- -
- 100%
- +
Пролог
ЩИПЦЫ АКУШЕРСКИЕ
Любовь, большая, как долг населения за услуги ЖКХ, никак не хотела покидать тела Надежды Клавдиевны Зефировой.
Застряла намертво.
Ни тпру, ни ну!
Где застряла? В животе, где же еще?
В страданиях Надежды Клавдиевны был повинен Геннадий Павлович Зефиров. Любовь, образно выражаясь, была его рук делом.
Надежда Клавдиевна мучилась уже несколько часов.
Вообще-то разрешиться от Любови Надежда Клавдиевна должна была в другом роддоме, по месту прописки. Но Геннадий Павлович привез ее на мотоцикле с коляской сюда. Надежда Клавдиевна рожала по блату! В роддоме работала акушеркой золовка Валентина!
Родить по блату было мечтой всех знакомых и подруг Надежды Клавдиевны.
– Лишний раз подойдут, лишний раз умереть не дадут, – с надеждой делилась Надежда Клавдиевна с Геннадием Павловичем.
– Понятное дело! – вскидывал головой Зефиров. – Лишний укол какой сделают, еще чего лишнее.
Схватки то усиливались, то слабели, но Любовь упорно не желала появляться на свет божий.
– Чего делать-то? Сил моих больше нет!.. – застонала Надежда Клавдиевна, завидев золовку Валентину.
– Тужься на задний проход! – посоветовала Валентина.
Надежда Клавдиевна набирала воздуху в грудь, надувала щеки, усердно тужилась.
Любовь распирала, давила на печень, топталась по сердцу, но упорно не соглашалась покидать насиженное место – глупо из такого-то тепла души уходить, неизвестно, как там еще, на белом свете, встретят?
– Гос-с-споди! – вскричала Надежда Клавдиевна с тем неизъяснимым страданием в голосе, какое обычно исторгается из груди ответственного квартиросъемщика при виде затопленной верхними соседями ванной.
– Давала, так не орала! – с сочувствием попеняла Надежде Клавдиевне золовка.
Любовь, заслышав такую грубую постановку вопроса, возмутилась: «Давала! Бескультурье какое!.. Она, Любовь, – плод любви. Вот хоть на колени теперь золовка Валентина упадет и умолять станет – никуда не уйду!»
Она расщеперилась поперек нежной утробы Надежды Клавдиевны; угнездившись поуютнее, блаженно прижалась щекой и плечом к влажному и горячему нутру и затихла.
Любовь умела затаиваться, как птица в траве. Иногда она так аккуратно сворачивалась калачиком и затихала, что Надежда Клавдиевна в тревоге гладила живот и звонила на службу Геннадию Павловичу. Тот в смятении прибегал в обед домой и тоже встревоженно касался аккуратного животика жены.
Вот и сейчас Любовь задремала. Но дремала чутко, готовая в любой момент напомнить Надежде Клавдиевне о своем мучительном присутствии.
Неожиданно поблизости от Любови наметилось движение.
Кто-то осторожно – ощутила Любовь, – но уверенно, явно не раз хоженным путем пробирался, тихонько клацая, позвякивая и издавая чавканье.
Любовь запрокинула голову и вгляделась во мрак тела Надежды Клавдиевны. Но ничего не увидела.
Внезапно она почувствовала ледяное прикосновение.
Любовь испуганно вскрикнула:
«Кто здесь?!» От неожиданности гость вздрогнул и издал металлический звук.
«Позвольте, а вы кто, смею интересоваться?» – Металлический гость получил старорежимное воспитание и умел изъясняться высокопарно.
«Любовь Зефирова», – пролепетала Любовь.
«Чья, говорите, любовь? Какого такого Зефирова?»
«Геннадия Павловича».
«А что это, позвольте вас спросить, любовь товарища Зефирова делает здесь в рабочее время? Перекурчики устраивает? Любовь должна быть в цехе, в поле, в конструкторском бюро, наконец. Вот где ее место!»
