Тайна трёх подруг

Глава 1

СМЕРТЬ, ПОМИНКИ, ПРОБУЖДЕНЬЕ

– Ма-ма! Ма-ма! – хрипло и глухо звала в ночи старшая сестра.

Младшая, проснувшись от этого зова-стона, не решаясь ступить на пол и преодолеть тот метр, что отделял их кровати, жалась к мягкой спинке изголовья и испуганно причитала:

– Женька, проснись! Ты чего, а? Жень-ка-а!..

Наконец старшая сестра вздрогнула всем телом, словно стряхнув с себя пелену страшного сна, и открыла глаза.

– Ты, чего? – тихонько прошептала Светлана. – Мама приснилась, да?

– Ты, знаешь, даже не приснилась… Я будто почувствовала ее. Вроде тут прямо стояла, – Евгения приподнялась и указала рукой на коврик между кроватями. И тут же застонала. – Ой, как руки затекли…

– Оттого тебя кошмары и мучают. Всегда так бывает, когда руки за голову заложишь. Надо просто лечь как-нибудь по-другому и постараться снова заснуть. – Света старалась говорить спокойно и рассудительно, но голос ее предательски дрожал, выдавая страх и отчаяние. Ей совсем не хотелось, чтобы сестра тотчас же заснула и оставила ее одну в темноте этой тревожной ночи. – А она не приглашала тебя пойти с ней?

– Нет, просто стояла и смотрела.

– Это хорошо, что не звала. А то знаешь, есть такая примета… Ну, ты знаешь… Зря мы все-таки не забрали маму домой. Как-то не по-людски получилось. Наверное, она обиделась.

– Не начинай опять. Сама же прекрасно понимаешь, что нам вдвоём было не справиться. Кто бы нам гроб затащил на шестой этаж, а потом снёс вниз по лестнице!

Света только сейчас догадалась дернуть за металлический шнурок «ракушки», и комната озарилась розовато-сиреневым светом, вмиг расставившим предметы на свои места и изменившим их очертания. Теперь все вокруг выглядело уже не расплывчатым и загадочным, а родным и знакомым. И брошенный на спинку кресла махровый халат с узкими длинными рукавами не казался больше съежившейся женской фигуркой, и приоткрытая дверца платяного шкафа стала снова просто полированной доской, а не черной крышкой гроба.

Света спрыгнула с кровати, и только приподняв край Женькиного покрывала, робко спросила:

– Можно я к тебе? – словно боялась, что ей откажут в праве прижаться к единственному оставшемуся у нее в этом мире родному человечку. Не дожидаясь ответа, юркнула в постель и уткнулась холодным и мокрым как у здорового котенка носом в теплое и гладкое плечо сестры. – Совсем мы с тобой теперь одни-одинёшеньки.

– Мы вдвоем, – возразила Евгения, – а вдвоем уже не так страшно. Спи, зайчонок, не бойся, проживем. – Она повернулась на бок, обняла худенькое тело сестренки, посмотрела в сторону светильника и решила, что лучше его до утра не выключать.

Три дня назад их было трое. А сегодня маму они похоронили. Прямо из больничного морга отвезли на кладбище, и там простились с ней, всего лишь несколько минут постояв у оббитого бордовым бархатом гроба, пока его не накрыли крышкой и не принялись торопливо заколачивать, чтобы потом так же быстро засыпать влажной землей. И присутствовали при этом окончательном прощании только чужие им люди: водитель нанятой машины, двое копачей, вырывших могилу, одна мамина сослуживица, да соседка баба Клава.

Последняя руководила и похоронами, и поминками. Если только можно было назвать поминками скромный обед, на который собрались лишь семь особ женского пола и самого разного возраста: сами сестры, их подруги Наташа и Алина, мамина коллега Вероника, соседка баба Клава, ее дочь Нина и внучка Настя.

Нина готовила еду в квартире Смирновых, и выразила удивление, что с кладбища они вернулись так быстро: она и на стол накрыть не успела. Рисовую кутью с медом и изюмом, салаты и нарезки, пирожки, испеченные накануне бабой Клавой, расставляли в зале на столе все вместе, обмениваясь тихими просьбами и советами. А потом опять-таки скоренько женщины и девочки, без скидок на возраст, выпили по три рюмки жесткой водки, произнесли несколько прощально-поминальных слов в адрес ушедшей, и скупо-утешительных – ее дочкам. И чужие разошлись.

