Восемнадцать ступенек. Роман от первого лица

Глава 1

Она читала мир как роман,

А он оказался повестью.

Соседи по подъезду —

Парни с прыщавой совестью.

Прогулка в парке без дога

Может стать тебе слишком дорого.

Мать учит наизусть телефон морга,

Когда ее нет дома слишком долго.

«Nautilus Pompilius».

С определенной долей иронии могу сказать, что меня сгубило то, что читать я научилась в четыре года. Лет до двенадцати читала запоем всё, что только попадало под руку – от «Волшебника изумрудного города» до родительских учебников по анатомии и психиатрии. Мимоходом проглатывая Чехова, Бунина и Гончарова, книги из «Советской библиотеки пионера». На закуску же листала толстенные подшивки журналов «Здоровье» и «Работница». В неполные восемь лет я замахнулась на «Капитал», но не осилила. В 10 добралась до верхней полки в отцовской библиотеке, выудила «Философию будуара» Маркиза де Сада, задохнулась, скривилась и впредь устремила свой взор исключительно на антологию американской фантастики, Майн Рида и Фенимора Купера. Дюма-отец и О. Генри были прочитаны от корки до корки и уже успели порядком прискучить.

Насколько ловко я управлялась с печатным словом, настолько тяжело давалось мне общение со сверстниками. В школе была у меня парочка подруг, во дворе же я одно время дружила исключительно с ребятами младше меня на пару лет, ибо бдительная бабушка не разрешала уходить далеко от двора. Подростки постарше превесело играли в казаки-разбойники по всему району и даже ездили купаться на реку в особо жаркие летние деньки. Благодаря такой свободе они поглядывали на меня с видимым превосходством, и, я одно время отчаянно огорчалась этому, а потом смирилась. Я коротала дни в тенистом дворе, чаще всего с очередным толстым томом на руках, играла с младшими подружками и рассказывала им между делом выдуманные истории, мастерила кукол из спичек и цветов мальвы и одуванчиков.

Иногда мы покушались на пышные клумбы, разбитые трудолюбивыми соседками в огромных колесах в поисках более изысканных цветов. Колеса (или вернее сказать – покрышки?) эти были выкрашены во все цвета радуги и населены многоцветным буйством цветущих и плетущихся растений. Благодаря растрепанным подшивкам журналов «Цветоводство» и «Приусадебное хозяйство» я могла дать определение практически любому цветку: мирабилис, эшшольция, львиный зев, гиацинты, лилейник, флоксы.

Теплые летние деньки сменялись школьными буднями. Учиться, кстати, мне было до смешного просто. Приготовление уроков не занимало много времени, и очень часто мне приходилось скучать. Впрочем, городская библиотека всегда была в моем распоряжении, как и три канала по телевизору, и прогулки, и какие-то школьные мероприятия. Если оглянуться на пятый, шестой, седьмой классы – неплохое было время. Выходные я старалась проводить у бабушки с дедом, родители меня особо не напрягали, потому что я не доставляла им особых хлопот, но и многого не позволяли. Ну, или мне так казалось. Периодически загоралась какой-либо идеей, записывалась в различные кружки – театральный, художественный, аэробика, вязание крючком, но быстро к ним охладевала. Ведь у меня были книги, множество заколок с яркими камешками и стаканчик мороженого почти каждый день.

А потом всё как-то резко переменилось. Запил и начал чудить отец. Умерла прабабушка, едва отпраздновав девяностошестилетие. Поменялись деньги – количество нулей на купюрах уменьшилось на три. Я внезапно выросла из всех вещей буквально за несколько месяцев. В мою трещащую по всем швам жизнь неожиданно вошла рок-музыка, чтобы поселиться в ней навсегда. Меня стало бесить собственное отражение в зеркале. Родители развелись, и я вдруг поняла, что совсем не представляю, как жить вдвоем с мамой под одной крышей. А еще вдобавок я безответно влюбилась в мальчика из параллельного класса и неожиданно стала весьма сносно писать акварелью и даже сотрудничать с паршивенькой районной газетенкой, которая периодически печатала мои картинки и доверяла делать иллюстрации к сиропным рубрикам типа «Проба пера» и «Голубые родники».

Я уже говорила, что с печатным словом мои отношения складывались не в пример лучше, нежели с живыми людьми?