Любовь растерянно захлопала глазами.
«Геннадий Павлович вообще-то сегодня после трудовой смены отдыхает».
«Ах, он по сменам работает? Рабочий класс, значит? Авангард? Что ж, отдохнуть можно. Но опять же: не бездумно время провести, а сочетая, например, с учебой кружка политпросвещения, под знаком углубленного изучения теории и практики коммунистического строительства, разработанных в решениях и материалах ХХVI съезда КПСС. Вот это будет содержательный отдых».
Любовь сделала умные глаза и согласно закивала – не навредить бы Геннадию Павловичу!
Гость не унимался:
«Любовь, говоришь? А я так думаю: приспособленец ваш товарищ Зефиров, накипь! В теплом месте время великих строек пересидеть захотел. Любовь! – продолжал громыхать гость. – Возьми, понимаешь, в цехе, на ферме покрепче в руки и люби с перекрыванием нормы!»
Любовь заинтересовалась:
«Что – в руки?»
«Как что?! Лопату, кайло, логарифмическую линейку, карандаш, в конце концов, чем там еще родину любить полагается?»
«Ломом, плугом», – предложила Любовь, ежевечерне слушавшая из маминого живота программу «Время».
«Верно! – Голос гостя потеплел. – А звать-то тебя как, имя Геннадий Павлович своей любви уже придумал?»
«Так Люба же, Зефирова».
«Ах, Люба! – Визитер смутился, сообразив, что слегка оплошал, приняв имя за страсть Геннадия Павловича, но тут же вновь приосанился. – Что же это ты, Люба, тормозишь процесс? Забыла, что завтра Первомай?! Мать твоя, Надежда Клавдиевна…»
«А вы-то сами кто будете? – перебила Любовь. – Что за елда?»
«Я?! – возмутился гость и оскорбленно встал в позу: – Меня – таким словом? Впрочем, я должен был предполагать, что у товарища Зефирова в быту не все в порядке. Яблоко, так сказать, от яблони… Я – Forceps Obstetrico, если по-научному, по-латыни».
«Фор… фор… – Любовь запнулась. – А мама вас как зовет?»
Гость с сомнением взглянул на плод любовных трудов товарища Зефирова: какая такая мама, уж не издевается ли?!
Любовь ждала ответа, простодушно посапывая.
Да нет, вроде не издевается…
«Мы – щипцы акушерские».
«Щипцы?! Ой, мамочка!»
Любовь попыталась протиснуться назад, в глубь тела Надежды Клавдиевны.
Щипцы возмущенно хмыкнули:
«А вы кого собирались встретить в советском родильном доме в разгар трудового дня?»
«Да были тут…» – задумалась Любовь.
«Кто? – Для большей острастки посетитель перешел на «ты». – Не бойся, отвечай! Зефиров небось? Вот же человек! Ну, решил провести выходной день не в университете марксизма-ленинизма, а в роддоме, так ты не прохлаждайся! Ты приведи сюда посланцев социалистических стран – вон их сколько на Первомай прибыло! – представителей зарубежных профсоюзных и рабочих организаций, видных борцов за мир и дружбу между народами. Покажи товарищам советские родовые пути – самые прямые пути в мире!»
«Это палец вроде был, в резиновой перчатке», – перебила заскучавшая Любовь.
«И давно был?» – строго спросили щипцы.
«Схваток пять назад».
«А-а! – догадались щипцы. – Электрон Кимович, главный врач роддома. Проводит большую, кропотливую повседневную работу по постановке на партийно-комсомольский учет на время родов и снятию с учета при выписке. Так что он сюда в порядке рабочего момента попал».
«А как это – поставить на учет?» – заволновалась Любовь.
«Советская роженица должна быть охвачена партийно-комсомольской работой в такой ответственный для общества момент. Как говорится, рожать собирайся, а взносы плати! Нет, погоди-ка, может, это Ашот Марксович был?»
«А кто это – Ашот Марксович?»