Действительно, все произошло как-то скоропалительно и скомкано: и похороны, и поминки. Наверное, трагическая гибель молодой женщины, после которой полными сиротами остались две дочки, должна быть обставлена более торжественно. По крайней мере, им так казалось.

В суете и беготне по инстанциям, в страхе сделать что-то не так, как полагается в таких случаях, в растерянности от горя и собственной беспомощности, девочки не успели еще толком осознать, что же произошло. Они и поплакать-то как следует не имели возможности. И только когда все разом ушли, и сестры Смирновы, закрыв дверь, остались наедине со своей бедой, они наревелись до полной невменяемости и заснули, разморенные водкой и слезами. Пробуждение было тяжким. И не только ночное.

Утром Евгения проснулась от шума льющейся воды. Свет в комнате уже не горел, а сестры рядом не было. Женька отвернулась к стене и, завернувшись в покрывало, как в кокон, бессмысленно уставилась в переплетение красных и синих линий коврового узора. Ей не хотелось вступать в новый день. Она не знала, с чего его начинать.

– Вставай, лентяйка, нельзя залёживаться в постели, а то малокровье разовьётся. Тем, кто встанет спозаранку, Бог подарит по баранке, – певучим голоском произнесла Светлана. – Завтракать идем!.. Или вам, госпожа, кофе прямо в постель?

Дремлющая девушка перевернулась на другой бок и увидела сестру в кухонном фартуке, надетом поверх бридж и майки. Старшеклассница была уже аккуратно причесана и, похоже, даже слегка подкрашена. Сегодня она играет роль мамы, поняла Женька и проворчала:

– Терпеть ненавижу завтракать.

– Давай-давай! – затормошила Светка сестру. – Я тебе яичничку сварганила. Вставай скорее, пока она еще тепленькая.

– А чего яичницу-то? – продолжала ворчать полусонная студентка, накидывая халат и шаря по полу ногой в поисках запропастившегося тапочка. – Вчера вон сколько всего осталось.

– То все холодное, а с утра надо тепленького. Пошли-пошли!

Евгения тяжело, как старуха, опустилась на кухонный стул и глотнула горячего кофе из крошечной чашки, из которых так любили пить мама и младшая сестра.

– Ешь, – приказала маленькая хозяюшка и вручила ворчунье вилку.

– Не хочется что-то, – Женя взирала на аппетитную с виду глазунью с явным неудовольствием. – Меня мутит.

– Будет мутить, если по утрам не умываться и не чистить зубы.

– Зубы я всегда чищу после завтрака, а есть сегодня совсем не хочется, – возразила сестра, но приметив на Светкином лице гримаску обиды и разочарования, взялась-таки за вилку. Испугалась, что та сейчас заревет, а успокаивать не было никаких сил.

– Ешь-ешь, вырастешь большая и красивая, – приговаривала маленькая кухарка, поглощая при этом свою порцию яичницы с видимым удовольствием. – У, растрепуха! – вдруг рассмеялась она и, дотянувшись через стол, взлохматила и без того спутанные локоны сестры.

Евгения чуть отстранилась, побледнела, затем прикрыла рот рукой и стремглав бросилась в ванную. Щелкнула задвижка, и тут же из-за закрытой двери донесся шум льющейся воды и булькающие звуки.

Светка тут же заколотила в дверь ванной:

– Что случилось? Тебе плохо?.. О, Господи, тебя там рвёт что ли? Открой немедленно! Открывай, или я сейчас выломаю на фиг эту чёртову дверь!

– Чего орешь? – Женька распахнула дверь, вытирая раскрасневшееся лицо полотенцем.

– Тебя вырвало, да? У меня получилась такая ужасная яичница? – Светкины глаза были полны сочувствия и огорчения.

А студентка и спортсменка вдруг присела на пластиковый коврик и, уткнувшись лбом в прохладную стенку стиральной машинки, зарыдала:

– Это я, это я во всем виновата! Не надо было ей пока ничего говорить… Она так расстроилась, так переживала!

– Что говорить? Кому говорить? Маме? Что ты ей сказала, а? – допытывалась Светка, пытаясь разобраться в слезных завываниях сестры. – Да что такое, в конце концов!

– Я ей все рассказала! – выла Женька, – вот она и носилась по городу, себя не помня.

Сестрёнка резко встряхнула впавшую в истерику девушку за плечи:

– Ты в состоянии что-то толком объяснить, или и дальше будешь орать как оглашенная?

