Леденцы и ёжики

Дизайнер обложки Алексей Широков

Иллюстратор Ольга Корнаккья

© Ольга Корнаккья, 2025

© Алексей Широков, дизайн обложки, 2025

© Ольга Корнаккья, иллюстрации, 2025

ISBN 978-5-0068-5207-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

По гмуриному календарю, во вторник, в три шестнадцать (если, конечно, верить башенным часам на Златовратной площади) наступила зима. Шаловливые пятки за дверью отбивали чечётку: войти – не войти.

– Входите, – зевнула Лалика, с улыбкой наблюдая, как гмуры суетливо забираются на постель, толкаясь и споря за места поближе к ней.

Один из них, с чутким носом, лепетал неразборчиво, но бойко, пока остальные возбуждённо сверкали черноплодными глазами и теребили пуховые варежки.

– Бельфелина, душенька, пойдём же торопяшнее, – повторял он меж прочего воркотания про снег-снег-снег.

А на улице и впрямь творилось невообразимое: деревья, балюстрады, крыши, трубы – всё припухло, отяжелело, обвалялось в блёстках и, казалось, ждало лишь Лалику. Окно – газировка с молоком, ничего толком не разглядеть. Остаётся только навыдумывать сказочных подробностей: памятник Пупелю IV надел двууголку и раздался в боках, Ночная Оранжерея нарастила этажей до неба, а Златовратная площадь теперь торт с глазурью и фонарями-свечками.

В спальне было на удивление светло, и без всякой помощи ночника Лалика легко разглядела ворох принесённых для неё одёжек: нагретые у камина байковые панталоны, вязаные полосатые рейтузы с пристёгивающейся водолазкой и кротовьи угги. Хотя гмуры кормили её от души, она всё равно никак не набирала вес и часто мёрзла, так что им оставалось только досадливо цокать языками и кутать её потеплее, приговаривая: «Щупленькая наша бельфелиночка».

Сходство гмуров с людьми казалось ехидной насмешкой природы, ведь у них даже не было общего пращура. Вероятно, разумная жизнь независимо от условий своего появления предпочитает один тот же набор: две руки, две ноги и круглую голову. Первое время все гмуры чудились Лалике близнецами: крепкие грушевидные тельца с жилистыми тонкими ногами в полуприседе, точно дети передразнивают старичков; головы одинаково лобастые, личики улыбчиво-морщинистые, с пугающе длинными носами, а раскидистые уши нежные и нелепые – не иначе как природа слепила из персикового марципана.

Но с каждым днём за этим носатым однообразием всё отчётливей проступало многогранное гмуриное нутро. Прожив месяц в особняке на Бесследном бульваре на правах бельфелины, она успела выучить имена полсотни его обитателей, но мысленно называла их по-своему – по ярким качествам или броским приметам: смешливый, верховный, с чутким носом, в гагачьей шапочке, лучезадый, тормошливый…

– Гмурочки, вы же мне не слуги, – с искренним смущением протянула она, влезая в накрахмаленное бельё с ароматом глажки и вышитыми вишенками.

Что уж скрывать, в морозное утро надевать тёплые панталоны несказанно приятно. Накануне гмуры снова вторглись в её подростковый бедлам: разобрали пирамиду носовых платков, подрались за право сортировать гольфы, отстирали в душистой пене каждую тряпицу, заштопали дырки на коленках и пришили оторвавшиеся пуговицы и пайетки.

– Мы тебе и слуги, и всё, что пожелаешь, – с жаром заклинания произнёс гмур с чутким носом, и все дружно отозвались особым звуком, которым сопровождали самые важные слова. Эта рудиментарная привычка – дыхательный причмок – досталась им ещё от раннеподземных предков. В былые времена причмок служил средством эхолокации в самоцветных приисках: короткий, ёмкий, не привлекающий кротов и не раздражающий нимф цикад. Теперь же он был, скорее, культурной особенностью старшего поколения.

– Одевайся быстряшней, – стоило им разволноваться, как человеческий язык неизбежно перемешивался с гмуриным.

Лалика заглянула под кровать в поисках Муты, где та обыкновенно дрыхла до запаха обеденных шкварок, но обнаружила лишь беглый ботинок.

– Ой, а Мута где?