«Товарищ Мовсесян, заместитель главного врача по хозяйственной части».
«Не знаю, может, и он», – растерялась Любовь.
«Ну точно, Мовсесян! – воскликнули щипцы. – Простыни искал».
«Здесь?» – удивилась Любовь.
«Простыней в роддоме шесть штук пропало, пять наволочек да клеенок четыре штуки. Хищение социалистической собственности в довольно крупных размерах! Ашот Марксович аж с лица спал. Ночь, говорит, в роддоме буду ночевать, в каждую щель залезу, а наволочки народу верну!» «Да, наверное, это был он», – поразмышляв немного, согласилась Любовь.
«Нашел что-нибудь?» – испытующе взглянули щипцы.
«Нет», – виновато ответила Любовь.
«Ох, расхитители! Несуны, вредители! Точно, это давешняя роженица, вчера которая выписалась, клеенки государственные похитила. Она мне сразу подозрительной показалась! Лежит, значит, на этом самом столе, рожает. Подходит к ней Электрон Кимович: поставить гражданку на временный партийно-комсомольский учет. «Рожаете в срок?» – спрашивает. – «На две недели раньше». – «Взносы за этот срок уплачены?» – «А я несоюзная молодежь!» – с вызовом отвечает! Электрон Кимович на ее провокацию не реагирует. «В социалистическом соревновании, – спрашивает, – участвуете?» А та кричит: «Не могу больше!» Электрон Кимович аж отпрянул: «Как это не можете? Вы понимаете, что говорите?»
«А она что?» – встревожилась Любовь.
«Терпеть, – говорит, – больше не могу!» Электрон Кимович оглянулся – не слышал ли кто? – и начал роженицу убеждать. Мол, будьте активным участником социалистического соревнования! Оно сделает вашу жизнь интереснее, духовно богаче, поможет быстрее овладеть секретами мастерства».
«А она?»
«Ой, помру сейчас», – свое твердит. Электрон Кимович, как врач со стажем, ей советует:
«Сперва давайте с соревнованием обозначимся!» Роженица стонет: «Давайте! Как?» Прибежала Валентина, акушерка, матери твоей золовка. «Тужься, – рекомендует, – на задний проход». Электрон Кимович рукой махнул, мол, пусть через что получится, лишь бы накал трудового соревнования. Между нами говоря, – щипцы понизили голос, – оно так чаще всего и делается, не хотят еще многие участники избавляться от формализма. Так вот. Хоть и не охваченная общественной работой, но та гражданка перекрыла норму в два раза: двойню родила. В последний момент, очевидно, совесть рабочая в ней проснулась. А взносы так и отказалась уплатить! «Отвяжитесь, – говорит. – У меня теперь каждая копейка на счету, кто мне двоих кормить будет – профсоюз?» Ох, я теперь даже не сомневаюсь, где простыни с клеенками лежат. Ну ничего, ОБХСС наволочки советских тружениц живо найдет! Ашот Марксович, правда, пока милицию привлекать не хочет. «В ОБХСС, – говорит, – я всегда успею!»
Щипцы бормотали и бормотали, усыпляли Любину бдительность и тихонько перемещались ближе…
И неожиданно засияли в свете люминесцентного светильника.
Любовь разглядела блестящую металлическую лысину. И наконец-то захотела спросить, зачем, собственно, щипцы сюда пробрались?
Но не успела.
Издали стремительно надвигался палец.
«Вот он, вот он! – возбужденно закричала Люба. – Держите! Сейчас узнаем чей!»
«И узнавать нечего! – пробормотали щипцы. – Эллы Самуиловны палец. Сейчас мы с ней пробную тракцию производить будем».
«Что это такое – пробная тракция?» – заволновалась Любовь.
«Чистая формальность! – недовольно сообщили щипцы. – Элла Самуиловна проверит, не соскальзываю ли я».
«А-а! – успокоилась Любовь. – Конечно, здесь поскользнуться – запросто. Мокрень. Вы уж потихонечку, держитесь. Или за меня ухватитесь».