– Я… У меня… Я беременная! – наконец выговорила Евгения, попыталась подняться с пола, опираясь на край ванны, но тут же снова обессилено опустилась на коврик.

– Вот это да! Как же ты… Как же водку-то вчера пила? – Светка посмотрела на сестру как на безнадежно больную и, подхватив её подмышки, решительно приподняла и поволокла за собой в кухню. Усадила на стул, села напротив, совсем по-матерински подперла кулачками остренький подбородок, и, по-видимому, осознав, что вопрос о выпитых накануне трёх рюмках водки в данное время не столь актуален, спросила. – Ну, и же что мы теперь будем делать?

– Ты – не знаю, а я, наверное, рожать. По крайней мере, мама сказала, что ребёнка в любом случае надо сохранить. Хотя теперь уже и не знаю, надо ли.

Женька потянулась к пачке с сигаретами, но тут же получила звонкий хлопок по руке:

– И не думай! Беременная женщина, называется! Уродов хочешь нарожать?

– Не уродов, а одну маленькую уродку. Такую как ты. Это будет девочка.

– Откуда ты знаешь? Сделала рентген, да? Уже видно, да?

– Во-первых, в таких случаях делают не рентген, а УЗИ, а во-вторых, я у врача вообще еще не была. А насчет пола я вычислила. Есть такой метод, сто раз проверенный. Берешь дату своего рождения, потом – отца ребенка, рисуешь диаграмму… В общем, у меня девочка получается.

– Но подожди, ты точно уверена? Мало ли что там с циклом… Я читала, что бывает вообще мнимая беременность, до девяти месяцев вынашивают ребёнка, которого нет, и даже живот растёт… А что тошнит, так может, яйцо попалось несвежее, или от стресса. Меня вон тоже что-то помучивает. – И в ответ на отрицательное покачивание головы, Светка вдруг задалась новым, более важным, вопросом. – Кто он?.. А-а-а! Конечно же, этот твой: «Добрый вечер! Могу я услышать Евгению Дмитриевну?». Кстати, где он? Он знает?

– Ты имеешь в виду Стаса? – переспросила Женька, хотя и без того было очевидно, о ком идёт речь. Уж очень похоже изобразила артистичная сестрёнка голос однокурсника и передала манеру его общения. – Стас в стройотряде, они там сколотили бригаду на два летних месяца. Ему ничего ещё не известно, но это пока не имеет значения.

– Как это не имеет? Мать-героиня ты наша! На что мы жить-то будем?

Этот вопрос был озвучен впервые, хотя и крутился в подсознании сестер все прошедшие трое суток. Так уж устроен человек, что жалеет больше не ушедшего из жизни, а себя самого: как же теперь я-то буду? Ну, и как же они будут? До сих пор материальная сторона жизни девочек не волновала. В силу эгоистичности и безоглядности юности, они слишком привыкли к тому, что всё необходимое и достаточное для достойной жизни у них имеется, и, в общем-то, не задумывались, откуда оно берется. И вот настало время, когда поразмыслить о хлебе насущном пришлось.

– Кстати, о грустном, – Женька выдвинула ящик кухонного стола и выгрузила на стол кучку скомканных бумажек и мелочи. – Что мы имеем на балансе?

Деньги в доме хранились в трёх местах. В ящике кухонного стола мать оставляла дочкам мелочь на покупку хлеба и проезд, в резной деревянной шкатулке в серванте хранились купюры покрупнее – на жизнь, а в толстый том «Биологии» из цикла «Детская энциклопедия» откладывались доллары на крупные покупки и летний отдых. За этой книгой Евгения и отправилась. В серванте денег уже не было – все ушли на похороны.

– Раз, два, три, – считала Женька, сидя на ковре в самой середине зала и вытаскивая по одной лежавшие между страницами «Биологии» стодолларовые бумажки. – Итого девятьсот долларов, – подвела она итог, не зная, считать ли его утешительным.

– Слушай, нам же вчера Вероника говорила, чтобы мы сегодня после одиннадцати подъехали на мамину работу и получили там, что ей причиталось: зарплата, отпускные, – вспомнила Света и принялась вкладывать купюры обратно между страниц тома.

– А сколько сейчас времени? – Женя поднялась с пола и взглянула на настенные часы. – Ну, вот. Как раз и есть «после одиннадцати». Поехали! Пока доберемся, будет полдень.

