Пролог
Холод пробирал до костей. Лес казался живым – он дышал, двигался, говорил на собственном, непонятном мне языке.
Я был убеждён, что деревья внимательно наблюдают за каждым моим движением, и скрип их ветвей звучал словно тихий шёпот, решая мою судьбу. Ещё сутки назад при одной мысли о подобном я с уверенностью заявил бы, что по мне плачет психушка. Но всё изменилось, как только я ступил за порог того кошмарного дома…
Боже, после всего, что я видел собственными глазами, любой сумасшедший мог бы показаться мне светочем разума!
Ветер пронзал моё тело тысячами ледяных игл, а снег, капризно кружа в воздухе, отбирал последние остатки тепла. Каждый шаг давался с трудом.
Сколько я блуждаю здесь? Час? Два? По мне, так целую вечность.
Я зацепился за что-то левой ногой, не удержал равновесия и упал. Шершавый снег впился в лицо, запястье заныло от боли. С невероятным усилием я заставил себя встать и взглянуть на то, обо что умудрился споткнуться. Это была мужская рука с кольцом на безымянном пальце. Синяя и обмёрзшая, она неподвижно торчала из-под снега, растопырив тонкие пальцы.
Я запаниковал и начал отступать, не отрывая взгляда от конечности, пока не почувствовал, как спиной упёрся во что-то твёрдое. Невольно вскрикнув, я вскочил на ноги и на этот раз увидел окоченевшее тело женщины.
Один лишь взгляд на её лицо заставил меня ужаснуться. Глаза, напоминающие два стёклышка, с отчаянием и в то же время каким-то необыкновенным смирением смотрели ввысь, словно, прежде чем сделать последний вздох и остаться навсегда погребённой в снегу, она понадеялась вырваться из ледяного плена и оказаться как можно дальше от этого места. Приглядевшись, я увидел замёрзшую слезу на её щеке.
Ветер коснулся тёмных волос покойницы, заставив пряди танцевать в воздухе. А затем я заметил, как из её рта вырвалось едва заметное облачко пара.
Не выдержав жуткого зрелища, я помчался, сам не зная куда, по пути замечая под слоем снега всё новые и новые тела: мужчин, женщин и даже детей. Это был ковёр из заледеневших трупов. В голове роились тёмные мысли, мне казалось, что смерть поджидает на каждом шагу.
Я не останавливался ни на миг, пока окончательно не выбился из сил. Переводя дыхание, я поднял голову и разглядел за горизонтом девятиэтажку. Дом, от которого я бежал так долго, вновь предстал моему взору, и меня охватило безнадёжное отчаяние.
Отсюда нет выхода.
Двумя месяцами ранее
Отчётливо помню, как в тот злосчастный день я почувствовал жжение в груди, от которого голова пошла кругом. Ноги словно лишились костей, и я начал падать, но вовремя ухватился за краешек стола. Так бы того и гляди наверняка упал бы и расшиб голову.
Через пять минут странное ощущение в сердце отступило, как будто его и не было. Я стал размышлять, не начало ли шалить сердце в мои-то тридцать лет? Да быть не может! Сколько себя помню, всегда занимался спортом: бегал, прыгал, на брусьях подтягивался. Да чего душой кривить, я был отличником по физподготовке как в армии, так и в вузе. Даже на спортивные сборы ездил по лёгкой атлетике, где ниже третьего места никогда не опускался. И вот на тебе! Не верилось.
К обеду я уже и вовсе забыл об этом, списав на переутомление. Оно и немудрено, ведь последние несколько дней у нас на участке выдались… ну прямо туши свет! В столице приходили митинги, в очередной раз собирались свергать власть, и всех этих революционеров вели прямиком ко мне на оформление. Так продолжалось вот уже третьи сутки.
Вот и тут – только я сел за стол, как в добавок к тонне бумажной волокиты мне привели очередного парнишку, закованного в наручники, лет двадцати с небольшим. Под глазом красовался фингал, цветом один в один с моим кителем.
– Артём, вот привёл тебе ещё одного… нарушителя спокойствия. Оформишь?
– Ну а чего делать, оформим, оформим. Не первый и не последний.
