре раненой птицей, но так и не взлетел. Старик отвернулся от клетки. У него на груди, на широком ремне, висел ящичек из темного дерева. Сверху торчали два рычажка-рукоятки в брезентовых кожухах, а сразу под ними протянулся ряд металлических переключателей. К задней стенке крепились две телескопические антенны, напоминающие тонкую и хрупкую букву «V». Старик щелкнул парой переключателей, и мотор самолета затих.

– Ничегошеньки… – Старик уставился на стену.

Сказать по правде, картина была не самой вдохновляющей: обои пузырились, их покрывали уродливые подтеки и крайне подозрительные пятна. Однако старик, казалось, ничего этого не замечал. Улыбаясь, он смотрел на старую, но все еще яркую афишу – леденцово-красный биплан на фоне перекрещенных лучей прожекторов. Лицо пилота скрывали огромные летные очки, длинный шарф развевался будто знамя. А ниже, повиснув на опоре шасси как на трапеции, улыбалась девушка с распущенными белыми волосами. Улыбалась так, что можно было ослепнуть… Заголовок, набранный тяжелыми витиеватыми буквами, гласил: «Невероятный Летающий Цирк майора Хенкеля».

Лишь огромным усилием воли старик заставил себя отвернуться и поплелся поднимать маленький самолет. Все, забыли, хватит… Помучил себя, и достаточно. Это было слишком давно, чтобы быть правдой. Сейчас же… Сейчас на афише пилот щеголял бы торчащими усами, розовым носом и длинным хвостом. Да и название пора менять на «Невероятный Летающий Мышиный Цирк». Ничего из того, что было, больше нет. Ни настоящего самолета, ни белокурой девушки с ослепительной улыбкой. Уцелел только он – Макс Хенкель, майор Его Величества Королевских Воздушных Сил. Трижды бывший, поскольку давно не майор и нет никакого Его Величества и никаких Королевских Воздушных Сил.

Старик поднял биплан и вернул его на полку, где стояли два точно таких же самолетика. Туда же отправился и ящичек с передатчиком. Пожалуй, на сегодня хватит репетиций. Самое время вздремнуть или послушать радио. Он покосился на огромный приемник в деревянном корпусе на полу рядом с койкой. Радио… А почему бы и нет? Конечно, сейчас передачи уже не те. Сейчас в эфире только и трындят, что об успехах в экономике и о неизбежных трудностях на пути к Процветанию. А еще о гражданской сознательности и о коварных врагах как внутри страны, так и за ее границами. О врагах, которые спят и видят… Но, если повезет, можно поймать что-то интересное. Например, радиопостановку или хорошую старую песню – тем и спасаемся.

Его мысли прервал странный звук. Старик замер, прислушиваясь. Ну, так и есть – кто-то скребется в дверь, тихо, как маленькая мышка. А поскольку все его мыши сидят в клетке…

– Входи, входи. Открыто.

Дверь скрипнула, и в комнату заглянула светловолосая девочка лет семи с острым личиком. Увидев ее, старик улыбнулся.

– Добрый день, милая Дафна. Никак, решили зайти в гости? Мышки по вам уже соскучились.

– Дядя Максимилиан… – начала девочка, но замолчала, когда старик погрозил ей пальцем.

– Мы ведь договаривались, барышня, – сказал он с напускной строгостью. – Никаких Максимилианов. Макс, и никак иначе. Проходите же, зачем стоять на пороге?

Дафна проскользнула в комнату и осторожно прикрыла за собой дверь.

– А как поживают мышки? Я принесла им кусочек рафинада.

– Ох, – вздохнул Макс. – Балуете вы их. Но они, конечно, будут рады.

Дафна шмыгнула к клетке. Вытащив из кармана платья кубик сахара, она постучала по прутьям. Мыши все разом выглянули из домика и, узнав благодетельницу, тут же поспешили за лакомством, толкаясь и громко попискивая.

– Привет, привет, привет. – Дафна поочередно погладила их пальцем, а затем повернулась к старику и сказала со всей серьезностью, доступной лишь в ее возрасте: – Когда я вырасту, я тоже заведу себе мышей. А еще собаку, как у Клары.

– Какой еще Клары? – растерялся Макс, но вовремя сообразил. – А! Это ты про барышню из радио? Которая попадает во всяческие переделки? А разве у нее есть собака?

– Конечно есть! – Дафна искренне изумилась тому, как можно этого не знать, но поскольку была доброй девочкой, то с жаром пустилась в объяснения: – Ее собаку зовут Клякс, это такой черный терьер. Он ей всегда помогает – веревки перегрызет или ключ принесет. Вы всё забыли, Макс! Мы же вместе с вами слушали! Когда я подрасту, у меня будет черный терьер и я назову его Клякс. А тельняшку мама мне уже купила, надо только рукава подшить, чтобы не болтались.

Макс не понял и половины ее щебетания. Какие еще ключи и веревки? При чем здесь тельняшка? Но не стал пускаться в расспросы, а лишь покачал головой.

– В одном вы правы, моя дорогая Дафна. Последнее время я стал многое забывать.

– Макс, а… – Девочка прикусила губу.

Макс прищурился.

– Так-так… А вы, как я погляжу, зашли не просто проведать старика и его мышек?

Дафна торопливо закивала.

– Макс, а… Можно послушать у вас радио? Сегодня выходит новая серия «Приключений Клары», вот сейчас, скоро. В прошлой серии главарь анархистов запер ее в подвале, который заполняется водой, а сам похитил Секретные Документы. Я думала включить постановку в холле, но там дядя Бастиан слушает речь Господина Президента и говорит, чтобы я ему не мешала.

Макс усмехнулся.

– Вы правильно поступили, дорогая Дафна, что пришли ко мне. Наш замечательный управляющий тоже должен отдыхать. Слишком он устает оттого, что сует свой нос куда не просят.

Дафна недоверчиво посмотрела на старика.

– Отдыхать? Господин Президент говорит так непонятно, как тут отдохнешь? Вот «Приключения Клары»!

– Ну… – Макс потянул себя за бороду. – Это свободная страна. Каждый слушает то, что хочет слушать. Раз нашему управляющему по вкусу пустословие Господина Президента, не будем же мы его за это осуждать?

Дафна задумалась.

– А «пустословие» – это как?

– Подрастете – узнаете, – сказал старик, но, глядя, как поморщилась Дафна, продолжил: – Только обещайте не спрашивать про это слово у других. Особенно у господина Шильке. Боюсь, наш управляющий огорчится, если его услышит. Пусть оно станет нашей Секретной Тайной.

Он заговорщически подмигнул девчонке.

– А! – догадалась Дафна. – Ясно. Это одно из тех слов, которое приличной девочке знать не полагается? Как «профсоюз» или «забастовка»? Мама говорит, что, если я услышу такие слова, надо сразу забыть, где я их слышала и кто их сказал.