Караул номер два. Сборник рассказов

Вместо предисловия

«Младший сержант N, 20 лет. Член Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи с октября 197X года. Образование – среднее. Поступил в военный институт после окончания средней школы. Холост. Дата призыва 4 июля 197X года. Учится и служит в военном институте.

N является командиром строевого отделения. Зарекомендовал себя требовательным командиром, хорошим товарищем. В командной работе проявляет инициативу. Учится успешно, хотя и ниже своих возможностей. Общее состояние здоровья хорошее. Физически развит. Занимается альпинизмом. Нормы военно-спортивного комплекса выполняет.

Командная речь развита хорошо, команды подаются громко и разборчиво. Нет режущих ухо недостатков.

Высшие чувства развиты хорошо – любовь к Родине и ненависть к врагам социализма в особенности.

С детства он хотел быть как отец, военным, хотел посвятить себя служению Родине. И его мечта сбывается, он курсант, он гордится своей принадлежностью к Советским Вооруженным Силам, высоко несет честь советского воина. Ближайшая жизненная цель, которую он считает основной – вступление в ряды Компартии Советского Союза.

После окончания института N не стремится попасть в центральные города. Он хочет начать офицерскую службу вдали от больших городов, быть на передовой по выполнению боевых задач по охране чистого неба нашей страны. Он хочет быть настоящим командиром, управлять сложной техникой.

Много читает, не только общепринятые и популярные литературные произведения, но и произведения малоизвестных авторов, любит стихи. Часто посещает музеи. Любит природу, горы. Этим, наверное, и обусловлено его увлечение альпинизмом.

В войсках он будет очень полезным человеком, так как его мировоззрение, интересы и идеалы, т.е. направленность личности, не будет в тягость подчиненным и начальникам.

К командной деятельности способен.

Характеристику составил курсант 265 учебного отделения Андрей Александров. 30 октября 1977 года.»

(Стиль и орфография автора бережно сохранены)

Караул номер два

Поговорим о славном «Карауле номер два», когда-то располагавшемся на «Комендантском аэродроме» – районе нашего города – не так давно имени Великого Вождя, а ныне Великого Царя, даже – бери выше! – Императора…

Был ещё и «Караул номер один» – у знамени института, но я про него знаю понаслышке, поскольку ходили в него одни отличники, и был он вроде поощрения. Извращенного, разумеется. Только в армии могут так поощрять – почти сутки стоять при полном параде, поминутно вытягиваясь по стойке смирно всем козыряющим знамени офицерам! Расположен был «Номер один» на парадном входе, там, где мощные сталинские двери выводили на набережную Города Трех Революций крупных советских военачальников по великим праздникам. Простые курсанты через него не перемещались – не положено, да и грязи нанесут! Курсантские шеренги следовали через заднее крыльцо со стороны Чкаловского проспекта. Словом, «Караул номер один» был парадный, показной, но без него никак было не обойтись заслуженному военному ВУЗу, который ведет свою родословную от инженерной школы, выпускниками которой были герои войны с Наполеоном: Кутузов, Дорохов и Фигнер. Говорили, что ещё раньше здесь была школа вездесущих монахов-иезуитов по вразумлению дворянского въюношества.

В отличие от «Номер один», «Номер второй» был расположен за городом. В тридцатые годы прошлого века, перед войной, это был настоящий пригород. Был и военный аэродром, где разбегались по зеленой влажной траве, взмывали ввысь и садились шустрые краснозвездные «Петляковы» и «Уточкины». Здесь пахло авиационным керосином и папиросами «Беломорканал», который покуривали, лежа перед вылетом на траве, по неукоснительной традиции, скуластые и закожаненные военлёты – все как один похожие на товарища Чкалова. Теперь о былом раздолье напоминает лишь название микрорайона – «Комендантский аэродром» и прилепившийся к секретному авиазаводу «Караул номер два». О нём и речь.

Подготовка к заступлению в караул начиналась загодя, недели за две. Караульных и разводящих строил в канцелярии старшина курса и глядя в стол, оглашал: «Приказом по институту в караул номер два назначены…» Далее по постам, кого и куда.