Посадили парня напротив. С виду вроде опрятный, одёжка хорошая, волосы по-модному подстрижены, из переднего кармана выглядывает смартфон.
– Пишешь, что ли? – ткнул я ручкой в камеру.
– Не имеете права отбирать. Я как гражданин Российской Федерации, согласно статье…
– Да всё-всё, гражданин. Пиши своё кино. Сдался ты мне…
Мы сидели и ждали, пока мой допотопный компьютер оживёт и откроет «Ворд» с шаблоном протокола. И тут неожиданно я снова ощутил это неприятное жжение в груди, но на этот раз чуть слабее. Тут-то и стали меня посещать мрачные мысли. Не к добру эта боль. Отпроситься у начальства, что ли? А то мало ли…
Компьютер так долго грузился, что я хотел уже плюнуть да по старинке ручкой на бумаге оформить знатока наших законов, но прервал меня звонок на мобильный. Звонила Лерка, моя жена.
Я хотел было сбросить, на работе как-никак, но что-то заставило меня принять вызов.
– Да, Лер.
– Артём Егорович?
Сердце ушло в пятки. Голос был мужской, и имя-отчество моё незнакомец произнёс с каким-то подозрительным придыханием.
Я сразу же почуял неладное.
– Да, это я. А вы кто? Почему вы звоните с телефона моей жены?
Мы с дебоширом встретились взглядами. Парень посматривал на меня с любопытством и всё похмыкивал, мол, так тебе и надо. Я встал с кресла и подошёл к окну, откуда открывался вид на задний двор с хоккейной коробкой. Прямо сейчас там бегали молодые ребята и гоняли шайбу, перекрикиваясь друг с другом.
– Мы с вами коллеги, Артём Егорович, – продолжал голос. – Старший сержант патрульной службы Зенцов Игорь Павлович… – Голос его, несмотря на явную попытку сдерживаться, местами всё же давал слабину и вздрагивал. – В общем, произошло ДТП с участием вашей жены. Вам лучше приехать как можно скорее.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Глава 1. Встреча
Со своей будущей женой я познакомился в Воронеже шесть лет тому назад в период моей командировки в этот чудесный город. Все дела удалось закончить раньше положенного, и выдалось у меня три дня выходных, которые я решил потратить на изучение города.
Сам я родом из маленького села в Тамбовской области, и так уж случилось, что, несмотря на небольшое расстояние, побывать в Воронеже мне раньше так и не удалось. Посему решил я этот жизненный пробел восполнить как следует за отведённые мне три дня.
Начал я с парочки музеев, сфотографировал на память несколько статуй (особенно меня очаровал памятник Белому Биму Чёрному уху – собаке из моего любимого фильма детства) и, конечно же, прошёлся вдоль набережной реки Воронеж, разделяющей город на западную и восточную стороны.
Вечером, когда совсем измотанный и усталый возвращался в гостиницу, в парке под названием «Орлёнок» я услышал звуки гитары и прекрасный женский голос. Он так меня очаровал, что я как заворожённый начал искать, кто это так поёт, пока не увидел девушку, стоявшую на бордюре.
Меня сразу пленили её распущенные рыжие волосы, свисающие до маленькой груди. Тонкие пальцы умело перебирали струны, извлекая из них ноту за нотой. Белая майка с чёрной надписью – названием неизвестной мне рок-группы – подсказывала о музыкальных предпочтениях девушки. Правда, по тому, как она пела, нельзя было даже предположить, что она стремится оказаться в рядах подобных музыкальных деятелей. Голос у неё был добрым, ласковым и словно шептал на ушко. В ногах у неё лежал открытый чехол от гитары с горсткой мелочи. Проходящие мимо люди непременно останавливались на минутку-другую, любуясь не то её красотой, не то великолепным вокалом.
Ну а я стоял в сторонке и всё посматривал издалека, не решаясь подойти. Меня как ледяной водой окатили, и я боялся пошевелиться, дабы ещё холоднее не стало. Сейчас вспоминаю – ну дурак дураком! Влюбился я в незнакомку тотчас же, хотя и словом с ней ещё не успел обмолвиться.
