Глазами Ворона

Бабушкам и дедушкам посвящается

По мотивам реальных событий и исторических фантазий

Пролог

Крылья еще способны носить Ворона в небесах, глаза достаточно зорки, а старческому занудству не до конца удалось победить его желание посмеяться над собой и окружающим миром. Он не знал, сколько раз видел вскрытие рек ото льда, да это уже и не было для него важным.

Вороны и люди тысячелетиями живут рядом, поэтому не удивительно, что эти птицы понимают людскую речь, а иногда и улавливают мысли. Странно, что люди не научились так же понимать воронов. Человеки вообще забавные, соплеменники Ворона рассказывали про них много интересных историй. Копаясь в стареющей памяти, он получал удовольствие, вспоминая некоторые из них, признаваясь самому себе, что в действительности все могло быть не совсем так. Или совсем не так, а значит, это уже не истории, а сказки, байки.

Ему нравилось отслеживать судьбу отдельных людских родов на фоне сменяющихся эпох и происходящих событий, наблюдать, как эти рода скрещивались, разрастались, поднимались и пропадали в пучине времени. И чем обычнее был изучаемый человеческий род, тем Ворону было интереснее, ведь именно там была реальная жизнь и кипели настоящие страсти. А всякие королевские и царские династии у него обычно вызывали зевоту.

Вот, например, соединились два рода, Колонка и Разбегая, и в какой-то момент на белый свет появился Санька. Вполне возможно, что эти рода в прежние времена даже воевали друг с другом, достоверно этого никто не знает, но теперь в его жилах бежит их кровь, по-прежнему бурлящая. Вроде бы – ничего особенного, но Ворону нравилось, заглянув в глубь веков, вспомнить прародителей таких семей, посмотреть на нынешнюю поросль и сложить это все в единый сюжет. Для воронов ведь книг не пишут и фильмов не снимают, а они тоже иногда хотят и посмеяться, и поплакать.

Автор тоже творил не для воронов, а для людей. Многое навеяно реальными событиями и эмоциями, но в тексте хватает и всяких придумок. И, возможно, Ворон существует на самом деле, ведь некоторые сюжеты появились внезапно, как будто после стука клюва в стекло или дуновения воздуха от взмаха крыла, и автор поневоле поворачивал голову в сторону окна – не сидит ли там и не косит ли глазом эта мудрая и вездесущая птица…

Форточка

1970-е годы

– Са-а-аша-а, домо-о-ой! – это папа встал на табуретку и зовет Саньку через форточку на кухне.

Когда тебе десять лет, так не хочется уходить с улицы, где в самом разгаре очередная игра с друзьями. Но раз зовут, значит, уже семь вечера и пора ужинать, а потом еще родители проверят уроки. И не позднее десяти часов нужно ложиться спать – ведь маме очень рано вставать на работу. А за стеной иногда безобразничают соседи, не давая ей выспаться. Санькина кровать в другой комнате за закрытой дверью, с окном, выходящим прямо на яркий уличный фонарь. Так что и после отбоя можно продолжить чтение очередной интересной книжки, от которой не оторваться. А что утром нужно в школу, да и зрение от такого чтения портится – в этом возрасте совершенно неважно.

Закрыв книгу, засыпая, можно еще пофантазировать, а что бы случилось, если бы герои книги повели себя иначе, придумать альтернативные сценарии развития событий.

Санька не понимал, как у отца получалось так громко звать его через форточку. Казалось, слышал весь район. Но папе до этого не было дела, главное – чтобы услышал сын, в каком бы месте большого пустыря между домами он ни находился. Что интересно, с улицы или из соседних окон отцу никогда не кричали в ответ никаких колкостей, хотя Бибирево по составу населения в те времена было то еще местечко. Ведь не врали в известном фильме «Ирония судьбы», действительно, в то время бывшие подмосковные деревни Медведково, Подушкино, Бибирево только-только получили статус столичных окраин, где началась масштабная застройка. Здесь давали квартиры самым разным людям – и интеллигенции, и рабочим, и откровенным забулдыгам.

– Ну еще десять минут! – в слабой надежде на удачу откликался Санька – а вдруг получится?