«Спасибо, деточка! Я, пожалуй, за тебя и схвачусь. За головку, ладно?»
Щипцы, смущенные Любиной наивной готовностью пособить ускорению родов, отвели взгляд и деликатно легли на нежную головку в области теменного бугра.
Но когда рукоятки замкнулись, щипцы охватил трудовой порыв. Они изо всех сил сжали рукоятки, готовые вырвать Любовь из тела Надежды Клавдиевны живой или мертвой!
Элла Самуиловна коснулась концом правого вытянутого указательного пальца головки Любови, левой рукой потянув за щипцы.
Любовь вскрикнула, нижняя губка у нее задрожала от боли.
Элла Самуиловна настойчиво тянула, щипцы крепко держались за голову. Головка продвинулась вперед, оставшись сомкнутой с пальцем.
– Нормально, – констатировала Элла Самуиловна. – Отдохните, – разрешила она Надежде Клавдиевне.
Щипцы самую малость ослабили хватку.
– Все? – дрожащим голосом с облегчением спросили Люба и Надежда Клавдиевна.
– Почти, – солгали щипцы и Элла Самуиловна.
– А зачем щипцами-то? – робко поинтересовались Надежда Клавдиевна и Любовь.
– Сами виноваты, женщина, плохо тужитесь. Ленитесь! Тем самым вызываете угрозу асфиксии плода, – строго ответила Элла Самуиловна.
«Завтра ведь Первомай. А у нас еще собрание не проведено, – пояснили щипцы Любе. – Помещения к празднику не украшены. Транспаранты не распределены. Дел по горло, а тут ты. Совсем не ко времени! Вот и решили ускорить. К тому же всем от этого только выгода: ты скорее войдешь в большую и кипучую жизнь, а мать твоя на демонстрацию успеет сходить. Хочется наверняка влиться в колонны демонстрантов, с веселой майской песней пройти праздничным трудовым маршем. А потом прямо из колонны отправиться в цех, чтобы, сменив своих товарищей, встать к станкам, портвейна выпить, другого какого вина, с бригадиром вместе. – Щипцы, задумавшись, бормотали все тише и тише и, наконец, замолкли. – О чем я говорил?» – встрепенулись они через минуту.
«Вина чего-то», – припомнила Любовь.
«Ах да! Вот я и говорю: Надежда Клавдиевна сама отчасти виновата. И ты тоже. С ленцой рожаете, спустя рукава!
В коридоре послышались тревожные шаги главврача.
– Элла Самуиловна, голубушка, – Электрон Кимович умоляюще сложил руки на груди, – давайте поторопимся! Собрание же еще! Столько вопросов! У меня доклад, Валентина сообщение подготовила, Ашот Марксович просил дать слово.
– Электрон Кимович, начинайте, докладывайте, я думаю, женщина… – Элла Самуиловна, прищурившись и слегка откинув голову, зорким взглядом дотянулась до лежащей на столике медицинской карты, – Надежда Клавдиевна Зефирова не будет против. Ей даже полезно будет поучаствовать в собрании. Пролетарское единство – могучая сила и источник побед.
– Вот и славно! Начинаем, значит? – Электрон Кимович снял трубку телефона и громко призвал зама: – Ашот Марксович? Ну что же вы? Собрание уже вовсю идет! Как где? В родзале. Быстро-быстро, дорогой мой, присоединяйтесь. Потом простыни поищем. Завтра! После демонстрации всем коллективом дружненько за это дело возьмемся. Наволочки, клеенки, все вернем народу. Нравственная чистота, коллективизм – вот из чего складывается коммунистическое отношение к труду. Нет, это я не про простыни. Это я доклад репетирую. В общем, начинаем без вас, а вы подтягивайтесь.