Прежняя жизнь Муты не шла ни в какое сравнение с той чередой светлых радостей, в которую её погрузили гмуры. Кроме богатого меню, они баловали её игрой в мячик, массажем лап, хвоста и холки, а гулять водили куда ей вздумается: и мимо булочной, где дети часто роняли на мостовую свежую выпечку, и в кедровый бор, где интригующе пахло лисами.

– Ну что ж ты вертишься?! – мягко возмутился гмур, помогавший Лалике с одеванием, и деловито принялся за сложную систему кнопок-защёлок на её поясе. – Ты можешь не вырываться?

Он старательно пыхтел и выводил в воздухе круги кончиком языка, а каждую покорённую застёжку поглаживал ритуальным движением – для верности. Другой гмур торопливо расчёсывал Лаликины русалочьи волосы, похожие на выплеснутую в речку серебрянку, попеременно то гребнем, то пятернёй, и преувеличенно щурился от блеска.

– Снова строила баррикады? – он неодобрительно махнул головой, из-за длинного колпака напоминавшей кормовой редис. Отсутствие шей и наличие горбов вынуждало гмуров совершать это особенное, трогательное покачивание плечами, увлекающее за собой всё туловище, когда они выражали осуждение.

Лалика покосилась на своё оконное сооружение из парфюмерных флаконов и чашек из-под молока. Эта незамысловатая конструкция предназначалась для защиты от непрошеных гостей и должна была стать надёжной сигнальной системой. Как бы гмуры ни убеждали Лалику в неприступности окон спальни, она в который раз возводила на подоконнике этот звенящий заслон между собой и мордастой луной, чей надменный прищур вселял в девочку необоримый ужас своим сходством с её матерью.

– Я всё уберу, – соврала она, обдумывая, как бы зафиксировать оконную ручку шёлковым поясом от бального платья. – Просто приснилось что-то жуткое.

И это тоже была неправда. Здесь ей снилось лишь самое чудесное: пир-каскад в её честь, Рубирубино, живой и потому полный прекрасных несовершенств, и пирожные с кремовыми верхушками из кондитерской на углу улицы Рыбицы. Не сны, а ярмарочные карусели.

Два крепких гмура подхватили её за подмышки и втолкнули в угги, а гмур-чертыхун накинул на неё новёхонький, стоящий колом тулуп.

– Нет-нет-нет! – воспротивился верховный гмур, срывая с неё тулуп, в котором она почти не сгибалась, и нарядил в разношенную укороченную дублёнку из альбиносной носухи.

– Проверь-ка, тебе гибко? – забеспокоился он, и Лалика под его требовательным взором сделала несколько убедительных наклонов с разной амплитудой.

– Гибко! – заверила она.

Удовлетворённый ответом, он запихнул в её карман столь увесистый предмет, что от неожиданности она резко накренилась и, подгребая руками воздух, едва устояла на ногах.

Во дворике вспенился каждый куст. Богато замело, искусно, с запасом до весны. Кипарисы обращались к зиме вопросительными знаками, удивляясь или сетуя. Особняк стало совсем не узнать: остроконечные башенки исчезли под слоистыми наносами снега, витражные шары-купола затянуло матовым мармеладом, а мраморные изваяния медоедов на фасаде, выбеленные вьюгой, теперь напоминали пушистых снежных барсов.

К подошвам налипали снежные каблуки, и с каждым шагом ты становился всё выше и выше, пока они не отколются и всё не начнётся заново. Лалика вознамерилась отрастить себе такие огромные, чтобы дотянуться до неисправного фонаря и наконец выяснить, отчего ему так икается. Пойманная гмурами, далеко не ушла. Каблуки откололи, заправили непокорное ухо в шапку и повели к резным саням.

Ах, как гмуры гордились своими санями! Во всех областях транспортной инженерии гмуры превзошли человечество, за исключением авиастроения, потому что испокон веков летали на гусях. А зачем изобретать гуся?! Он и так уже отлично придуман. Зато сани они конструировали невероятные, и всё от любви к снегу и скорости. Полозья – из особого сплава для уникальной гармонии скольжения и торможения. Корпус обтекаемый и вместительный, с пышногрудой фигурой на носу и крыльями-подножками по бокам. В салоне бархатная обивка с перьевой подложкой против ушибов, а сверху откидной навес на случай бурана. Набивались внутрь десятками: ноги-руки-головы не там, где привычно, всё вперемешку. И мчались, бросая вызов гравитации и приветствуя перепуганных старушек, узнававших в снежном вихре своего провожатого на тот свет.

