Исключение как правило: Переходные единицы в грамматике и словаре

Исследования последних десятилетий показали, что сочетание единиц, не подчиняющееся правилам, происходит на разных уровнях. Процесс нестандартного «склеивания» приводит к появлению переходных единиц, расположенных на границах языковых уровней, наследующих свойства свободного сочетания и обладающих свойствами связанного комплекса. Так, сочетание местоимения с союзом по тому что становится союзной лексемой потому что; свободное сочетание лексем без галстуков – фразеологизмом (встреча) без галстуков; сложное предложение Что касается X, то Р – лексически связанной квазиполипредикативной единицей. Традиционно изучение составных единиц ограничивается сферой лексической фразеологии. Не преследуя цели описать все возможные способы идиоматизации и все виды идиоматических единиц, в нашем исследовании мы рассматриваем идиоматизированные единицы не только лексического уровня. Мы исследуем две основные проблемы.

1. Переходный статус единиц, не строго очерчиваемый рамками уровневого описания языка: слово – словосочетание – предложение. Говоря метафорически, мы описываем единицы, находящиеся в этой классификации на месте тире – между общепринятыми лексическими и грамматическими единицами.

2. Общие принципы образования таких единиц. Как происходят процессы на разных уровнях? Есть ли что-то общее между синтаксическими и лексическими переходными единицами? Является ли идиоматизация естественным языковым механизмом или вызвана сбоем в системе?

Более общая проблема, стоящая перед современной лингвистикой, – это старый вопрос о соотношении языка и речи. По нашему мнению, соотношение языка и речи должно быть развернуто в направлении от речи к языку: не заданные правила, по которым от уровня к уровню «порождаются» единицы, а речевой поток, из которого под влиянием частотности, прецедентности и других факторов рождается правило. В частности, мы хотим подчеркнуть, что идиоматизация не периферийный процесс и не «исключения из правил», а ключевая особенность процесса производства речи, которая в одном случае приводит к возникновению предельно обобщенного правила (например, без + Род. пад.), в другом – к менее общему (без + [шапки, пальто]), а в третьем не приводит к обобщению, оставаясь уникально-идиоматическим: (встреча) без галстуков. Языковые правила в этом смысле есть не что иное, как обобщение (генерализация) речевого потока. Начало этого – совместная встречаемость единиц в речевом потоке, а строгое языковое правило – лишь одна из возможностей завершения этого процесса.

Книга построена как подробное описание нескольких конкретных «кейсов». Мы обсуждаем переходную природу единиц, степень идиоматизации единиц и то, как эта степень влияет на их статус в лингвистическом описании. В большинстве случаев, описанных в книге, единицы развиваются в результате «опрощения»: от более сложной единицы к более простой – и идиоматизированной.

Объект исследования

– Профессор, я готовился к экзамену день и ночь!

– Дорогой мой, что же можно выучить за одни сутки!?

Суть приведенного анекдота заключается в столкновении связанного и свободного прочтения выражения день и ночь. Первичная интерпретация этого сочетания требует идиоматичного прочтения Постоянно, все время’. Однако интерпретация, предлагаемая профессором-педантом, разрушает идиоматичность, обращаясь к буквальному, не идиоматичному прочтению фразеологизма – ‘сутки’. Как показали Е. В. Рахилина и В. А. Плунгян [2010: 141], «в подавляющем большинстве случаев при каламбурном совмещении речь должна идти не о словах, а о конструкциях – в смысле Ч. Филлмора». В нашем случае именно это и происходит. Пользуясь терминологией указанной статьи, можно сказать, что в первой фразе наблюдается совмещение значений (blending, подробнее см. [Рахилина 2000: 393–394]). Ответная реплика представляет собой конструкцию, в которой использование фразеологизма становится затруднительным (ср. *Что же можно выучить за день и ночь?).

Реципиент анекдота из двух возможных прочтений первой реплики выбирает фразеологизированное, однако поскольку оно исключается второй фразой, он «восстанавливает» чисто композициональное, неидиоматическое, значение этого выражения. На этом и построен механизм шутки: конфликт идиоматического и прямого прочтений. В контексте нашей работы важнее, что на этом основаны и приоритеты словаря и грамматики: по умолчанию выражение интерпретируется как идиоматическое, а в случае неудачи значение конструируется по законам грамматического согласования смыслов. И в том, и в другом случае лексемы не существуют изолированно: конкретные значения актуализируются в определенных синтаксических конструкциях – свободных или идиоматизированных.

В современной лингвистике, особенно в ее когнитивном и функциональном направлениях, получил развитие подход, основанный на том, что конкретное речевое высказывание не всегда является результатом порождения поверхностной структуры из глубинной модели, при котором единицы разных уровней, как детали конструктора, складываются в речевое произведение. Напротив, речевые высказывания строятся из (полу-)готовых к использованию элементов, вообще говоря разложимых на более мелкие единицы. Аналогичным образом лексема при возможности ее разложения на составляющие морфемы зафиксирована в словаре в готовом виде.

Основу языкового умения составляют не абстрактные правила, с помощью которых можно было бы создавать различные построения из языкового материала, – но скорее сам этот материал как первичная данность, усваиваемый в конкретной форме и применительно к конкретным условиям употребления [Гаспаров 1996: 104] (см. еще [Норман 1994]).

Языковые структуры – это продукт лингвистических построений, тогда как носитель языка в повседневной практике часто оперирует речевыми штампами, актуализированными в его сознании в соответствии с частотностью их употребления в речи. Их количество, по мнению ученых, сопоставимо с количеством лексических единиц:

Существует большое количество таких хранящихся в памяти готовых выражений. Самые грубые оценки показывают, что их число сопоставимо с количеством лексических единиц в словаре. Едва ли они являются периферийным компонентом нашего языкового употребления [Jackendoff 1995: 136].