По вечерам шла подготовка обмундирования – устранение проблемных мест на форме. Погончики с белыми (инженерными) просветами и гордой буквицей «К» к шинельке – пришить, золотые пуговки – укрепить, сапоги – подбить. Ну это, вправду говоря, не сами. Это на углу Чкаловского проспекта и Пионерской улицы дядечка в будке подбивал. Потом, дня за два до заступления, весь личный состав караула строили при полном параде, и начальник курса – товарищ подполковник Кальтман, проходя вдоль строя, лично принимал зачет на знание Устава гарнизонной и караульной службы, и того, что состоит на посту «Под охраной и обороной». Говорить следовало скороговоркой, глядя в переносицу товарищу подполковнику, не размыкая зубов, чтоб раздавался монотонный и уверенный бубнёж, свидетельствующий о твёрдости усвоения устава и готовности охранять ценой, может быть, и жизни «Все вверенное военное и другое имущество на территории поста».

В день заступления личный состав караула на занятия не ходил. Получали автоматы и набивали рожки боевыми патронами. Потом погрузка в кузов ГАЗа-66-го больших зеленых термосов с ужином и чаем. Неуклюже, в шинелях с оружием, забирались в кузов – поехали! Полчаса тряски – вот и караул. В щель железной двери шептался пароль, потом короткий развод. На посты расставлялась новая смена, и старый состав караула уезжал.

На этом вся морока и заканчивалась… Наступали кайф и умиротворенность. Отрешённость от обыденной жизни, удаленность и закрытость этого места, оружие в руках и осознание своей особой миссии, зарегламентированность всего, что происходит в карауле и будет происходить в ближайшие сутки, если, конечно не случиться чего-нибудь чрезвычайного – тьфу-тьфу-тьфу! Все это и создавало настроение приятной отрешённости – вроде ты в крепости или на подводной лодке… Все свои и полно еды. Если не зима, а, скажем, весна или лето, то уж точно курорт: цветочки на территории, березки…

Березовый сок

При замене караула старый помначкара, бегло пролетев по караулке и предъявив наведенный порядок в караульном и столовом помещениях, постучал по баку с питьевой водой и, передавая ключик от бака новому помначкара, как-то хитро молвил: «А это, от нашего столика – вашему». «Фенька» открылась позже, когда караульный народец после обеда потянулся попить. Жидкость, текущая из краника, была темновата, мутновата и больше всего напоминала квас. А по-сути – бражка! Из растущих на территории караула берёзок сметливые курсанты, наковыряв дырок, набрали в бачок берёзового соку, а бросить туда ржаных корок было делом техники. В тёплой караулке смесь подгуляла… Впрочем, химия процесса известна человечеству испокон веку.

Так и пользовал личный состав караула этот дарёный «коктейль» по-тихому, постепенно балдея, только спали после смены крепче.

Проблемы начались к утру. Бойцы отказывались идти на пост, вцепившись побелевшими пальцами в штаны и сидючи «в позе орла» на уставном, соответственно, «очке». Несло всех кроме офицера-начкара. Он метался по караулке, кляня столовку и прапорщика-вора. ЧП! Запахло служебным расследованием. Да кому оно надо!

Скрытно вынесли злополучный бачок, вылили, вымыли. Кругом берёзки, природа … хорошо…

Или вот про Буратино.

Буратино

Караульный ведь как? Пришел с поста, разрядил ружье, непременно поел и сразу спать. Потому, как это он на посту – часовой и лицо неприкосновенное, а в караулке очень даже прикосновенное. Помначкара или даже обалдевший от безделья сам начкара могут легко припахать – прикажут, к примеру, помыть в тысячный раз караулку или устроить зачёт на знание устава. Словом, чем быстрей на нары, тем спокойней. Будить спящего бойца не у всякого рука поднимется. Нехорошо это, некрасиво.

Попадались, однако, странные личности. В первый раз их в карауле колбасило от ощущения своей особой миссии – темнота кругом, и оружие с боевыми патронами. Такие и уснуть не могут.

Вот и сей момент, один курсант тоже не спит. Пришёл, поел, размазал грязь по караулке и не спит. Сидит, правда, тихо. Читает… Разводящий глянул: читает и читает. Только губами шевелит. Может малограмотный? Потом внимательнее посмотрел – книжка какая-то странная. Большая, вроде детская. Точно детская, и название: «Приключения Буратино». Оба-на!

– Курсант, почему не спишь?!

– Да я память тренирую.

– ?!

– Хотите – проверьте, товарищ сержант. Назовите страницу и строку сверху, а я повторю, что там написано.