Продолжалось это около часа, стало темнеть. Девушка уже не пела. Спрятав гитару в чехол, она пересчитывала вырученное за день, пока вдруг к ней не подвалила парочка верзил, каждый на две головы выше. Они нагло стали к ней приставать и, несмотря на её просьбу отвалить, продолжали тянуть свои грязные руки.
Здесь-то я сидеть в сторонке уже не имел права. Подошёл к наглецам и вежливо попросил их убраться восвояси.
– Гуляй, Вася, – бросил один из них, даже не повернувшись в мою сторону.
– Это ты гуляй. Сказано тебе, отстань от девушки.
– А то чё? Ментов позовёшь? – ответил он, наконец повернув ко мне свою рожу.
– Так зачем же звать?
Я вынул из кармана удостоверение и показал им, на мгновение усмирив их наглость.
– И чё? – продолжал тот, лишь мельком взглянув на корочку. – Арестуешь, что ли, теперь меня?
– Надо будет – арестую, если ты со своим дружком не свалишь отсюда сейчас же.
Оба они подняли меня на смех.
– Слушай, начальник… – по-хозяйски обратился мужик ко мне и положил ладонь на плечо. – Ты это, разворачивайся по-хорошему…
Я его руку сразу же схватил и – раз! – вывернул за спину. Не сильно, а так, для профилактики. Второй его дружок, прежде молчаливый, вдруг разразился матами и бросился на меня. Но я его побратима на него толкнул и сшиб с ног. Оба они грохнулись в фонтан, прямо в холодную воду, и стали там барахтаться, как черепахи, опрокинутые на панцирь.
Я услышал, как от этого жалкого зрелища хихикнула рыжеволосая. Мне аж тепло на душе стало от её смеха.
Хмыри эти по итогу из фонтана вылезли и, все промокшие до нитки, сжали кулаки.
– Так, не уберётесь отсюда щас же, – рыкнул я строго, – завтра на вас ориентировки будут висеть по всем местным участкам. За попытку нападения на сотрудника полиции знаете сколько дают?
Оба они чуть ли не одновременно покачали головами. Лица по-прежнему были злыми, как у диких собак.
– Вот лучше вам и не знать. Поэтому чешите отсюда подобру-поздорову, пока я не передумал.
Мужики переглянулись, отряхнулись от воды и, бросив на меня очередной уничижительный взгляд, хмыкнули и развернулись.
– Да пошёл ты, мент поганый, – пробурчал один из них.
– За оскорбление тоже прилетит, ты это учти! – крикнул я им вслед.
И как только увидел, что парочка удаляется восвояси, так сразу себя почувствовал героем; ну один в один рыцарь из книжек!
– Спасибо вам большое, – поблагодарила меня рыжеволосая. – Вы прямо как знали…
– Что знал?
– Да что эти вот сунутся… Я вас давно заметила, вон на той лавке. Сидите там уже часа два.
Я себя почувствовал крайне неловко.
– Вы не подумайте ничего такого. Я просто… в командировке я! Местными достопримечательностями вот любуюсь. Отдохнуть сел, а вы так прелестно пели, что заслушался… – Слова лились беспорядочно и самые идиотские. Чувствовал себя полнейшим дураком.
– Вот как! Наконец-то у меня появился первый поклонник.
– Да бросьте, первый! Вон сколько мимо вас проходило, уши грели. Вам уже концерты устраивать можно.
Она натянуто улыбнулась, словно не была со мной согласна, и продолжила собирать вещи. Я чуть ли не с минуту молча наблюдал за ней, ощущая некую скованность, пока вдруг не понял, что возможность узнать поближе эту девушку ускользает прямо сквозь пальцы. Это неприятное чувство придало мне храбрости, и я спросил у неё:
– Послушайте, а как вас зовут?
– Лера.
– Лера… А… можно я провожу вас? Темно уже так.
И правда, за время потасовки с теми двумя на улице успели совсем уж сгуститься сумерки.
– Ну… – Она подняла своё милое личико и в задумчивости стала осматриваться, по всей видимости, прикидывая, а нужен ли ей вообще сопровождающий. Только сейчас я заметил, что цвет её глаз был серым, моим любимым.
