- -
- 100%
- +
– Глупость какая-то, – сказал щуплый остролицый мужчина с длинным носом и проницательными светлыми глазами. – У меня сын как-то раз тоже так подшутил. Нарисовал мне какую-то жуть на бумажке – череп со скрещенными костями – и подложил в машину. Оказывается, он насмотрелся мультика… этого, про пиратов. Да, «Остров сокровищ». И решил послать мне «черную метку» за то, что я отобрал у него мобильник.
– А что ты у мальчишки игрушку-то отобрал, Борис Ефимыч? – усмехнулся его собеседник, широкоплечий здоровяк с открытым улыбчивым лицом и высоким, с залысинами, лбом.
– А как не отобрать, если он, паразит, позвонил с этого мобильника куда-то в Таиланд… и уж я не знаю, на каком языке и с кем он там разговаривал, но только пришел мне счет со множеством нулей. Жена после этого хотела сына к бабушке отправить, но я сказал – что мы, звери, что ли? Ну нашалил ребенок, но зачем же ему сразу высшую меру наказания? – Борис Ефимыч выпил немного сока. – Так мне эта самая доброта потом боком вышла.
– Доброта всегда боком выходит.
– Это верно. Прислал он мне эту черную метку, а начальник охраны, дурак, взбаламутил всех и на уши поставил. Мину, значит, мне в авто впарили якобы. Он мне это с пеной у рта доказывал: дескать, безопасность прежде всего. Вот такие дела, Витя. А теперь… тоже глупость какая-то, черт побери. Да…
И он покрутил в руках листок бумаги, на котором мастерски, коготок к коготочку, подушечка к подушечке, шерстинка к шерстинке – была нарисована растопыренная, с агрессивно выпущенными когтями, кошачья лапа.
– На спину кто-то приляпал, – раздосадованно сказал Борис Ефимыч. – Да еще так аккуратно булавкой прицепил. Прямо на пиджак. Охраннички-то мои божатся, что, когда из дома выходил, не было у меня ничего. Да наверняка на спину не смотрели… здоррровые, сволочи, а толку?!
– Что, думаешь, опять сынок подшутил?
– А кто его знает? Только нервируют меня такие шутки, сам знаешь. – Борис Ефимыч отпил еще соку, а его собеседник Виктор решительно отодвинул бокал с красным вином и произнес:
– Ну что, мне пора. Володьку увидишь, передавай привет. Хотя Володька что-то в последнее время… ну да ладно. Не буду. Меня ждут.
– Где, в сауне? – улыбнулся Борис.
– А что такое, Борька? Ты стал противником водных процедур?
– По-моему, у тебя там процедуры не столько водные, сколько вводные. Ну… ты меня понял.
Виктор улыбнулся и поднялся из-за столика.
– Разве можно без женского полу? Как поет брателло в этой… в опере… «без женщин жить нельзя на свете, нет!» – довольно верно пропел он мягким, неплохо поставленным баритоном, и явно было, что фраза про «брателлу» была сказана не потому, что у Виктора не было иных языковых средств для выражения своих мыслей, а – из рисовки. Вроде бы как «новым русским», к завидному сословию которых он относился, так положено изъясняться.
Борис Ефимович улыбнулся и протянул руку:
– Ну, счастливо, Виктор Иваныч. Удачи.
* * *Виктор Иванович Семин, преуспевающий бизнесмен, был всецело доволен жизнью. Он был молод, богат и имел прекрасные жизненные перспективы. К тому же он полагал себя счастливым вдвойне, потому что не был связан семейными узами и мог пользоваться всеми возможностями, каковые дают свобода и деньги. В этом плане он совершенно не понимал своего старого друга, бывшего однокурсника и делового партнера Бориса Ефимовича Рейна, который рано женился, обзавелся детьми и теперь вел чудовищно однообразную жизнь примерного семьянина.
Куда ближе – на этой почве – Виктору Семину был другой его приятель по МГУ и тоже деловой партнер Володя Каллиник. Тот точно так же, как Рейн, был женат, но при этом не обременял себя утомительной верностью жене, бывшей фотомодели, и гулял на полную катушку, как Семин. Да та и сама была не прочь наставить рога благоверному, так что на измены мужа смотрела сквозь пальцы.