Электрон Кимович вытащил из ящика стола скоросшиватель с бумагами и скороговоркой открыл собрание:
– 30 апреля, предпраздничное партийно-комсомольское, – он взглянул на Надежду Клавдиевну, – в присутствии одного несоюзного члена, собрание предлагаю начать. Кто за, кто против, кто воздержался? Собрание считать открытым. Кто у нас первым вопросом?
– Я, – вздохнула Валентина, вытащив из кармана клеенчатого фартука ученическую тетрадь за две копейки. – Доклад. «Преемственность славных боевых традиций поколений». Новаторские начинания коллектива…
– Элла Самуиловна, вы – следующая. У вас – что? – громким шепотом обратился Электрон Кимович.
– «О борьбе с буржуазной и ревизионистской идеологией», – перехватив щипцы покрепче, откликнулась Элла Самуиловна.
– Мне-то чего, дальше говорить? – подняла голову от тетради Валентина.
– Конечно, вы знай себе рассказывайте о коллективизме, не обращая внимания на коллектив. Коллектив вас слышит!
Валентина тяжко вздохнула и перевернула страницу, закрутившуюся трубочкой:
– Вот металлурги завода «Серп и молот». Рабочий депутат Верховного Совета СССР Василий Блюев год назад обратился ко всем сталеварам страны с призывом – бороться за право варить… чего варить-то? Потеряла!..
– Сталь, наверное! – нетерпеливо подсказал Электрон Кимович. – Не самогон же!
– Да! – подтвердила, припомнив, Валентина. – Его бригада спьяна… Спьяна… – Акушерка вновь принялась водить глазами по тетради. – Спаяна! Его бригада, Блюева, значит, спаяна…
Надежда Клавдиевна и Элла Самуиловна засмеялись.
– Что такое, что такое? – Электрон Кимович постучал ручкой по столу.
– Да вы сами меня сбили самогоном своим, – обиделась Валентина. – Кстати, Электрон Кимович, брагу-то будете ставить, так перчатку на бутыль наденьте. Нате вот.
Валентина пошарила в кармане клеенчатого фартука и вслед за шоколадной конфетой извлекла резиновую перчатку.
– Не надо мне! – отмахнулся Электрон Кимович.
– Ваше дело не наше: спирту небось запасли к празднику.
– Валентина! – призвал докладчицу к порядку Электрон Кимович.
– Не могу больше! Сил моих нет! – На пороге внезапно появился, тяжело дыша, Ашот Марксович.
– Тужься на задний проход! – привычно велела Валентина Надежде Клавдиевне.
– Так и не нашел клеенки? – сочувственным шепотом произнес Электрон Кимович заму.
– Клеенки! Тут другое дело! В КПСС «г» получается!
– Что, прямо оно самое? – встревожился Электрон Кимович.
– Ну не «г», так пустое место! – с досадой воскликнул завхоз. – Вот и выбирайте, какая КПСС вам больше нравится?!
– Объясни толком, Ашот Марксович, – забыв о докладе, потребовал главврач.
Валентина обрадовалась перерыву и наклонилась к Надежде Клавдиевне:
– Надежда, у тебя трикотина-то отрез еще остался? Ты бы уступила мне его, Наташке на выпускной платье сшить. Уступишь?
– Ага! – пообещала Надежда Клавдиевна.
– Вы мне, Электрон Кимович, позавчера еще велели продумать праздничное украшение помещений роддома, – напомнил завхоз. – В кумачовом обрамлении родильное отделение, это само собой. Но в этом году я задумал кое-что новое: собравшиеся в самой большой палате новорожденные образуют буквы «КПСС».
– За руки, что ли, возьмутся? – удивился Электрон Кимович.
– Да нет, я кроватки велел словом «КПСС» выставить. И такая неприятность – в букве «С» не хватает внизу перекладинки, в смысле кроватки. Вместо «С» получается «Г».
– А если пустую поставить, без новорожденного? – нахмурился Электрон Кимович.
– Так я о чем вам и докладываю: в КПСС пустота намечается.
– Ты, Ашот Марксович, понимаешь, что говоришь?! – тревожно отпрянул главврач.