– А вам самому домой не надо? – спросила она.
– Нет. Я, признаться, вовсе не местный, приехал из Москвы в командировку, живу в гостинице. Поэтому времени у меня полным-полно.
– Аж из Москвы? – она театрально закрыла рот ладонью и улыбнулась.
– Аж из Москвы, – улыбнулся я в ответ.
– Ну ладно, раз уж так хотите меня проводить… Звать-то вас как?
– Ой, точно. Артём.
Я протянул ей руку.
– Рада познакомиться, Артём. Ну, пойдёмте, раз уж вызвались! По пути расскажете мне про Москву.
В тот вечер я узнал о ней совсем немного. Она не была бездомной или малоимущей, как я изначально предположил (мне кажется, так подумало бы большинство, видя человека, поющего или играющего на улице), а жила в очень приличной однушке и даже училась в вузе на переводчика, параллельно работая с графиком два на два, чтобы покрывать расходы на учёбу.
Оказывается, Лера просто любила петь и надеялась быть когда-нибудь услышанной влиятельным продюсером, который поведёт её по суровым ступеням шоу-бизнеса.
– Хочешь верь, хочешь нет – но многие известные музыканты так и начинали восхождение к славе, играя в переулках и в метро. Земфира вот, например. Или, если из иностранных, Аврил Лавин. Глядишь заметят! Да и хорошо помогает бороться со страхом перед публикой.
Мы встречались с ней до самого моего отъезда из Воронежа. Те три дня, вне всякого сомнения, были лучшими в моей жизни. Наверное, даже последующую свадьбу с Лерой я так тепло не вспоминал, как то время на воронежских улицах, в кафе и кинотеатре, где мы всё больше узнавали друг о друге.
После вынужденного расставания, когда мне пришлось вернуться на службу в Москву, мы поддерживали связь по интернету, общаясь каждый день. Когда же мне удавалось наскрести денег и выкроить пару выходных, я брал первые же билеты на поезд Москва-Воронеж и мчался к своей теперь уже возлюбленной. Да, к тому времени мы были по уши влюблены друг в друга.
Мне удалось много узнать о ней за время нашей переписки. Родители Леры уже были пенсионерами и жили за городом. Та самая однушка, в которой жила Лера, принадлежала её отцу, и чтобы дочь могла спокойно учиться и не испытывать проблем с жильём, он отдал ей квартиру, впоследствии и переписав на неё.
Отец Леры всю жизнь проработал на молочном комбинате кладовщиком, а мать продавцом-кассиром то тут, то там. Финансы у них, как говорится, пели романсы, и поэтому Лере приходилось подрабатывать барменом в одной из сетевых кофеен, чтобы расплатиться за учёбу. Работу эту она на дух не переносила, но деваться было некуда – обещала родителям, что получит ту самую заветную «корочку», чтобы им легче стало, а потом пойдёт покорять нашу эстраду.
Минул год, Лера окончила вуз, и я, как раз получив повышение до лейтенанта, предложил ей перебраться в Москву. Она согласилась.
Первое время мы жили на съёмной квартире чуть ли не на окраине столицы и вместе оплачивали аренду. До сих пор помню те ужасные дни, когда приходилось вставать в пять утра и ковылять до участка почти два часа. Лере повезло больше – ей удалось найти удалённую работу по специальности переводчика с английского и получать неплохую зарплату. Был в этом ещё один несоизмеримый плюс – дома меня всегда ждал вкусный ужин.
Как-то Лере стала плохо. Целый день градусник показывал 38.5. Лоб был горячим, как вскипевший чайник. Я отпросился с работы и не отходил от её постели ни на шаг, всё боясь, что могу её потерять. Знаю, глупо так думать, всё же такая температура ещё не причина паниковать, но видит Бог, как страшно я переживал. Всему виной были воспоминания о маме, умершей от гриппа, когда я был ещё маленьким.
До сих пор у меня перед глазами она: лежит бледная, мокрая, под толстым одеялом. Чёрные волосы, как водоросли, обволокли подушку. Бледно-розовый рот приоткрывается в попытке произнести что-то, но получается только хрипло выдохнуть.