Да, тот мальчик, коего я долгое время воображала своей первой любовью, поднял меня на смех, едва стоило мне признаться ему в чувствах. А признавалась я, как водится, в письме. О, эти множество раз переписанные, выверенные до словечка строчки на двойном клетчатом листочке!

Примерно в эту же эпоху я разругалась с подругой, которую считала лучшей, из-за какого-то ничтожного пустяка, нахватала троек по физике и окончательно замкнулась в себе.

А лет в четырнадцать у меня завелся друг, с которым мы целовались по подъездам и говорили о «наутилусах». Стояла зима, он прижимал меня к зеленым почтовым ящикам, верхний край одного из них больно врезался в спину, и мне было одновременно дико и весело оттого, какой пустой становилась голова, когда язык Олега кружился у меня во рту, от его дыхания, щекочущего шею. Его руки расстегивали неуклюжие застежки моей дубленки и уверенно гладили грудь поверх свитера грубой вязки. На этом собственно, и всё и заканчивалось. По большому счету, я принимала такие нежности за правило игры, в которую рано или поздно играют все подростки. Главное, следовать нехитрому ритуалу – это можно, а то нельзя, а вот это вот – можно, но только осторожно.

О сексе я в то время знала уже достаточно много, но от теории к практике переходить не стремилась совершенно. Зачем, когда и так все хорошо вроде, и правильно, да и дети, говорят, от этого процесса случаются. Олег в принципе тоже особо и не настаивал. Прогулок – с каждым днем все дальше и дальше, обмена музыкальными записями и длительных вечерних поцелуев хватало вполне. Я решила, что мы встречаемся, и это льстило моему девичьему самолюбию. То, что мой молодой человек не знакомит меня со своей компанией, меня даже радовало – слишком скучными мне казались люди, входившие в нее.

Так продолжалось всю зиму, пока абсолютно внезапно в школе не произошел неприятный инцидент: проходя мимо шумной толпы парней из той самой компашки, я услышала слово «кошелка», а также смех и заинтересованные взгляды в мою сторону. С удивлением заметив Олега в этой толпе, я все же пошла по своим делам, а вечером затребовала у него объяснений и заодно спросила, говорил ли он что-нибудь своим друзьям обо мне. Мой незадачливый кавалер сразу как-то весь сжался, затем смерил меня долгим взглядом, и сказал:

– Знаешь, Инка… Ты, конечно, человек и хороший, но… сама понимаешь.… В общем, меня уже все на смех подняли, что с тобой связался.

– А что со мной не так? Уродина, да? – я вспыхнула, разозлилась и смешалась одновременно.

– Да причем тут – уродина, не уродина. Ну не Памела Андерсон, да… Но дело не в этом. Ведешь себя странно. Разговариваешь странно. Одеваешься вообще… Диковато.

Олег оглядел мою черную шифоновую блузку в мелкий цветок, заправленную в черные же потертые джинсы и остановил свой взор на лаковых туфлях на каблуках, мимолетно покосившись на массивную железную цепь, повязанную на запястье в виде браслета.

– Ну, и потом. Ты за Петькой из параллельного бегала весь прошлый год. Ну, там преследовала его, письма писала. Ржал и ваш класс, и наш, одному Петьке было, мягко говоря, не смешно, зачморили его все нормальные пацаны. Я, понимаешь ты, не хочу, чтоб ко мне тоже так относились. Ты миленькая, с тобой интересно, но ты не пробовала быть чуть проще?

Я стояла, прислонившись плечом к стене за гаражами, и боролась с приступом внезапной тошноты. В животе стало холодно и колко. Ладони вспотели, и я не знала, куда их деть – то ли обтереть о джинсы, то ли сунуть в карманы.

Олег демонстративно закурил и продолжил:

– Еще ты гуляешь только до девяти вечера. Многие в это время только на улицу и выходят. И о чем, господи, о чем ты постоянно пытаешься мне рассказать? Какие-то книжки твои. Стендаль, Бальзак, кто там еще у тебя? Тебе неясно, что никому это, ни кому не интересно! И не нужно. Ясно тебе это, Ин? В школе грузят, дома грузят, ты ещё вдобавок пригружаешь.

– А почему ты тогда таскаешься со мной? Ну, ходишь… И все такое? – отстраненно спросила я.

– Да хер знает. От скуки. Целуешься опять же так, что ммм…

Олег коротко хохотнул. Я дернула плечом, не зная как реагировать на это.