Если он был рядом с домом, и отец слышал ответ, то иногда получалось. Но чаще оставалось только вздохнуть и, махнув рукой друзьям, топать домой, проходя мимо лавочек, на которых мужики играли в домино и пили пиво.

«И почему папа никогда по вечерам не выходит с ними посидеть, поговорить? Я бы мог подольше погулять!» – с досадой думал Санька.

Но до Бибирево еще было Бескудниково.

В младенчестве Санька любил поскандалить. Стоило в доме подать голос кому-то из посторонних, даже если малыш его не видел, поднимался такой рев, что проще было вывести гостя из квартиры, чем уговорить малыша успокоиться.

– Лаз тубалетка, два тубалетка, и фсё… – отвечал двухлетний Санька по телефону на вопрос родственников, что там есть на съемной квартире родителей, куда они ненадолго уехали, чтобы хоть немного побыть одним. А так-то малыш жил в однокомнатной квартире в хрущевке с папой, мамой, бабушкой и дедушкой. В то время все взрослые члены семьи еще работали или учились, поэтому довольно часто Санька оставался на целый день с соседкой, престарелой бабой Полей, которую со всей присущей маленькому ребенку энергией и весельем в разгар игры в прятки порой загонял и под диван. Но вскоре родная бабушка Клава вышла на пенсию, и Санька решительно заявлял ей, выглянув в окно:

– Одевай меня, пойду на улицу гулять, мои бабки у подъезда соблались!

И сам топал по лестнице с четвертого этажа на встречу со своими подружками. Сейчас это сложно представить, но тогда были другие дворы и другие бабки у подъезда, пережившие войну.

Как он был горд, когда удавалось быстрее всех забежать в автобус, чтобы занять бабушке место! Конечно, такого мелкого пацана, как правило, пропускали с улыбкой. А уж если удавалось вместе с ней сесть прямо возле кабины водителя, чтобы смотреть, как он рулит – это было высшее счастье.

В Бескудникове Санька однажды осознал – мама не всегда может ему помочь, надо и самому уметь разбираться. Мальчишки позвали играть в войну, долго бегали вместе, а потом сказали, что больше с ним играть не будут, так как он предатель. Санька не понял и расстроился. Подошла мама, спросила, что случилось. Пацаны ей ответили, что Санька их предал немцам. И мама серьезно так спросила:

– Ты правда это сделал?

Он не знал, что ответить, потому что еще толком не понимал, что такое предательство. Было ясно, что это что-то плохое, а он ничего плохого не сделал. И как четырехлетний парень может это объяснить маме? Зато запомнил на всю жизнь: предательство маме не нравится, а значит, так делать нельзя.

Перед тем, как бабушка вышла на пенсию, Санька успел походить в детский сад, из которого его каждый вечер забирали либо родители, либо дедушка Вася, который работал на заводе неподалеку. Но однажды они забыли между собой договориться, и мальчик с изумлением смотрел из-за ограды детского сада на спину неторопливо удаляющегося деда, а потом еще несколько часов гадал вместе с воспитательницей, которая тоже хотела домой, но проявляла чудеса терпения – с какой стати его оставили на ночь в детском саду? Мама примчалась за ним уже в десятом часу вечера, и это было огромное счастье.

Примерно тогда же произошло и первое знакомство с больницей. Родители с юга привезли много мандаринов – большую в то время редкость – и принялись угощать ребенка. Ночью с сильными болями в животе Саньку увезли на скорой в больницу. Все прошло само собой, мандарины-то хорошие были, просто многовато для первого раза. А раз боль ушла, то появилось время подумать, и у мальчика созрели в голове две важные мысли.

Первая: хорошо, когда в соседней палате есть симпатичная и улыбчивая девочка-ровесница. Они вместе плюшевого мишку лечили, очень волнительно оказалось.

Вторая: плохо, когда нянечка на обед кладет в одну тарелку второе блюдо поверх первого. Это некрасиво. С голодухи, конечно, есть можно, но лучше все же побыстрее вернуться домой. А еще лучше – на дачу к бабушке с дедушкой.