Семин уселся на заднее сиденье своего «Мерседеса» и сказал шоферу:
– Ну что, Данила… как обычно.
– Понятно, Виктор Иваныч. Значит, двигаем в Петровскую сауну?
– Вот-вот. Ее сегодня наши ребята на весь вечер абонировали. На весь вечер – это, проще говоря, до утра. Так что звони своей мымре, Данила, и скажи, что у меня важная выездная встреча и что дома ночевать ты не будешь. Ясно?
И лукавая улыбка промелькнула на широком лице Семина, когда он, сказав эти слова, откинулся назад и удовлетворенно вздохнул.
Его взгляд переместился чуть вправо, и Виктор невольно вздрогнул, когда увидел…
– Данила, а это что такое?
– Вы о чем, Виктор Иваныч?
– Да вот!
И Семин, протянув руку, сорвал с подголовника переднего сиденья маленькую белую бумажку. Она была прицеплена к кожаному чехлу сиденья маленькой булавкой.
– Вот это!
Шофер Данила снизил скорость и взял из рук босса бумажку. Глянул и недоуменно произнес:
– Это что за художества, Виктор Иваныч?
– Художества – от слова «худо»! Откуда это в моей машине? Ты все время тут сидел?
– Да… хотя нет. Выходил. Но я, когда выходил, на сигнализацию ставил. Сами знаете, что сигнализация…
– Да знаю! – прервал его Семин и выхватил из руки шофера бумажку. – Не нравится мне это. Борису – на спину, мне – в машину. Нехорошие шутки.
Нет надобности говорить, что на бумажке был рисунок растопыренной кошачьей лапы. Коготок к коготочку, подушечка к подушечке, шерстинка к шерстинке.
* * *Борис Ефимович Рейн посмотрел на часы, которые подарил ему его швейцарский партнер. Сам Борис Ефимыч, хотя и был весьма состоятельным человеком, никогда не пошел бы на такое безумство – платить за часы пять тысяч долларов, когда есть более неотложные статьи расходов. Время. Да, пора уже и уходить из клуба.
Борису Ефимовичу даже не хотелось играть в бильярд, хотя он никогда не уходил из своей излюбленной «Пирамиды», не сгоняв партейку с проверенными партнерами и бывшими однокурсниками – Витей Семиным, только что ушедшим, или Володей Каллиником, которого сегодня в «Пирамиде» не было.
Рейн отдернул портьеру и подозвал к себе телохранителя, которому он передал свой мобильный телефон, чтобы во время разговора с Семиным его никто не беспокоил.
– Жена не звонила? – быстро спросил он.
– Нет, Борис Ефимович. Звонил только ваш сын. Я сказал, что вы ему перезвоните.
Борис Ефимович поморщился, допил сок и сказал:
– Ладно. Пойдем отсюда. Только перед этим не помешало бы посетить WC.
– Что? – не понял охранник.
Борис Ефимович досадливо окинул взглядом мощную фигуру телохранителя, склонившуюся к нему, потому как Рейн был маленького роста, и сказал:
– Ты где учился, Леня?
– В вертолетном училище, – после паузы удивленно ответил тот. – А потом…
– Что потом, я знаю, – перебил его Рейн. – А вертолетное ты закончил?
– За-кончил, – выговорил охранник Леня, упорно не понимая причины такого интереса шефа к образованию своей охраны.
– Значит, – откомментировал Рейн, – что такое вертолет, тебе объяснили, а что такое «Дабл ю си», то бишь ватерклозет, – нет.
– А, – обрадовался охранник. – Понял. Так бы сразу и говорили, Борис Ефимыч.
Туалет с позолоченным мужским силуэтом на девственно-белой двери и изящной надписью «Gentleman» под ним ожидал банкира Рейна в конце ярко освещенного коридора, забранного ковровым покрытием от пола до потолка и начисто проглатывающего всяческие звуки. Борис Ефимович прошел по нему стремительными шагами, придерживая рукой разлетающиеся полы длинного пиджака.
За ним громадной неотлучной тенью следовал телохранитель.
