- -
- 100%
- +
© Александр Кормашов, 2023
ISBN 978-5-4485-3841-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предзимок
Не холод, а жар багровыйдохнул на ресницы ив,и синих кустарников брови,и леса чуб опалив.Ожогам бы длиться и длиться,но вот уже, суетясь,готовит зима-фельдшерицалечебную белую мазь.1980Лось
Он вышел прямо на лесоповал,доисторический бык.И трактор, что рядом лес трелевал,пред ним растерянно сник.Лосина! Лосище! И мощь и красуон нёс, словно сладкий хмель,с рогами, как сломанная в грозукак раз посерёдке ель.А мы, помлесничего Санька да я,уж коль очутились тут,решили на этого бугаяпоближе пойти взглянуть.Мы сделали «лошадь» – любой впрягалтак в детстве друг друга не раз,лишь мы ружьё несли как рога,правда, взведя про запас.Мы шли к нему, от души веселясь:– Ого! У нас тоже гон!А лось вполглаза смотрел на наси словно поддакивал в тон.А, может, думал (был глаз багров,и в теле выл ураган):«Что, если врезать промеж роговэтим двум дуракам?»Нет, он развернулся громадой всей,словно себе сказав:«Ну их, вот не видали лосей!Что я им, динозавр?»Ушёл, багульник смахнув сгоряча,своим житиём умудрён.Лишь трактор вослед запоздало рычали траками цапал дёрн.1981День космонавтики 1
Ты, Земля, мне приснилась. Ты шла по орбите, по кругу,словно сивая лошадь (вот такой уж привиделась ты),и привычное небо было меньше обычного луга,то и дело ты звёзды щипала как будто цветы.В стороне метеоры вихрили своё авторалли,ну а ты шла по кругу не сказочней прочих кобыл.И дожди, словно щётки, бока у тебя протиралии из шерсти лесов вымывали дорожную пыль.Но к тебе подошли и сказали: «Будь умницей, лошадь».А вот кто подошёл, не скажу – то был всё-таки сон.Вижу, вот запрягут и седёлко на спину положат,и наладят дугу и затянут потуже супонь…Запрягли! Запрягли! Ты стояла и глазом косила.Хлопнул кнут, как салюта торжественный залп.Ты так долго копила свои лошадиные силы,но вот сел человек и «поехали» просто сказал.1982День космонавтики 2
Нет строже картины, и – нет бесшабашней,когда устремлённая в звёздный просторстартует ракетою Спасская башня,а Красная площадь ей стартовый стол.Должно быть, нам просто не видно отлучек,когда она в космосе пишет кругис горящим рубиновым пятилучьем,эмблемой к пожатью готовой руки.Мы видим: стоит, как стояла веками,лишь те мастера знали всё наперёд,что клали – да так! – красногрудые камни,как будто России готовили взлёт.Есть чувство быть первыми, без превосходства.Не раз по равнинам суровых планетпроступит сквозь памятник первопроходцамкремлёвский взмывающий силуэт!1982День космонавтики 3
Человек, ты рождён великаном!Пусть пока ты кроха из крох,пусть от маточных вод океанаты ещё не совсем обсох.Ты спешишь возмужать на воле,прикурить от солнца костра;в твоих лёгочных альвеолахвсей планеты воют ветра.У тебя ещё детский возрасти года не векам под стать,а какая должна быть взрослостьне берёмся сейчас гадать.Может, просто придётся как-топодсчитать потом без затейвсе вихры белобрысых галактикна макушках твоих детей!1982«Если бы директором был я…»
Если бы директором был я,я приказал бы под памятником Пушкинупоставить памятник влюблённому —бронзовый, покрытый зелёной патинойи уже обсиженный голубями.В левой руке он держал бы цветы,а правую братски протягивал всемкто уже отчаялся ждать.Я бы первым пожал её.1982«Он рычит. Рычит, что жить без неё не может…»
Он рычит. Рычит, что жить без неё не может,и тушит сигарету о свой сжатый кулак.Я верю ему и не верю.Верю,потому что он – это я, пятнадцатилетний.Не верю,потому что его женщина ещё и не женщина,а лишь замочная скважина,через которую он смотрит в мир,смотрити не может оторваться, даже затем,чтобы вставить ключ.1982«По клюкву ехали бабы…»