Пора санного катания начиналась в первый день зимы, и гмуры с трудом дожидались этой радости, заранее изводясь и тягостно канюча. В сани запрягали отборных мускулистых псин, играющих мышцами через шерсть, – такого Лалика не видала и на выставке быков мясных пород. И уж никак не ожидала обнаружить в упряжке свою белогривую Муту. Вылитый барашек, стоит посередине, привязанная декоративной ленточкой. Будет бежать за компанию, пока остальные собаки тянут сани. «Мута! Глупышка моя! Ты как там очутилась?» Не слышит, даже ухом не повела. Подрагивает курдюком от предвкушения и клацает пастью – охлаждает язык снежинками.

Кубарем ввалились в салон, и сани с подскоком рванули вперёд. За длинными колпаками и мельтешащими сапогами Лалика не видела почти полпути и, только когда привыкла к тряске и устроилась у щели под чьим-то локтем, поняла, что город давно позади. Холод душистый: еловый и мятный. Белые звёздочки сами по себе возникают на воротнике и рукавах – глаз не поспевает за их полётом. Кругом поля-скатерти и лес урывками. Низко идёт стая ворон, медленно, натужно – ленятся лететь как положено. Проснулись до рассвета, обманутые светом снега, и маются, неприкаянные. Дубы склеились кронами, воображают себя дворцами из сахарной помадки. А в кармане что-то тяжёлое, впилось в бок, но что, не разобрать сквозь варежку. «Как там Мута справляется? Наверно, давно выбилась из сил, обмякла на упряжи, лапки болтаются, глаза закатились. А эти собачьи кони всего лишь размялись!»

Сани с пронзительным скрипом по мокрому снегу встали как вкопанные перед высокой каменной стеной, обитой древним мхом. Гмуры засуетились, проталкиваясь к выходам и выпихивая Лалику. Её так укачало, что было не до элегантных манер, и она без сопротивления рухнула на лёд. «Бельфелина! Душенька!» – переполошились гмуры, поднимая драгоценное дитя и на ощупь проверяя целостность её суставов и костей.

Справа и слева неприступная стена уходила за горизонт, а сверху – в небо. Но у самой земли темнел проход, круглое отверстие, прикрытое для маскировки белёсыми веточками. Для среднего человека этот лаз оказался бы слишком тесным и непреодолимым, другое дело гмуры или худосочная девочка. Такие же лазы были раскиданы по всему городу, как отверстия в сыре, и являлись важным элементом гмуриной транспортной системы, охватывавшей мир во всех возможных плоскостях.

Уже во второй раз, после злополучной езды в санях, Лалике понадобилась повышенная гибкость тела. Через минуту возни в кромешной тьме – между чьими-то пятками спереди и бодливой головой сзади – Лалика с гмурами поочерёдно выпростались из лаза, оказавшись по ту сторону ограды. Перед ними вальяжно раскинулся старинный фруктовый сад, приземистый, с отяжелевшими от мокрого снега ажурными зонтиками. Кое-где ещё висели мёрзлые сливы с иссиня-чёрной жижей под тонкой кожицей. От холода ветки скрючились на кончиках, завились по-поросячьи. Зима – парикмахер с чувством юмора.

А в кармане-то была ложка! Ложка из гмуриного мочёного серебра, с глубокой круглой лопастью, явно не предназначенной для рта. Такой металл не холодил руку и не слепил бликами, а это, как-никак, важнейшее качество для оружия.

– Занимаешь позицию, – с заумным видом инструктировал Лалику верховный гмур, пока она следила за потешной прыгучей кисточкой на кончике его конусовидной шапки. – И лепишь: оп-оп!

Из ближайшего сугроба он щедро зачерпнул ложкой снега, утрамбовал с арбузным хрустом, щёлкнул рычажком – и в ладонь выкатился образцовый шар. Безупречный, как жемчужина, без единой шероховатости и намёка на рукотворное происхождение. «Поняла», – не поняла Лалика.

Остальные гмуры, подкидывая коленки и растопыривая узловатые ножки, уже вовсю взялись за дело: накатали посреди сада монументальный постамент, пока бесформенный, в буграх и ямках, но уже внушительного размера. Усилившийся снегопад метал строительный материал прямо в руки и лица, а мастера лепили самозабвенно: ввысь, вдоль, вширь и куда глаза глядят. Ровняли борта механизированными шпателями, соскабливали излишки, полировали до совершенства.