Борис Ефимович прошел мимо светильников, коими щедро были увешаны стены, Леня едва не задел головой внушительных размеров вычурную люстру, блистающую хрусталем и позолотой, – и они оказались перед дверью туалета. Рейн хотел было войти туда, но Леня мягко придержал босса за плечо и сказал:
– Борис Ефимыч…
Тот досадливо тряхнул головой и затоптался на месте, показывая, что ему не до этих бодигардских перестраховочных штучек, но Леня вежливо, но твердо добавил:
– Борис Ефимыч, Елена Константиновна меня тотчас же уволит, если узнает, что я не…
– Да иди, осматривай сортир на предмет обнаружения чеченских террористов, пластиковой взрывчатки и восемнадцати озлобленных киллеров! – раздраженно буркнул Рейн, по всей видимости, переживавший не самые лучшие ощущения в своей жизни.
Леня тотчас же потянул на себя дверь «Gentleman» и исчез за ней. Борис Ефимыч переступил с одной ноги на другую, несколько раз дернул коленом, а потом, очевидно, не зная, куда девать пожиравшее его напряжение – да еще по такому смехотворному и оскорбительному для крупного банковского деятеля поводу! – вынул из кармана бумажку с рисунком кошачьей лапы.
Нет. Это не сын. Сын так не нарисует. Это профессиональный художник делал, не иначе. На лапе выписан каждый штрих, каждая деталь. Что бы это могло значить? Чья-то глупая шутка?
Тогда, надо признать, шутил человек очень ловкий, если он сумел прицепить эту бумажку на спину Бориса Ефимовича, невзирая на то что вокруг торчали телохранители. В том числе и этот болван Леня.
Ну что он там так долго?
И вся эта катавасия – из-за жены: она каждый день читает нотации телохранителям, как лучше и основательнее охранять ее бесценного муженька. Бесценного… да уж конечно, не самого дешевого. Все-таки банкир… управляющий крупным и надежным банком… банком… а-а-аа-а, да где же он там?!
Скорбные размышления несчастного Бориса Ефимовича прервал долгожданный Леня. Он высунулся из-за двери и сказал:
– Все нормально, шеф.
– Дармоеды… – простонал банкир и быстрыми семенящими шагами ворвался в туалет. Влетел в ближнюю ко входу кабинку и, выронив из скрюченных пальцев скомканную бумажку с нарисованной кошачьей лапой, начал лихорадочно расстегивать «молнию».
Неправду говорят, что самое большое удовольствие – это оргазм или кокаиновый кайф. Самое большое удовольствие – это вот так попрыгать перед дверью туалета на полусогнутых, а потом ворваться в кабинку и далее – действовать по известному всем правилу.
Борис Ефимович полуприкрыл глаза и, застегнув «молнию» на брюках, вздохнул. Вот теперь можно и домой. Он опустил глаза и увидел валяющуюся на кафельном полу бумажку. Она была скомкана, и потому нарисованная лапа съежилась и почему-то приобрела угрожающий вид.
Рейн ухмыльнулся и поддел ее туфлей.
Шутнички.
В тот же самый момент над ухом Бориса Ефимовича что-то глухо ударило, он нервно дернулся – и тотчас же почувствовал, как чьи-то мощные жесткие пальцы ухватили его за горло.
Борис Ефимович выпучил глаза, захрипел и метнул мутнеющий взгляд туда, откуда выпростались эти пальцы и…
Он увидел белую пластиковую переборку, отделяющую одну кабинку от другой. Переборка была пробита, и из пробоя торчала чья-то голая рука, перевитая выпуклыми напружиненными мускулами. Пальцы этой руки держали банкира Рейна за горло, и Борису Ефимовичу хватило двух секунд, чтобы понять, что это – конец и никто его не спасет.
Рейн вцепился было слабеющей рукой в запястье своего убийцы и попытался надавить пальцами на болевую точку, которую ему показывал недавно Леня… но ему почудилось, что он сжимает пальцами камень.
А потом ватная тишина и покой впорхнули в светлеющую голову Бориса Ефимовича, и он уже не ощущал, как его ноги скользнули по кафелю и он мягко сполз по пробитой переборке на пол. Его перекошенные губы посинели, дернулись последний раз – и замерли.
Закатились стекленеющие глаза…
Леня стоял в двух метрах и слышал, как сначала что-то грохнуло – очевидно, Борис Ефимыч так спешил справить нужду, что угодил локтем в пластиковую переборку, – а потом послышалось сопение, нисходящее на нет. Леня ухмыльнулся: это еще ничего. Вот его прежний хозяин, авторитет Маметкул, страдавший запорами, – вот у того было звуковое сопровождение покруче!
Однако Борис Ефимыч что-то не спешил выходить. Леня кашлянул, потом начал переминаться с ноги на ногу. Зазвонил мобильник.
– Я слушаю, – сказал телохранитель.
– Леонид, – послышался визгливый голос Елены Константиновны, почтенной супруги Бориса Ефимовича, – где там твой босс? Почему он до сих пор не дома? Марта давно уже приготовила ужин, только Бориса Ефимыча и ждем.
– Сейчас, – сказал Леня и, потеряв терпение, распахнул дверь кабинки, – сейчас, Елена Кон…
– Леонид, почему вы молчите? Где Борис Ефимыч? Леонид, это безобразие! Я вас уволю, Леонид! Лео…
Леонид стоял с отвисшей челюстью. Мобильник вывалился из разжавшихся пальцев и упал на пол.
Борис Ефимович Рейн лежал на полу. Одна его рука растопыренными пальцами упиралась в пластиковую переборку, словно желая процарапать ее, вторая была откинута в сторону и обнимала унитаз, как родное и близкое существо. Ноги были поджаты под себя, лицо…
Вот лица Бориса Ефимовича телохранитель Леня рассмотреть не успел. Потому что он услышал за спиной еле уловимое движение, хотел было повернуться, рука привычно скользнула по боку, ища пистолет, – в этот момент Леня совсем забыл, что все оружие сдается при входе в клуб, и правило это обязательно для всех, – но ничего более Леонид сделать не успел.
Страшный удар в голову заставил перевернуться белоснежный потолок, кафельные стены метнулись перед глазами Леонида, а потом в лицо одним прыжком, как хищная кошка, бросился пол, остро и холодно вонзился в лоб, в нос, в надбровные дуги. Стало очень больно, но боль тут же забилась куда-то далеко – в самый тихий и незаметный уголок обрушившейся на Леонида сверху тьмы.
И он уже не слышал, как заработал кран, выливая теплую воду на руки, только что легко и непринужденно лишившие жизни двоих человек. Убийца вымыл руки, а потом в пространство туалета скользнул мелодичный смешок и тихий голос произнес:
– Наверно, вот это и называется – мочить в сортире…
* * *Виктор Иванович Семин очень удачно провел время. Надо сказать, что он и раньше не жаловался на недостаток досуга, но сегодня ему понравилось особенно: его парни подтянули отличных девочек, которые никого не утомляли кокетством и отказами, а делали все, что от них требовалось. Виктор Иванович в очередной раз с сожалением припомнил Рейна, который сам себе портил жизнь, завязнув в «вечных семейных ценностях».
Какие такие вечные ценности? Стерва-жена, пилящая Борьку вне зависимости от того, есть ли у нее для того основания или нет? Два сопляка-сына, которые окончательно избаловались и отбились от рук? Или, быть может, Рейн не такой уж тюфяк, раз завел горничную Марту, сдобную хохлушку польского происхождения? Да нет… вряд ли. Такой удачливый, рисковый и смелый в финансовых делах, Борис Ефимыч всегда был возмутительным рохлей, болваном и лохом в плане женщин. Еще с университета. Нашел себе одну клушу, женился на ней – и доволен.
Впрочем, каждому свое…
Виктор оттолкнул от себя голую девицу, которая, кажется, окончательно возомнила, что его, Семина, мужское достоинство – это карамелька и ее можно держать во рту сколь угодно долго. Начал одеваться. Из брюк вывалилась та самая бумажка с кошачьей лапой.
Семин поморщился, но подобрал ее и снова положил в карман. Он сам не знал, что заставляло его не выкидывать этот рисунок. Он уже говорил по этому поводу со своим другом Владимиром Каллиником, делился тревогами, которые, как утверждал Владимир, выстроены на пустом месте. Ерунда. Дескать, все это – чей-то дурацкий розыгрыш. Розыгрыш… Не знаю, не знаю, думал Семин. Неизвестно, что сказал бы Каллиник, если бы ему самому прислали эту лапу, от которой – хотя Семин и не был особо чувствительным человеком – мороз драл по коже.
Каллиник… да что он об этом? Каллиник в последнее время снова связался с этим своим… родственничком. Не успел Рейн с ним развязаться, как Володя Каллиник родственничка опять взял в оборот. Нехорошо это.
«Но хватит о грустном, – подумал Семин. – Пора ехать домой. Три часа утра все-таки».
Через десять минут Виктор Иваныч уже садился в свою машину. Шофер Данила и личный телохранитель Семина смерили красноречивыми взглядами массивную фигуру шефа и переглянулись: судя по масленому блеску в их глазах, им тоже перепало от щедрот Семина.
Вопреки ожиданию его людей, он был мрачен, и это оказалось явным сюрпризом для Данилы и телохранителя Николая.
– Ну что, поехали! – прикрикнул он на Данилу, а потом, засунув руки в карманы брюк, уставился прямо перед собой неподвижным взглядом. – Включи что-нибудь послушать, чтобы тишина не висела, как топор, – добавил он. – Только не музыку.
Данила включил радио. Шли какие-то сводки новостей, сообщали курс доллара, погоду, результаты матчей чемпионата России по футболу, которые и без того были прекрасно известны всем присутствующим в салоне «Мерседеса». Потом началась криминальная хроника. Жирный бас снисходительно вещал:
«Как мы уже сообщали, вчера вечером в клубе «Пирамида» был найден мертвым известный бизнесмен, управляющий «Торо-банком» Борис Рейн…»
Челюсть Семина медленно отпала.
«…по предварительным данным, смерть наступила от асфиксии, то есть удушения. Был также убит телохранитель Рейна Леонид Кораблев…»
Виктор Иванович выругался и ударил кулаком по дверце машины так, что на той образовалась заметная вмятина. На разбитом суставе Семина выступила кровь, но он, казалось, этого и не заметил.
«…версия о заказном убийстве не отвергается. Более того, это основная гипотеза, которая…»
– Выруби! – заорал Семин и снова ударил кулаком по двери. На этот раз на ней остался кровавый след. – Выруби, мать твою!
Данила испуганно выключил радио и довольно резко повернул направо – к арке, за которой находился дом Виктора Ивановича.
Но до арки машина Семина не доехала.
По встречной полосе на приличной скорости мчалась вишневая «девятка». Казалось бы, она мало чем отличалась от обычной машины, но это была только видимость: придерживаясь за открытую дверцу рукой, параллельно «девятке» ехал человек на скейте.
Судя по тому, что он проделывал такой жуткий трюк и мчался с большой скоростью, он в совершенстве владел своим телом и чувствовал роликовую доску, как если бы она была естественным продолжением его тела.
Примерно в пятидесяти-шестидесяти метрах от семинского «Мерседеса» «девятка» начала снижать скорость. Данила, который был шокирован известием о гибели Рейна и тем впечатлением, какое произвело это известие на Виктора Иваныча, широко раскрыл глаза и выговорил:
– Ты глянь, что вытворяет!
«Девятка» не доехала до «мерса» метров тридцати; она повернула в сторону, противоположную арке, в которую собирался ехать Данила, и скейтбордист, отпустив дверцу машины, вылетел на полосу движения как камень, выпущенный из пращи.
Сидящие в салоне «Мерседеса» и глазом моргнуть не успели, как человек на роликовой доске поравнялся с ними и в его руках сверкнуло что-то металлическое.
В следующую секунду длинная очередь прошила навылет салон семинской машины. Виктор Иваныч гортанно вскрикнул, когда несколько пуль угодили ему в плечо и шею, но потом сразу две пули попали в голову, и Семина отшвырнуло к левой дверце.
Он ударился затылком о прошитое пулями стекло и сполз вниз.
Завизжали тормоза: это Данила, раненный в руку и в бок, пытался остановить машину. Ему это почти удалось, но как раз в этот момент убийца, описав круг радиусом никак не менее полусотни метров, оказался со стороны водителя и дал еще одну очередь.
«Мерседес» завизжал лакированным боком по бордюру и плавно въехал в стену дома, отклонившись от арки на какие-то полтора метра.
1
Утро выдалось откровенно неудачным.
Отсчет несчастьям следует вести от того момента, как пес Счастливчик, неизвестно зачем заведенный столь же счастливой, как имя четвероногого отродья, семейной парой Родион – Валентина, съел только что купленную мной губную помаду и тушь – между прочим, дорогущую!