– Ну, давай…

Точно повторяет. Слово в слово. Потом ещё раз и ещё и все дословно! Сержант – разводящий опытный, сразу понял – беда. Пошёл, пошептался с помощником. Тот разбудил начкара. Офицер встал, подошёл тихонько к курсанту, приобнял:

– Давай, – говорит,– сынок, ты на пост больше не ходи. Сиди тут в тепле, память, значит, тренируй.

Так этому пацану автомат больше и не дали. Вскоре его и вовсе комиссовали – шизофрения, однако. Пока кантовался он в госпитале, звали его понятно, как – «Буратино». Говорили, будто потом в университет на юридический поступил. Может и так.

Приказано выжить

Много специфических словечек врывается в лексикон вчерашнего школьника, когда он приходит в военный институт или училище. Все это богатство сваливается на его мозги вместе с терминами высшей математики и физики. Мат, конечно, тоже, но не только. Вот такой ещё фольклорчик – например, курсантов старших курсов звали «отцы и дети», третьего – «веселые ребята», а первого – «приказано выжить», как в кино про шпионов.

Приказано-то, приказано, но как выжить – совершенно непонятно. Во-первых, хочется есть. То, что дают в курсантской столовой есть невозможно. А другой еды нет. Точнее – есть, но в буфете – сардельки! Сметана! Молоко! Только за деньги, а это уже проблема.

Другая беда – все время хочется спать. Только сел, сразу заснул. Где угодно – в большой аудитории на лекции, в лазарете с градусником под мышкой, в сушилке между рядами вонючих сапог, в курилке с бычком во рту, в наряде – «на тумбочке» – стоя! Некоторые умудрялись засыпать в строю на ходу. Вроде идет, но спит! Чисто зомби. Гаркнет старшина: «Стой!» и те, кто спал, налетают на передних.

Сон ценится необыкновенно. Это как сладчайший напиток, драгоценный… Во сне ты улетаешь в … счастье! И так счастлив, как только бывает счастлив пацан в семнадцать лет – беспричинно и безответственно.

Спит умаявшийся народ беспокойно – храпит, вскрикивает, бормочет. Но это в обычном порядке. А в необычном? Вот, скажем, Куля.

Куля

Куля – это кликуха. Некоторые умудрялись весь срок учебы проскочить без неё. Но уж если прилепится, то не оторвать. Вот Куля и есть Куля! Не то чтоб мешковатый. Но раздолбай прирожденный. Зачем ему военно-космическое образование понадобилось? Сам, поди, не знал. Однако парень в математике секущий и физически сильный. Грудь широкая, волосатая. Глаза хитрющие и добрые. Товарищ надёжный, без подлючести.

Вот как-то раз после очередного летнего отпуска, когда снедь, привезенную из домов, подъели, когда до следующего отпуска «как до неба», когда уже зарядили питерские нескончаемые дожди… Да, так в один из этих дней, а точнее вечеров, после отбоя углядел Куля, как другой служивый – назовем его «Муся» – перекладывает в своем чемоданчике какую-то мутную бутыль.

Куля: Это чего там?

Муся: Та это лекарство, передать просили…

Куля: Дай-ка!

Муся: Та, лекарство ж, протирка от нох…

Куля, выдергивая зубами наивную селянскую пробку из газеты, нюхнул:

– Муся, бля, это ж первач!

– А если траванемся?!

– Так сейчас испытаем…

Дело происходило после отбоя, народу в расположении было мало, спал уже народ. Только дневальные вяло размазывали жижу по бетонному полу коридора, и, почесывая живот, прошел из кубрика товарищ старший сержант. Назовем его «Бугор».

Испытать решили на Бугре. Скромно приблизившись к сержанту, который уютно расположился на очке с газетой и сигаретой, предложили: «Выпить хочешь?» Да кто откажется?! Тут же, не вставая, и засадил полкружки. Закусил сигареткой и продолжил знакомство с прессой. Стало понятно – первач хороший! Подельники тут же и договорили ёмкость. Запили водичкой из-под крана и по койкам. А к утру…

