Любовь на колесах

© Наташа Корнеева, 2021

ISBN 978-5-0051-6734-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Есть две вещи, о которых можно писать и читать бесконечно. Это любовь и дорога.

Книга «Любовь на колёсах» Наташи Корнеевой – как раз об этом. А ещё в ней есть Сибирь, девяностые, много-много мужчин, алкоголя, авантюризма, поспешных решений, обломов, заморочек и тонны прочей русской хрени.

В ней есть жизнь. Есть смерть. В ней есть Он.

Это н а с т о я щ а я поэзия в строчку. Это проза с крепкими яйцами и при этом щемяще-женская, светлая и, не побоюсь этого слова, лиричная. Написанная быстро, как-будто в пути, на корточках, у заплёванного окна в плацкартном вагоне скорого поезда А я-в-Никуда.

Именно так писал великий певец Дороги Джек Керуак. Именно так писал великий певец Любви Чарльз Буковски.

Не ищите в этой книге себя и того парня. Не ищите в ней параллелей с уже прочитанным. Любовь на колёсах – это исповедь здесь и сейчас. Любите Наташу! Любите её потерянное время! Читайте молча и восхищайтесь.

Это прямая речь, бьющая не метясь, с бедра и прямо в сердце. Здесь нет розовых соплей, причитаний, позёрства и рассуждений о бабьей доли.

Читайте, что написано сверху, тупицы: это п о э з и я. В ней нет искусственного шлака, она вся – из СЕБЯ.

Перефразируя самого себя в стихе Constanta, добавлю:

Любовь. Дорога. Всё как прежде. Не изменилось ничего. И горло сдавливает нежность, и в сердце чавкает стекло.

В путь!

Гений (Макс Салтыков)

Он Юма с Кантом не читал,

Он Майский Лай любил и слушал,

Но вынимал из тела душу

И с водкой выливал в стакан.

Он не красив был, скверно пел,

По фени ботал, мог и матом,

Он был не лордом, но солдатом.

Но, сцуко, как любить умел!

Он не коптил – он жёг! Звенел.

Впивался жадными губами,

Весло ломал – так грёб руками.

И мог. И делал. И посмел.

(Наташа Корнеева)

Любовь на колёсах

Давным-давно, лет этак много назад, жили-были девочки и мальчики. А потом они состарились. Но успели начудить, нашалить и оставить добрые и светлые следы в моей всё впитывающей памяти… Я так и не научилась фильтровать, сортировать, выбраковывать. Так и валяются, пылятся на полочках, в сундучках, да просто по углам, воспоминания разные. Иногда попадаются под ноги, я их отпинываю подальше, а они шепчут, щекочут пятки, дразнят, зовут. Некоторые забираются на колени и, как котята, свернувшись в тёплый, пушистый комочек, мурлычут, согревают, успокаивают. Некоторые царапают, пичкают болью, горечью. Но все они любимы мною, все – мои.

Поезда, поезда… Сколько же простукано с вами километров, дней, лет, жизней. Сколько всего случилось… И до сих пор несёте вы лёгкие облака моих прошлых жизней… Счастливого вам пути…

В универе начались каникулы. Мы с Любаней успешно отстрелялись по преподам на сессии, Отмыли от шпаргалок свои ляжки, стряхнули все статистики, капиталы, теры-веры и прочую лабуду, собрали чемоданы и намылились в Семипалатинск на паровозе. Да, на самом настоящем паровозе. Любкин зять подкинул нам штук 10 автомобильных шин.

Мы стояли на перроне, разделённые резиновой башней. Проводник нас пускать не хотел. Была зима. Славка, муж Любаниной сестры, обхаживал проводников. Мы с наслаждением курили и медленно тянули пивко, разгрызая попадающиеся льдинки. Снег.… Морозец… Каникулы… Идиллия…

По скрипу поняли, что к нам кто-то присоединился. Резкий парфюм выдал – мужик. Принюхавшись, поняли – два мужика. Через 5 минут паровоз скажет «чух-чух», а Славка бестолково скачет возле проводника. Парфюм переместился левее, отдалился по направлению к вагону. Шины ушли с ним.