Именно единицы, демонстрирующие идиоматическую связанность разной природы, являются главным объектом настоящего исследования. Их можно обнаружить на разных языковых уровнях: от фонетики до синтаксиса.

1. Фонемы: ср. нередуцированное произношение начальной фонемы <о> в слове онтология.

2. Словообразование[1]: Ср. суффикс – ник- в ночник, утренник, дневник, вечерник (пример из [Панов 2004 (1956): 69–70]).

3. Словосочетание: ср. белый медведь VS белая бумага (пример М. В. Панова, [Там же: 67]).

4. Синтаксические предикативные единицы, безусловно, тоже подверженные идиоматизации, существуют в широком диапазоне от самостоятельной синтаксической модели до идиоматизированной конструкции:

«Фразеологизированность» синтаксических моделей имеет общий, но при этом градуальный характер. <…> В сознании же носителя языка эта градуальная шкала, по-видимому, поляризуется, что и дает основание для противопоставления «связанных» и «свободных» моделей [Норман 2007: 220].

Определение и классификация

Прежде чем детально обсудить объект нашего исследования, представим взгляды лингвистов на общую классификацию идиоматических единиц[2]. Первым важным шагом в создании теории идиоматизации является разработанная в XX веке классификация фразеологических единиц. Основы этой классификации были заложены в работах швейцарских лингвистов, в частности Шарля Балли (1909; рус. перевод [Балли 1961]). В русской лингвистике эти идеи были усвоены и развиты прежде всего И. Е. Аничковым, работы которого, к сожалению, до сих пор не пользуются особым вниманием лингвистов[3]. Между тем, именно он впервые ввел термин идиома («по аналогии с терминами фонема, морфема, синтагма, семема» [Аничков 1997: 108]) и обосновал роль идиоматики как науки:

Идиоматика является <…> не отделом той или другой лингвистической науки, а наряду с фонетикой, морфологией и синтаксисом основной лингвистической наукой [Там же: 108].

В отличие от подхода, получившего в дальнейшем широкое распространение в русистике, И. Е. Аничков не противопоставлял свободные и несвободные сочетания:

Словосочетания разной степени прочности, компоненты которых в разной мере являются переменными, не исключая так называемых «свободных сочетаний», – одинаково реальны и объективны <…>. Рассмотрению с этой точки зрения подлежит весь язык, а не только, как представлял Балли, часть языка, названная им «фразеологией» [Там же: 285].

Как известно, в советском языкознании большую известность получили работы другого последователя Ш. Балли – В. В. Виноградова. В его работах середины 1940-х годов [Виноградов 1945, 1947] была адаптирована классификация швейцарского ученого и заложены основы известного разделения фразеологизмов на сращения, единства и сочетания. В целом, эта классификация дожила до наших дней, включив в себя еще одну группу единиц – фразеологические выражения (см. [Шанский 1985]). Наконец, отдельной, еще не решенной задачей является ранжирование единиц по шкале устойчивости и идиоматичности, намеченное в пионерской работе М. М. Копыленко (1973), который предложил использовать для этой цели как внутриязыковые приемы (синтаксические трансформации), так и эксперименты с информантами и межъязыковое сравнение.

Важным шагом в исследовании идиоматики стали работы И. А. Мельчука (особенно [Мельчук 1960, 1968]), в которых он представил более строгое определение устойчивости и предложил общую классификацию, выведя ее за пределы собственно лексических единиц – фразеологизмов. Классификация опирается на совмещение русской и американской лингвистических традиций (прежде всего указанных работ Виноградова и работ [Weinreich 1969; Makkai 1972; Jackendoff 1995]). Исследователь предложил типологию фразем, существующих на трех уровнях языковой системы – лексемном, морфологическом и синтаксическом. Отталкиваясь от принятого определения идиомы, согласно которому «семантика идиомы не складывается из семантики входящих в нее элементов» (некомпозициональность семантики), исследователь предложил следующее определение фраземы:

Говоря неформально и не вполне строго, фразему можно определить как такое словосочетание, означаемое и означающее которого НЕ МОГУТ быть построены без ограничений и регулярно ([Melchuk 1995а], цит. по [Иорданская, Мельчук 2007: 226][4]).

Автор предлагает четыре стратегии описания, из которых строится исчисление всех возможных типов фразем.

1. Языковая единица, которую затрагивает идиоматизация: лексема (пастух с аффиксом – тух), словосочетание (дутый авторитет, англ, red herring), синтаксическая фразема (например, различающиеся просодией варианты предложения Ты у меня прочитаешь эту книгу![5]).

2. Участие прагматических факторов в процессе идиоматизации: связанные с внеязыковой ситуацией прагматемы (срок годности, ср. англ, best before) vs семантические фраземы (отбросить копыта).

3. Компонент языкового знака, подверженный идиоматизации: означаемое (например, бить баклуши), означающее (например, супплетивные единицы в морфологии: человек – люди) или синтактика знака (например, Он типа улыбнулся).

4. Степень идиоматизации: полные фраземы (=идиомы) (сыграть в ящик), полуфраземы, или коллокации (присесть на дорожку), квазифраземы (война и мир. Ср. ?Мир и война).

Общая классификация фразем по И. А. Мельчуку может быть представлена следующей схемой [Иорданская, Мельчук 2007: 223].

Теоретические предпосылки