По клюкву ехали бабына тракторных санях-волокушах,что зверски подбрасывали на ухабах,зато не тонули в лужах.Пели бабы «Ой, летят утки»и жались друг к другу, фуфайка к фуфайке.Лишь одна, в красной спортивной куртке,не пела и горела как факел.С пяти утра бабы тряслись желейным грузом,лишь изредка взвизгивая «Держись-ся!»И с веток роса падала всем на рейтузы,а одной – на джинсы.Сани ползли, два венца от узкого сруба,грязь расплёскивая в виде крыльев.Бабы косились и поджимали губы:одна курила.Тракторист проклинал дорожку: ад, мол, кромешный,и, оборачиваясь, ногтём по щетине крябал.Он и не думал, что на санях на бабу меньше,на ту, что себя не считала бабой.Он думал, что езда его притомила,а что насчёт жизни, то она ведь идёт по кругу,и каждую осень, наверное, от сотворения мирабабы едут по клюкву.1983Печь
Э, как славно сбивали из глины печь!Спешка бы ни к чему, да зима вот приспичь.Дед-хозяин – старый кокшар, хоть не про деда речь,и не про то, что искать бы, мог он найти кирпич.Речь: как весело мужики сбивали печь!Как взлетали без устали берёзовые молотá,и был каждый молот, как певчая птица, певч!и была каждому прежняя, в роще, жизнь – маета-а…И серьёзно так мужики сбивали печь,словно забивали глиной дощатый гроб,который сбросили в яму с высоких плечи так трамбовали, что втрамбовали и холмик-горб.И до конца была сбита в зимовке печь!и дед самолично взрезал печке устье ножом,и, чтоб тягу проверить, спешил ком газеты зажечь,а после, выпив, сопел: на печку ведь нюх нужóн.А мужики, набравшись, перецеловались и млад и стар.А когда в печи разгорелось (не только газеты ком),дым – как покойник, не хуже святого Лазаря – встал,а когда вышел в трубу,то сильно заплетал ногами и языком.1983Месяц
Уж во все глаза я смотрю, во все,но и вправду на небе звёздномгоре-месяц сидит, как медведь в овсе,и когтём ковыряет в дёснах.Он так нагло красив, лохмат и лобаст,ох, уж его подкараулю!Ещё с вечера, дай, заберусь на лабази всажу ему в сердце пулю.Тишина на весь мир, одна на весь,ствол ружейный с предсердьем вровень.Горе-месяц ушёл ковыляя в лес,сбросив Марс, словно капельку крови.1983Берёза
То ли в поле, то ли в небе,косу бросивши назад,белоствольная, как лебедь,шла берёза на закат.Шла-плыла легко и ходкои такая, что замри!стоя в выверенной лодкенераспаханной земли.А над нею ветер в небеколобродит на бегу,а за нею леса гребень,как толпа на берегу.Лес ей в очи не заглянет,худ и беден – пень да жердь.Вот и выслал на закланьеон её одной из жертв.Видно, мало людям дани,хоть и так от всех щедрот.Лес подумал, что оттянетэтой жертвой свой черёд.И она, берёза, святодолг свой помня, с этих порвсё идёт-плывёт к закатукак на жертвенный костёр.Вот туманом занавесясь(или дымом от костра),оглянулась – всходит месяцбелой сталью топора.1983«Каждый вечер у колодца их видят вместе…»
Каждый вечер у колодца их видят вместе:жеребца Мальчика и однорукого конюха Моисея.Мальчик,последний жеребец в округе,пьёт воду из длинной колоды, которую Моисей,последний коновал в округе,наполняет из берестяного ведра, привязанного к шесту.Три года назад, играясь,Мальчик хватил Моисея под локоть и,пока не перегрыз, не отпустил.С водопоя оба идут на конюшню и,перед тем как расстаться,ещё долго смотрят на красный летний закат.Моисей сосёт беломорину и грозно,бровями,отпугивает комаров.Мальчик то и дело трёт мордой о его культяпистое плечо.Молча садится солнце.Молча Мальчик уходит в денник.Молча Моисей запирает конюшню,а когда поворачивается к ней спиной,Мальчик тихо ржёт, словно хочет сказать,что он тоже знает что-то такое,за что не жалко отдать и всю ногу с копытом.1983«Как валуны мхом зарастают, мы…»
Как валуны мхом зарастают, мытак зарастаем книгами по стенами верим, что бумажный этот мохспособенхоть как-то изменить структуру камняи прутья кристаллических решётокразжать,освободивядро того, что человек и есть.А книги всё растут по стеллажам,их прочитать нет времени и сил.И мысль другая нарастает, чтоони,все эти книги, книги, книгии снова книги, книги, книги —избыточное знание о мире,которое в осадок выпадаетпо стенам наших комнат.1983«Котёнок ловит снежинки …»