Прищурившись и разогнав плотное скопление снежинок перед лицом, Лалика то и дело вглядывалась в сооружение, росшее по какой-то неведомой скульптурной логике, но всё ещё не могла опознать в нём ни птицу, ни зверя, ни фрукт. Так и не разобравшись с кусачим рычажком на ложке, она скомкала несколько кособоких снежков – благо верховный гмур не следил за процессом и не забраковал этих рыхлых уродцев. Быть может, её вклад тоже окажется немаловажным в этом общем снежном творении, рассудила она и замахала ложкой с удвоенным усердием.

Полчаса спустя рассвет полился с макушек слив, и все дорожки стали рисовой кашей с ягодным киселём. Тут и снегопад унялся, и в прояснённом воздухе выступило старое мрачное здание, не заметное прежде под белой вуалью. Вот куда занесли крылатые гмуриные сани: в сирую Обитель беспорочных дев «Безмолвное сердце».

Суровое, неказистое домище с редкими оконцами-щербинами и плесневелыми водосливами весьма отдалённо напоминало образ из радужных замыслов муниципальных властей. Здесь проживали дети тех, на кого родительство свалилось разом с бедностью и школьными экзаменами. Были и отпрыски тех, кто так переполнился семейным счастьем, что был вынужден отдавать его излишки в соответствующие инстанции. Малышня оказывалась в этой каменной ловушке почти с самого рождения и ничего, кроме серых стен Обители, не знала, а сёстры-спокойницы делали всё, чтобы и не узнала. Но гмуры, пользуясь тайными лазами и обманными манёврами, нередко подкармливали бедняжек копчёными мясными рулетами, непотрошёной сельдью и миндальными тянучками на патоке. А на новогодний праздник по традиции заталкивали в каминную трубу связку фейерверков, чем неизменно вызывали у всех обитателей бурю ярчайших чувств.

Если бы гмуры не забрали Лалику к себе, жила бы она сейчас далеко за ледяным озером Луногаром, в «Чуровом Затоне», среди таких же неприкаянных горемык. На рассвете не лепила бы снежных баб в зачарованном саду, а маршировала бы на плацу под барабан, зовущий на путь перевоспитания – барабан, вышибающий глупые фантазии и вколачивающий дисциплину. Но Кура-мать, годами мечтавшая спровадить Лалику из родного дома с глаз долой, ни за что не оставит её в покое: разыщет, побреет налысо и загонит-таки в психиатрическую лечебницу. Чтобы все узнали, какую трёпку она задала беглянке и её бестолковой псине, и никто не смел сомневаться в её материнской правоте.

– Лалик! Ты чего?! – испугался гмур с чутким носом. Снял обледеневшую варежку, пошлёпал по щеке горячей ладошкой. – Знаю я этот твой взгляд. Если будешь жить в воображаемых кошмарах, они отравят твои мозги и ты сама станешь чудовищем.

Его голова, похожая на мордочку старой черепахи с длинным острым носом, раскачивалась взад-вперёд из-за гмуриной привычки во время серьёзных разговоров переваливаться с носка на пятку. Он сделал невольный причмок, расстроенно засопел, но вдруг нашёлся:

– Гляди-ка, вафля! – и извлёк из кармана пластину снега с отпечатком подошвы.

Бельфелина рассмеялась, и сад зарделся, заискрился мурашками рассвета.

– Кура-мать тебя не найдёт. Главное – не ищи её в себе.

С дребезжащим скрежетом распахнулись врата Обители, и все острые носы разом повернулись в сторону её разъярённой владычицы.

– Сатанята! – протрубила через весь сад громогласная Матушка-Смотрительница. – Опять вы за своё, опоссумовы отродья!

Наспех одетые в помятые саваны, лохматые и дезориентированные спросонок, сёстры-спокойницы высыпали вслед за управительницей. Успели сделать не больше десятка наступательных шагов, как вдруг оторопело замерли, немыми охами заглатывая морозный воздух и безвольно оседая. Перед их взорами предстал во всём великолепии гмуриный скульптурный шедевр.

Снег, что наметало неделями, оказался соскоблен со всех углов сада и свален в центре глыбистым нагромождением: то ли салазочная конструкция, то ли инопланетный ботанический экспонат. В его очертаниях, вздутых и ритмически вольных, поэзия одержала победу над физикой, а вдохновение – над моралью.