При этом у подлой хвостатой твари не появилось даже и намека на расстройство желудка, он только облизывался, а потом стянул со стола у Родиона Потапыча огромную отбивную, молниеносно сожрал ее и отполз в угол, где и мирно уснул.
При этом гадкий пес отвратительно храпел и повизгивал во сне.
Надо сказать, что восполнить утрату было нечем: жена Родиона – Валентина – вместе с сыном уехала гостить к подруге, а так как она исполняла в офисе, он же ПМЖ – постоянное место жительства, – обязанности поварихи, то с трудоемкими блюдами была напряженка.
Трагическая судьба вышеозначенной отбивной подвигла босса на рефлексию и философские метания. Причем последние следует понимать буквально: Родион Потапович метался по своему кабинету из угла в угол и философствовал следующим замечательным образом:
– По-моему, мне не следовало идти на поводу у Валентины и заводить пса. Кажется, у этого Счастливчика не совсем ровный характер, и… гм… соответственно его хозяина счастливчиком никак не назовешь. И еще он растерзал любимого плюшевого медведя моего сына, из чего следует, что у него аллергия не только на живых котов, но и на разнородную териоморфную бутафорию… на рукотворные имитации живых существ, так сказать.
– Чего-чего, босс? – недоуменно переспросила я. – Терио… как?
– Териоморфный, – отозвался Родион Потапович, – что означает «звероподобный». Точно так же, как «антропоморфный» означает – «человекоподобный».
– На этого пса глядючи, сам станешь этим самым «териоморфным», – сказала я. – И вот еще что, босс: по-моему, этому другу человека по кличке Счастливчик не нравится имя вашего сына.
– Что-что? – тут же встрепенулся Родион.
– Я говорю, что ему не нравится имя вашего сына.
В чем нет ничего удивительного, добавила про себя я. Это надо же назвать ребенка таким замечательным именем: Потап! То, что покойного родителя моего босса Родиона Потаповича звали Потапом Андреевичем, – это еще ничего не значит. Раньше вообще были очень распространены чудовищные имена: Агафон, Дормидонт, Федора, Прокоп и так далее. Но мода прошлых времен – это не повод, чтобы приляпать ребенку, родившемуся в третьем тысячелетии, имечко, с которым ни тебе с девушкой познакомиться, ни в институт поступить, ни – боже упаси! – жениться.
Конечно, до всего этого крошке Потапу еще далеко, но я уже сейчас призывала счастливых родителей – Родиона, моего босса, и Валентину, мою подругу, – одуматься и сходить в загс. Подать там заявление на переименование, а потом назвать первенца как-нибудь поблагозвучнее, можно даже на ту же букву алфавита: Павел, например. Или Петр.
А пока даже мерзкий пес Счастливчик при имени «Потап» начинает скалить зубы и тут же просится гулять.
– Значит, ему не нравится имя моего Тапика? – соображал Родион. – Странно.
И он сделал глоток коньяка из посеребренной фляги, кстати, превосходного, к которому в последнее время пристрастился, мотивируя это тем, что коньяк хорошо воздействует на его нервную систему.
Конечно, все это чистой воды отговорки, особенно с тех пор, как Родион Потапыч, да и все наше детективное агентство «Частный сыск» сидело без заказов, и босс получил уникальную возможность не тратить времени на какую-то там глупую работу и всецело сосредоточиться на сыне.
Впрочем, уже через неделю после того, как последний клиент вышел из нашего офиса, счастливый от того, что все его проблемы разрешились наилучшим образом, – уже через неделю Родион Потапович начал нервничать. И вот тут коньяк оказался весьма кстати: он хоть как-то помогал убивать время. Родион сидел за своим столом, прихлебывал из фляги, и даже сведение баланса – в нашу пользу, и со значительным дебетом! – не утешало его.
Выражение его лица и состояние его всклокоченной шевелюры, в которой он постоянно шарил обеими пятернями, можно было охарактеризовать словами величайшего представителя нашей профессии, мистера Шерлока Холмса: «Мой мозг бунтует против безделья. Дайте мне дело! Дайте мне сложнейшую проблему, неразрешимую задачу, запутаннейший случай – и я забуду про искусственные стимуляторы. Я ненавижу унылое, однообразное течение жизни. Ум мой требует напряженной деятельности…»