Два молодых парнишки, лет двадцати пяти,, скоренько и браво закинули нашу резиновую башню в вагон, проводники уважительно хмыкнули, зыркнули на Славку, мол: «Учись, сопляк», засунули в карман тугрики, полученные от парней, и сердито сказали: «Барышни, поезд отправляется. Накуритесь по дороге». Нас долго уговаривать не надо. Да нас вообще не надо уговаривать, вот отговаривать приходилось частенько. Парни помогли нам вскарабкаться по скользким вертикальным ступенькам, подхватили чемоданы и порысили вглубь вагона. Мы – за ними. Славка махал рукой, счастливо улыбаясь. А как же, тесть будет доволен его подарком.

Оказалось, что едем с парнями через купе. Только не с двумя, а с одним. «Провожающие покидают вагон».

Всё. Паровоз протрубил боевую готовность. Мы с Любашей тупо смотрели на подарок, который занял всё наше купе. И как быть? Места не осталось никакого. Любка пнула шины, матюкнулась и задумалась. Я пошла к новому знакомому, якобы выразить признательность, а на самом деле намекнуть, что спать нам негде. Парень оказался сообразительным, махом распихал вонючую резину по закромам купе и ушёл. Вот те на! И всё! Приставать не подано? Я загрустила. Зря. Впереди, под паровозный дым, меня ожидали… Ну, ожидали меня…

Иногда, и даже чаще всего, самые важные встречи происходят в местах неожиданных, и сами по себе неожиданны, как нам кажется. Но нет ничего случайного в этом несовершенном мире. Всё давно записано, галочками отмечено, будильники заведены. Просто мы слепы, глухи, немы. Проходим мимо своего, а потом ещё и ропщем, что не дали, да «за что это нам». Дали, всё дали. Всё, что положено было дано. И не «за что», а «для чего». «Для чего» – вот о чём нужно думать, искать ответ, иногда и жизни на это не хватает. Но процесс поиска интересен, увлекателен и поучителен.

С нами в купе ехала совсем молоденькая девчонка с дочкой. Такая хрупкая, скромная, тихая. Зашла, поздоровалась и полезла, молча, на вторую полку, держа подмышкой годовалую дочку. Любка перестала красить свои хищные когти и гаркнула: «Ты чё, совсем больная? Куда ты прёшься? Щас вот уронишь девчонку, потом мозги с пола не соскребём». Бедняга вздрогнула и затихла на полпути. Мы с подругой подхватили ляльку, стащили придурковатую мамашу и усадили за стол. А та сидит тихо, глаза вытаращила и ревёт. Любка испугалась. Вслед за мамашей заголосил и ребёнок. Тут испугалась я. Ну, нифигасе мы помогли. Вот дуры. Не знаем, чего делать-то.

Но «бэтмэн» не спал! Он прилетел! Дверь в купе открылась. Парфюм number one стоял с чемоданом в руках и лыбился во всю морду. Ребёнок замолчал первым. Мамаша тихо всхлипывала. Любка подняла бровь. Я – млела!

Парень по-хозяйски кинул чемодан наверх, сел перед успокоившейся девчонкой на корточки и спросил: «Чего страдаем? Пойдём-ка со мной». Девчонка встала, взяла малышку и пошла… Немая сцена. В дверях спаситель мимоходом кинул: «Та, которая Наташка – сторожит мои вещи. Я на тебе потом женюсь». Мат застрял у Любки глубоко. Я покраснела.