Котёнок ловит снежинки —замедляют шаг прохожие,автомобили сбрасывают газ,реактивный перехватчик перевернулся на спинуизавис такна мгновение.Луна чуточку приблизилась к Земле(учёные тут же бросили высчитывать отклонение),Солнце поближе притянуло Землю(учёным опять работа),что-то шевельнулось в звёздных туманностях,и у пульсаров резко участился пульс.Даже разбегающиеся галактики на секунду остановились,словно кто-то надувал воздушный шарики сделал паузу,чтобы набрать воздуха…А всё почему?А всё потому, что не так уж частокотёнок ловит снежинки.1983Лебедь
На зелёной воде,где опавшие листья как солнечные зайчики,белый лебедьспитпосредине пруда,засунув голову под крылои ме-едленно кружась.Кругом так невозможно тихо,что кажется,это собственное вращение Землито и делоповорачивает птицу против часовой стрелки,илитаким образом проявляет себявращательный момент Вселенной.Хотя, может быть, у этого лебедяпросто такая привычка:во снепошевеливать правой лапой.1983«И тогда я увидел тебя…»
И тогда я увидел тебя.Ты шла по небу, как по огромному малиннику,и, как ветви, обсыпанные ягодами,телом своим раздвигала созвездия.Лунужёлтым эмалированным бидончикомты держала перед собой.1983Портрет
Я рисовал твой портрет. Измазал краски, истёр кисти.Завалил комнату холстами и картоном – всё убого.Тогда я вцепился в Солнце ивыкатил его из гравитационной ямы.«Допустим, это рот», – объяснил я себе.Хотя и отлично знаю, что твои губы горячее солнца.Ночью, чтобы никто не видел,я распилил Землю по Гринвичскому меридиануи растащил половинки поодаль.«Это будут глаза».Хотя даже космонавту,вернувшемуся из-за тридевяти галактик,Земля не скажет больше, чем говорят твои глаза мне.Затем я разломал астероидное кольцо ипоместил два обломка там,где должны быть брови,и космос густо размазал вокруг наподобиетвоих чёрных с серебринкой волос,а сбоку прицепил комету Галлея вместо заколки.А потом я привёл тебя и показал твой портрет.«Ничего, – улыбнулась ты, – но, конечно,если взять в рамочку. У меня над столомкак разесть свободное место».1983Моя родословная
Я родился в селе под названьем Селои в речке по имени Речка купался и в лес,прозванный Лесом, ходил по грибы.Мама моядля соседок всегда былапросто соседкою Мамой.Я Школу окончил (единственную в селе)и в город поехал, которыйна всех картах мира уж тысячу летгордым словом Город обозначался,и тампоступил в институт,который студенты всех поколений на жаргоне своемобзывали всегда Институтом.Женился. Жену мою звали Женой,и дочку свою мы Дочкою окрестили. Нередкопосле Работы(а ВУЗ я кончал по специальности «просто работа»)за Стол типа «стол» я садился и силился думать, но частоот усталости засыпал.А думал я глупости, в общем, чтоЗемля, например, состоит из земли, а Солнцеявляется солнцем планетной системы.Что Галактика – это галактика,а вселенная – только лишь часть Вселенной.Однажды ко мне пришёл Друг и,бухнувшись в Кресло, сказал,протирая Очки Манжетой Рубашки,что Война,может, будет, а, может, и нет.В ту ночь мне приснилось, чтоСРАЗУ ЖЕ, КАК ПО РАДИО ОБЪЯВИЛИ,ноги моинесли меня к Призывному Пункту(так гласили белые буквы по кумачу),и вскоре Военный(но что интересно, по званию он был военныйи по фамилии – гы! – Военный тоже)у меня потребовал Имя.– Имя, – ответил я просто. – В переводе значит «имею».– Отчество? – продолжал Военный.И я стал объяснять:– Я родился в обычном русском селе с негромким названьемСелои в чистой прозрачной речке с красивым именем Речкакупался…1984«Однажды в детстве…»