– Вы от меня-то чего хотите? Я, извиняюсь, родить не смогу при всем желании. Вон, торопите гражданку! Как ее?
– Зефирова.
– Вот. Поставьте задачу! Призовите к партийной сознательности.
– Да она несоюзная! – с сожалением произнес Электрон Кимович.
– Тогда не знаю! – развел руками Мовсесян. – Но за «г» в партии нас точно по головке не погладят! – Внезапно Ашота Марксовича осенило: – Может, из «грязного» отделения новорожденного позаимствуем?
– А кто там, в инфекционном, сейчас свободен?
– С хламидиозом есть.
– С ума сошел?! – Электрон Кимович сделал большие глаза. – Ты бы еще с гонореей предложил.
Электрон Кимович с шумом втянул ноздрями воздух.
– Валентина, кончай давай с преемственностью, со славными боевыми традициями или чего там у тебя, все рожаем дружненько.
– А «Борьба с буржуазной и ревизионистской идеологией»? – напомнила Элла Самуиловна.
– Элла Самуиловна, голубушка, не до борьбы ревизионистской сейчас! Того и гляди ревизия нагрянет мягкий инвентарь искать, так хоть наглядной агитацией отмажемся. Ашоту Марксовичу срочно нужен еще один младенец. Что у нас с Зефировой, доложите!
– Слабость вторичных родовых схваток…
– Накладываем щипцы!
– …не наблюдается.
– А щипцы чего тогда здесь?
– К собранию торопилась, – едва слышно сообщила Элла Самуиловна. – Провела пробную тракцию.
– Давайте собственно тракцию производите! Что вы, голубушка, кота за хвост тянете? Прямо как не член партии!
Элла Самуиловна гневно задышала.
Щипцы возмущенно клацнули.
«А теперь что?» – робко спросила Любовь.
Щипцы крепко ухватили ее головку:
«Ну, Любовь, вперед, по ленинскому пути! Куда бы ни направляла партия товарища Forceps Obstetrico (щипцы были явно в ударе), он всегда и везде с присущей ему энергией…»
Любовь громко закричала, прервав бодрую речь щипцов:
«Ой, больно! Больно!»
Она раскинула ножки и ручки и крепко уперлась в тело Надежды Клавдиевны.
– Что там такое? – Электрон Кимович склонился над Зефировой.
– Не прорезывается! – озабоченно доложила Элла Самуиловна.
Любовь, всхлипывая от боли, крепко держалась внутри.
«Э-эй, ухнем!» – скандировали щипцы.
– Мы придем к победе коммунистического труда! – оптимистично пообещал роженице Электрон Кимович. Но, вспомнив, что не завершил как полагается собрание, уточнил: – Надежда Клавдиевна, включаем вас в соревнование за звание «Молодой отличник качества» и сдачу продукции по талонам комсомольской гарантии.
Щипцы, стиснув зубы, сжали ложки.
Элла Самуиловна рванула по проводной линии таза.
– Ой, не оправдать мне такого доверия! – дико закричала Надежда Клавдиевна и родила Любовь.
– Девочка! – сообщила Элла Самуиловна, высоко подняв Любовь, и попыталась разжать щипцы на ее головке.
– Наследница и продолжательница славных революционных и трудовых традиций рабочего класса! – радостно поздравил Надежду Клавдиевну Электрон Кимович и ободряюще похлопал ее по плечу.
Щипцы крепко сжимали затылочные и теменные бугры Любы.
Элла Самуиловна с трудом разжала их хватку и поставила на место надвинувшиеся друг на друга мягкие косточки Любиной головушки.
«Чего-то я ног под собой не чую», – робко проговорила Любовь.
«Это ты от счастья!» – пояснили щипцы.
Глава 1
ПОЛЕТ НА ИНВАЛИДНОЙ КОЛЯСКЕ
– Пошла! – Двое мужчин в камуфляже широко, как опоры высоковольтной линии, расставили ноги, с усладой крякнули и выметнули Любу прочь.
Сделав дело, они замерли и вытянули шею в проем люка самолета, в сладком ужасе предвкушая яркую трагедию.
Люба, судорожно, как ребенок, учуявший, что его задумали оздоровить уколом, вцепилась в поручни инвалидной коляски, описала в воздухе стремительный кувырок, продемонстрировав стробоскопический эффект, устроила на мгновение затмение солнца и, наконец, запела не своим голосом.
– Ух, крутится – как черт с письмом! – одобрил Любин вираж один из пилотов. – Ходовая девка!
– Оторви да брось! – радостно подтвердил его напарник. – Песни еще исполняет! Во моратории какие выводит.
– Оратории.
– Я и говорю, хорошо орет.
Инструкторы в последний раз проводили Любу взглядом и, споро поборов мощный поток воздуха, прикрыли люк самолета.
«Ой, коляски добрые! – Кресло-коляска завопило так истошно, словно к нему приближался газорезчик. – Ой, пропадаю ни за понюшку штырей!»
Еще мгновение назад, на пороге открытого люка самолета, коляска показала недюжинную выдержку и смелость.
«Эх, пропадай моя телега, все четыре колеса!» – отчаянно воскликнула она, крепко сжав в объятиях Любу.
Но поток восходящего воздуха перевернул коляску вверх подножками, отчего она утратила функции опорно-двигательного аппарата и самообладание.
«Что ты орешь?! – возмутилась Люба, прервав восторженную песню, и приоткрыла веки. – Инструктора напугала! Смотри, бледный какой. В дверь вцепился».
Люба любила мысленно побеседовать с окружающими вещами. А с кем еще разговаривать девушке, с рождения привыкшей быть одна-одинешенька: сперва в самодельном манежике и кроватке, затем – в инвалидном кресле.
Ветер не преминул поцеловать Любины глаза. И, не встретив сопротивления, жадно ворвался в Любин рот.
Захлебнувшись, Люба произнесла не совсем то, что намеревалась.
Поэтому до коляски донеслось:
«…то ты дерешь?!…мыча пукала!»
Коляска пошла в атаку:
«Ничего я не деру! Это ты мне сиденье задом продрала. И зачем я только согласилась!»
«А кто тебя… ой!.. заставлял? Сама захоте… ой!.. ла». – Люба вновь совершила кульбит.
«Что мне оставалось делать? – заголосила коляска. – Отпустить тебя одну? Сиди потом внизу, думай: то ли она в утиль разобьется, то ли улетит, с пути разом собьется. А мне потом куда – в дом престарелых?»
«Уж ты сразу – в дом престарелых! Болты из тебя вроде еще не сыплются. В протезно-ортопедическое учреждение можно, в стационар», – с серьезным видом предложила Люба.
«Ой, сглазила! Ой, открывай, Любушка, скорее велоаптечку, доставай насос со шлангом!»
«Да что случилось-то?»
«Ой, колес под собой не чую! Ни больших приводных ведущих, ни малых! Ой, подлокотники гудом гудят, подножки в поджилках дрожат. Ой, Любушка, прощай!.. Простите, коляски добрые, если кого обидела. Ну кто тебя, Любушка, за ноги тянул с парашютом прыгать? Чего тебе у меня на коленях не сиделось?» «Как ты не понимаешь? Я была калекой, инвалидом с ограниченными возможностями. И вот – лечу! Значит, я – инвалид с безграничными возможностями!»
«И что с того? – не унималось кресло. – Что ты теперь, на ноги вскочишь? С колес встанешь?»
«С колес не встану. А с колен – точно», – сияя, объявила Люба, стараясь не вспоминать, как всего с час назад передвигалась дома ползком.
Ползала даже не на четвереньках – этого не позволяла форма Любиного паралича, спастическая диплегия, а в позе русалочки, сидящей на камне: перетаскивала, подтягивала за собой, волокла рыбий хвост безвольной нижней части туловища.