Теперь-то и Лалика разгадала этот художественный замысел. Как-то раз дядюшка Руззи в рыболовном запале угодил под лёд и, суша одежду у костра, ненароком обнажил перед невинным девичьим взором то, что ещё долго должно было оставаться лишь рисунком в анатомическом атласе. Летом Лалика с любопытством обнаружила знакомые очертания, но уже в миниатюре – на речке, где соседские мальчишки прыгали с причала нагишом. А сегодня случился третий раз, самый оглушительный по величию и неуместности.

– Сёстры! – опомнилась Матушка-Смотрительница, раздавая снегоуборочные лопаты, в любую из которых поместилось бы по несколько гмуров за раз, если бы было возможно их изловить. – Гнать паршивцев!

Гмуры, только того и ждавшие, с исступлением ворвались в снежную битву, к которой сёстры-спокойницы, наученные горьким опытом, явно были морально готовы. Однако плотное питание за счёт сиротских субсидий и гордый статус воспитателей придавали их телам характерную дородность, что, как следствие, привело к критической нехватке манёвренности и стало фактором гмуриного тактического превосходства.

– Я тебе мерещусь, голубушка! – горланил верховный гмур, уворачиваясь от лопаты Матушки-Смотрительницы и рассыпаясь таким раздражительным смехом, как шуршание блистера с успокоительными пилюлями.

К несчастью, снежки, изготовленные Лаликой, не имели никакой убойной силы и при самом метком броске оставляли лишь чавкающий звук да белую сыпь. Для исправления ситуации гмур-чертыхун начинял снаряды неслыханной бранью, колко затрагивающей тему женской невинности и последствий ночных перекусов. В ответ сёстры метали спальные тапки и книжицы-шептальники, пока их куцый арсенал не иссяк и они не прибегли к крайней мере – затянули «Гимн Дев Первой Снежности» в сорок куплетов. Гмуров скривило, как от вегетарианского меню.

– Однажды я приведу тебя в Обитель, нечестивец! И смою копоть с твоей тёмной душонки! – сулила Матушка-Смотрительница, на бегу раздуваясь полами белоснежного савана до размеров допотопного проаиста.

– Только когда я женюсь на тебе, моя зазноба, – гоготал гмур, притворно замедляясь, чтобы метнуть в глаза своей преследовательнице ледяную крупу из-под каблуков.

– Я тебе весь пух с заду поотрываю! – пыхтела ослеплённая, протирая лицо и не догадываясь, что прямо сейчас гмур шаловливо предоставил ей возможность исполнить обещанное.

Наряженные в длинные вельветовые салопы, гмуры носились по саду, путаясь в подолах и опрокидывая то друг друга, то сестёр-спокойниц, то самих себя. Но тут же вскакивали, не мешкая, и опять пускались в свои оголтелые горелки. Стоило гмурам замереть на месте, и можно было принять их за кургузых старичков, но эта мнимая немощь согбенных тел исчезала, когда они вновь неслись вприскок, пружинистые и вёрткие.

Разбуженные воплями сиротки не знали, что и думать. Торчали в мутных оконцах, ежеминутно протирая лунки в инее и нечаянно стукаясь висками. Гмуры, подрумяненные зарёй, походили на дьявольские фитили среди постной серости приютского утра. Маленькие огоньки надежды, что день пойдёт не по плану и уроки по чистке картошки возьмут да отменят.

– Боеприпасы на подачу! – в который раз проорал Лалике тормошливый гмур, отступая под вражеским натиском и шаря по оголённой земле отчаянным взглядом.

– Больше нет, – развела руками Лалика. – Ни снежинки не осталось.

Пока обезоруженные гмуры пятились к ограде, отпуская крамольные шуточки для поддержания боевого духа, напирающие сёстры-спокойницы зловеще скрежетали лопатами по каменной кладке и припоминали все козни, что эти поганцы вытворяли в храме чистоты и покоя. И в тот роковой миг, когда Матушка-Смотрительница почти дотянулась до пожарного гонга, чтобы поднять с постелей дежурную рать, Лалика с героическим отчаянием выскочила из укрытия, раскрасневшаяся от решимости, с облачком пара изо рта, шапкой набекрень и ухом наружу. А дальше всё как в сонном мареве.