Однажды в детствея дёрнул родителя за штаныи спросил, что такое грамм.Он отломил кусочек чёрного хлебаи показал: вот примерно. А затем аккуратно положил его в рот.С тех пордаже в задачках по химиивместо 30 граммов аммиакая представлял себе 30 кусочков хлеба.А на физикемог запросто пересчитать на такие кусочкимассу Земли или Солнца.И потом,повзрослев,при всём своём скоморошестве,никогда не улыбалсяна громкий плакат в столовой:«Хлеб – мера всех вещей».1984«Мать встанет. «Ох, ты мнеченьки, …»
Мать встанет. «Ох, ты мнеченьки, —вздохнёт над нами, – спим?»И сны её, как ленточки,в печной вплетутся дым.Весь день в заботах маетных,а солнце – Эй, постой! —промчалось, будто маятниккачнулся золотой.В избе часы настенныестучат который год;их, как саму вселенную,мать на ночь заведёт.Поставит время верное,верней, чем под сургуч,и за божницу древнююзачем-то спрячет ключ.1984«Ты полюбишь ту землю, на которой полюбишь впервые…»
Ты полюбишь ту землю, на которой полюбишь впервые,где впервые и ревность окажется в радость,где вокруг горизонты, как стёкла стоят ветровые,защищая от бурь и невзгод и от всех неурядиц.Здесь бы жить бы да жить,все прошедшие годы позвать бы,дорожить, как наградой, любою душевною раной,но по долгу приличия, как после похорон свадьба,тут влюбиться по-новойдо смертивсё кажетсярано.1984«Сосны да кустарники…»
Сосны да кустарники,тропки, деревеньки —вдоль по речке Тáрноге,по реке Кокшéньге.Где бродил не пойманныйСерый-конь, скиталец,луговыми поймами —всё подковы стариц.Синь над беломошнымидревними борами.Лес стенами мощными,а светло, как в храме.Мёдом воздух балует,в мире нет другого.Деревушка малая —свой особый говор.Здесь поднявшись на ноги,вдаль спешим к частенько,только путь у Тарногинавсегда в Кокшеньгу.Сосны да кустарники,тропки, деревеньки…Только путь у Тарногинавсегда в Кокшеньгу.1984Горе
Он не ползал – ходил, в руках две палки,на коленях сноровисто, как на лыжах.Из бороды его пыль тряслась, будто из старой пакли,что воробьи натаскивают под крышу.Гришка Юродивый. Пялились на него разини,когда он стоял перед ними ростом не выше завалин.«Горе, эй, луковое!» – издали дети его дразнили.«Горюшком» женщины ласково называли.Он побирался ещё с колхозных событий,стар и бездомен. Геологи говорили, вродежил он за Чёрным болотом то ли в заброшенном ските,то ли в разбившемся вертолёте.Раз в год, весной, он напивался вусмерть.Пьяный геолог палил над ним сразу из двух ракетниц.Небо не успевало костью сломанной треснуть,как апокалипсно-красно засвечивалась окрестность.Так он и умер по пьяни в дни Первомая,свалившись в реку, и плыл от деревни к деревне.Вроде бы всюду пытались выловить тело, но не поймали,и вроде бы всюду потом напивались до одуренья.Так Горя не стало. Но тут и настало горе:селенья, прежде сидевшие друг га друге,вдруг стали пустеть; на красно-глинистом взгорьесгорела последняя деревянная церковь в округе.И как в те года, когда изымались излишки,селенья забились в себя, хирели, хирели.Лишь красный фонарь на буровой, уже брошенной, вышкеотпугивал самолёты, словно предупреждая их о холере.1984«Так значит, бабье лето, и у власти…»
Так значит, бабье лето, и у властисравненье мира с золотом – расхожесть,где только бор сосновый, как напасти,бежит осенних празднеств и роскошеств.Так значит, осень. Держит паутинкаотпавший лист… Откуда что берётся?Дневной луны нетающая льдина —свидетельство недавнего морозца.А дни стоят – из тех, что раз в столетье!..И не понять при всём твоём усердье:иль есть зима, как смерть на этом свете,иль нет её, как в мире лучшем – смерти.1984Молния