Окрыленные тем, что надо что-то делать, куда-то ехать, и можно отвлечься на время от дома и незримо присутствующего здесь острого ощущения недавней утраты, девочки принялись наскоро одеваться. Они уже были почти готовы к выходу, когда раздался дверной звонок.

– Как вы тут? – спросила соседка. – Вижу, собрались уже куда-то. А я на рынок иду, дай, думаю, спрошу, не надо ли вам чего.

– Спасибо, баб Клав, у нас все есть. А мы в мамину фирму собрались. Может, зарплату её получим.

– Это хорошо, деньги вам теперь понадобятся. Вы девочки, разузнайте там заодно, какие бумаги надо собрать. Вам же пенсия положена по случаю потери кормильца. Она хоть и невеликая по нынешним временам, а все ж подспорье будет.

– Спасибо, что подсказали, – отвечала Евгения, выходя вслед за соседкой на лестничную клетку и вставляя ключ в замочную скважину.

– И вправду ведь мне пенсия положена, я же ещё несовершеннолетняя, – запрыгала Светка на одной ноге по площадке между квартирами, пытаясь застегнуть второй босоножек. – А тебе разве положено? Ты уже студентка.

– Узнаем. Пошли, попрыгунчик, – и сёстры помчались вниз по лестнице, не дожидаясь лифта.

Глава 2

БРИЛЛИАНТ, КОМПЬЮТЕР И МАНТО

В офис фирмы, где их мать работала главным экономистом, сестры попали впервые, хотя неоднократно проходили мимо старинного особнячка, отреставрированного по последнему слову современных архитектурных веяний. Секретарь Вероника провела посетительниц в бухгалтерию, где им выплатили что-то около тысячи долларов в рублевом эквиваленте. В отделе кадров они забрали трудовую книжку матери, в ящике её рабочего стола – оставшиеся там личные вещи. Пообщались с юристом, который посоветовал, какие бумаги нужно собрать Светлане для оформления пособия. Евгения не могла на него рассчитывать, поскольку ей уже исполнилось восемнадцать лет, и училась она на коммерческом отделении университета.

Повсюду девушки встречали сочувственные взгляды. И всё же любопытства было больше, чем сострадания в тех скорбных масках, которые торопливо натягивали на свои лица сотрудники компании, как только им сообщали, что Евгения и Светлана – дочери погибшей на днях коллеги. Сестёр откровенно внимательно разглядывали, словно пытаясь запомнить с тем, чтобы в следующий раз узнать при встрече, хотя девушки видели всех этих людей впервые, и продолжение знакомства предполагалось едва ли.

– И надо ж было такому случиться… Бедная Танечка… Вы ж теперь совсем одни остались?.. А вы и по матери, и по отцу родные сестрички? – выспрашивала кассир, пожилая женщина с редкими фиолетовыми волосами, медленно отсчитывающая пятисотенные и сотенные купюры из двух разных пачек. – Очень уж вы непохожи.

– Родные. И по матери, и по отцу, – холодно ответила Евгения, которая этого, пусть и изредка, но все же иногда задаваемого им вопроса, почему-то не любила.

– Бедные девочки, – как-то уж очень жалостливо, и оттого не слишком естественно произнесла кассир, уставившись при этом на торопливо запихиваемые Женей в кошелек деньги так, будто купюр ей было жальче, чем сирот, и горестно вздохнула.

А сёстры одновременно машинально взглянули на свои отражения в продолговатом зеркале, облепленном по периметру наклейками от марокканских апельсинов. Да, непохожи. У старшей волнистые каштановые волосы, у младшей – цвета соломы и прямые. Но даже не эти существенные различия во внешности создавали ощущение непохожести сестер. Более плотную и широкую в кости Евгению строгое выражение лица с резко очерченными линиями носа и губ делало гораздо взрослее её лет. Тогда как Светлана, тоненькая и хрупкая, смотрелась наивным подростком, чьи черты были неяркими и слегка размытыми. Что было сейчас у сестёр общего, так это припухшие от слез глаза, разные по форме и цвету, но с одинаковым застывшим в них выражением неуверенности в себе и печали.

Избегая дальнейших неудобных вопросов, которые уже буквально витали в воздухе и вот-вот могли быть заданы неуемно любопытной к чужому горю кассиршей, девочки поспешно покинули бухгалтерию и двинулись к парадным дверям, но были окликнуты Вероникой.