Утренний сон особенно сладок. С двух до четырех – «собачья вахта» даже дневальных в сон валит. Одному бойцу спится тревожно. Снится ему, что Черная Речка вышла из берегов и плещется уже внутри кубрика! Но никто команды «Подъем! Тревога!» не подаёт. А вода уже рядом! Неимоверным усилием воли этот боец заставляет себя проснуться. Просыпается и видит – стоит Куля в спальном кубрике со спущенными кальсонами и писает прямо тут же в проходе между кроватями. Да так долго и шумно, что от этого водопада кое-кто проснулся: «Куля, охуел ты, что ли?! Ты же мне в сапог ссышь!» Только Куля ничего не слышит и глаз не размыкает, он только глухо стонет и поливает до полного опустошения боезапаса…

Утром Куля и Муся, сказавшись больными, на зарядку не встали, а Бугор хоть бы что. Побежал впереди строя и все положенные километры пёр себе без передыха. Только морда раскраснелась… Матерый человек Бугор!

Позже пришло с Мусиной родины письмецо: «… А лекарство это, Шура, не пей! Там на самогоне трава большой силы, ноги мазать…». Ага, поздно.

Бугор

Могуч Бугор. С какой стороны ни взять. В спорте, в учебе и по жизни. Успел человек лиха хлебнуть. В другом училище недоучился, чуть в тюрьму не сел за драку, срочную тянул в дружелюбной Туркмении – все ноги в шрамах от комара-пиндинки, из войск поступил по-новой.

Надо сказать, что эта школа жизни так закалила пацана, что учился и сержантил Бугор совершенно неистово. Просто нечеловечески ответственно. Да и Бог способностями не обидел. Конспекты писал каллиграфически цветными авторучками. Сигареты «Прима», например, покупал раз в месяц, точно зная свою норму. Бывало, попросит кто: «Дай дёрнуть!», так только живот надувал: «На, дёрни, – мол, свои иметь надо». Однако авторитет имел – и офицеры его уважали и курсанты. Правильный товарищ – сильно зажал себя, наверное, ради большой цели. Так всё и складывалось – закончил с золотой медалью, был оставлен на кафедре наукой заниматься, защитился…

Где теперь он, могучий Бугор? Из армии канул в лихую пучину русского капитализма, какие-то шапки шил, денег заработал или разорился? Врать не буду, точно не знаю. Однако верю, не пропал и не спился Бугор. Больно крепким казался он нам, дохлым школьникам, да он и был таким – крепким, как Атланты.

Атланты

«Когда на сердце тяжесть и холодно в груди,

К ступенькам Эрмитажа ты в сумерках приди

Там без питья и хлеба, забытые в веках,

Атланты держат небо на каменных руках» (А.Городницкий)

«А еще, сыночка, – было написано летучим маминым почерком, – поздравляю тебя с двадцатилетием! Отметь его со своими друзьями». Мама, желая поддержать морально своего младшего сына и напомнить про важность дружбы в коллективе мальчиков, написала и строчки из любимой песни…

Все это было так наивно и одновременно хорошо, что ефрейтор поёжился, как от тепла редкого питерского солнца, которое сегодня чуть просвечивало сквозь осенние облака над строевым плацем и заплёванной курилкой неподалеку, где развернул ефрейтор письмо из дома. Все написанное мамой было столь далеко от действительности, в которой сейчас находился ефрейтор, по прозвищу, кстати говоря, «Ефрейтор» или для краткости «Ефр», что родной уральский посёлок и мама, и вся эта доармейская жизнь казались сейчас совершенно нереальными и отчасти сказочными.

Реальность была такова, что на день рождения выпал ему наряд по курсу. Поспать не удалось. Дежпофаку попался полный мудак – полковник из профессоров. Сам всю ночь бодрствовал: боялся, что курсанты разбегутся как тараканы по ночному городу или напьются вусмерть. Наряду не давал покоя. Все лазил – весь в испарине – с этажа на этаж, придерживая хлопающий по брюху пистоль. Бойцов в койках пересчитывал. Забыл, видно, что недостающее число голов спокойно изображают дневальные, прыгнув в чужую койку и накрывшись с головой.

С утра Ефра слегка познабливало от недосыпа. «Все же права мама,– думал он,– двадцать лет – это дата серьезная. Надо нормально отметить. Ну, с пацанами выпить. Это дело нехитрое. Завалим после самоподготовки в буфик. А там буфетчица Аллочка, притворно стремаясь, продаст нам по стакану палёной водяры и пожарит яичницу. Выпьем, поедим, покурим. Затем довольные, даже не от водки, а от факта своей крутости упадем по койкам. И все? Нет, надо отметить так, чтоб запомнилось».