По полю люпинаступала корова – ну прям королевна!А тучи уже тяжело, как лепнина,висели над полем рельефно.Не будь той коровы(поди, уж её обыскались, вражину)и я бы не встал за здоровоживёшь под сосну без вершины,где, как в кинозале,когда в темноте оборвёт кинопленку,трах молния – зарево зарев! —в меня и сосну, и бурёнку.Те жёлтые токиспаяли всех нас, всех троих воедино.Я рвался из огненной тоги,в чужие миры уводимый.И вкруг меня плылимои возраста, будто скок из матрёшки,и в первом, мохнатом от пыли,я был босиком и в матроске.И будто я клянчилу мамы, но только безмолвней, безмолвней,рисунок сосны – одуванчикот понавтыкавшихся молний…Очнулся. Трухлявостьв руках и ногах. Встал, свинцовоголовый.Сосна от дождя отряхалась,люпин поедала корова.В том поле просторномкачаясь (корова качалась поодаль),познал я родство не родство, нокакую-то сцепку с природой.Что нет меня чисто,как чисто людей не бывает в природе,и смерть убивает – бесчинство? —не насмерть, а только навроде.Наверно, крамольнейне думал. Вернулся я, как из разведки,к своим, где не ведают молний,лишь пальцами лезут в розетки.1984«Плывёт гроза, как Наутилус…»
Плывёт гроза, как Наутилус,а у неё из-за плечасквозь облака к земле пробилисьдва крепких солнечных луча.Ведь солнцу по колено,что великану град и дождь!Бредут морской прибойной пенойоранжевые брюки клёш.У ветра лёгкие ослабли,а солнце дальше вброд и вброди за собою, как кораблик,грозу на ниточке ведёт.1984«Ты неизбежна, как солнце на детских рисунках…»
Ты неизбежна, как солнце на детских рисунках,как Фудзияма на строгих картинах японцев,как в сумрачный полдень,пусть ливень стеною и сумрак,всё то же смеётся за тучами яркое солнце.Привыкнуть к тебе,как к солнцу привыкли южане —что есть несуразней, ведь как никакая другая,ты так неизбежна, что, кажется, во избежанье,разлуки с тобоюя встречи с тобой избегаю.1984«И откуда взялась ты, цыганка моя смуглолицая…»
И откуда взялась ты, цыганка моя смуглолицаяс синим взглядом таким,синим и сумасшедшим?Ведь ещё, как известно, работники инквизициив Европе повывели всех необычных женщин.Ой, как весело, вижу,с ты с нашим братом расправишься,маленькая ошибочка в средневековых реестрах!Впрочем, порой одна запавшая клавишазначит больше всего симфонического оркестра.1984«Когда рождается дитё…»
Когда рождается дитёза тканью звёздных ширм,то как хрустальное дутьёрождается наш мир.Какой красивый это труд —рожденье новых детств.Я стеклодува стукну в грудь:– Ну, парень, молодец!1984«Как всё ещё летящий образ…»
Как всё ещё летящий образуже давно потухших звёзд,ты вся была лишь хрупкий отблесксвоих былых надежд и грёз.А я был полон пустозвонства,когда споткнулся на лету,как луч, отпрыгнувший от солнца,и угодивший в пустоту.Но друг от друга нам затеплитьсвою звезду ещё был шанс,и звёзды космоса ослеплиот светлоты объявшей нас!1985Сверхчеловек
Моё маленькое сверх-я,твоё маленькое сверх-ты,наше маленькое сверх-мы…Разве думано, чтосверхчеловек —нос кнопкой и фонтанчик волос надо лбом —появится так,вот так:твоё маленькое сверх-я,моё маленькое сверх-ты.1985Венера
На белых досках сарая увеличительным стекломбыло выжжено «Рождение Венеры» Боттичелли.А на сосне возле дома покачивалось под сукомкресло о трёх ножках – качели.В солнечный полдень после дождясосна махала креслом, словно кадилом, а Венера рукойприкрывалась и ёжилась полушутя: «Надо же, вот и дождичкомокатило!»В июле стояла жара. Зной лип как мазь.И всё живое забивалось в щели.Лишь Венера, собрав на затылке волосы и смеясь,в ситцевом сарафане запрыгивала на качели.Одуванчики, лопаясь, ей кричали: «Слезай!Голова закружится. А вон люди идут – полундра!»И всё чаще от смеха и солнца янтарно-радостная слезапроступала в глазах у Венеры в эту пору полудня.А уж к ночи, вздымая в воздух звёздную взвесь,к ней спускался в лысеющем нимбеобернувшийся раненым лебедем Зевси клялся, что рекою Стикс, что устроит её на Олимпе.И в назначенный час (в час дня без минут)белый «москвич» забрал чемодан и две сетки поклажи,и Венера уехала поступать в институт.А сарай к осенний дождям был покрашен.1985«Вот сумерки лес зачернили…»