Минут через пять мой «будущий муж» вернулся. Достал авоську, вытащил из неё огромную бутыль с какой-то тёмной жидкостью, за ней появилась приличная закуска, рюмки (!) и презервативы. Любка матом подавилась. Моя мордаха сгорела. А он, как ни в чём ни бывало, промурлыкал мне на ухо: «Наташка, полезли на полку!» И подмигнул. Я врезала ему по морде. Он счастливо мотнул башкой, сгрёб меня в охапку и нагло поцеловал. Потом посмотрел серьёзно и выдал: «Женюсь. Подходишь!» Пока я отходила от экстаза, он разлил по рюмкам таинственное пойло и торжественно произнёс:: «За помолвку! Наташа. Люба. А я – Сашка!» Потом резко вдохнул, выпил, выдохнул шумно, по-нашему. Мы взвизгнули: «Спирт!!!» И весело опрокинули рюмки. Сашка удивлённо на нас глянул и задумчиво спросил: «Алкоголички?» На что мы с подружкой радостно закивали, глупо улыбаясь. Счастье-то, какое! Своего нашли!

Сашка заржал басом, как конь, и налил ещё. Пили мы отменный напиток – спирт, настоянный на кедровых орешках. Закусывали невиданными ранее деликатесами, играли в карты, и нам казалось, что Сашка всегда был рядом. А мне захотелось, чтобы он всегда был. Рядом со мной всегда, везде…

Сашка. Самые светлые и самые мучительные воспоминания связаны с тобой. Более двадцати лет ты смотришь на меня, сидя на своей любимой звезде, Сириус, болтаешь ножками, ржёшь своим необыкновенно дурацким смехом и подмигиваешь мне. А я вою на луну белой одинокой волчицей и не понимаю, зачем мне эта Луна.

Спирта у Сашки было много. Выпили весь. Сожрали всё. Счастливые и сытые вышли на перрон и… разошлись в разные стороны. Ни телефонов, ни адресов… Ничего… Был Сашка и нет его.

Я почти рыдала. Любка потупилась и деликатно посапывала. Не зная, как мне помочь, сунула пивко, прикурила сигарету и сказала: «Он вернётся». И мы заржали, вспомнив Карлсона и домомучительницу Фрекен Бок. Любка успокоила меня тем, что я красивше этой фурии, обняла и потащила к автобусу. Нас ждала Любашина мама, куча домашней еды, горячая ванна, а меня – мечты, грёзы да счастливые слёзы. Гад этот Сашка всё-таки, ох, Змей-Горыныч.

Долго задерживаться в Семипалатинске мы не собирались. Хотелось покуражиться на воле, в привычных злачных местах, а мне плюс ко всему нужно было работать. Поэтому билеты на обратную дорогу мы купили заранее, как говорится, туда-обратно. Каникулы в Казахстане проходили лениво, скучно, липко. Жрали – спали. Спали – жрали. Но в предпоследний день мы решили дать шороху в местном кабаке. Нафуфырились, на ход ноги приняли и полетели звездить.

Ресторан выбрали крутой, но весёлый. Пришли в самый разгул разврата и пьянства, хлопнули по рюмашке и прыгнули в дрыгающуюся толпу, потную, перегарную, весёлую и живую. Дождавшись первого трудового пота, собрались подкрепить и подогреть организмы. И тут меня кто-то нагло хватает и тащит в противоположную сторону от заветной закуски и выпивки. Я начала брыкаться, вопить, звать на помощь Любку, а эта бестия стояла и гоготала, тыча пальцем в меня и похитителя. Когда хватка ослабла, я обернулась, истерично хохотнула и с размаху прыгнула на Сашку, замкнув ноги у него за спиной. Сашка упал. Любка взвыла. Я прыгала обезьяной, размахивала руками и орала: «Йес! Йес! Йес!» При этом притопывала и повизгивала. Сашка сидел на полу, восторженно смотрел на меня снизу вверх и подозрительно низко наклонял голову. А потом подполз и нагло засунул голову под мою юбку и лизнул ляжку. Я ракетой взвилась вверх. Любка пыталась оттащить нас друг от друга. Тщетно.

Видя, что нас с Сашкой не отговорить от прилюдного секса, подруга пошла к музыкантам и что-то им проурчала. Через минуту мои вопли и Сашкин рык перекрыл рок-н-рол. Народ затопал, запрыгал, в резвости своей не замечания ни меня, ни Сашку. Однако, оставаться среди пьяных агрессоров становилось опасно. Сашка посадил меня на плечи и влился в танцующий беспредел, а я размахивала его курткой, улюлюкала и скакала восторженной козой. Боже мой. Никогда в жизни я не была так близка к сумасшествию!