Надо сказать, что при всей своей показной во многом лихости – все же третий год в армии, по срочной так «супердембель!» – ефрейтор был юноша нецелованный, не говоря уже о большем. Он скрывал сей позорный факт от своих более продвинутых товарищей, некоторые из которых были уже официально женаты и по субботам гордо получали увольнительную на двое суток для свиданий с законными женами.

С одной стороны ефрейтор не одобрял такие браки. Ну, в самом деле, что это за муж, которого любой офицер в любой момент может «отодрать» или даже посадить на губу? С другой, правда, можно было представить, что вот так спокойно приходишь «на хату», а там тебя ждет твоя собственная (!) девчонка, которая не только не будет выделываться, а даже и рада в любой момент… Словом, тут уже начиналась чистая фантастика. Вообразить себя в этом ролике было сложно. В самом деле: начинаешь раздеваться, а там х/б подштанники с завязками, портянки разматываешь, а они … Ну, запах, словом… Нет, жениться «навсегда» как-то не хотелось, а вот, как говорили сослуживцы «перепихнуться по-быстрому» … Но сердечной подруги у ефрейтора в этом холодном городе не было. Школьная любовь в уральском посёлке быстро выскочила замуж. В день, когда пришло от нее письмо с горькими признаниями, он съел в буфете не менее дюжины сосисок, только тогда полегчало.

Так примерно размышляя, ефрейтор поднялся с лавочки и пошел в сторону столовой для старших курсов. Пройдя через КПП со стороны Чкаловского проспекта, повернул после арки направо, оставил в гардеробе шинельку, предварительно отстегнув хлястик – украдут, и вошёл в обеденную залу. Там на стенах на огромных, как бы мраморных, досках, были высечены фамилии золотых медалистов – цвет и гордость вуза. Правда, хлюпанье едоков и звяканье посуды несколько снижало пафос места, однако антуражу добавляло.

На раздаче в тот день ударно трудилась новая бригада «поварёшек» – практиканток чего-то кулинарного. Находясь в центре событий и повышенного курсантского внимания, «поварёшки» ловко раскидывали еду, пламенели щеками и постреливали глазами. Такими они показались свежими и милыми в своих белоснежных халатах и колпачках, что ефрейтор выпалил ближайшей: «Приветпогуляемвечером?!» Та, ошпарив кавалера карими искрами, прошептала: «Где?». Ефр, не ожидая такой скорой капитуляции, выдохнул: «У Атлантов».

Впрочем, место известное, заплутать невозможно. Это ж исторический центр города, Невский проспект, Эрмитаж, Атланты! Словом, вечером ефрейтор, в спортивных трениках подбегая по пустому гулкому проспекту к Эрмитажу, уже издали разглядел маленькую светлую фигурку у огромных ступней каменных исполинов.

Познакомились… «Поварёшку» звали Катя. Она послушно пошла рядом по набережной вдоль стылой воды, где дробились фонари. Осеннее остывающее небо подсвечивало свинцом. Через мосты и проспект вышли на Петроградку.

У метро он, легко приподняв девчонку, поставил её на ступеньки. Теперь их лица стали вровень. Катя сразу врубилась в ситуацию. Вздохнув, она закрыла глаза и, сложив губы ровным колечком, чуть приподняла подбородок.

Уже после отбоя, засыпая в конверте из матраса и одеяла – так теплее, он вспоминал этот первый в своей жизни серьёзный поцелуй и не мог понять, что же было не так?! Почему кроме ванильного вкуса помады и прохлады девчачьих губ он не почувствовал ничего такого, о чем много читал и о чем болтали в курилках пацаны? Вроде девочка была симпатичная, всё так нормально покатило. Или это место плохое? Атланты эти, и река… и небо… Ефрейтор спал.

Лебедь стоял ни жив ни мертв. Перед ним в золотистом свете настольной лампы в светлом мундире с золотыми погонами восседал доктор физико-математических наук, профессор, дважды лауреат государственной премии, сам начальник факультета – товарищ генерал-майор Лысенко. Огромная голова с густыми бровями в обрамлении седых кудряшек покоилась на могучих плечах. Росту, правда, генерал был совсем небогатырского, но в сей момент он величественно покоился в кожаном кресле с золоченой спинкой. Перед ним в круге света лежала медицинская книжка, на которой от руки было написано: «Курсант Лебедев Игорь Николаевич, 256 учебное отделение».