Ещё врач там был, ходил вокруг отца, всё головой качал и поджимал губы. Тогда я особо не понимал, что означают эти жесты. Как-никак, мне всего-то было девять лет.
– Тёма, ты к матери не подходи, одной ей нужно быть, – говорил мне отец. – Пойди лучше во дворе поиграй.
– А мама выздоровеет? – спрашивал я, смотря на него снизу вверх.
– Конечно. Ты, главное, не беспокой её лишний раз.
Но мама так и не поправилась. В последний раз я видел её, когда санитары выносили тело из спальни. Отец стоял бледный, как простыня, в которую завернули маму, и тихо шмыгал. Глаза его выглядели мёртвыми, потускневшими.
Мне ещё тогда почему-то показалось, что маму так в больницу уносят, зачем-то закутав в простыню. Наверное, у врачей носилки кончились? И ещё пару месяцев я ходил с этим твёрдым убеждением, пока отец спьяну не сообщил мне, что мамы больше нет.
Я ему, конечно же, не поверил. Убедил себя в собственной правоте. И со слезами всё говорил: «Чего ты врёшь, пап! Увезли маму в больницу! Врёшь ты всё, врёшь!»
И с кулаками на него… щегол девятилетний.
Помнится, когда я уже принял тот факт, что мама умерла, меня обуяла жуткая обида на отца: за то, что не дал он мне с ней поговорить ещё тогда, когда она, пускай и плохо себя чувствовала, но хотя бы жива была. Обида эта жила со мной до сих пор. А отца я терпеть не мог.
После смерти матери он страшно стал пить, а когда мне стукнуло десять – и вовсе исчез куда-то на пару лет, оставив меня на попечение тётки в Подмосковье. Ещё и деньги все, скопленные за последние десять лет, забрал. Хорошо, что хоть дом не продал.
Когда он вернулся, постаревший лет эдак на десять, меня обратно хотел забрать, всё клялся, что завязал. Но я ни в какую. Да и тётя Маша, сестра по материнской линии – спасибо ей, – не позволила забрать. Так и уехал обратно в наш посёлок под Тамбовом мой нерадивый папаша, где прозябал и поныне.
С тех самых пор мы с ним совершенно не общались, хоть он и пытался несколько раз выйти со мной на связь. Так он пришёл на вручение моего школьного аттестата, попытался со мной заговорить, но я даже смотреть на него не мог. От одной только его красной морды и обманчиво виноватых глаз становилось тошно.
Наверное, оттуда весь этот страх за Леру. У мамы моей тоже «просто температура» была, а вот как вышло.
Руки у меня то и дело тянулись к телефону, вызвать неотложку, но Лера напрочь отговаривала меня от этого, уверяя, что скоро ей станет лучше, и мне, скрежеща зубами, пришлось довериться ей.
Не знаю, что сподвигло меня тем же вечером зайти в ювелирный и купить там простенькое кольцо. Чутьё мне тогда подсказывало, что я обязан прямо сейчас подойти к любимой и сделать ей предложение.
И вот – лежит моя Лерка в мокрой от её же пота кровати, вся растрёпанная, с синяками под глазами. На прикроватной тумбочке упаковки из-под таблеток и пустые стаканы. Окно заперто наглухо, на улице зима, и я даже щели бесхозной одеждой закрывал, опасаясь, что на неё хоть малюсенький сквозняк подует. В этой вне всякого сомнения романтической обстановке я впервые за несколько дней не достал из пакета очередную порцию таблеток или фруктов; я потянулся к внутреннему карману куртки и дрожащей от волнения рукой и открыл маленькую коробочку.
– Лера, будь моей женой.
Она переводила свой сверкающий взгляд с кольца на меня и обратно и всё силилась что-то произнести. Как же невыносимо ожидание, когда не можешь понять, это она сейчас заплачет от счастья или от горя. Сердце бешено стучало, словно кулак разгневанного соседа, которому осточертела музыка за стеной.
Лера засмеялась, вытирая слёзы. Я невольно заразился её смехом и всё ждал, когда же она скажет хоть что-то, хоть и догадался, какой последует ответ.