– Знаешь, ты лучше больше… Не надо нам гулять. Не хочу тебя больше видеть, – мой голос звучал, словно из-под плотного одеяла, холод из живота дополз, казалось до шеи, и заморозил связки.

– Ну, давай тогда, Ин. Ты мне только, это, письма не пиши, как Петьке? – Олег заржал и выпустил мне в лицо струю дыма.

Ну что сказать? Было гадко. Было мерзко. Было противно. А вот больно – совсем не было. Видимо, раз от меня уже второй парень шарахается как черт от ладана, есть во мне некий дефект, червоточина, что ли. Раз не получается ни дружить, ни любить толком.

Дома я долго рассматривала себя в зеркале. Бледные светлые брови, тяжелые русые волосы, глаза то зеленые, то желто-карие, непонятные, будто в крапинку. Дурацкая мамина блузка. Дурацкие штаны. А я-то навоображала, что имею донельзя романтичный и недоступный вид. Дура. Хотелось поплакать, но слезы не шли.

На следующий день я, кинув блузку с цветочками в угол, надела в школу обычную черную водолазку и юбку из странного материала, имитирующего кожу. Заплела волосы в две косы, накрасила ресницы и брови и даже подвела глаза маминым карандашом, жирно, щедро так подвела.

Разговаривать ни с кем не хотелось, видеться, впрочем, тоже. А прогуливать было тошно, ибо негде. Я кое-как отсидела уроки, зашла в библиотеку и побрела домой через парк, не разбирая дороги. На колготках чуть выше колена уныло ползла стрелка.

На тропинке, скрытой от глаз случайных прохожих, сидело четверо – тот самый Петька, которому не повезло стать адресатом моего письма и трое его закадычных дружков – Шпуля, Рыжий и Костик. Они самозабвенно резались в карты, и пили пиво.

– Ооо, какие люди. Какие авторитетные люди почтили нас свои вниманием! – дурашливо завел Рыжий.

– Отстань от нее, может, она заразная! – хихикнул Шпуля.

А Петька неожиданно посмотрел на меня, и небрежно спросил:

– Пиво будешь?

Год назад от пары слов, брошенных им в мою сторону, меня бросало в жар, и я начинала блаженно улыбаться. Но теперь мне было безразличны его слова, равно как и выпады остальных приятелей.

– Нет, не буду, – равнодушно ответила я.

– А чего так, гордая такая?

– Нет, не люблю просто – пожала я плечами.

– Ну давай в карты тогда с нами, на раздевание? – хитро жмурясь, предложил Рыжий.

– Сам бери и раздевайся, если приспичило, – фыркнула я.

– Не, правда, может, разбавишь нашу компанию, – неожиданно сказал Петька. – Не слушай ты этого. Он у нас того, убогонький.

– А почему бы и нет, – неожиданно согласилась я.

Дома никто не ждал, мама с бабушкой с утра уехали на дачу, читать не хотелось, думать тоже. А слоняться из угла в угол уже надоело.

Лениво сыграли несколько партий в простого дурака и еще парочку в переводного. Кто-то предложил играть на желание. Становилось скучно, и эта идея вызвала горячую поддержку со всех сторон, и даже с моей.

Игра пошла веселее. Проигравший Петька ходил на руках, следом Шпуля был послан за пивом. Я, проиграв, пугала случайных прохожих вопросами в роде «где тут психиатрическая больница», и «подскажите, как проехать на кладбище», Рыжий дважды остался в дураках и в первый раз ушел стрелять сигареты, а во второй залазил на столб и орал по-ослиному. Наконец прискучило и это. Я проиграла во второй раз. Загадывал желание Костик, светловолосый и светлоглазый, с едва заметными веснушками на носу.

– Блин, Инка, не знаю даже, что тебе такое загадать…. Слууушай, а покажи сиськи!

– Ты чего, совсем дебил? – прямо спросила я. День клонился к вечеру.

– Да, Костян, ты серьёзно, что ли? – поморщился Петька.

– Не, ну если вам хочется дальше ослами орать и людей пугать, то ради бога, давайте пусть будет другое желание. Инка, иди за пивом.

И тут я поняла, что встряла. За пивом мне было нельзя. В зеленом ларьке, торгующим легким алкоголем, мороженым и еще какой-то ерундой, восседала наша соседка тетя Рая. Мне не улыбалось получить нагоняй еще и от матери. Но объяснять это парням не хотелось.

– Сами идите за свои пивом, нашли посла, то есть гонца, – лениво отозвалась я.

– Не, ну так нельзя, на желание же играем, ну ты в натуре кошелка, реально тупая она, – наперебой заговорили пацаны.

Мне это надоело. Я встала, задев чью-то бутылку, и пиво мутной пеной потекло в траву. Посмотрела на ребят, и, зажмурившись, резко подняла водолазку вместе с бюстгальтером почти до горла. Теплый ветерок коснулся моих сосков. Стало зябко.

– Довольны? Вот ваше желание, – я вернула одежду на место.

Остолбеневшие лица парней были мне наградой. Наконец-то их удалось заткнуть, пусть даже столь оригинальным способом. Снова стало холодно в желудке.

– Мудак ты, Костян, – спокойно сказал Петька, – А ты…

Он покосился в мою сторону и помахал в воздухе рукой, будто силясь объяснить сложное слово.

– Я это, домой пойду, – нарушила я паузу. В голове всплыла фраза из Ильфа-Петрова о том, что вечер перестает быть томным.

– Ага, пока, – нестройно отозвались парни.

Рыжий огорченно рассматривал свою бутылку, из которой все текло и текло пиво.

Я покосилась на стрелку на своих колготках и молча стала пробираться на нормальную тропинку.

– Ты это, лучше совсем сними колготки, заметно же что порвались, – крикнул мне вслед кто—то, кажется, Шпуля.

– Мне кажется вам на сегодня достаточно обнаженного тела, – не оборачиваясь крикнула я.

Перед сном я перебирала события этого странного дня. Неожиданно я подумала, что в принципе, не так страшно общение каким оно мне чудилось, но то, что оно не страшное, совсем не значит, что оно не тоскливое. И, что, пожалуй, мне одной как то проще и комфортнее. Немножко царапался стыд где-то в самых недрах организма, но в целом мне было сносно. Я не знаю, зачем я так бесстыдно показала грудь мальчишкам, которые потешались надо мной два последних школьных года. Явно не из-за проигрыша в карты! Может, я хотела показать, что мне на них наплевать, наплевать настолько, что мне безразлично, перед ними задрать кофту, либо перед деревьями? Слегка болела голова. Спать не хотелось абсолютно. В голову лезли странные мысли – интересно всё же, как нас оценивают посторонние люди? Ну, или просто другие? По внешности, по одежде, по поступкам, по словам? Или вообще никто никого не оценивает, а все живут по инерции, подчиняясь традициям. Тупо общаются по воле долга, чтобы заполнить пустоту в собственной голове? Чтобы наполнить свои дни подобием смысла?

По дороге в школу меня догнал Костик.

– Инкааа! Стой. Да подожди ж ты.

Я остановилась.

– Ну, ты вчера и отожгла. Молодец! Нет, ну реально молодец!

– В чем же? – безразлично спросила я.

_— Ну, не проспорила. То есть… ну… карточный долг там, все дела.… Пошли, покурим!

– Я не курю, – пожала я плечами.

– Что, тоже не любишь, как и пиво?

– Нет, воняет, – дальнейший разговор мне показался лишенным любого смысла и резона.

– Ладно, хорошо, что не куришь. Ты не обижайся за вчерашнее. Я был пьяный и дурак. Простишь меня?

– Если тебе так будет проще, то прощу, да и не за что. Только оставь меня в покое, пожалуйста, – я стала утомляться от этого никчемного диалога.

– Ииинн… – протянул подросток.

– Ну, в чем еще дело?

– Я бы хотел это… Загладить свою вину. Ты в курсе, что в субботу в Доме Культуры рок—концерт? Ты ж вроде как в теме? Не хочешь сходить?

Я опешила.

– Я-то конечно в курсе. А так же в курсе о том, сколько стоит билет. И именно поэтому лично мне это концерт не светит. Неясно только, с чего ты в курсе, ты вроде гранжа от хэви металла отличить не можешь.

– Я-то, может, и не могу. Но у меня сестра работает, если что, в том самом ДК. Она пригласительные принесла, говорит, мол, сходи с друзьями. А мои друзья на такое в жизни не пойдут, даже на халяву. Ну ладно бы там металика приехала, или The Prodigy. А то Пикник, – Костя жалобно сморщился и сделал вид, словно подавился. – И тут я про тебя подумал вчера. Вечером… что… ты была бы рада сходить, ну там послушать. А то пропадут билеты-то!