Поход в кабак закончился грустно. Сашка посадил нас на такси и… ушёл. Просто ушёл. Я рыдала, Любка дала мне водки. Выпила из горла, уснула на плече подруги. Страдала.

А утром нужно уезжать. Меня ждала работа, интересная, очень денежная для тех лет, трудная и творческая. Я работала в одном из крупных ресторанов Новосибирска артистом балета. Именно такая запись и сохранилась в моей трудовой книжке. Днём я училась в Университете экономики, а вечером пахала на сцене, как ломовая лошадь. Вот и спешила я на работу, потому что потому.

Опять перрон. Вонючий паровоз. И гад Сашка в голове да уже и в сердце. Покурили, традиционно попили и похрустели пивком, забрались в вагон, подошли к своему купе. Я, вытирая слёзы и сопли, рванула двери и …заорала матом. Сашка сидел за столом. На столе стоял Кизляр, рядом валялся солёный огурец и пачка презервативов. Сашка ржал. Любка искала себе другое купе, я раздевалась. Всё! Не стой паровоз!

Если бы мне сказали, что ты будешь со мной только один день, один миг, а потом долгие годы боли и горечи, я бы согласилась… Если бы мне сказали, что я буду жить только один день, один миг, но с тобой, я бы согласилась… Но я не услышала… Не сберегла… Не защитила… А могла ли…

Когда закончились презервативы, мы решили выпить коньяк и познакомиться поближе. А я – рассмотреть Сашку до мелочей. Вот что такого в нём? Ничего. А я лечу за пределы вселенские, рассыпаюсь на мельчайшие частички счастья, собираюсь в целое и бью фонтаном.

Сашка. Чудо. Непознанный мир. Смуглый, невысокий, коренастый, с влажными маслинками глаз, добрыми пухлыми губами, и невероятной способностью предугадывать любую мою дурь. Видимо, дурили мы на одной планете Сириус. А он подло смылся туда один.

Рассказчиком он оказался гениальным. Сидя верхом на мне, поведал всю свою нехитрую жизнь, без выдумок, без художественных зарисовок, просто, интересно, искреннее. Сын военного лётчика и заведующей крупного универсального магазина, есть старший брат. Закончил Сашка Новосибирскую политуру в Академгородке, рвался в горячие точки, да папка не допустил и правильно сделал. И служил старлей Сашка в закрытом военном городке 12-го Гумо. И скучал, тосковал, мучился. А ещё он был профессиональным картёжником. Не, не шулером, хотя умел. Сашка играл на деньги честно, гениально, всегда выигрывал, чему и меня позже научил. Мы сутками расписывали преферанс, азартно строили непроницаемые мины в покере, ну, и всякие там секи и т. п. были для нас с ним просто ерундой.

Поезд притащил нас в Новосибирск. Я напряглась в ожидании очередного исчезновения Сашки. Теперь эта его глупая шутка могла и прикончить меня на взлёте. Но он был серьёзен. Проводил на такси до Любани и назначил мне свидание в крутом кабаке… в котором я и трудилась. Совпадение? Не думаю. Сашка никогда и ничего наобум не делал, хотя строил из себя полного дебила.

Я танцевала в варьете уже более двух лет. Это только кажется, что танцовщицы девки развратные, пошлые, деньги им достаются легко. Нифига. Рабочий «день» у нас начинался в двадцать один ноль ноль и продолжался до двенадцати ночи, а иногда и дольше. Один выходной в неделю. Репетиции, выматывающие занятия у станка каждый день, без выходных, по четыре часа. Танцевали в основном на огромных тонких шпильках на босу ногу. Мозоли (кровавые мозоли) не проходили, изуродованные косточки пальцев болят до сих пор. И только один танец мы танцевали босиком. Восток! Красотища! Высокий профессионализм выбили из нас руководители эстонцы.

И вот, представьте такую картину: полумрак, томная, приправленная букетом восточных пряностей музыка, на сцене лёгкий туман, четыре рабыни в блестящих мини купальниках, босиком, с диадемами из камней, восточным гримом, на высоких пальцах, показывают чудеса пластики и растяжки. В самый кульминационный момент, когда я зафиксировала позу восточной наложницы, прямо передо мной появилась ухмыляющаяся рожа Сашки и букет. Музыканты заиграли свадебный марш, руководитель сказал: «Пшёл вон». У меня начались судороги, грозившие оставить в позе лягушки навсегда. А Сашка ржал конём! Ну, чудо, чего уж там.

Как ему удалось пробраться мимо швейцара я даже не заморачивалась. Но откуда он узнал, что я здесь работаю? Вот вопрос. Мне пришлось доработать программу до конца. Этот обормот постоянно мешал, лез на сцену, орал «браво, Наташка», жрал, бухал и приставал к официанткам. Я улучала момент, чтобы показать ему кулак, язык или шикнуть на официантку. Сашка веселился, как дитя, распирался от гордости за меня, получал сразу все четыре удовольствия.

Отработав, я присоединилась к нему. Он был тихий, грустный и попросил: «Наташ, поехали отсюда, пожалуйста». И мы ушли. Ко мне ехать нельзя. Там родители и маленькая дочка. К нему – мама с папой. И тут я вспомнила, что у одной из сокурсниц есть пустая квартира, почти сарай, но с диваном и душем. Ночь. Спит подруга давно. Телефона у неё нет. Но разве могли такие пустяки нас остановить?

Припёрлись мы к спасительнице нашей уже во втором часу ночи. Вот умные у меня были подруги. Открыв дверь в одних трусах, подруга сощурила глаз на Сашку, протянула куда-то в пространство квартиры руку, выкинула ключи, буркнула «адрес знаешь», закрыла двери. Всё. Мы взяли низкий старт. До такси меня несли, крепко прижимая, целуя, бормоча всякую чепуху, а я таяла, умирала и возрождалась.

Описывать ночь я не буду. Чего там описывать. Нирвана. А вот ранним утром мой Сашка приуныл. Я вертелась вокруг, как укушенная. Что? Почему? Оказалось всё просто. У Сашки закончился отпуск. Завтра, а точнее уже сегодня, ему нужно вернуться в часть. Сашка плакал, я ревела белугой, но что поделать мы могли. Ждать. Любить. Верить.

Провожать мне запретил. Сказал: «Напишу». Ушёл. Я осталась одна в чужой неуютной квартире. Хотелось выть и ломать мебель. Я оделась. Вышла в тёмный «чужой» город и побрела чёрт его знает куда и зачем.

Потом, много позже, появятся смартфоны, интернет, WhatsApp и прочие заменители живого общения. А тогда, в наше с Сашкой время, ничего подобного не было. Мы писали письма. И какие письма! Поэма, песня! Рок-н-ролл и блюз в одном блюде.

Сашка меня завалил письмами. Возможно, старался поддержать, дать почувствовать, что он рядом, возможно, грустил, скучал, но, скорее всего, и то, и другое.

Любка выпрашивала почитать, я ей крутила фиги перед любопытным носом, а она воровала письма, тайком их читала, ревела, завидовала белой завистью.

Зима закончилась. Слякоть, грязь, промозглость. Я ждала. Училась днём, работала до глубокой ночи, спирт не пила. Не лезло. Никуда не ходила. Страдала.

Наступил май. В одном из писем Сашка настойчиво просил съездить к его родителям. Я боялась. Собрала вместе и силу, и волю и попёрлась. Звоню. Двери открыла милая маленькая женщина с Сашкиными глазами, губами и юмором. Затащила в квартиру. Искренне обняла, посетовала на мою худобу, усадила за стол, налила знакомую настойку спирта на орешках. Я уставилась на неё выпученными до предела глазами. А она мне: «Ну, чё, хлопнем за знакомство?» И вдох – спирт – выдох. Я расслабилась. Хлопнула рюмашку, облизнулась и разулыбалась. «Меня Женя зовут», – проворковала Сашкина мама. И я сходу ляпнула: «Мама Женя. Можно?» Мама Женя налила ещё, махнула рукой: «Да, можно. Меня так Нинка Серёгина и зовёт. Да, зови как хочешь, только Сашку не обижай. Ты, я гляжу, девка с гонором, а он у меня добрый, открытый. Не обижай его, а». У меня аж слёзы потекли. «Вот ведь, блин, как сына любит».

Долго мы с ней просидели. Говорили про предстоящую свадьбу, что-то решали, обсуждали. Да неважно. Я любила Сашку, маму Женю и Нинку с Серёгой, и весь мир любила и обнимала.

Май стремился к июню, июнь лениво топтался за серым дождём, иногда выглядывал золотым солнышком, но застенчиво и ненадолго.

Я заканчивала универ. Оставался ещё годик, диплом, защита. Сашка обещал быть вот-вот, но точную дату не называл – сюрприз готовил. И сюрприз удался! Тем более, где искать меня он носом чуял, самец развратный. А я-то, я-то! Ё моё… как вспомню…!!!!!

Ах, варьете, варьете… Открывали мы программу традиционным канканом. Чудо танец! Обожаю его до сих пор! Шикарные платья сзади – отсутствовали спереди. Чулки в крупную сетку, шпильки, шёлковые фиолетовые плащи, перья в волосах. Оркестр играет, мы визжим, посетители свистят! Бордель! Настоящий бордель…

В конце танца мы по-очереди падали на шпагат. Ну, видели наверняка такое шоу. Прыжок вверх и приземление на шпагат. В полёте снимали плащи и швыряли, куда успеем, под улюлюкание зрителей и издёвки оркестра.

И вот, когда подошла моя очередь, я подпрыгнула и увидела, как посреди зала Сашка повторяет за мной все мои движения. Подпрыгивает и одновременно со мной приземляется на шпагат! Мои глазоньки вылетели и застыли в воздухе. Высоко над головой этот обормот держал коньяк и огурец.

От такого сюрприза я впала в лёгкий ступор и пропустила момент подъёма и бега по кругу. Стоящая рядом со мной кобылка – танцовщица, с лёгким ржанием, смачным пенделем придала мне ускорение, я вылетела со сцены и приземлилась почти голой попой на холодный пол. Зал взвыл восторженным рёвом, музыканты захлебнулись тушью, руководитель матерился на эстонском. Девки мотали лишние круги по сцене, не желая пропустить шоу. А Сашка, поднимая меня, дурниной орал, перекрывая весь этот хаос: «Алис! Алис! Она у вас больше не работает. Я на ней завтра женюсь!» Я ржала, Сашка басил «и-го-го», зал аплодировал, руководитель подбежал обниматься. Девки завистливо прищурились. А я, показывая им фиги и язык, гордо пошла в гримёрку. Сашку взяла собой. Много тут всяких хищниц шакалит. Мало ли…

Но Сашке, ни сейчас, ни потом, никто кроме меня не нужен был. Фигли, любофф!

Свадьба. Свадьба.

Я её не хотела. А Сашка хотел. Поэтому потащил меня покупать платье, туфли и прочую дребедень. Любка потащилась с нами. Заряжалась, паразитка, флюиды любовные впитывала и выпытывала.

Платьев в магазине много. И все, как на подбор, чехлы на самовар. Сашка хотел не такое. Мне было абсолютно фиолетово. А он долго копошился, выбирал, прикидывал на себя зачем-то, крутился перед зеркалом и недовольно фыркал. И наконец-то выбрал! Это было нечто!

Прозрачный сарафан, короткий, на тонюсеньких бретельках, цвета пожарной машины! Смотрелся шикарно. Ничего не скрывал, даже наоборот. Сашка довольно похрюкивал, порыкивал, жмурился, как мартовский котяра, цокал языком и хищно смотрел на примерочную кабинку. Потом прошуршал мне на ухо, подталкивая: «Пошли. Помогу переодеться…» Ну, пошли…

Переодевались долго, смачно, с толком и повторами. Любаня терпеливо ждала, впитывая флюиды. Продавцы нервничали. Несколько раз спрашивали, всё ли у нас в порядке, на что Сашка с придыханием кряхтел: «О, да! Ох, ты! Ну, ёлы ж палы!»

Вышли. Всклокоченные, румяные, с наглыми улыбками на мордах, с трусами в руках. Платье осталось в кабинке. Продавцы, деликатно улыбаясь, упаковали платье и ехидно спросили: «Мужчина костюм примерять будет?» На что разомлевший Сашка промычал: «Уммм, мужчина пуст».

Теперь нужно было подать заявление в ЗАГС. Да так, чтобы расписали нас завтра, а лучше – сегодня. Я отключила мозг весь и доверилась этому клоуну. А клоун не унывал. Объехав все ЗАГСы города, получив везде отлуп, мы покатили на самую-самую глухую окраину.

Вошли. Тётенька, ласковая и добрая, улыбнулась: «Чего надо?» И тут Сашка начал играть жалостливую роль, вышибая слезу у всех, включая меня: «Тётенька, помогите, на Вас только и надеемся. Вот, дет. домовский я, прописки местной нет, а она где живёт, там долго ждать, а она беременная. Никто не хочет. Злые все. А Вы добрая. Христа ради, иначе вот здесь и умру».

Тётенька сжалилась. Мы заполнили бланки. На утро «дет. домовец» Сашка со всей бандой приехал на регистрацию. Тётенька подозрительно косилась на него. А Сашка – это Сашка! Он ласково и нежно приобнял регистраторшу и доверительно промурлыкал: " Счастье-то у меня какое нынче! Вот. Женюсь. А вчерась и маму нашёл, и папу, и брата. Вот ведь прёт мне как». А сам ей денежку суёт в карман. Регистраторша хмыкнула, денежку Сашке в карман засунула и влепила ему звонкий подзатыльник. Сашка обиделся: " За что?» «А что бы ты, дурень, впредь при живых родителях сиротой не прикидывался».

Жених встал по стойке смирно с военной выправкой, схватил меня за руку и гаркнул командным голосом: «Равняйсь! Смиирно! Шагом марш! Разговорчики в строю! Двинули!»

Потом было веселье и тёплое, домашнее застолье. Только близкие, любимые и любящие. Сашку любили все. Его нельзя было не любить. Утром мы улетели в Москву, затем поездом добрались до таинственного городка Себеж. Там ждал нас общий дом. Но… попали мы в него не сразу.

Про Сашку можно писать вечно. Он прожил короткую, счастливую и переполненную приключениями и чувствами жизнь. Его не стало в двадцать восемь лет. Всего лишь двадцать восемь лет. Много? Мало? И то и другое. Ушёл быстро, наверное, легко… Он не хотел становиться старым, считал жизнь после тридцати издёвкой и «мечтал» быть похороненным у дороги. Всё выполнили точно. Но в моих мыслях и в каждой моей клеточке он живёт до сих пор, помогает мне, любит, шутит и подтрунивает.

Утром в аэропорт приехали дружной пьяной кодлой. Пьяные были все, кроме, теперь уже нашей с Сашкой дочки, Ольки. Олька шустрая, толстая, болтливая и маленькая. Сашка познакомился с ней просто, особо не сюсюкая, подошёл и сказал: «Привет, дочура. Прости, что долго не приезжал. Служба, видишь ли». Дочура вытаращила на новоявленного папа огромные карие глазёнки, подёргала его за щёки, нос, пнула на всякий случай по ноге и прыгнула на шею с воплем: «Чё привёз, папа?!» Дед с бабкой почти в обмороке, Сашка лыбится. Так что в аэропорту Олька ходила за папаней хвостом, доставала вопросами, счастливо заглядывала в глаза. Папаня таскал её на руках, крутил, вертел, радовался. Улетали втроём. Провожающих набралось человек тридцать.