ЗаЕц (история неправильной игрушки)

Он наблюдал за старушкой, которая приходила каждое утро и всегда долго выбирала конфеты, перебирая их в банке сморщенными пальцами, словно это было самое важное решение в её жизни. Витёк терпеливо ждал, не торопил, и когда она наконец насыпала горсть карамелек в пакетик, он улыбался ей, и она улыбалась в ответ, ей было важно, что кто-то её видит, кто-то с ней разговаривает.

Он наблюдал за детьми. О, дети! Они врывались в магазин как маленькие ураганы – шумные, быстрые, любопытные. Они бежали прямо к полкам с игрушками, и Заяц каждый раз замирал, надеясь, что сейчас, вот сейчас кто-то заметит его, возьмёт в руки, скажет: "Мама, смотри, какой зайчик!" Но этого не происходило, дети брали других.

Вот девочка в розовом платье, она сразу схватила куклу с золотыми волосами и ярко-синими глазами – кукла была яркая, заметная… Вот мальчик в футболке с динозаврами, он взял большого плюшевого медведя, того самого, который стоял рядом с Зайцем. Медведь был огромный, тяжёлый, с добрыми стеклянными глазами, и мальчик прижал его к себе, утонув в мягкой коричневой шерсти. Витёк улыбнулся: "Хороший выбор, это самый обнимательный мишка у нас!"

Вот другая девочка, постарше, она долго рассматривала полку, перебирая игрушки. Её взгляд скользнул по Зайцу, задержался на секунду – и Заяц почувствовал надежду, маленькую, острую, как иголочка, – но девочка взяла не его, а маленького розового зайчика с бантиком на шее. "Этот милее", – сказала она маме.

И так каждый день.

Кто-то брал роботов – они были яркие, с мигающими лампочками. Кто-то брал кукол – они были нарядные, с длинными волосами. Кто-то брал машинки, динозавров, конструкторы. Даже уродливую резиновую лягушку с облезлой краской кто-то купил, посмеявшись: "Какая смешная!"

А Зайца не брали. И это было странно. Очень странно: потому что он был нормальный. Даже больше, чем нормальный – он был правильный. У него не было трещин на лице, как у одной куклы. Не было облезлой шерсти, как у старого медведя, который стоял на дальней полке. Его уши были ровно пришиты (пусть и длинные, но аккуратные), глаза-пуговицы сидели симметрично, носик был розовый и чистый. Он был серый – спокойный цвет, не кричащий, приятный глазу. Он был мягкий, удобный для объятий. Он, казалось, был именно таким, каким должна быть хорошая игрушка. Но его не замечали… Точнее, замечали – взгляд скользил по нему, останавливался на мгновение, – но потом двигался дальше, как будто Заяц был просто частью фона, просто одной из многих вещей на полке, ничем не примечательной.

Заяц не понимал – что с ним не так? Он начал сравнивать себя с другими игрушками. Медведь был большой – может, дело в размере? Но маленького розового зайчика тоже купили, хотя он был ещё меньше. Кукла была яркая – может, дело в цвете? Но серого слона купили, и он был такой же серый, как Заяц. Робот был необычный – может, дело в уникальности? Но обычного плюшевого щенка тоже купили, самого простого, без наворотов. Заяц перебирал варианты, пытался понять логику, но логики не было. Люди выбирали не по правилам. Они выбирали… по какому-то своему внутреннему чувству, которое Заяц не мог расшифровать.

И с каждым днём, когда кто-то уходил с игрушкой, а он оставался на полке, внутри него росло странное ощущение: грусть, обида и что-то другое, более сложное: ощущение того, что ты есть, но тебя как будто нет. Ты стоишь на виду, но невидим. Ты правильный, но никому не нужен.

Однажды вечером, когда Витёк уже закрыл магазин и ушёл домой, оставив включённым только ночник у кассы (тусклая лампочка, которая отбрасывала длинные тени), Заяц услышал голос.

– Эй, ты. Серый. Ты чего такой грустный?

Заяц не мог ответить (у него не было голоса), но он повернул голову (или ему показалось, что повернул?) в сторону звука.

На соседней полке сидела старая тряпичная кукла – та самая, с трещиной на фарфоровом лице, с выцветшим платьем и растрёпанными волосами. Её сюда поставили давно, ещё до того, как привезли партию Семёныча, и она уже успела покрыться пылью.

– Не понимаешь, да? – продолжила кукла, качая головой. – Почему тебя не берут?

Заяц молчал, но в его молчании был вопрос.

– Слушай, – кукла вздохнула. – Я тут давно сижу. Много повидала. И знаешь, что я поняла? Люди берут то, что их зацепило, что вызвало эмоцию. Медведь – он большой, тёплый, в него можно зарыться и спрятаться от всего мира. Кукла – она яркая, красивая, в неё можно играть в принцессу. Робот – он необычный, с ним можно придумывать истории про космос и битвы.

Она помолчала, потом добавила тише:

– А ты… ты просто милый. Просто нормальный. И это, как ни странно, делает тебя незаметным. Потому что милое и нормальное – оно везде, оно само собой разумеется.

Заяц слушал, и что-то внутри него похолодело. Значит, дело было не в том, что с ним что-то не так. Дело было в том, что с ним всё… слишком так. Он был настолько правильным, настолько соответствующим представлению о "хорошей игрушке", что стал безликим. Он не выделялся. Не запоминался. Он был таким, каким должен быть, – и именно это делало его никаким.

– А знаешь, что самое смешное? – кукла усмехнулась (её треснувшее лицо исказилось в подобии улыбки). – Меня тоже не берут. Но по другой причине. Я слишком не такая. Трещина, видишь? Страшная, наверное. Дети боятся, что я им приснюсь в кошмарах.

Она замолчала, и в этой тишине ночного магазина, где часы тикали медленно, а ночник мигал, как умирающая звезда, Заяц вдруг осознал, что Мир не делился на правильных и неправильных. Мир делился на замеченных и незамеченных. И можно было быть совершенно правильным – и остаться невидимым. А можно было быть сломанным, странным, неуместным – и тоже остаться невидимым.

Вопрос был в другом: кто тебя увидит? И когда?

На следующее утро в магазин зашла девочка, лет восьми, в джинсах и простой футболке, с волосами, собранными в небрежный хвост, из которого выбивались пряди. Она шла медленно, рассеянно, разглядывая полки, а мама шла за ней и торопила:

– Аня, ну выбирай уже что-нибудь, нам ещё в аптеку нужно зайти.

Девочка не отвечала. Она дошла до полки с игрушками и остановилась.

Её взгляд медленно скользил по рядам – кукла, машинка, мяч, робот, – и вдруг остановился. На Зайце.

– Мам, – сказала она тихо. – Я хочу вот этого зайца.

Мама подошла, посмотрела.

– Аня, ну возьми лучше вон ту куклу, она красивее. Или мишку, он большой.

– Нет, я хочу этого.

Она протянула руку и взяла Зайца с полки, и в тот момент – когда её маленькие пальчики обхватили его мягкое тело, когда он почувствовал прикосновение впервые с момента, как его запечатали в коробку на фабрике, – внутри Зайца разлилось необычайное тепло. Он был замечен. Наконец-то.