– Ишь ты, еда ему не нравится! Она теплая, между прочим, и вкусная! Зажрались совсем… – Ворон недовольно косил глазом в палату через оконное стекло, оскальзываясь на оцинкованном уличном подоконнике. – А если бы у тебя аппендицит оказался, как бы ты тогда заговорил, маленький человечек? Нет чтобы спасибо сказать за то, что все хорошо со здоровьем, так он нос морщит! А мне вот еще только предстоит себе сегодня еду найти… Нянечка, отдай мне его порцию, раз он отказывается! – Ворон перескочил на ветку повыше и от души подолбил клювом в форточку, злорадно наблюдая, как малец испуганно нырнул под одеяло, а нянечка поспешно увезла тележку с посудой.

Колонок

Козельск, начало марта 1238 года

Ермолай сидел за грубо сбитым столом и задумчиво обстругивал еловую ветку, готовя очередную стрелу. Для охоты на мелкого зверя, а это было его любимое занятие, вполне подошел бы и камыш, но тут дело шло к беде, зверь ожидался крупный. Монголы навалились на русскую землю, и говорят, хан Батый жжет один город за другим. Неужто и сюда дойдет? Судя по тому, как нервничают ратники на крепостных стенах и как все чаще малолетний князь Василий шлет гонцов в разные стороны, основания для тревоги есть. Да еще ворон прилетел с вечера, сел на плетень, начал каркать. Ермолай к суевериям относился с усмешкой, но тут и его в дрожь бросило. Повертел в руках готовое древко для стрелы. Лучина светила достаточно ярко, чтобы можно было оценить: ладно получилось, покойный дед сейчас гордился бы внуком.

Дед пришел в эти места много лет назад издалека и часто рассказывал маленькому Ермолаю про горы, носящие имя Камень[1], в той стороне, где встает солнце, и про бескрайнюю тайгу.

– Отчего же ты из таких красивых мест ушел, дедушка? – удивлялся внук.

– От тяжелой жизни…

Глаза деда на мгновенье суровели, но уже через секунду он снова ласково смотрел на мальца, однако от дальнейших расспросов уклонялся.

А еще дед рассказывал ему, как правильно охотиться на пушного зверя, изготавливать капканы, луки и стрелы. Стрела должна быть со специальным мягким набалдашником, чтобы только оглушить зверя, но не повредить шкурку. И чтобы при промахе в деревья не впивалась, а падала наземь. Не только рассказывал, но и показывал. Охотником дед был знатным, добывал ценный мех, а куница в его родных местах называлась колонок. Вот и прозвали деда Колонком. И так пристало к нему это прозвище, что в конце концов заменило настоящее имя. Ермолай со временем тоже начал выказывать заметные успехи в охоте на пушного зверя, и когда дед умер, прозвище перешло к внуку.

Но сейчас он готовил стрелы не для охоты, а для битвы с врагом, о коварстве и беспощадности которого все были наслышаны. Коли дело дойдет до сечи, так и он топором да луком дружине подсобит. Избу подожжет, зайдет в крепость и встанет плечом к плечу с другими ополченцами на стенах, тут сомнений нет. Задумчивость Ермолая была вызвана не этим. Он посмотрел на полати, где, укрытый тулупом, спал семилетний сын Егор. Жена умерла при родах, так что хозяйство они вели вдвоем.

– Егорка, просыпайся, соня! – отец с напускным весельем позвал отрока.

– Тятя, чего так рано разбудил-то? Еще темно на дворе… – недовольно бурчал парень за кашей, тем не менее не забывая работать ложкой.

– Ты же знаешь, кто рано встает, тому Бог подает.

– Неужто на охоту сегодня пойдем?! – Егорка аж подскочил на лавке. Ходить на охоту с отцом было его любимым развлечением, которое он не променял бы ни на какие игры со сверстниками. Еще не понимал парень, что это не игра, а работа, к которой его постепенно приучал отец.

– Нет, у меня к тебе важное поручение есть… – Ермолай серьезно взглянул на сына. – Помнишь деда Архипа из Сухиничей, которому мы с тобой прошлым летом помогали менять сруб у колодца? Он меня тогда попросил лук и стрелы ему для охоты сделать. Я сделал, надобно отвезти, но сам не могу – тут дел полно. Отвезешь?

Егорка во все глаза вытаращился на отца. С одной стороны, он не верил своему счастью: сам, как взрослый, будет управлять санями, запряженными лошадью, друзья все помрут от зависти. Почет будет – ух! А с другой стороны, по правде говоря, боязно. Это ж не за околицу съездить, тридцать верст до Сухиничей-то, не шутка. Но желание выглядеть достойно перед отцом и друзьями перевесило все опасения.