Игорек сглотнул вязкую слюну: «Все-таки отчисляют, отчисляют все-таки»,– крутилось в голове заезженной пластинкой. Генерал пододвинул поближе бежевую книжицу и, приладив на мясистый нос золотые очки, углубился в изучение.

Начиналось все иначе. Игорь Лебедев – гордость школы, светлая голова и комсомольский вожак, приехал на экзамены в легендарный космический институт и, как-то беспечно проживая в палатке за городом, успешно сдал все экзамены. Первогодок перевезли в Ленинград и поселили в безлюдной казарме. Там пошла-поехала военная житуха с подворотничками, нарядами и тяжеленными сапогами. Начались лекции, самоподготовки, зарядки и кроссы. Игорь старался изо-всех сил и вечером после занятий еще немного качался на брусьях во дворе, обтираясь холодной водой в умывальнике.

Душный питерский август сменился хрустальным сентябрём, а с ноябрем с залива пришли низкие свинцовые облака и пронизывающий мокрый ветер, от которого не спасали ни суконная шинелька, ни спортивная кофта, надетая под гимнастерку. Дикими казались походы в пять утра в общественную баню на Петроградке. Роту курсантов загоняли в остывшее отделение «Мать и Дитя», где в лужицах воды хозяйничали большие ночные тараканы. Мыться и даже раздеваться в этой бане курсантам не хотелось, они быстро заскакивали под душ-грибок с чуть теплой водой, и бежали переодеваться в чистое белье, которое уныло выдавали сонные каптеры.

Заболел Игорь как-то незаметно, несколько дней еще бодрился, пошел в лазарет, когда его уже колотило конкретно. В лазарете отоспался, поел больших желтых витаминов и через два дня уже был в строю. Так повторялось еще несколько раз, но однажды его отправили обратно с неприятной формулировкой: «Нечего тут сачковать!» и Игорь бегал, маршировал и отжимался, пока у него не потемнело в глазах. Отдышавшись, отправился знакомым маршрутом. Посидел с градусником в коридоре у двери докторши, а потом выслушал ее раздраженную тираду, что, дескать, ничем он не болен, и, что отлеживаться во вверенном ей лазарете ему совершенно незачем.

Игорь вышел на улицу, покурил в кулак, а затем вернулся в санчасть и решительно постучал в дверь, на которой значилось: «Начальник медицинской службы». Майор-медик полистал медкнижку, прищурился на пленку флюрограммы размером с почтовую марку, и строго сказал стоящему навытяжку курсанту: «Кругом! Шагом марш!». Но курсант не выполнил команду, стоял молча.

– Товарищ, майор, – выдавил, наконец,– прошу направить меня в госпиталь.

– Ну, какой госпиталь, курсант?! У тебя нет показаний!

– А тогда напишите, что вы отказали.

– ?!

Майор задумчиво покрутил авторучку, а потом размашисто начертал на четвертушке бумаги: «Направление в 442 Окружной военный госпиталь». В госпитале нашли запущенное воспаление легких и начали через каждые четыре часа колоть антибиотик. Задница распухла и не помещалась в безразмерные солдатские подштанники. Через две недели, однако, Лебедь уже бодро мел асфальт с туберкулезными солдатиками во дворе госпиталя.

После нового года, когда его выписали, курс уже сдал зимнюю сессию. Игорь по чужим конспектам кое-как спихнул аналитическую геометрию и термодинамику, но все ноги вдруг покрылись грибком, а под мышками открылись гнойники. В этот раз его лечил старый фельдшер-фронтовик одним лекарством от всего – цинковой мазью, смешанной с дегтем. В его подсобке рядами стояли банки с чудодейственной смесью. Ходить на лекции с компрессами было решительно невозможно. Словом, накатывала летняя сессия, а зимняя была незакрыта.

Генерал оторвался от изучения медкнижки.

– Тут больше трех месяцев пропусков. Я должен тебя отчислить.

Лебедь судорожно вздохнул. Начфака снял очки, задумчиво посмотрел на него через дубовый полированный стол. Игорю отчего-то стало стыдно, он как бы увидел себя со стороны: пунцовые уши, грязные ногти, сапоги, правда, начищены.

– Учиться-то хочешь? – неожиданно тихо спросил старец.