– Господи, Соколов, какой же ты тормоз! Я уж сама думала тебе предложение делать!
Это оскорбление стало самым приятным в моей жизни.
На следующий день произошло чудо – градусник показал 36.5. Говорят, ничто не лечит так эффективно, как секс и хорошие новости. В моём случае я воспользовался и тем, и другим, и, как показала практика, моей теперь уже невесте это помогло.
Мы расписались через полгода. Скромно, лишь в присутствии самых близких людей. Лерины родители приехали, но вот с моей стороны были лишь парочка сослуживцев.
Уж не знаю как, но отец пронюхал про мою свадьбу и прислал открытку с изображением белых роз и ангелочков, правда, спустя две недели после росписи. Уже по его неровному почерку я понял, что пожелания нам он писал будучи поддатым, и лишь Лера остановила меня от броска этой бесполезной картонки в мусорку.
– Пускай будет, Тём, – попросила она меня.
Я спрятал открытку в самый дальний ящик и более о ней не вспоминал.
Жизнь после свадьбы постепенно налаживалась. Лера продолжала работать удалённо, иногда пела, но в основном дома, ну а мне выдали сертификат на приобретение собственного жилья. Этот день я запомнил особенно, поскольку, помимо замечательной новости о том, что нам теперь не нужно жить на съёмной квартире, я узнал и ещё одну.
Лера была беременна.
Глава 2. Рождение и смерть
После похода на УЗИ, когда выяснился пол ребёнка, я настоял на имени Родион. Лере оно казалось грубым, она всё не могла отделаться от сравнения с одноимённым героем известного романа Достоевского, а мне же напротив: одновременно величественным – Родион, и в то же время ласковым – Родя. Долго мне пришлось уговаривать Леру, пока она, наконец, не сдалась и не смирилась с моим выбором. Впрочем, привыкла она к нему быстро и даже полюбила. Выяснил я это, когда пару раз заставал её на кухне, где она, за готовкой, ласковым шёпотом пробовала имя на вкус: Родя, Роденька, Родиончик.
Помню, как в те дни чуть ли не жил в магазинах. Каждый раз, возвращаясь со смены, я первым делом забегал в близлежащий супермаркет, тщательно выбирал фрукты, каши, зелень – одним словом, всё то, что советовали в интернете во время беременности. Бывало, Лера сама ходила, всё настаивала, что и ей тоже хочется прогуляться, ноги размять, не превращаться в домашнего тюленя. Я не возражал, но в голову всё время лезли тревожные мысли. А вдруг она где-нибудь споткнётся, упадёт, ударится, или какой-нибудь подонок ударит в живот (идиотов же на свете полно)… Но свежий воздух, в конце концов, был необходим ей ничуть не меньше полезной еды, поэтому старался прогуливаться рядом с ней.
Живот с каждой неделей становился всё больше и шире. В шутку я называл Леру гусыней за развалистую, косолапую походку, а в ответ всегда получал милую угрозу в виде поднятого кулачка, медленно опускающегося мне на голову. Лерка, сколько помню, всегда была серьёзной на людях, прямо министр: здесь умное словцо скажет, там элегантный жест выдаст, тут процитирует греческого или немецкого мыслителя. Но стоило нам остаться один на один, как она срывала маску и превращалась в мою Лерку – простую девчушку из Воронежа, мечтающую стать известной певицей и дурачащуюся вместе со мной.
Уверен, что для многих отцов день рождения первенца является самым чудесным днём всей жизни. Но для меня, к сожалению, он же стал и самым ужасным…
Схватки у Леры начались раньше положенного срока, на тридцать второй неделе. Благо в этот день была не моя смена, и я находился рядом. Сначала мы не предали схваткам большого значения, подумали, что они тренировочные – так организм готовится к будущим родам, сокращая мускулатуру матки, как я узнал из статей в интернете. Но когда интервал схваток уменьшился, я всё же решил не рисковать и отвезти Леру к врачу. Как позже оказалось – не зря.