– Спра-а-а-шиваешь! Конечно, отвезу-у-у! – растягивая слова, как взрослый, ответил он.

– Езжай аккуратно, но лошадку чуть погоняй, чтобы засветло добраться. И вот что еще, ты обратно один не возвращайся, снег начал таять, глянь – сосульки вовсю капают. Уже завтра дороги может развезти, сам не справишься… – уточнял задание Ермолай, поудобнее устраивая сына в санях. – Ты меня у деда Архипа дождись, я скоро за тобой приеду, там с ним вместе и сходим на охоту. Понял?

– Все понял, сделаю, не сомневайся! – Егорка старался говорить басовитее, чтобы звучать в такой незабываемый момент как можно мужественнее. Приключение становилось все интереснее.

– Ты чего, тять? – удивился Егорка, когда отец вдруг крепко обнял его и прижал к себе. Обычно таких нежностей за ним не водилось.

– Совсем ты у меня уже взрослый, скоро меня перерастешь, тогда и не дашь, небось, себя так обнять… – пряча глаза, отмахнулся отец. – Ну, давай, в путь. Еда в дорогу вот в этом туеске. Да не забудь передать деду Архипу все вещи, что я тебе в сани положил. Нн-о-о-о, давай, родимая, трогай!

Смеркалось, и семья деда Архипа села вечерять, когда возле избы послышалось ржание лошади.

– Кого это на ночь глядя принесло? – удивился Архип, выбираясь из-за стола.

– Ты кто ж такой будешь? – пытался он рассмотреть в сумерках мальца, вылезавшего из саней.

– Здравствуй, дедушка Архип! Я Егорка, Ермолая Колонка сын. Мы к тебе летом приезжали сруб у колодца менять, помнишь ли? Меня тятя к тебе прислал, лук да стрелы передать. Вот, все в санях, забирай.

– Колонков сын? Как не помнить, помню и Ермолая, и тебя. Но о каком луке и стрелах ты говоришь? – не понимал старик. – Ладно, опосля разберемся, а сейчас давай-ка в избу, замерз небось.

– Да как же тебя тятя одного по лесной дороге отпустил?! – недоумевала жена Архипа, глядя на уплетающего за обе щеки кашу мальчишку.

– А чего пужаться-то? – гордо ответил ей Егорка.

После ужина ему хватило сил только на то, чтобы влезть на полати, в следующее мгновение он уже спал.

А Архип рассматривал лежащие перед ним вещи: отлично сделанный лук, колчан со стрелами, икону в дорогом окладе и серебряную гривну, за которую можно было купить двух добрых коней. Всё поняв, он горестно обхватил голову руками.

В марте 1238 года войско хана Батыя осадило Козельск. Из-за начавшейся весенней распутицы войска Черниговского княжества не смогли прийти на помощь. Козельск держал осаду два месяца, намного дольше, чем более крупные города. Отбив очередной приступ, последние триста дружинников перешли в атаку, в которой погибло четыре тысячи воинов орды, но и Козельск, оставшийся без защитников, пал. Разъяренный потерей времени и воинов, Батый приказал сровнять город с землей и уничтожить всех жителей до единого, включая малых детей.

Разбегай

Мещера, октябрь 1315 года

Разбегай не мог поверить своему счастью – она согласилась! Его прелестная невеста, светловолосая Аксинья, стоит рядом с ним на свадебном обряде. И он не умыкнул ее, хотя имел для этого все возможности. Нет! Он честно исполнил все обычаи ее рода, хотя некоторые из них сильно его удивляли. Ну вот, например, вчера Аксинья отправилась в баню с подружками и вернулась оттуда с опухшими от слез глазами. Он уж было подумал, что ее там обидели, и только сунулся с вопросом, девушка на него так зыркнула, что он чуть под землю не провалился. А ведь ничего не сделал, только спросить хотел. Сам себя не узнавал татарский воин, даже закрадывалась иногда шальная мысль: уж не околдовала ли его мещерская красавица? Но тут же сам себя мысленно бил по лбу: ага, нужно ей больно тебя околдовывать, вон сколько вокруг нее местных парней вьется, только успевай отваживать. Откуда же ему было знать, что у русских это обычай такой – невеста перед свадьбой должна как можно больше плакать. Теперь узнал и все равно не мог понять – зачем? Нет, проще было об этом не задумываться.