Секретарь тоже протягивала им деньги:

– Возьмите вот две тысячи. Это я маме вашей была должна.

– Вы у нее занимали? – почему-то удивилась Светлана.

– Нет. Я колечко у нее купила, – ответила девушка и выставила перед собой тонкую руку с коротко остриженными ногтями без признаков маникюра. На безымянном пальце в бьющих сквозь оконное стекло ярких солнечных лучах посверкивало некрупным алмазом золотое колечко в форме кленового листа. – Это Татьяна Александровна тебе, Женя, к восемнадцатилетию покупала, но сначала ошиблась и взяла на размер меньше, а в магазине отказались обменять. Потом она тебе купила такое же, но побольше, а это вот мне продала. У меня тогда всей суммы не было, постепенно выплачивала… Необычное, правда?.. – Миловидное лицо Вероники просто светилось, пока она любовалась своим приобретением.

Евгения засунула деньги в боковой кармашек сумки, закрыла молнию и мельком взглянула на своё кольцо. Она ещё не успела привыкнуть к дорогому подарку и к тому, что совсем как взрослая носит настоящий бриллиант. Перед тем, как девушки покинули офис кампании, секретарь успела сказать, что начальнику уже известно о гибели сотрудницы. Анатолий Андреевич страшно огорчён, он очень ценил Татьяну Александровну как доброго человека и преданного интересам фирмы работника, и как только вернется из командировки, обязательно к девочкам наведается.

– Мы не зайдем в магазин купить мне босоножки? – спросила Света, когда они вышли на залитый июльским солнцем центральный проспект города. Просительные интонации её голоса носили трогательно-жалобный оттенок, словно девочка и не надеялась на положительный ответ. Его и не последовало.

– Как-нибудь в другой раз, – строго сказала Женя. – Не до того сейчас, да и нечего с такими крупными деньгами в кошельке по магазинам разгуливать.

Света не решилась возразить. Она взяла левую руку сестры в обе ладошки, некоторое время вертела её то так, то этак, ловя огранённым камнем солнечные лучики, потом с легким вздохом разочарования произнесла:

– Мама могла бы то второе кольцо и не продавать Веронике. Оставила бы для меня. Мне ведь тоже когда-нибудь исполнится восемнадцать лет.

– Успеешь еще бриллиантов наноситься, – встряхнула Евгения на ходу своими густыми и жёсткими волосами, неожиданно принявшими на ярком солнце золотистый оттенок.

– Мне-то теперь кто купит? – возразила старшеклассница и до самого дома молчала, погруженная в свои невесёлые мысли.

Дома они аккуратно пересчитали все деньги и заложили крупные купюры между страниц «Биологии», по-маминому принципу оставив более мелкие в шкатулке серванта «на жизнь».

– Значит так, – подытожила Женя, – с учетом того, что за второй курс моего обучения уже оплачено, целый год мы можем жить вполне безбедно, а если будем экономными, то и подольше хватит.

– А дальше? – с неожиданной горячностью заговорила вдруг Света. – Дальше-то что? Где мы возьмем деньги на оплату за твой третий курс? А моё обучение? Или мне Вуз уже не светит? Ты сама ведь знаешь, что поступить на бюджетное отделение сейчас практически нереально… А ребёнок твой? Если этот «Добрый вечер» на тебе не женится, мне придется идти работать, чтобы прокормить тебя и ребёнка? Да я даже на памперсы не наработаю!

– Чего ты разошлась? Я вовсе не собираюсь вешать на тебя своего ребёнка. Скорее всего, я рожу и сама пойду на работу… И потом, почему ты решила, что меня обязательно должны бросить?

– А почему отец бросил маму с двумя детьми сразу?! Думаешь, мужики спят и видят, как бы им поскорее навязали малюточку?

– Не собираюсь я никого никому навязывать, – обиженно парировала Евгения. – Мама нас вырастила одна, и я тоже справлюсь. Просто мне кажется, Стас меня любит, мы с ним обсудим ситуацию, и всё станет ясно. А что касается нашего отца, то мы не знаем, что там у них с мамой произошло. И не обязательно он был подлецом, которому наплевать на собственных детей. Мама всегда говорила, что расстаться с ним – это было её решение.

– Очень, надо признать, мудрое было решение!