Вот сумерки лес зачернили,и снова тягуче сползлив охряные воды речныеиконные блики зари.По золоту, золоту – чернью…Над сыростью береговойстою и молю о прощеньекого-то, не знаю кого.Зачем и за что и какогоя бога назначил себе?В лугах где-то кличут коровуи тоже подобно мольбе.И ворон, огромный, как кондор,летит на меня из лесов.И снова молюсь я о ком-то,и снова без мыслей и слов.1986Заполярье
И вновьнебо звёздами полно всклень.Сошлись,но вот-вот разойдутся прочьрассвет,не переходящий в день,закат,не переходящий в ночь.Лежитновый снег, как песцовый мех.И всёв ушах – это явь иль сон? —тот звук,не переходящий в смех,и звук,не переходящий в стон.Закат —забирайся в тепло, ложись.Рассвет —растревожь ледяную твердь.Восторг,не переходящий в жизнь,покой,не переходящий в смерть.1986«Вы обо мне легко взгрустните…»
Вы обо мне легко взгрустните,по-детски слезы вмиг утёрши,как будто с кустика брусникисбруснули ягоды пригоршней.И не гадайте, вверх ли, вниз лименя Господь с земли повыпер.Он так максималистски мыслит:не в рай, так в ад – вот весь и выбор.Всё так. Я умер. Вы остались.Нигде ни грома, ни обвала.Ни всплеска среди сонных стариц,где караси в ладонь. Бывало.Я умер. Завтра снова будни.Вам на работу, мне… Над ухомкакой-то серебристый спутниккружит назойливо, как муха.1986Птенец трясогузки
Птенец трясогузки с коротким, ещё не отросшим хвостом,с чёрными бусинками по углам желтогубого лягушачьегорта,он в воздухе замер, как кисть художника перед холстом,тресь! – а дверь на балкон уже заперта.Он на пол упал, точно подстреленный влёт,и сидит на полу, пока время смерти не истекло.Тот, кто ему говорит, что стекло невидимая преграда,врёт.Невидимые преграды, как правило, не стекло.Птенец трясогузки на хрупких веточках ног,он мерно качает задком, весь в свою длиннохвостуюмать.Как он мне близок, его волдырёчек-умок!Я тоже ведь знаю, как это больно – не понимать.И тоже ведь знаю, что биться в стекло ужасно старо.Но биться же, биться, пусть крылья и клюв в труху!Невидимые преграды,как стенки аквариума, со всех сторон.А самая невидимая и самая преграда – вверху.1986«Общежитие затихало, смолк разговор за стеной…»
Общежитие затихало, смолк разговор за стеной,лунный свет брёл по стульям и сброшенному белью.Полуприкрытые единственной простынёй,мы разбирали, что значит слово «люблю».Ты говорила, это слово поёт, как щегол,или так в солнечных бликах река бурлит…Я говорил, это прежде всего глагол,первое лицо, настоящее время, несовершенный вид.Ты говорила, это души само естество,это лилии белой едва народившийся узелок…Я говорил, это так, но прежде всего —изъявительное наклонение и активный залог.Солнце вышло из-за соседних крыш,ты двинулась к двери по солнечному лучу…Годы прошли, ты говоришь, говоришь,ты говоришь – я молчу, молчу и молчу.1986«Тщетно в Москве искать уголка потемнее…»
Тщетно в Москве искать уголка потемнее,тут даже снег белофосфорно свет излучает.Мчатся машины по улицам, как по тоннелям,светятся окна, их звёздный раскладне случаен.Есть переулок, где старые рушат зданья,зданья, что ранее луг на реке погубили,там,как цветы на лугу в той давности давней,звёзды встречаются – жёлтые, красные, голубые.Вот красота – вознесение луга на небо!Пусть даже,ёжась лучами-тычинками да лепестками,летние звёзды вроде Веги или Денебападают в снег, на кровельное железо и камень.Спит экскаватор, ковш положив на дуб.По веткамсны колготятся, будто жильцы в суете выселений.Тихо на шаре земном, слишком, может быть, ветхомпо генеральному плану застройки вселенной.1986«Память моя, как сбившаяся со следа гончая…»
Память моя, как сбившаяся со следа гончая,забегает в будущее,в неизвестное тычет свой мокрый нос…(Жизнь – это когда прошлое ещё не закончилось,а будущее уже началось.)Вернётсяи то заскулит, угла не найдя привычного,то задней лапой за ухом в настроеньи самом дурном,то вдруг что-то вспомнит,скосится глазом коричневыми вновь, как за кошкой,рванётся за прожитым днём.1986