Разбегай пришел на Мещеру с войском хана. Когда уходили из большой Орды, он был совсем молодым воином, но с каждым сражением матерел и однажды был замечен ханом в ожесточенном бою с мордвой. Не сказать, что хан его к себе сильно приблизил, но, когда пришло время наводить порядок на захваченных землях, назначил баскаком[2]. Положение его среди других баскаков было невысоким, однако позволило поселиться в Городце Мещерском[3] в отдельной избе. Выполняя поручения хана, он ездил по деревням и селам, собирая дань. Занятие довольно нудное – трясешься целыми днями в седле рядом с обозом телег или саней в сопровождении хмурых охранников по лесным дорогам в окружении огромных скрипящих сосен. Эти дороги весной и осенью дожди превращают в месиво из грязи, а в теплые месяцы из окрестных болот поднимаются тучи комаров и слепней, стремящиеся выпить из путника всю кровь. Зимой же здесь и вовсе можно околеть от пронизывающего холода. А ты в любую погоду должен пробираться от селения к селению, вытрясая уговорами и угрозами положенную дань. Редко с кого деньгой, всё больше натурой – овощами да мелкой живностью.

Одно его радовало в этих поездках – красивые русские девушки. И не просто красивые, а еще и смелые, так глазами стреляют, что только успевай в ответ улыбаться. А улыбался Разбегай не хуже, чем на саблях рубился, да и говорить по-русски научился за эти годы неплохо, умея в каждой деревне сказать местной красавице приятное слово и подарить незатейливую вещицу. За такое здесь могли и прибить, невзирая на чины, но при должной осмотрительности этот подход приносил плоды – нравился Разбегай девушкам.

Коса на камень нашла в деревне на озере Круглом. Ох, и красивые там места! Озеро и правда круглое, как солнце, гладкое, по берегам песок да камыш. И купалась как-то вечером в том озере девица Аксинья, а Разбегай подглядел. И обомлел от такой красоты.

– Ах ты охальник! – заметив его, девушка пришла в ярость. – Совсем стыд потерял?! А ну иди отсюда! – забравшись в воду поглубже, Аксинья ругалась так громко, что Разбегай даже струхнул.

– Да ты чего?! Я ж ничего… Не нарочно, случайно так получилось, ухожу уже…

Вот так и познакомились. При каждом следующем приезде в ту деревню Разбегай пытался добиться расположения девушки, но никакие улыбки и подарки на Аксинью не действовали. Он и сурово пытался с нею обходиться, дескать, я тут начальник, если что, то мое слово – закон. Да только взглянула Аксинья на него, как на полоумного, и домой пошла, слова не сказав. А Разбегай остался пыхтеть, как печка. Сам себя корил – нашел чем девку уговорить, силой своей. Противно стало, ведь помнил, как брали с боя поселения и что там творили. Но то война была, а здесь другое совсем.

Наконец решился Разбегай прийти к отцу Аксиньи.

– Здравствуй, Ждан. В общем, я это… Ну, я дочку твою, Аксинью, это… хочу за себя взять… Вот! – выдохнул наконец Разбегай.

– Ишь ты, быстрый какой! – у Ждана глаза были не на затылке, все мужик прекрасно подмечал и до прихода татарина. Видел, что и дочке нравится улыбчивый нахал со жгучими карими глазами и волосами цвета воронова крыла, и она только для виду воина осаживает. Да и сам он не прочь был выдать дочь за представителя хана, но разыграть спектакль было дело святое.

– И как же ты ее возьмешь, если она православная, а ты нехристь?

– А я окрещусь! – Разбегай еще ни разу про такое дело всерьез не помышлял, но в этот момент ответил, не раздумывая.

– Ну, как окрестишься, тогда и поговорим.

Разбегай крестился через полгода вместе с ханом и многими людьми из его окружения. И вот теперь стоял рядом с Аксиньей перед алтарем, боясь спугнуть свое счастье воспоминаниями о том, как пришел в эту землю, к этому алтарю, к этой девушке, которой теперь суждено было стать матерью его детей…

И спустя многие поколения будут появляться на свет их потомки, время от времени удивляя родню иссиня-черными волосами и жгучими карими глазами.

Известно много случаев, когда выходцы из Орды принимали православие. Например, хан Беклемиш крестился со многими степняками в Мещере, получив имя Михаил, построил церковь во имя Преображения Господня, основал династию князей Мещерских, а его внук привел полк на помощь Дмитрию Донскому и погиб на Куликовом поле в битве с войсками хана Мамая.

Дача и деревня

– Куда ты от таких родственников собрался? Вон как они за тебя переживают! Поверь моему опыту, ничем хорошим твой побег не закончится! – строго выговаривал Мальчик-с-пальчик Колобку.

Колобок остался дома, и все было хорошо, пока мышка хвостиком не махнула и яйцо не разбилось на лбу у Колобка. Это было уже слишком для голодного дедушки.

1970-е

Дом в дачном поселке недалеко от Москвы дед Вася построил после войны, в начале пятидесятых годов. Застройка участка начиналась с деревянного сарая, но к моменту рождения Саньки там уже стоял кирпичный дом с неотапливаемым деревянным вторым этажом, на который вела довольно крутая лестница. Саньке было года три, когда он жарким летним днем скатился с нее вверх тормашками, торопясь погулять после дневного сна с двоюродным братом Серегой, который приезжал на летние каникулы из Ленинграда. Серега старше на десять лет, и более непререкаемого авторитета у Саньки в то время не было. Хорошо, что ничего себе не сломал, но орал на руках у папы от испуга долго.

Поорать вообще были поводы, ибо жизненный опыт обрушивался на него со всех сторон. Как-то раз на даче дед Вася и Санька жгли опавшие листья. И внук решил голой рукой вытащить из костра металлическую трубку, на которой красивым разноцветным огнем обгорала краска. Снова ор стоял на весь поселок, только на руках в тот раз носил дед, старавшийся успокоить и Саньку, и бабушку Клаву, которая отчитывала деда за безответственность, прикладывая к распухшей ладошке холодную картошку.

Первый этаж дома отапливался печкой на угле, груда которого всегда лежала под навесом во дворе. А готовили на газовой плите, для этого дед и папа регулярно приносили с газовой станции заправленные баллоны. Потом в поселке провели централизованный газ и в доме стало еще комфортнее. Впрочем, и до этого момента много ли было нужно маленькому Саньке для счастья? Получить от деда молоток и гвозди и разрешение забивать их в деревянные доски. Преодолеть очередную глубокую лужу на трехколесном велосипеде, краем уха слушая, как дед с бабкой о чем-то спорят, но без злости, а значит, дома все хорошо. Взять у деда из сарая палку и в саду порубать ею все одуванчики, воображая, что ты былинный богатырь и сражаешься с многоголовым Змеем Горынычем из книжки, которую вчера читали с мамой. В сотый раз послушать пластинку про бременских музыкантов, а вечером с родителями посмотреть на стене очередной диафильм. Придумать самому себе новую игру: собрать по дому пустые спичечные коробки, налепить на них пластилиновые фары и устроить соревнование – какая из «машинок» проскользит по дощатому полу дальше остальных после щелчка пальцем. Дождаться, когда друзья выйдут на улицу, и устроить с ними театральные представления или олимпийские игры. А потом со взрослым видом курить вместе с ними самокрутки из листьев дуба (ужасная дрянь) или варить на костре чай из всего, что росло в садах, – яблок, смородины, ревеня… Напиток получался так себе, но тут был важен сам процесс.

Когда в рту начинал качаться очередной молочный зуб, папа применял простую и очень эффективную методику его удаления: к зубу привязывалась нитка, а другой ее конец крепился к ручке двери. И папа с другой стороны резко дергал дверь на себя. Избежать стресса все равно, конечно, не получалось, но это было лучше, чем позволять копаться во рту страшными металлическими инструментами.

Зимой на даче тоже было здорово. Как-то раз маленький Санька встречал там Новый год с родителями. Он уже понимал, что это какое-то необычное, волшебное время, когда под елкой из ниоткуда появляются подарки. Взрослые говорили, что их приносит Дед Мороз. Санька его ни разу не видел и с любопытством расспрашивал про него родителей.