Лера действительно рожала. Помню, как пытался отогнать от себя плохие мысли, что слишком уж рано это происходит, в неположенный срок. Опасения подтвердились, когда врач по моей просьбе сознался, что шансы выжить у ребёнка при таких преждевременных родах меньше обычного.
Часы в коридоре больницы тянулись невероятно долго. Я не мог думать ни о ком и ни о чём, кроме Леры. Ещё и атмосфера нагнетала, как в фильме ужасов оказался: мигает флуоресцентная лампа; в конце коридора тёмный, неосвещённый уголок; со стен отслаивается штукатурка… Я в тот день выкурил целую пачку сигарет, до тошноты, лишь бы нервы унять. Но это ни черта не помогало.
Поздней ночью ко мне вышел врач, принимающий роды. Лицо не выражало ничего, кроме хладнокровного спокойствия, как у судьи, готового вынести приговор. Видать, сообщать плохие новости у него уже вошло в привычку. А я был уверен, что именно такие меня и ждут.
– Соколов? – обратился он ко мне.
Я ничего не ответил, лишь покорно встал и тихо кивнул.
– В общем, новости две, хорошая и плохая, – буднично произнёс он и жестом попросил меня присесть. – С какой начать?
– С хорошей, – тихо ответил я.
– У вас родился мальчик. Два килограмма. Из-за преждевременных родов такой маленький вес является нормой, не переживайте. Но в целом ваш ребёнок здоров, никаких серьёзных отклонений. – Он натянул улыбку и протянул мне руку. – Мои поздравления.
Хотел бы я прыгать от счастья, но ожидание плохой новости не позволяло. Я хило пожал врачу руку, пробормотал слова благодарности и лишь потом спросил:
– А плохая?
– Плохая… – Доктор тяжело вздохнул, поджал губы. – Дело в вашей жене… Не бойтесь, её жизни ничего не угрожает.
У него завибрировал телефон, но он быстрым движением отключил его и продолжил:
– Во время родов у Леры началось обширное внутреннее кровотечение из-за отслойки плаценты. Такое осложнение редко, но бывает, например, вследствие сахарного диабета или порока сердца, и грозит жизни не только ребёнка, но и матери. В случае с вашей женой я не могу точно сказать, что именно повлияло, нужно делать анализы. Пришлось прибегнуть к экстренному кесареву, иначе ребёнок просто задохнулся бы и не выжил. Всё прошло гладко, но уже после извлечения плода нам пришлось прибегнуть к гистерэктомии. Это было необходимо, чтобы спасти жизнь вашей супруги.
– Гисте… что? – с трудом выдавил я из себя.
– Гистерэктомия. Это операция по удалению матки.
Гудение от лампы почему-то стало громче и уже оглушало.
– То есть… Вы хотите сказать… – Я не решался произнести вслух наихудшие предположения.
– Проще говоря, ваша жена больше никогда не сможет иметь детей.
Впервые Родю я увидел в детском отделении за стеклянной стеной. Крохотное розовое тельце, закутанное в пелёнку с маленькими динозавриками, выглядело таким беззащитным. Он тихонечко посапывал и пускал слюнявые пузыри. На тоненькой ручке – синяя бирка с фамилией, весом и датой рождения. Рядом лежали несколько кричащих малышей, и лишь Родион крепко спал, совершенно не обращая внимания на суету вокруг. Мне так хотелось дотронуться до него, рассмотреть поближе, взять на руки… Но акушерка попросила набраться терпения, поскольку малыш пока нуждался в особом уходе.
Трудно было свыкнуться с мыслью, что это крохотное существо, едва начавшее свой жизненный путь, является плодом нашей с Лерой любви. Не зря говорят, что рождение ребёнка сродни чуду, и уж особенно остро это ощущается, когда его жизнь ещё пару часов назад висела на волоске. Я как новоиспечённый папаша смог прочувствовать это в полной мере, неотрывно наблюдая за каждым движением моего маленького сына.
