Растворитель

Мы не будет брать откровенных подонков, которые, наигравшись с доверчивой девушкой, исчезли на просторах страны – оценка их однозначна и для исследования неинтересна. Мы возьмем другой типичный случай, даже, можно сказать, этакой любовный треугольник – муж – жена – свекровь – муж, вернувшийся к маме – жена, растящая сына, который потом вернется к маме.

Профессиональному психологу в этом плане намного легче – обладая знаниями, и, самое главное, примерами десятков различных ситуаций, он может вывести определенный закон. Который, вполне вероятно, поможет спасти пару-тройку жизней. Я говорю – спасти лишь несколько жизней, потому что крайне трудно, практически невозможно изменить характер, который формировался в течение десятков лет жестокой и уверенной рукой. Даже осознание того, что с ними сделали, скорее всего, приведет всего лишь к очередному запою и упрекам – насколько же бессмысленным, насколько и бесконечным. Пьющие сыновья с мамашами… с заботливыми мамашами… с властными мамашами… с мамашами, которые готовы на все, чтобы только удержать свое чадо возле себя.

Которые предпочитают убить, но не отпустить. Которые используют все средства, имеющиеся под рукой – тайный и откровенный шантаж, прямые оскорбления и угрозы, спекуляция сыновним долгом, испорченным здоровьем. И, конечно тесемками от кошелька – как говорилось раньше, сейчас можно сказать – кодом от банковской карточки. Хотя обычно – настолько обычно, что позволительно говорить уже о правиле – речь идет всего лишь о половине пенсии, отданной на пропой.

Это звучит кощунственно, не так ли? Обвинять матерей, символ бескорыстной, самоотверженной любви, символ доброты, терпения, всепрощения, символ всего самого светлого и благородного, что только может быть у человека – в убийствах, а так же в других, менее тяжких, но не менее отвратительных грехах?

Давайте сразу расставим все точки и запятые – понятие «мать» – действительно, святое. В большинстве своем матери действительно бескорыстно, с искренней любовью и полной самоотдачей воспитывают детей. И великая материнская любовь не иссякает никогда – даже если вдруг выясняется, что у взрослых детей появились другие иконы, что они сами уже готовы взять на себя бремя бескорыстной любви и полной самоотдачи; даже если наступает момент, чудовищный для материнского сердца – когда ребенок, который всю жизнь был предан только ей, вдруг находит себе непонятно кого и, не слушаясь больше, собирается связать с ним жизнь…

Великая материнская любовь готова и на такие жертвы. Говоря двумя словами – перекрестить и отпустить. Приняв безропотно вечный закон жизни – все хорошее когда-нибудь кончается, и пытаться его продлить – значит превратить это хорошее в плохое.

Материнская любовь настолько велика, что способна обуздать даже материнский инстинкт – и делать не только то, что хочется, но и то, что нужно. Даже если для этого «нужно» нужно заставлять, объяснять, увещевать и улещивать…

Материнская любовь велика настолько, что не будет делать то, что принесет вред ребенку – даже если этот вред гарантировано избавит ее от одиночества.

Материнская любовь понимает весь груз ответственности, который лежит на ней с появлением горластого существа с морщинистым красным личиком, который пачкает пеленки какой-то коричневой манкой.

Любовь матери не затмевает ей разум настолько, что она перестает видеть в ребенке Человека. Не котенка, которого можно тыкать носом в лоток и повязывать бантики; не собаку, которую можно позвать и погладить, когда хорошее настроение, и пнуть, когда плохое; не раба, который под грузом невесть откуда взявшегося долга будет всю долгую жизнь исполнять ее бесконечные капризы и требования. До тех пор исполнять, пока от жизни не останется лишь чадящий и оплывший огарок.

Человека – со своим мнением, желаниями, увлечениями, потребностями, привязанностями и, конечно же, обязанностями.

Материнская любовь стоит гораздо выше простого инстинкта – и позволит не оградить от мира, а дать отвагу и уменье противостоять ему. Первое, что делает мир с человеком – это берет на излом и с хрустом ломает, не делая скидок и не ведая жалости. Заодно, как очень часть бывает, перебивая раскинутые крылья материнской любви – просто потому, что нет в них былой силы. Ведь эта сила не передана по наследству, а растрачена впустую, растворена, как пар дыхания в морозном воздухе…

В моей жизни, практически рядом со мной, было два примера такой страшной эгоистической любви – любви слепой, животной, бессмысленной. И если в первом случае мое влияние на ситуацию было невозможным – в самом деле, как может повлиять отдельно живущий ребенок на отца? – то во втором мое влияние привело, в итоге, к полному распаду семьи.

Речь идет, как уже можно понять, о моем отце с бабушкой и о моем собственном сыне.

Собственно, дать соответствующую оценку жизни отца и его отношениям с матерью – его матерью – я смог уже в зрелом возрасте, когда уже произошел крах всего, что было. Умирающий от туберкулеза отец, зараженная вшами и человеческими блохами квартира, в которой не выживали даже принесенные с улицы котята, и истощенная косматая старуха, которая жарила на сухой сковороде крахмал – ее пенсию пропивали в первые же дни. Отец же лежал под телогреечкой на диване, поднимая голову только для того, чтобы выпить поднесенный стакан или сделать пару затяжек.

Приезжать туда было страшно – бабушка выползала, держась за стену (по ней от рук шла темная сальная полоса) и на вопрос, где папа, отвечала обычно.

– Выпил – и спит…

Я ее кормил – поднять спящего отца было невозможно, к тому же и меня он уже узнавал с трудом – стараясь, чтобы съела она как можно больше при мне, и уезжал. Оставлять еду не было смысла – поток алкашей, бомжей и кавказцев, которые в мое отсутствие ходили туда, как к себе, сметал всю оставленную пищу и деньги подчистую.

Это – обычный итог пары «заботливая мама – инфантильный сын». И такой же обычный способ приковать к себе родное чадо, используя гибельную власть самого древнего и распространенного наркотика. Способ известный, подлый, жестокий и безотказный. Удивительно, как люди умеют убивать ближних – казалось бы, из самых благородных побуждений, всего лишь не отказывая им в их желаниях. Казалось бы – что такого? Дала сыну рубль, чтобы он поправил с утра здоровье. Этот рубль был вложен, куда надо, и вместо безобидной кружки пива – по советским временам, кстати, жуткий дефицит – была куплена бутылка беленькой. С утра болит голова, и опять даются деньги. На сей раз пятьдесят копеек с довеском из двадцатиминутной тирады, тирады гневной, пафосной и обличительной. На следующий день – копеек двадцать или гривенник. И гнев по поводу неправильной жизни сына кипит уже целый час, а то и больше. На третий день, когда голова уже не просто болит, а раскалывается на части, проявлением железной воли на пропой не выдается ни копейки – и сын уползает, громко матерясь, к магазину. Там друзья-алкаши собирают мелочь по карманам и не дадут пропасть…

Вечером мать забирает сына с какой-нибудь лавочки, или из кустов, или просто с тротуара, иногда лишь на несколько минут опередив подъехавший патруль…

Это не полет нездоровой фантазии, увы – это то, чему я сам не раз бывал свидетелем. Даже, помню, пробовал вмешиваться, требуя беспрекословной трезвости от отца – тот кивал головой, клятвенно обещал больше ни капли вот прямо с сегодняшнего дня… потом исчезал на несколько минут и возвращался уже с размякший, довольный, осоловевший, замедленно моргающий и заметной пошатывающийся. С какой скоростью и какое количество спиртного он в себя успевал залить за время это отлучки, выяснить уже невозможно. В конце концов я смирился и разрешил ему пить у меня на глазах, но под закуску, которая, как известно, градус крадет, и немного. Таким образом я смог контролировать процесс и возвращаться из воскресного парка, к примеру, не с вдребезги пьяным мужиком, который на автопилоте добирается домой, ничего не видя и не слыша, а с немного хмельным, но контролирующим себя мужчиной.

Подозреваю, что именно тогда любовь к отцу – а он, наверное, как и многие советские пропойцы был очень мягким, добрым и по-своему благородным человеком – трансформировалась в любовь ко всему ничего не достигшему сброду. Видимо, в них я видел отражение отца, которого мне всегда не хватало, и ему же старался всегда подражать – в том числе и разрушая собственную жизнь. Перечитывая ранние стихи, которые давно уже уничтожены, я удивлялся – везде серой нитью проходит мотив загубленной, разрушенной жизни, такая полублатная романтика дна, о которой тогда я, щенок мокрогубый, не имел ни малейшего понятия.

Прямо скажем – подражание спившемуся папе удалось, двадцать лет я потратил именно на ту жизнь, какую вел он. Разрушил с помощью алкоголя семью, основательно деградировав морально, остался один… и бросил пить.

И, опять же, я не могу найти причину, которая заставит бросить своего сына и вернуться к матери – кроме той, что мать всегда нальет. А жена… что жена. Жена требует – работы, трезвости, статуса, жена остра на язык, из жены бьет ключом энергия. К тому же мама говорит, что жена – шлюшка…

Я читал письма, которые бабушка посылал отцу на зону. (в советские времена его посадили на год за тунеядство)

Кроме обычного перечисления житейских событий – вроде радости от покупки гречки – она постоянно вдалбливала в сознание сына – тебя предаст любая женщина, кроме матери. Все они бляди, все шлюхи, все они тебя недостойны.

Видимо, он в это поверил – но, с другой стороны, незадолго до смерти, практически полностью распавшись морально и физически, он вдруг наколол себе возле большого пальца две буквы – В. К. Вера и Костя.

Вполне возможно, что матушка была единственной женщиной, которую он любил. Может, действительно имело место измена, может, власть Хозяина оказалась сильней – мне это неведомо, и я не судья.

Но то, что бабушка поддерживала его развод и всю жизнь потихоньку подпаивала, не подлежит сомнению. Забавно, но в последние года, когда матушка стала ездить к ним регулярно – подкормить, постирать, разогнать сброд – свекровь вдруг резко изменила свое мнение. «Вот какую жену Сашеньке нужно было» Я сам это слышал и, похоже, что бабушка говорила совершенно искренне. Скажи она эти слова лет на двадцать раньше – и, гладишь, отец бы нянчил внука, я бы пробивал лбом препятствия, штурмуя карьерную лестницу… а сама бы бабушка тихо бы угасла в любви и уважении.

Но история, как известно, сослагательного наклонения не знает – произошло то, что произошло, и максимум, что мы можем сделать – это выводы. Изменить ничего нельзя, забывать – не стоит.

Спаивание с целью удержать возле себя происходило практически рядом со мной – всю жизнь живя отдельно, я никак не мог этому воспрепятствовать. И, кроме догадок, чем вызван такой выбор – жить нормальной жизнью и бороться или уйти под теплое крыло и пропасть – я не располагаю ничем. Я не знаю, как бабушка воспитывала отца – видимо, холодно и голодно, если учесть военные годы, и понятия не имею, как и кто воспитывал ее. В случае с отцом я мог быть только свидетелем и в какой-то степени участником, не имея возможности влиять на события – хотя, Бог свидетель, пытался.

Но – сила инерции, влекущая людей по пути, на который их направили, совершенно не спрашивая желания – страшная сила. Дать себе отчет в том, что ты бежишь по чужим рельсам – страшная правда, которая может свести к нулю все достижения уж прожитой жизни. Если путь был неверен, то и достижения не являются достижениями. Потому что это не твои достижения, а подношения на алтарь чужого эго. Вполне возможно, что для себя ты бы хотел другого пути – но вот выбрать его тебе не дали. Запретили. Вбили в голову в форме жесткого приказала. Уверили, что это ненарушаемое табу.

Часто бывает, что многие успешные и на вид вполне довольные и счастливые люди вдруг на склоне лет оказываются буквально раздавлены грузом страшной ясности – да, моя жизнь принадлежала не мне. И чувствуют они себя при это гораздо хуже, чем убитые матерями алкоголики. У пьяниц есть выбор – у всего достигших успешных граждан выбора уже никакого нет.

Объясню.

Убиваемые мамами алкаши догадываются о истинных причинах своей деградации. Скандалят – ну, скандалы для пьющих людей – дело обычное – и обвиняют свою любимую маму во всех смертных грехах. Они – отбросы общества, отребье, никому ненужные неудачники. Их стараются не замечать. Их смерть никого не взволнует. И они это прекрасно знают. И с того дна, которого они достигли – если вдруг, паче чаяния, они решат ожить – любая обычная человеческая судьба является вершиной. Эверестом.

Ценить жизнь во всех ее проявлениях может только тот, кто ощутил на своих плечах ледяное дыхание смерти. Того, кто бросил пить, такие мелочи как карьера или, например, известность, не очень волнуют. (Тем более что обычно личная жизнь налаживается, а дела идут в гору)

Но самое главное – они остановили маховик, набравший обороты и все в их жизнях разносящий в щепу. Они это сделали. Они – победители.

Успешные же люди, положившие свою жизнь и карьеру для того, чтобы реализовать чужие планы, отравлены пресыщением. Тем более что они и не знают, что им делать дальше. То, что им самим хочется – это в самом ли деле хочется им самим? Или это про прежнему результат многолетней промывки мозгов?

Они живут по инерции, тупо перекатывая дни за днями и, по сути, не сильно отличаясь от тех же мною любимых алкоголиков.

Вру, пожалуй – отличаясь, но в худшую сторону.

Алкоголики, даже те, которые опекают, убивая, мамы, всю жизнь прыгают от вершины к бездне. Когда они выпьют – она парят в солнечных высях, счастливы и веселы. Потом – падают в черную глубину озлобленного отчаяния.

Да, это всего лишь реакция на растительный яд – но какова палитра ощущений!!!! Приплюсуйте к этому чувство вины, понимание того, как к тебе относится общество – изгой тоже может гордится, и отщепенец тоже – и, наконец, осознание полной свободы ото всего. Кроме, конечно, Хозяина, этанола. Хозяин своих рабов не отпустит никогда, не стоит быть наивными.

О добропорядочных членах общества я говорить больше не буду – моя любовь – это неудачники, пропойцы, сброд, который не может ничего получить и не может ничего удержать.

Это те, кто похож на моего отца и те, кто идет его путем – в хмельном отупении и совершенно безумной щедрости сокращая краткие года, что нам отмерены.

У них, у этих миллиардеров, швыряющихся временем, за которое деловары бьются в кровь (и в итоге, конечно, проигрывают, как и все) – у искалеченных мамами сынком нет никакого шанса?

Если быть честным, то стоит признать – да, у большинства никаких к чертям шансов нет. Тут и слепая любовь к матери, которая обычно ничуть не слабее, чем материнская к сыну. И страх новизны – это его, этот страх, мы все хорошо знаем. Со временем мы начинаем боятся всего, даже новых слов. Ну и, самое главное, растлевающие, разлагающее, уничтожающее все личностные черты влияние Хозяина.

Пьющие люди тоскуют – но не понимают причины этой тоски. И на самом деле это не просто выброс организмом антогонистов эндорфину – эта тоска – глубинное понимание человеком необходимости изменений и страх перед ними, ощущение собственного бессилия.

И, конечно, мамы, которые десятилетиями дрессировали своих сыновей для выполнения совершенно определенной психологической работы. И, как дрессировщик не позволяет отказаться от выполнения команд, так и мамы не позволяют делать то, что хочется сыну.

Конечно, зреет бунт. Конечно, он выливается в омерзительные и смехотворные скандалы – когда с одной стороны мама, с другой сын лупят друг по дружке трассирующими очередями обвинений. Иногда, в особо запущенных случаях, дело доходит до рукоприкладства – причем далеко не всегда озверевший сынок бьет мать. Частенько мама восстанавливает попранную справедливость при помощи запущенной в голову кастрюльки горячего борща.

Но иногда, на пике гневной ненависти, в головы бушующих родственников закрадывается крамольная мысль – а все же она у меня хорошая.

И вот на ней, на этой мысли, рожденной в бурях, стоит остановится подробнее.

В другом ключе, господа. В другом ключе.

Они у нас действительно хорошие – зарубите себе это на носу, товарищи пьющие сынки. Они взвалили на себя столько, что взрослые мужики обычно стараются свалить – да и сваливают, вам же не нужны примеры?

Они купали вас в лучах любви – такой бескорыстной, самоотверженной, безоглядной и слепой любви, с которой вам в вашей дальнейшей нескладной жизни уже вряд ли придется столкнутся.

Они делали все, чтобы вам было хорошо. И, что скрывать – вам было хорошо.

Они закрывали глаза на ваши мелкие шалости. Вы же не пьете, господа, а выпиваете. Они честно оберегали вашу нежную психику от разрушительных ударов, на которые способна женская любовь. Они как курицы закрывали крыльями свой выводок от скользящей по земле тени, не разбираясь, тень это коршуна или райской птицы.

И самое главное – они настолько искренни в своих заблуждениях относительно вас (и вас, и вас, конечно же, тоже) что упрекать их в этом нельзя.

Они готовы принять самое страшное, что может быть для родителей – потерю ребенка. Они даже из всех сил приближают этот момент – мысль, что придется уходить, оставив любимое чадо на растерзание подлому миру, для них невыносима. Лучше всего, конечно, уйти вместе. А еще лучше – отправить сына вперед, на разведку, так сказать. Мало ли что там, в загробном мире.

Не надо обвинять меня в цинизме или издевке – поведение всех владелиц пьющих сыновей иными мотивами объяснить невозможно.

Итак, господа алкоголики. Предположим, что вся тупиковость навязанного вам пути предстала перед вами в редкие минуты отрезвления во всей своей ужасающей красе.

Вы осознали, что самый близкий человек сделал все, чтобы вы были несчастны – сам того не желая. Любовь, как и красота, страшная сила. Во имя любви совершаются сомнительные подвиги и прочие бессмысленные поступки – причем глупость этих совершенных поступков оправдывают именно любовью.

Ну и кто сказал, что любовь к своему чаду слабее любви мужчины к женщине и наоборот? И если они могут быть ослеплены любовью, что почему ей не может быть ослеплена мать?

Вы поняли, что в приступе слепоты, длящемся двадцать – сорок лет, вас направили по гибельному пути. Вы это осознали – повторяю. И что дальше?

А дальше – непреходящий ужас, с которым совершенно непонятно, что делать. Анафема. Социальное одиночество.

Изменения, которые неизбежно грядут – и на кой они, эти изменения? Новый облик мира, который без хмельного морока показывает себя таким, какой есть на самом деле. Каким и был задуман. Дальше постоянный прессинг со стороны бывших собутыльников – ну как, не развязал еще? А то давай по маленькой? Нет? Эх, нет так нет.

А еще дальше – еще страшнее. Дальше вдруг оказывается, что не все функции организма убиты этанолом. Оказывается, у женщин есть одежда, а под одеждой – тело. Оказывается, что в тридцать лет еще не все потеряно. Оказывается, ты еще можешь вызывать неподдельный интерес у противоположного пола. Оказывается, ты имеешь ценность.

И все это сопровождается настороженно – обиженным взглядом матери. Ее тоже можно понять – что там сын такое надумал, почему не пьет? Куда это он лыжи навострил?

Это только первая попытка, это, так сказать, разведка боем. Понимаешь, вы взялись за руки, чтоб не пропасть поодиночке, и лихо прыгнули в ад. И если в самом аду есть некое подобие комфорта и коллектива, поддержки и дружеского плеча – то для каждого, решившего ад покинуть, припасены карательные санкции.

Запомните название главы – в ад – за руки, из ада – одному и будьте к этому готовы.

Тем более что наши любимые, не смотря ни на что, мамы дали нам на новую жизнь добро. Не помните? Ну, вспоминайте. Это когда вы кричите – ты всю мою жизнь погубила!! А мама отвечает – тьфу ты, тридцать лет прошло, своей головой думать не пора ли?

Я говорил – они нас любят. Они разрешали нам пить. Они же разрешат нам и не пить. Главное, в чем они должны быть уверены – что вы будет уделять им столько же времени, сколько и во времена сообща пропитых лет. Ну и пообещайте им это. Пообещайте, даже понимая, что врете. Как только вы перестанете пить, мир оторвет вас от матери и затянет – но это нарастающее одиночество удел всех родителей. Так что в этом они не одиноки.

Итак – непреходящий ужас, с которым не знаешь, что делать, анафема, одиночество, прессинг со стороны бывших друзей и прочие кошмары, которые я спокойно вывалил на вашу страдающую голову – насколько это все серьезно?

Ну, как сказать. Замечательный дядька Алан Карр, который умер от рака легких – как только понял, что не курить легко и приятно – привел один забавный пример из жизни курильщиков.

Если учесть, что каждый алкоголик обычно еще и курильщик, то вам эта ситуация хорошо знакома.

Суть в том, что люди боятся бросать сигарету не из-за чего-нибудь, а из-за мук курильщика. Из-за мук отвыкания. И настоящий шок у них наступает, когда выясняется, что с ними, этими самыми пресловутыми муками отвыкания курящие люди живут не то что каждый день, а каждый час. Ибо как только никотин выведен из организма, оставив липкую смолу, сажу и прочие бонусы табачного дыма, незамедлительно начинаются эти самые муки. И чем больше куришь тем они сильнее – поскольку при увеличении дозы усиливается и выведение никотина, чем быстрее он выводится, тем больше хочется курить и так далее. Замкнутый круг.

То есть когда человек вдруг курить прекращает – ничего не меняется. Он чувствует абсолютно то же самое, что и раньше. Все эти ощущение ему знакомы, близки и ничем новым напугать не могут. Он с ними живет постоянно – как живут, например, свыкшись с головной болью.

Единственная разница – что муки, не подкрепленные никотином, ведут его к свободе, а подкрепленные – еще крепче спутывают по руками и ногам.

А алкоголизмом то же самое. Ну просто один в один. Самое страшное, что ждет вас на этом пути – кратковременные психозы. Ну куда без них? Психозы – это такая вещь, которая сопровождает абсолютно любого наркомана. Что подсевшего на этанол, что на сахар, что на табак, что на чай. Лиши нас дорогой подпитки – и начнутся психозы. Организм начнет требовать дозу.

Психозы прекрасно купируются всяческими успокоительными. Психанул-попил – успокоился.

Какие еще ужасы? Ребята, вы не поверите – никаких. Никаких физических мук отвыкания от алкоголя, кроме кратковременного раздражения, не существует в природе – точно так же как и мук отвыкания от никотина.

Их нет.

А что же тогда есть? Бесспорно, есть сильнейший растительный яд – обладающий чудовищной мощью и способный полностью разрушить и поработить личность. Есть некое количество проблем, которые он отодвигает на задний план, искажая мир.

Есть эйфория, вызванная механическим выбросом эндорфинов в кровь – и эта нездоровая радость, к слову, со временем становится все короче и короче.

Есть отмирающие клетки головного мозга, точнее говоря – коры головного мозга. А кора головного мозга, если кто забыл, это такое свежее эволюционное изобретение и отвечает исключительно за сложные вещи, свойственные человеку думающему. Подкорка будет подревнее, и отвечает в основном за насилие и секс – то есть за то, на чем человек древний стоял и выстоял, и на чем сейчас стоит практически весь животный мир.

Эти проблемы нависают этакой готовой сорваться и раздавить глыбой – а под ней ты, одинокий маленький человек, которому предлагают вот так на раз взять и изменить всю свою жизнь.

Свою. Не чью-нибудь там, а свою. Со своими радостями, надеждами и перспективами. Не будем уточнять, что радости – на десять минут первого боксерского удара по мозгу. Что надежды – лишь на то, удастся ли заначить денег на опохмелку. Перспективы – ну, как обычно у алкашей. Ускоренная смерть от – дальше на выбор – пожара, цирроза, туберкулеза, рака гортани.

Особо талантливые люди не выдерживают радости и перспектив алкогольного быта и лезут в петлю. Или шагают из окна. Можно сказать – в вечность, но нам —то зачем себя обманывать? Вечность от нас никуда не денется. Скажем точнее – шагают в забвение.

Ну это все все-таки крайние случаи – племя моих братьев, алкашей живет порой довольно долго.

И, что самое удивительно, живет прекрасно. На их взгяд. На взгляд этого самого маленького человека со своими алкогольными радостями.

Теперь вот такой вопрос – страдают ли дворняги, живущие на территории заводов промзоны, о лесах и полях, где они могли бы охотиться на зайцев? Или лошади, выращенные и воспитанные людьми – страдают ли они, скучают ли, тоскуют ли по прериям, дрожащим от ударов тысяч копыт?

Нет, не страдают. Не могут страдать. Животные обладают одним ценным свойством – они живут здесь и сейчас.

И маленькие алкаши с маленькими радостями алкашей тоже живут здесь и сейчас. И по другой жизни тосковать они просто не могут – они ее не знают. Они про нее забыли. Они уверены, что другой жизни просто нет. И свято верят в то, что даже если бросят пить, то изменится лишь одно – они не будут мучиться от похмелья. В остальном все будет так же, как и прежде.