Сливы держались на ветках лишь за счёт ледяной корочки – протяни руку, и вот уже в ладони зловонный чернильный снаряд. Мясистый, забродивший плод описал дугу и врезался точно в цель, произведя фурор среди всех участников сражения. Затем второй залп, третий… десятый! Взрывы гнилой мякоти осквернили не только белоснежный саван управительницы, но и половину двора: стены, брусчатку, испуганные лица сестёр, бронзовую учредительную табличку и незадачливого голубя, угодившего под обстрел по чистой случайности. Это красочное бесчинство ошарашило даже саму Лалику, и, не дожидаясь расплаты, она стремглав пустилась наутёк.

Позади гремел гонг, задорно пищали детишки, осмелившиеся распахнуть окна, и кто-то из гмуров озадаченно пробормотал: «Эта девочка не бельфелина, эта девочка – гмур».

Глава вторая

По прибытии домой решено было закатить Лалике пенную головомойку с полным циклом банного ритуала и песнопениями. Добрая половина гмуров сбежалась, чтобы отмыть и отогреть маленькую героиню славной баталии при «Безмолвном сердце».

В доме все стены и потолки подчинялись причудливой логике спиралевидных ракушек, и оттого ни в одной из комнат не возникало ощущения замкнутого пространства. Спальня хитрым образом перетекала в балкон, гардеробная выворачивалась на крышу, террасы вливались в гостиную, а оттуда по раздвоенному тоннелю можно было легко спуститься в винный погреб или подняться в хозяйскую ванную. Гмуры торжественно расчехлили купальную чашу из лунного селенита – на четырёх бронзовых птичьих лапах, растопыренных вприсядку, и с мягкими каучуковыми валиками для шеи и пяток. Соединили её с отверстиями в полу множеством латунных трубок, а на дно в особом порядке разложили прозрачные голубые грибочки.

Сначала в шарнирных муфтах что-то беспомощно хлюпало, потом трубки по всей длине весело заквакали, так, что у гмуров от смеха выступили слёзы, и, наконец, хлынул белый кипяток с сильным запахом серы. «Водичка из самого Ада», – доверительно шепнул Лалике гмур-мыльщик, ткнув пальцем в пол. Никогда нельзя было понять, говорили ли гмуры всерьёз или испытывали её доверчивость. «Адом» мог оказаться обыкновенный геотермальный источник, незаконная отводная труба от общегородской системы водоснабжения или прорыв в соседской прачечной. Лалика понятия не имела, откуда в трубах берётся горячая вода, и любой из вариантов вполне мог оказаться правдой – бойлерной в доме, во всяком случае, она не видела.

– Раз есть Ад, то где-то есть Рай? – смешливо спросила она, готовая к очередной шуточной байке.

– Есть, – твёрдо заявил лучезадый гмур и побарабанил пальцами по своему темечку. – Тут!

– В твоей голове?! – искренне удивилась она.

– В любой голове, если правильно думать, – спокойно пояснил он и на этот раз легонько постучал по её макушке.

Лалика ощупала место прикосновения гмуриных пальцев, закрыла глаза и прислушалась к внутренней темноте: там шныряли молниеносные искры, пучились концентрические радуги и дрожала стрекозья рябь. Видать, во время снежной битвы ей всё-таки попало по голове лопатой.

Когда чаша наполнилась до краёв, в комнату вкатили тарахтящую машинку для производства пузырей и шума, натолкали в топку эвкалиптовых щепок и раскочегарили. Грибочки всплывали задорными поплавками и, истаивая, подкрашивали воду в блёклую синь. А сморщенные ягодки, вброшенные полной горстью и тотчас разбухшие, поглотили всякий вулканический дух и насытили пары пряной цедрой. Строго по рецепту, гмуры подсыпали душистые соли и специи, будто задумали сварить из Лалики самый костлявый и волосатый суп на белом свете.

– К купанию! – призвал верховный гмур, побултыхав кончик пальца в кипятке.

У себя дома Лалика всего несколько раз принимала горячую ванну, и то по не самым радостным поводам: то провалившись в глиняный карьер, то после драки в шоколаднице. Родня приучила её к ледяному душу нарочно, чтобы девочка не размякла в баловстве и была готова к суровым реалиям «Чурова Затона» или к несчастному замужеству. Потому сейчас ей было чуть-чуть боязно и неловко из-за своей неискушённости в таких простых удовольствиях. Да и оголяться перед толпой ей тоже не приходилось, если не считать эпизод с поркой в крапиве на глазах у соседей. Но тогда она была совсем ребёнком и ещё не обладала ни девичьей грацией, ни представлениями о телесном стыде.