Света ушла на кухню и загремела там тарелками, которые зачем-то принялась перекладывать из сушильного шкафа на нижние полки пенала. Женя, посидев немного в одиночестве на диване в зале, пошла следом за сестрой и, подойдя вплотную, обняла её сзади за плечи:

– Ну, чего ты развоевалась? Шумишь, гремишь…

Но Светка уже не воевала – она присела на корточки, положила тарелку на пол и расплакалась. Женя тут же последовала её примеру, при этом обе одновременно что-то говорили, не слыша друг друга. Смысл бормотаний старшей сводился к тому, что, конечно, трудно им теперь придётся, но она, как сумеет, будет стараться заменить маму. Младшая, всхлипывая и давясь слезами, несла что-то вовсе неразборчивое и маловразумительное. Но когда Женя замолчала, последняя фраза сестры прозвучала в тишине ясно и отчетливо.

– Обязательно найдем папу! – выдохнула сквозь душившие её слезы Света и сама испугалась произнесенных слов.

Тема отца была в доме запретной. Не то чтобы мать не позволяла говорить о нём или задавать вопросы, но она так искренне огорчалась, таким расстроенным голосом спрашивала: разве дочкам с ней плохо, разве она им чего-то недодаёт, что в следующий раз они нескоро решались затронуть опасную тему. Впрочем, Женя её почти никогда и не поднимала, словно не слишком была интересована. Вот и сейчас она потянула Свету за руку, отрывая от пола, и словно не услышав сделанного с некоторым вызовом заявления, просто сказала:

– Давай пообедаем что ли.

– Давай, – покорно согласилась сестрёнка и попыталась неловко пошутить. – А ты не будешь потом опять извергать все обратно?

– Ни за что! – твердо пообещала Женька и резким жестом провела ногтем большого пальца под подбородком.

Тема поисков отца, которого сестры не помнили, в ближайшие три дня всплывала беспрестанно. Девочки подсознательно пытались чем-то себя занять и делали то, чем собиралась заняться в эти дни их мать, чья жизнь оборвалась внезапно, не оставив времени для выполнения намеченного. Они перемыли стекла в квартире и посуду в серванте, перестирали и перегладили постельное бельё, а также тюли, занавески и наперники с подушек, сдали в химчистку дубленки и пледы, словно готовясь к запланированной ранее поездке на море, которой у них уже не будет.

Светлана иногда об этом заговаривала:

– Раз в жизни собрались поехать на море все втроем, и на тебе! И чем мы провинились перед судьбой?

– Ты же видела море, – напомнила ей Женя.

– Да, мама возила меня один раз, но это было так давно, я была ещё маленькая. А хотелось бы сейчас. И всем вместе.

– Жизнь большая. Все ещё будет.

– Мамы только больше не будет, – парировала Света, и у сестры не нашлось аргументов, чтобы возразить на это справедливое и оттого такое безнадежное замечание.

Несколько раз к Смирновым забегали подруги из числа тех, кто остался в городе на время каникул. Но сидели они недолго и упархивали по своим делам, оставляя после себя в квартире ароматы терпких дезодорантов и сигаретного дыма. И то и другое Женьку сильно раздражало. Она вообще в последние дни стала бурно реагировать на любые запахи, а курить ей не позволяла сестра, которая и сама никогда не баловалась сигаретами.

Заходила двенадцатилетняя внучка бабы Клавы Настя. Вроде бы целью визита была просьба поучить её печатать на компьютере, но когда Светка, убедившись, что компьютер интересует девочку постольку поскольку, резко спросила: «А чего приходила-то?», маленькая гостья честно призналась, что бабушка послала посмотреть, чем занимаются соседки и не плачут ли.

Они почти не плакали. По вечерам не выходили из дома и запоем читали детективы, а однажды даже посмотрели по телевизору старую любимую комедию с Пьером Ришаром. Светка, звонка хохоча над злоключениями актёра-неудачника, периодически поглядывала на сестру: не осудит ли за неуместный смех, в то время как со смерти матери не прошло ещё и девяти дней. Но Женя, не склонная к громкому смеху и бурному выражению эмоций, тоже тихонько посмеивалась над отдельными сценами фильма и никого не осуждала. Ей было легче видеть сестру смеющейся, чем плачущей, ибо утешать не хотелось. Женя сама нуждалась в моральной поддержке и всё чаще думала о любимом парне, прокручивая в голове возможные варианты предстоящего им серьёзного разговора и пытаясь предугадать его итог.