А ещё мной овладело странное чувство. Радость от появления первенца омрачила новость о состоянии жены. Я будто нашел неугасающий огонёк, но горел он среди неистово бушующей метели, через которую пробираешься не первый час. Тело окоченело, рук не чувствуешь, а исходящего от огонька тепла не хватает, чтобы согреться. Казалось бы, я должен был радоваться. Но не мог…
Лера очнулась от наркоза на следующее утро, и первый её вопрос был о ребёнке. Перепуганный взгляд бегал из стороны в сторону, а глаза блестели от выступивших слёз. Но как же она просияла, когда акушерка, наконец, занесла в палату маленький, кричащий свёрток, перевязанный голубой ленточкой! Даже на бледной коже проступил лёгкий румянец.
Когда Лера впервые взяла малыша на руки, я заметил, что он сразу перестал плакать и вдруг сосредоточил свой тревожно-озабоченный взгляд на лице матери. Она передала его мне, и я почувствовал, каково это – держать такое хрупкое и беззащитное создание. Первое, что я испытал, прижимая его к груди, это панику. А вдруг уроню? Или оступлюсь и… Но вскоре эти мысли отступили, и я не выдержал и заплакал. От счастья и горя одновременно. Ведь была огромная вероятность, что я не держал бы сына прямо сейчас и не ощущал, как его мягкие ножки касаются моего плеча; не чувствовал бы прикосновения крохотных пальчиков, тянущихся к носу. Смерть была так близка, дышала в затылок, протягивая свои костлявые ручищи к невинному существу, но на этот раз ему повезло.
Следующие две недели Лера провела в больнице. Ей ставили капельницу за капельницей и пичкали антибиотиками, сначала даже запрещали вставать. Она думала, что это связано с кесаревым, а о жуткой, тяжёлой операции до сих пор ничего не знала. Врач порекомендовал мне самому рассказать Лере о вынужденном хирургическом вмешательстве, поскольку подобное ей лучше бы узнать от близкого человека. Я был согласен с ним, но никак не мог собраться с духом. Сказать такое человеку, который всегда хотел много детишек (она не раз стеснительно шептала мне это на ушко после свадьбы), – дело не из лёгких. Я до ужаса боялся, как она отреагирует.
На третий день после родов Лере наконец-то разрешили самостоятельно передвигаться по палате, а вскоре принесли туда и Родиона, и теперь они могли постоянно находиться вместе. Помимо врачей и акушерки, к ней захаживала детская медсестра, делясь премудростями по уходу за ребёнком. Мне же пришлось вернуться на службу, но каждый вечер я являлся в клинику повидать её и малыша, принося вкусненького или что-нибудь почитать.
Лера рассказывала, как сильно скучает по дому. Одиночество она скрашивала болтовнёй с медсестрой и строила планы относительно будущего Роди: в какой детский садик следует его отдать, как только он подрастёт, сколько упаковок подгузников нам предстоит купить и как часто придётся брать новую одежду. Даже размышляла, кем он будет: инженером, врачом или решит пойти по стопам отца…
Она ещё много о чём говорила, но я в эти минуты находился как в тумане, пропускал её слова мимо ушей, на всё согласно кивая. Я только и думал о том, как рассказать ей про операцию.
Двенадцатого ноября, за три дня до выписки Леры из больницы, у майора нашего отдела случился юбилей. Григорий Александрович, так его звали, был человек компанейский, большой любитель почесать языком. Он, кажется, даже рыбу, если б захотел, смог разговорить. Но вот кого он не переваривал, так это людей замкнутых и не слишком охочих до пустой болтовни, одним словом, таких как я. Майор всегда был холоден со мной и общался исключительно по уставным отношениям. Но как только я обзавёлся статусом отца, скромно отметив это после дежурства в кругу коллег, Григорий Александрович вдруг стал первым тянуть мне руку и даже обращаться по имени. На «ты» он и вовсе перешёл без моего одобрения. Уже потом мы как-то пересеклись в курилке, где он спросил, как поживают жена и малыш.
– Да хорошо, хорошо. Лера ещё в больнице, Родя там же. – Про операцию я, естественно, даже и не думал говорить.
– Ох, Артём! – сказал он мечтательно и пустил дым изо рта. – Готовься, жизнь сейчас у тебя начнётся насыщенная, это я тебе по собственному опыту говорю.
Он крепко затянулся сигаретой и, прищурившись, продолжил: